(не)ваша девочка

Глава 32. Ставки повышаются

— Ты не должна себя винить, — говорит Наташа, привалившись к косяку. — Ты поступила правильно.

Рисую аккуратную стрелку в уголке правового века и отвечаю:

— Я себя не виню.

Наташа начинает раздражать. В первые дни ее якобы волнение и забота казались мне искренними, а сейчас я чувствую в ее навязчивости что-то неприятное и липкое. Она постоянно вздыхает, намеками или прямым текстом напоминает о том, что я поступила правильно и нечего страдать.

Когда я на следующий день после Тимура и Ромы вышла позавтракать, она завела шарманку, что только мне решать, как поступать и ребенок — это не шутки и нет причины плакать, а я вот не плакала. Я начинаю подозревать, что она ждала моих слез и теперь мягко под напылением беспокойства раскачивает меня на эмоции.

— Ребенок тебе ни к чему…

— Ната, — разворачиваюсь к ней и закрываю подводку, — что ты заладила? Трусы от крови давно выстираны, высушены и сложены в тумбочку. Я пришла в себя, чувствую себя хорошо, не умираю и не рву на себе волосы. Я признаю, я прошла через не самый приятный этап, но жизнь учит жестокими уроками, и этот урок я усвоила.

— Я… — Наташа слабо улыбается, — чувствую вину…

Каждый раз в его речах проскальзывает слово вина. И она делает на нем небольшой акцент тем, что понижает голос. Всматривается в глаза, чего-то ожидая.

— Какую вину, Ната? — задаю я закономерный вопрос.

— Возможно, я поспособствовала тому, что ты лишилась чего-то важного для тебя?

Ах ты, хитрая провокаторша и манипуляторша. Не зря меня настораживало твое любопытство и желание вынюхать все о моей жизни. Возможно, я нагнетаю, но я помню это ощущение легкой гадливости, которая меня накрывала при общении с мамой. Она вот тоже очень доброжелательная.

— Ты такая сильная, — продолжает шептать Наташа, — тебя ведь еще ждет встреча с двумя мерзавцами. Да никакие деньги подобного не стоят. Они ведь тебя купили.

А вот еще очень аккуратная и ненавязчивая манипуляция. Под жалость спрятано осуждение, которое должно вызвать во мне чувство стыда.

— Да, купили, — вглядываюсь в ее глаза, — потому что я сама себя продала.

— У тебя ведь не было выбора. Вот и продалась, Ань. Я не осуждаю.

И вечно она добавляет “я не осуждаю”. Тоже шепотом.

— Ты в данной ситуации жертва.

Я чувствую, как мое лицо расплывается в улыбке. Жертва. Как мило и очаровательно. Вероятно, мне надо себя пожалеть и даже всплакнуть, чтобы Наташа обняла меня и погладила по голове.

— Ната, я продала себя за двести тысяч долларов.

Глаза Наташи округляются, и я в них вижу удивление и вспышку возмущения, которую я интерпретирую так: двести тысяч и за тебя?! Жалости как не бывало.

— Ты бы отказалась от такой суммы, которую тебе дали бы за пять ночей? — задаю тихий и спокойный вопрос.

— Отказалась бы, — вскидывает подбородок, но слова звучат неубедительно. — Да я бы ни за что не легла с двумя мужиками в постель. Это ведь отвратительно и грязно…

Замолкает, когда я вскидываю бровь. Не так сложно вывести человека на правду.

— Хорошо, крошка, — раздается голос Тимура. — Двести тысяч.

Наташа испуганно оглядывается:

— Как вы…

— Стащил дубликат ключей, когда свечи искал, — Тимур подплывает к Наташе и трясет связкой ключей перед ее лицом. — Вот такой я. Бессовестный.

Окидывает меня быстрым взглядом и одобрительно хмыкает.

— Проваливай, — шипит Наташа.

— Двести тысяч, сучка, за пять ночей, — приближает к ней лицо и усмехается. — за двоих в постели. За два смычка, глубокие заглоты и прочие грязные и отвратительные вещи.

Наташа сглатывает.

— Тимур, — вздыхаю я.

— Цыц, Одинцова, — щелкает пальцами и вглядывается в глаза Наташи. — Двести штук зеленых, Ната.

Наташа ведет плечом, кусает губы и шумно выдыхает.

— Тимур, — повторяю я. — Это несмешно.

— Рот на замок, Одинцова. Открываешь его только по приказу, — шипит Тимур и скалится в улыбке, от которой Наташа бледнеет. — Двести тысяч. И твой ответ? Не задерживай меня, милая.