Невинная. Насильно твоя

Глава 27

«— Стойте. Туда нельзя. Вот, садитесь сюда. Спокойно. Без резких движений.

Все как в тумане. Мне хочется орать. Это я. Я, блядь, это сделал с ней. Меня лучше режьте. Вместо нее.

Сажусь на стул. Мой халат на груди расстегивают зачем-то. Я ни хрена уже не понимаю, что происходит.

Открываются двери, и я вижу другую медсестру, держащую какой-то белый маленький комок в руках. Мне его передает. Улыбается.

— Поздравляю, папочка. Вот. Держите так. Осторожно.

Не дышу даже, когда мне на грудь кладут что-то очень маленькое и розовое. У него на голове тонкая белая шапка, а на крохотных ножках носки.

Это что-то громко мяукает на моей груди и дрожит. Сильно.

— Прижмите ее сильнее. Вот так. Она сильно замерзла. В животе у мамы тепло было, а тут… надо температуру восстановить. Согрейте ее. Дайте немного своего тепла. К сердцу прижмите, чтобы услышала его и плакать перестала.

Сглатываю, осторожно прикасаясь рукой к спинке ребенка через тонкую простыню. Ощущения невероятные просто. Как космос. Только круче. В миллион раз».

Невинная. В уплату долга

Илана теперь сидит в нашей спальне как мышь и даже не выходит. Мы не общаемся все эти дни, даже не едим вместе. Как же это дико для меня, клянусь, мне хочется схватить ее за руку и привязать к стулу, лишь бы Илана сидела со мной. Заставить ее говорить, даже сделать больно, лишь бы она наконец-то пришла в себя.

Я думал, будет проще. Хоть как-то, маленькими ступеньками, но нет. Она не простит меня никогда, тем более после всего этого спектакля, который я для нее создал.

Хотел бы я, чтоб так было? Нет, я хотел дать ей лучшие воспоминания, создать новые, но получилось как всегда.

Я не спал сегодня всю ночь, сидел в кабинете и курил, смотрел на наши фотографии, и, проклятье, мне хотелось туда. В эти фото вернуться хоть на миг, чтобы та, прежняя Илана обняла меня, прижалась ко мне, как обычно, а не вот это все, что происходит теперь.

Ни коснуться ее нельзя, ни поцеловать, ни даже разговаривать нормально. Ни хрена мне нет теперь, даже ее присутствия. Последний раз, когда я попробовал Илану поцеловать, она прокусила мне губу. Болит до сих пор.

Кровь пошла, а мне показалось, что внутри что-то треснуло. Она так отреагировала, как будто в первый раз тогда я на нее набросился. Неужели она думает, что я до сих пор ее так ненавижу? Чего она боится, я не знаю, потому что, блядь, мы уже просто не разговариваем.

Я вызвал Алину, пусть она с Иланой поговорит, так как я уже, честно, не знаю, что делать. Как я могу доверить Анюту Илане, если она только и смотрит на выход? Что это за обстановка в семье, если родители готовы поубивать друг друга, а не продуцировать какое-то счастье.

Я мало знаю о том, как воспитывать детей, но, пожалуй, такое положение вещей даже мне кажется ненормальным для маленького ребенка, который хочет видеть любящих маму и отца.

Я так хотел, чтобы было по-моему. Чертов эгоист, знаю, но меня уже не исправить. Разве что лопатой по хребту с размаху. Я ее закрывал, поставил камеру, связывал даже, когда истерила. Думал, будет сидеть дома до посинения, но я не отпущу, не дам уйти, не позволю забыть все окончательно. И себя в том числе.

О да, пожалуй, вот именно этого я боялся больше всего, а оно и случилось. Илана просто меня не помнит, и все, что она теперь знает обо мне, — что я насильник и убийца, что я держал ее в подвале и еще кучу дерьма. По сути-то, это правда, вот только и у меня своя правда, которая ей не нужна.

Плевать ей на то, как сильно я люблю ее, Илана знать меня не хочет, не говоря уже о том, чтобы пытаться понять. Нет, не простить, но хотя бы понять, почему я это сделал, за что, что мною двигало и в каком адовом состоянии я тогда был.

Та, прежняя Илана меня поняла. Она знала все с первой минуты, она меня слышала и принимала. Да, не сразу, мы помирились окончательно только после рождения Анюты, но у нас больше не было секретов и обид.

Мы все проговаривали, я делился с ней всем, что у меня на уме, и Илана делала то же. Все свои страхи и обиды, мы были лучшими друзьями и психологами друг другу, мы вытягивали себя же из этого болота, очищая нас самих.

По большому счету, это все заслуга Иланы. Это она не дала мне сожрать себя в чувстве вины после рождения Анюты. Это она вдохновила меня на открытие новых компаний и на саму жизнь целиком. Это моя девочка, моя любимая, которая теперь смотрит на меня как на врага.

И вот эта новая холодная Илана мне не доверяет. Она меня не хочет и никогда меня не простит. Порой мне кажется, что ее просто сломали, и теперь у меня дома сидит ее карикатура, кривое чертово зеркало. И это зеркало меня совсем не любит. Чужая до скрипа, она не хочет даже пытаться вспомнить.

В каждом нашем разговоре я слышу, что я для Иланы чужой и она бы ни за что меня не полюбила. Никогда и ни за что на свете. Не хочет, не хочет, блядь, даже попробовать все помнить, тогда как я горю в аду собственного производства.

Быть рядом с ней физически и в то же время не иметь возможности коснуться, слышать одни упреки, страх, недоверие от любимой женщины. Если по правде, с каждым днем мне все больше кажется, что та, моя Илана больше уже никогда не вернется. Будто она и правда умерла в той аварии, а на ее место пришла чужая женщина, и она меня реально не знает, боится, презирает после всего.

Прошло две недели, как мы не общаемся. Словно чужие люди, которые живут под одной крышей. Илана почти не выходит. Ее никто не закрывает, но она сама заперлась в комнате, и хрен ты ее оттуда достанешь.

Я уже нанял айтишников и скоро узнаю адрес получателя переписки, вот только дела это не меняет. Мало того, что Илана узнала то, чего не должна была знать, и весь мой театр к чертям провалился, она еще успела отправить фото важных документов, и это теперь моя огромная головная боль.

Виновата ли она в этом? Скорее нет, чем да, вот только мне сердце режет то, что она, блядь, верит чужому человеку, которого даже ни разу не видела, а мне нет. Что бы я ни сказал, смотрит волком на меня, с этой адовой женской обидой, упреком, обвинением.

Я даже рад был, когда она Аню увидела, думал, вспомнит ребенка, но нет. Ничего. Совершенно. Илана смотрела на Анюту, как будто это просто чужой малыш. Не подошла к ней, не обняла, да и я не дал. Не хотел еще больше травмировать дочь, Анюта и так первые недели без матери не спала постоянно.

Я едва вывозил тогда. Днями у Иланы был, а ночами с Анечкой. Все сказки мира уже выучил, все песни, блядь, игры, мультики, развлекалки.

Я думал, что чокнусь первое время быть с ребенком постоянно, не спать, не жрать, думать только о лекарствах для жены и о том, как объяснить двухлетней малышке, куда резко делась ее мама, почему она больше ее не видит, почему мама больше не берет на руки и не целует на ночь.

Потом появилась Инна. Мне пришлось, я должен был работать, нянька справлялась, а потом Илана завила, что хочет развода. Развода со мной, да еще и ребенка отнять заикнулась.

Мне, честно говоря, захотелось задушить тогда ее голыми руками. Заткнуть ее, вытрясти уже этот бред из ее головы. И мне стало страшно, ведь Илана говорила это на полном серьезе. Что не любовь то была никакая, а одна только болезнь, зависимость, страх.

Я просто не могу это принять до сих пор, хоть неделя пройдет, хоть месяц. Боже, неужели Илана все время боялась? Я этого не видел или не хотел замечать. Илана не плакала со мной больше, мы после родов расписались, перевернули страницу, нам было сложно, но мы были вместе.

Я чувствовал, что мы семья, она от меня не шарахалсь, не тряслась, ничего не скрывала. У нас, блядь, не было никогда секретов, а эта новая Илана совсем другая.

Дрожит, рыдает предо мной, я пальцем ее боюсь тронуть, она точно оголенный нерв, и я, честно говоря, не знаю, что мне уже делать. Хочется башкой о стену долбиться, да только все равно результата ноль.

Одно только знаю: захочет уйти — пусть уже валит. Я никого тут силой не держу, вот только Анюту хрен я ей отдам. Дочь будет со мной при любом раскладе.