Невыносимая шестерка Тристы

Два

Оливия

Я слезаю с мотоцикла и расстегиваю застежку под подбородком.

— Спасибо, — благодарю я Айрона.

Бросаю шлем между ног брата, а он просто затягивается сигаретой и осматривает, что происходит вокруг меня — мимо меня, за мной — с полуприкрытыми веками.

Я сжимаю лямки рюкзака.

— Что?

Он секунду колеблется, смотрит вниз, затем качает головой и вновь затягивается.

— Я одобрительно отнесся к тому, что Мэйкон платит за это место только потому, что знал: тебя не заинтересуют парни, глазеющие на короткие юбки.

Утренний ветерок доносит аромат кизила, растущего вдоль дорожки к школе, и, хотя сейчас только февраль, я могу сказать, что они вот-вот зацветут. Ветер проносится сквозь плюмерию [1], уже украшающую кампус, некоторые ученики движутся по круговой подъездной дорожке, в то время как другие выходят из машин и направляются на различные спортивные или клубные встречи перед школой.

Озноб пробегает по моим голым ногам от редких укусов ветра. Скоро пойдет дождь.

— А как насчет девушек, которые меня разглядывают? — дразню я. — Тебя они не беспокоят?

— Странно, но нет, — отвечает он с довольным видом. — Они не смогут сделать тебя беременной.

Я усмехаюсь, смотрю направо и вижу нескольких учеников, направляющихся по тротуару к нам и передней части школы.

Клэй Коллинз встречается со мной взглядом, когда проходит мимо со своим серым рюкзаком «Канкен», на переднем кармане которого нарисованы маленькие розовые осьминоги, и она так старается выглядеть скучающей и непримиримой. Но озорство, играющее на ее губах, предупреждает меня о том, что она получила большое удовольствие от вчерашнего посещения бутика. Вот только мы еще не закончили.

Мы никогда не закончим.

Ее взгляд перемещается на Айрона, и я поворачиваюсь к нему, замечая, как его глаза тоже останавливаются на ней, пока он докуривает последнюю сигарету. Но в то время, как ему хорошо известно о том дерьме, что она кидает в мою сторону, он выглядит так, будто обдумывает все, что он мог бы сделать с ней в темной комнате.

Или на заднем сиденье. Идиот.

— Ты одобряешь, что Мэйкон оплачивает обучение, — возвращаюсь я к теме, — чтобы ты мог глазеть на католических девушек в коротких юбках, когда каждый день подвозишь меня.

— Ей уже должно исполниться восемнадцать, верно?

Я качаю головой.

— Героини рождественских фильмов с канала «Холлмарк» не в твоем вкусе.

— Каждая в моем вкусе, когда раздета.

Мерзко. Я отхожу и показываю ему средний палец.

— Увидимся после школы.

Но он качает головой, останавливая меня:

— Неа. Иди сюда, — просит он и выкидывает сигарету, окурок все еще догорает на школьной дорожке. — Это может быть оно.

Он протягивает руку с теплой, дерзкой улыбкой на губах.

Я вздыхаю, прикрыв глаза, прежде чем вернуться и обнять его.

Это может быть оно. Девиз семьи Джэгер. Или предупреждение шестерки Тристы — зависит от того, как на это посмотреть.

Смерть наших родителей стала для нас таким сильным потрясением, что мы взяли за правило напоминать себе, что сейчас не стоит ссориться друг с другом.

Не тратить впустую время.

Не молчать.

Это может быть оно. Последний раз, когда мы видим друг друга.

— Будь осторожен, — бормочу я ему в ухо, опуская взгляд на татуировку у него на шее. Это тот же символ, который висит у нас дома на стене в гараже и украшает кожаный браслет, что носят все Джэгеры. Змея, обвивающая песочные часы.

Он крепко обнимает меня еще мгновение, а затем отпускает.

— Ты тоже.

Взгляд, улыбка, и вот он уже без шлема на голове, а из-под черной футболки выглядывают локти, покрытые корочками из-за того, что он упал с мотоцикла. Я наблюдаю за ним, пока он выезжает с подъездной дорожки, поворачивает направо и исчезает на улице.

— Привет, Лив, — зовет меня кто-то.

Оглядываюсь и вижу Марию Хофф, проходящую мимо, когда я вставляю наушники в уши.

Я ворчу и встаю в очередь с несколькими другими учениками, входящими в школу. Она просто добра ко мне, потому что пару дней назад ученица государственной школы совершила самоубийство. Эллисон Карпентер — сокращенно Элли. Все здесь, кажется, думают, что все гомосексуальные подростки знают друг друга, так что она, вероятно, думает, что я потеряла подругу.

Я слышала об Элли — маленький город и все такое — но не была с ней знакома. Но все равно то, что произошло, ужасно. И это случается слишком часто.

Но не для меня. Я почти закончила переживать. Осталось еще несколько месяцев.

Я вхожу через центральные двери и иду по коридору. «¿Que te gusta hacer? [2]» Повторяю за своим приложением. «¿Que te gusta hacer?» Я засовываю язык за зубы, пытаясь воссоздать звуки, соответствующие голосу в моем телефоне. «Te… gusta…? [3]»

Чертова Арасели. В следующий раз, когда одна из бывших девушек моих братьев назовет меня дерьмовой по-испански, я хотела бы понимать, что она говорит. Вероятно, мне уже следовало бы говорить на нем. Я ведь на четверть кубинка.

Или, может быть, на восьмую часть, не уверена точно. Единственное, чем гордится моя семья, — это еще одна четвертая или восьмая часть крови семинолов, которая удерживает нас на нашей земле.

Кровь, что также пригодилась, когда я подала заявление в Мэримаунт четыре года назад. Небольшое разнообразие хорошо смотрится в ежегодных отчетах школы, и даже немного снизило для меня стоимость обучения, когда я выиграла их стипендию.

Хотя, думаю, я не выигрывала ее. Я была единственной, кто подал заявку, но все же.

Я проношусь мимо своего шкафчика, заворачиваю за угол и толкаю дверь в женскую раздевалку.

«¿Cual es son tu pasatiempos? [4]» — повторяю я, открывая свой шкафчик и вешая рюкзак внутрь. Вытаскиваю школьную юбку и черное поло, разглаживаю складки и вешаю одежду на крючок, чувствуя, как девушки вокруг меня поворачиваются, чтобы быстро одеться и прикрыться.

Я давно поняла, еще до того, как мать Клэй и остальные члены школьного совета потратили более пятидесяти тысяч на полную реконструкцию душевых в раздевалке, чтобы предоставить нам всем частные кабинки «в интересах всех»: лучше всего просто придумать процедуру, которая как можно меньше ставила бы меня в такие ситуации. В дни тренировок я прихожу в школу в леггинсах и майке. Я переодеваюсь в кабинке туалета после школы перед тренировками. Потом я иду домой в своей грязной одежде и принимаю душ там.

«¿Cual es son tu pasatiempos?» — вновь повторяю я, стараясь не обращать внимания на взгляды, устремленные на меня, готовые доложить Отцу Макнилти, если я буду пялиться на их тела, как какая-нибудь гиперсексуальная извращенка.

Я стягиваю куртку и убираю телефон в передний карман леггинсов, прежде чем закрыть шкафчик.

«Tu pasa… [5]» — произношу я гласные про себя и направляюсь в тренажерный зал.

Уроки начинаются через час, но тренировки по лакроссу проходят по понедельникам и средам. Футбольная команда закончила на этот год, баскетбольная и бейсбольная команды занимаются по вторникам и четвергам, а команда по плаванию проводит большую часть своих тренировок в бассейне.

Кто-то появляется рядом со мной, когда я прохожу мимо душевых.

— Мятное печенье? — спрашивает Бекс и сует мне в лицо печенье, покрытое шоколадом.

Я хмурюсь, едва смотря на нее.

— Это не завтрак.

Конечно, я еще ничего не ела, но я вполне уверена, что лучше не есть ничего, чем какое-то дерьмо перед тренировкой.

— Бери. Это не может быть хуже пончиков. Я имею в виду, кто вообще решил, какую еду нужно есть на завтрак? — Бекс хватает два полотенца с подставки и бросает мне одно. — Может, ветчина не сочетается с яйцами. Может, в восьми печеньях находится то же количество углеводов, что и в стакане апельсинового сока. А может, хлопья придумали как ночное угощение, но какой-то умник решил: «Эй, это идеально подходит для завтрака, когда люди спешат».

Я приподнимаю бровь.

— Хлопья были изобретены, потому что Джон Харви Келлог верил, будто кукурузные хлопья остановят американцев от греха и мастурбации.

Ее смех быстро переходит в удушье, когда один кусочек идет не в то горло, и она кашляет, чтобы восстановить дыхание.

— О-откуда ты это знаешь? — все еще смеясь, спрашивает она.

Я пожимаю плечами.

— Это действительно хорошая школа.

Ее грудь сотрясается, когда она начинает смеяться еще сильнее, а я хлопаю рукой по двери раздевалки.

— Идем, — поторапливаю я ее. — Мы уже опаздываем.

Тренер тоже не следит за временем. Последнее, что мне нужно этим утром, — это слишком раздражающий разговор с капитаном нашей команды. Я получила свою дозу прошлым вечером.

Направляясь в тренажерный зал, слышу, как звуки звона гантелей и падения тяжестей наполняют помещение. Я хватаю одно печенье Бекс и запихиваю его в рот. Она улыбается и поворачивает налево, бросая все еще наполовину заполненный пакет в мусорное ведро, пока я иду вперед, по центральному проходу, к эллипсу.

«¿Cual es son tu pasa…tiempos? [6]» — бормочу я себе под нос, ощущая на себе взгляды, но не смотрю в ответ: «¿Tiempos?»

Я запрыгиваю на тренажер, намеренно не поднимаю глаза, кроме как для того, чтобы проверить Бекс и посмотреть, как она поднимает несколько детских весов перед зеркалами. На самом деле она сделает всего три или четыре повторения, прежде чем начнет фотографироваться или с кем-то разговаривать. Время от времени с ней что-то происходит, и мне нравится быть уверенной, что я знаю, когда это случается.

Она была бы хорошей подругой, если бы у нас имелось что-то общее.

На данный момент мы наслаждаемся духом товарищества — тем типом друзей, которые идут навстречу друг другу, когда наших настоящих друзей нет рядом. Когда будет вечеринка и нам нужно с кем-то поговорить. Или с кем-нибудь пообедать.

Мы не созваниваемся и не пишем друг другу, но я рада, что у меня есть она и еще несколько людей с теми же убеждениями, которые делают это место немного более сносным. У Бекс есть деньги, но она не использует их в качестве щита, чтобы разбрасываться грязью, в отличие от Клэй Коллинз и ее друзей.

Спустя тридцать минут кардио и прохождения еще трех уроков испанского я перехожу к силовым тренажерам, настраиваю вес на сорок фунтов и опускаю штангу позади себя, разминая плечи.

— Пока еще не жарко, — слышу я, как кто-то говорит у меня за спиной. — Но это изменится.

Я нажимаю на наушники, чтобы начать следующее упражнение. Они выключились? Звука нет.

— Эти платья совсем не сексуальные, — отмечает Крисджен Конрой. — Я бы сожгла свое, если бы оно не считалось семейной реликвией.

— Семейная реликвия или нет, но я сожгу эту чертову вещь прежде, чем Джиджи Коллинз когда-нибудь попытается навязать его моей дочери.

Клэй. И это ужасное платье дебютантки, которое я бы с удовольствием сожгла для нее, но было так забавно видеть ее обездвиженной им прошлым вечером.

— Каллум сопровождает тебя? — спрашивает Эми Чандлер.

— Кто-то же должен.

Я слегка качаю головой, как будто это заглушит их голоса, снова постукивая по своим наушникам. Какого черта?

— Давай, — уговаривает Крисджен. — Ты нравишься ему.

— И ты собираешься поступать в колледж, — задыхаясь от бега, добавляет Эми. — Оторвись напоследок.

Я сжимаю пальцы вокруг штанги, мои руки широко расставлены, когда я медленно опускаю ее, а затем снова поднимаю.

— Я оторвусь, — низким голосом едко произносит Клэй. — С тем, кто гарантирует, что единственный способ, которым я могу покинуть его постель, когда он закончит со мной, — это ползком. Кто-то с грудью, как кирпичная стена, и членом, а не писюнчиком.

Смех вырывается из моей груди, но я быстро подавляю его. Я ненавижу ее, и мне ненавистно, что ее чувство юмора вызывает у меня смех, но я также терпеть не могу и ее мальчика-игрушку Каллума, а шутка была в его сторону, так что прошу меня простить. Моя челюсть расслабляется.

А Эми продолжает фантазировать:

— С тем, кто пахнет, как морской бог, и кого зовут…

— Габриэль, — заканчивает за нее Клэй.

— Габриэль. — Крисджен мечтательно вздыхает.

— Но Габриэлю нужна опытная женщина, — предупреждает ее Эми.

— Габриэль не захочет отучать меня от паршивой техники другого мужчины, — парирует Клэй. — Он научит меня всему.

Мои товарищи по команде смеются друг над другом, а я просто закатываю глаза и опускаюсь на скамейку, чтобы сделать жим лежа.

Этот Габриэль звучит, как драгоценный камень. Он сделает из нее настоящую женщину и научит хрупкую маленькую особу, как принимать своего мужчину с молчанием и улыбкой. Боже, она такая жалкая.

В моей голове возникает образ Клэй Коллинз, обнаженной и готовой, когда она обхватывает руками и ногами какое-то мясистое, потное, мизогинное [7] дерьмо для мозгов.

Не раздумывая, я перевожу взгляд с потолка прямо на нее. Ее голубые глаза уже смотрят на меня, пока она бежит по беговой дорожке.

Почему она смотрит? Пряди распущенных светлых волос падают ей на лицо, ее кожа блестит от легкого слоя пота, и на мгновение я не могу пошевелиться.

На мгновение она становится прекрасной.

«¿Cual es son tu pasatiempos?» — звучит голос у меня в ухе.

Я вздрагиваю, понимая, что наушники снова включились и мой урок продолжился. Боль в руках усиливается, ведь я все еще держу штангу, подвешенную надо мной, и не знаю, как долго она там пробыла.

Нервно прочищаю горло, сглатываю и опускаю ее, а затем быстро поднимаюсь, когда прохладный пот покрывает мою спину.

— ¿…cual es son tu pasa…tiempos? — бормочу я, пытаясь собраться с мыслями. — Ti-emp-os.

— Что ты делаешь?

Я поднимаю глаза, останавливаясь лишь на мгновение, когда вижу, что это Меган Мартелл. Она улыбается, смотря на меня сверху вниз, с планшетом в одной руке: у нее светлый хвостик, более белый, чем золотистые волосы Клэй. Она помогает факультету физкультуры, хотя окончила его в прошлом году, но по какой-то причине входит в восемнадцать процентов выпускников Мэримаунта, которые не поступают в Лигу Плюща.

Однако у нее еще есть время. Ей только девятнадцать, и многие берут год для передышки.

Я продолжаю делать упражнение, открывая рот.

— Пытаюсь выучить испанский.

— Сама?

— Ага, почему бы и нет?

Меган наклоняет голову, изучая меня, и я не знаю, то ли из-за того, как задерживаются ее глаза, то ли из-за улыбки, которую она пытается сдержать, но я опускаю взгляд, чувствуя, как покалывает кожу.

— Ага, — наконец произносит она. — Почему бы и нет?

Она кладет свой планшет на пол, обходит меня сзади и незаметно хватается за штангу для поддержки.

— Могу я кое-что посоветовать?

Я встречаюсь с ней взглядом, все еще осознавая присутствие Клэй в десяти футах от меня.

— Расширь захват, — советует мне Меган, держа штангу, пока я разжимаю кулаки и снова берусь за гриф. — И выпрями запястья. На них слишком много нагрузки.

Я делаю, как она говорит, разговоры разносятся по комнате, когда я снова опускаю штангу и поднимаю ее обратно.

— Теперь болит немного больше? — дразнит она, смотря на меня сверху вниз.

Я киваю.

— Да.

— Хорошо.

Я продолжаю упражнение, когда она снова обходит меня, а затем чувствую ее ладонь на своем животе. Я согреваюсь изнутри.

— Прижми поясницу к скамейке, Лив, — велит она.

От ее нежной руки у меня перехватывает дыхание.

— Чувствуешь? — спрашивает Меган, сильнее прижимая мою спину к скамье. — Так твой пресс будет напрягаться, пока ты работаешь с грудью.

— Спасибо.

И, конечно же, я начинаю чувствовать жжение в животе, продолжая выполнять повторения.

Снова заняв позицию позади меня, она следит за мной, пока я опускаю штангу и поднимаю ее обратно, ее духи щекочут мой нос, и надо сказать — это весьма приятно.

Шаги все еще стучат по беговым дорожкам, постоянное гудение стоит на заднем плане, и я втягиваю воздух, наполняя легкие, прежде чем выдохнуть красиво и медленно. Мое тело горит, живот холодеет от пота, и я чувствую струйку между грудями в спортивном топе.

— Думаю, это здорово, что ты учишь новый язык, — отмечает она.

Я перевожу на нее взгляд, продолжая поднимать штангу.

— Бывшая девушка моего брата любила кричать на меня по-испански. Я хочу знать, что говорила эта сучка.

Меган улыбается, выдыхая смешок, и я перевожу взгляд на ее пухлые розовые губы. Они выглядят, как жвачка.

Ее руки опускаются вместе со мной, и она прижимается, удерживая меня.

— Подержи внизу.

Держу штангу на пару дюймов выше груди, мои локти согнуты под углом девяносто градусов.

— Так нормально? — Она озабоченно поднимает брови.

Я киваю, мои мышцы немного напрягаются.

— Да.

Наконец, она отпускает меня, и я вновь продолжаю поднимать штангу.

— Так много людей нашего возраста не имеют никаких амбиций, чтобы работать над собой, — говорит она тихим голосом, не сводя глаз с моих движений. — Продолжать учиться.

Меган снова наклоняет голову, встречаясь со мной взглядом с улыбкой, и в том, как она смотрит на меня, есть что-то слишком мягкое, и я почти уверена, что ей нужен мой номер телефона.

Не спешу отказываться от этой идеи. Она симпатичная, и, возможно, меня тянет к ней.

Я изучаю ее лицо, задерживаясь на мгновение. «Да. Меня тянет».

Но также я выпускаюсь через несколько месяцев. Последнее, что мне нужно, это привязываться. Я прожила здесь почти четыре года, не найдя причины остаться, даже если она меня несколько заинтриговала.

В конце концов, я знала ее с тех пор, когда она была ученицей. Она была популярной. Доброй. Тихой. Мы редко разговаривали, но в этом году, когда она начала здесь работать, многое изменилось. Все ее друзья ушли в колледж, и она, кажется, ищет новых. Без ее привычных дружеских связей она начала проявлять свои другие стороны. Она милая.

Но внутри нее чего-то не хватает. Не знаю чего.

Или, может быть, в ней все правильно, а не хватает чего-то во мне. Я ничего не могу с этим поделать. Мне нравится безумие. Она может быть огнем или льдом, мне все равно, мне просто нужно, чтобы она была чем-то из этого. Или даже лучше, если и тем и другим.

Что-то пролетает мимо нас, разбивается о зеркала позади Меган, и вода расплескивается повсюду. Я вздрагиваю, капли падают на мои волосы, и я отворачиваюсь, опуская штангу обратно на стойку. Меган ахает. Какого черта?

Бутылка с водой падает в жестяное мусорное ведро, и я смотрю вниз, замечая прохладные капли воды на своей руке.

Мое сердце подскакивает к горлу, и я поворачиваю голову, видя приближающуюся Клэй Коллинз.

Она смотрит на Меган.

— Ты не нашего возраста, — заявляет Клэй, а затем берет планшет Меган и бросает его ей. — Мы дадим тебе знать, когда наступит время нести наши вещи на поле сегодня днем.

Я продолжаю лежать на скамейке, не двигаясь, наблюдая за ее действиями, почти забавляясь от этой маленькой игры власти.

Меган была старшеклассницей, когда мы учились в младших классах. Выпускницей. Еще она одна из наших тренеров. Принимает ли Клэй что-нибудь из этого во внимание, прежде чем атаковать? Определенно нет.

Меган мгновение колеблется, вероятно, прикидывая, стоит ли вообще пытаться сообщить о поведении Клэй. Но в конце концов понимает, как и все мы, что Клэй может быть избалованным ребенком, но она хороша в долгой игре. Лучше просто надеяться, что эта истерика закончится, вместо того чтобы вызывать дальнейшее возмездие.

Меган уходит, ее мокрый хвостик болтается у нее за спиной, но она оглядывается на меня с легкой, мягкой улыбкой на губах, прежде чем исчезнуть за дверями.

Затем я перевожу взгляд на Клэй.

— Какого черта ты улыбаешься? — спрашивает она меня. — Твоя команда поможет тебе с упражнениями. Понятно?

Я усмехаюсь, когда сажусь, хватаю полотенце и встаю, встречаясь с ее глазами в двух дюймах от моего лица.

— Я бы не позволила тебе помочь мне даже ради благотворительности.

Может, она и капитан нашей команды, но эта сучка никогда не прикрывала мне спину.

Бекс, стоя за спиной Клэй, позволяет смеху вырваться, хмурый взгляд той становится жестче, как будто она только что дала себе обещание.

Но я даже не моргаю, когда проскальзываю мимо нее и ухожу.

Знаю, что мне следует просто затаиться. Осталось всего четыре месяца.

Но по мере того, как финишная прямая с каждым днем все больше сокращается, меня это волнует все меньше и меньше. Может быть, я хочу посмотреть, осталось ли у нее что-нибудь в рукаве.

Я бросаю ей вызов.

Я действительно бросаю ей вызов.

***

Спешу по проходу школьного театра и толкаю дверь. Я бросаю рюкзак у стены, моя юбка в сине-черную клетку задевает бедра, когда я перехожу на бег трусцой.

Джереми Боксер и Адам Сорретти несут охапки дерева и ткани, и пара галлонов краски свисает с их пальцев, когда я прохожу мимо них и направляюсь к списку актеров, который уже вижу на доске объявлений.

Мое сердцебиение ускоряется. Что же там? Последние восемь часов учебы, тренировок и ожидания были пыткой, но я буду на седьмом небе от счастья всю оставшуюся жизнь, если хоть что-то пойдет по-моему в ближайшие две секунды.

Я прижимаю ладонь к доске, чтобы остановить себя, когда провожу указательным пальцем вниз по списку в поисках сначала не своего имени.

Я останавливаюсь и с надеждой смотрю, кому досталась роль Меркуцио, но знаю ответ еще до того, как увижу его.

Каллум Эймс.

Опускаю руку, борясь с желанием заплакать, когда смотрю на список и тяжело выдыхаю. Я прослеживаю линию от Меркуцио до Каллума еще три раза, чтобы убедиться, прежде чем мне даже придет в голову просмотреть лист в поисках моего имени, чтобы узнать, дали ли мне вообще какую-нибудь роль, хотя я уже не буду играть, кого хотела.

И вот я. Медсестра… Оливия Джэгер.

Я качаю головой и отворачиваюсь, задерживаясь лишь на мгновение. Да пошло оно все. Срываюсь с места, мое разочарование превращается в гнев, который, я знаю, не принесет мне никакой пользы, но на этот раз я не позволю ему сорваться с крючка. Я распахиваю дверь кабинета мисс Ламберт, нахожу его пустым, а затем иду дальше по коридору, захожу за кулисы и вижу, как она склонилась над чертежным столом, просматривая эскизы.

Обхожу стол и встаю напротив нее.

— Четыре года, — со злостью в голосе говорю я, продолжая именно с того места, на котором мы остановились в прошлый раз, когда у нас с директором театра состоялся этот разговор.

Она поднимает на меня глаза, ее короткие каштановые волосы заправлены за уши.

Я продолжаю:

— Почти четыре года создания декораций, пошива костюмов и выполнения любой другой черной работы, о которой вы меня просили, — припоминаю ей. — Я провела здесь больше времени, чем со своей семьей.

— И ты получила роль.

— Медсестры? — Я практически выплевываю это.

— Ты не хотела быть Джульеттой.

— Ромео не захотел бы Джульетту, если бы провел с ней больше одного танца, прежде чем жениться на ней!

Я кричу на учительницу, но я рядом с ней дольше, чем с кем-либо, поэтому знаю, что она позволит выплеснуть все, как мама, которая все еще любит тебя, даже когда ты облажаешься.

Хватаюсь за чертежный стол с обеих сторон и сверлю ее взглядом.

— Меркуцио — самый динамичный персонаж в пьесе. В нем есть возможность для переосмысления, я имею в виду…

И я замолкаю, понимая: нет смысла говорить то, что я говорила раньше. Возможность заново изобрести его стала бы воплощением мечты. Что, черт возьми, мог сделать Каллум Эймс, кроме как хорошо выглядеть в гульфике? И даже это спорно.

Мисс Ламберт сворачивает свои чертежи:

— Администрация не позволит девушке играть мужские роли.

— Почему нет? Они потратили сотни лет, играя женские.

Она смотрит на меня так, будто мне стоит остановиться, а затем направляется к другому рабочему столу.

Я следую за ней.

— Он скептичный, он грубый, он вспыльчивый. Он единственный, у кого есть потенциал для развития.

Учительница смеется себе под нос.

— Скептичный.

Да, скептичный. Я поняла, что это не модно в католической школе, но я думаю, что она поняла тот факт, что если это «в», то я «вне».

— Пожалуйста, — прошу я, и мне ненавистно слышать уязвимость в своем голосе.

— Нет, — отвечает она.

— Я заслужила это.

— Нет.

Я стою там, наблюдая, как мисс Ламберт закрывает ноутбук и собирает свою дорожную кружку и сумки.

Не могу играть медсестру. Меня не волнует, что эта роль небольшая. Не в этом дело.

Но я уверена в своих силах, и я потрачу на это свое время. Я знаю, чего стою.

— Вы вообще спрашивали их? — обвиняю я.

Знает ли администрация вообще о возможности, которую я хотела бы получить?

Она останавливается и смотрит вверх, выпрямляясь. Мягкий взгляд ее глаз говорит мне, что она хочет осчастливить меня, но…

Мисс Ламберт не будет бороться за меня.

— Никаких переосмыслений, — повторяет она. — Никаких переосмысленных костюмов. Никакого Меркуцио.

Она уходит, а я остаюсь там, не застывшая — просто слишком уставшая, чтобы двигаться. Мне бы хотелось, чтобы она говорила правду. Мне бы хотелось, чтобы у администрации действительно не было денег на переделку Ромео и Джульетты, и она действительно ненавидела идею женского Меркуцио.

Но в действительности проблема не в моих идеях. А во мне. Это я ворчала за кулисами всю свою школьную карьеру — платила взносы и показывала им, что, независимо от того, сколько несогласных с пирсингом на моих ушах или сколько раз моя фамилия фигурировала в разделе газеты «Нападение на полицейских»…

Я хочу быть здесь. И я буду здесь каждый день до тех пор, пока она нуждается во мне.

Я обожаю театр. Мне не терпится стать частью этого мира на сцене. Я тратила свое время — шила костюмы, создавала декорации, была ее правой рукой во время прослушиваний и репетиций и буквально являлась осью, вокруг которой вращается все остальное на вечерах выступлений.

Тебе нужно что-то приколоть? Иди сюда.

Забыл слова? Ладно, кого ты играешь? Я знаю весь сценарий.

Дороти куда-то пропала? Я видела, как она целовалась с Железным Дровосеком за кулисами. Пойду и заберу ее.

Я катала тачку на заднем плане «Скрипача на крыше», и у меня почти были настоящие роли дублерши Норт Уинстон, когда она играла мисс Скарлет в «Подсказке», но я отчасти рада, что это так и не получилось. Я хотела быть миссис Уайт.

«Ромео и Джульетта» — мой последний шанс, — был моим последним шансом — чтобы показать, на что я способна, прежде чем меня неизбежно отвергнет театральный факультет Дартмута.

Я слышу, как хлопает тяжелая дверь сцены, последние несколько членов труппы выходят, и единственным звуком во всем театре остается постоянное движение кондиционера в воздуховодах наверху.

Мой телефон в сумке. Нужно позвонить Айрону, чтобы он забрал меня, но я пока не готова ехать домой.

Направляясь за кулисы, я бреду по коридору, толком не зная, куда иду, пока не замечаю стеллажи с костюмами, извлеченными из склада, находящегося за пределами гримерных. Следует подшить некоторые, а также кое-что переделать для актеров, которые носят их в этом году, но я не могу не перебирать одежду, сдвигая каждую вешалку влево, когда беру одно и то же устаревшее дерьмо. Не то чтобы мои идеи такие уж новые. «Ромео и Джульетту» уже несколько раз переосмысливали в «Вестсайдской истории», «Китаянке»…

Была бы версия Леонардо Ди Каприо номером один в прокате в первые выходные, если бы он оделся в трико?

Ладно, возможно, но гениальность этого фильма заключалась в том, что его переделали для меняющейся аудитории. Перестрелки, автомобильные погони, рок-музыка, запретная любовь. Я не предлагаю многого из того, что еще не было сделано.

Я замечаю длинное черное пальто — викторианское, с облегающим торсом и юбкой до икр — вперемешку с костюмами эпохи Возрождения, и останавливаюсь, чтобы получше изучить его.

Снимая его с вешалки, я поднимаю его, замираю только на мгновение, а затем хватаю оборку на левом плече и срываю ее. Делаю то же самое с правой стороны и просовываю в него руки. Застегиваю пальто, лиф идеально облегает, а затем снимаю резинку с запястья и стягиваю волосы в высокий хвост. Я ныряю в примерочную, наношу еще немного подводки и рисую темные тени вокруг глаз, представляя сцену в своей голове. Нью-Йорк. Холодная ночь. Белый снег падает с черного неба.

Принц Парис в своем особняке где-то в городе, и вдалеке, за парком, гудят клаксоны, а волосы Ромео развеваются на ветру, пока он идет рядом со мной.

Мой друг. Я иду по сцене, останавливаюсь посередине и закрываю глаза.

Мой лучший друг. Истинная вторая половина его души.

Я кружусь по сцене, знаменитый монолог Меркуцио слетает с моего языка, потому что я заучивала его годами. Меркуцио — объемный персонаж, — и партия для одного человека — и он доминирует в каждой сцене, в которой участвует, пальто кружится вместе со мной, моя голова откинута назад, а глаза все еще закрыты, пока герой медленно обретает форму у меня внутри.

— Коням она же заплетает гривы, — продолжаю я, чувствуя, как мои глаза загораются огнем, когда смотрю на своего друга, — А людям насылает колтуны, Которые расчесывать опасно.

Пот стекает по мне, я тяжело вдыхаю и выдыхаю.

— Все это — Меб, — кричу я, — Все это — Меб…

— Ты хороша, — раздался чей-то голос.

Я замираю, у меня перехватывает дыхание, и когда я поворачиваюсь, то вижу перед собой Каллума Эймса. На нем облегающие черные брюки и темно-синее поло, его светлые волосы свисают набок.

Я прищуриваюсь.

— Уж получше, чем ты.

Он ухмыляется и убирает руки в карманы.

— Я белый богатый мужчина. Я добьюсь успеха несмотря ни на что.

— Ты мужчина, — повторяю я. — Ты добьешься успеха несмотря ни на что.

У него нет никакого интереса к этой пьесе и ни капли таланта. Нет других причин, по которым она дала ему эту роль?

Он наклоняет голову, изучая меня.

— Ты действительно думаешь, что это то, что стояло у тебя на пути? — спрашивает он и медленно приближается ко мне. — Ты не думаешь, что Ламберт отдала бы эту роль, например… Клэй, если бы она попросила?

Я расстегиваю пальто, но не спускаю с него глаз, пока он продолжает приближаться. Каллум и Клэй заслуживают друг друга. Оба гнилые человеческие существа, которые не видят змею друг в друге, пока отвлекают себя тем, как они прекрасны вместе.

Каллум продолжает:

— Я не сомневаюсь, что ты вытащишь себя из болота и действительно будешь жить жизнью, которая сделает тебя счастливой, Лив, потому что ты этого заслуживаешь, — отмечает он, останавливаясь в паре футов от меня. — Правда. Ты лучше нас, и не думай, что я не знаю этого.

Я рада.

— Но это будет не здесь, — добавляет он. — И не скоро.

Я продолжаю молчать, позволяя своим глазам бегать влево и вправо, чтобы убедиться, что он один. Кажется, Каллум всегда ходит с кем-то, и, хотя он никогда ничего не пробовал, не сомневаюсь, он способен на что угодно.

— Почему, ты думаешь, Клэй так сильно ненавидит тебя? — с нажимом произносит он, но не ждет ответа. — Потому что она знает, что это последний раз, когда она может быть больше, чем ты.

— Она никогда не была больше или лучше.

— Клэй бы получила роль Меркуцио, — парирует он.

Я стискиваю зубы, и он это видит, потому что его улыбка становится шире.

Каллум прав. Они бы не отказали ей или, возможно, кому-то еще в этой школе.

И я могу лгать себе сколько угодно и говорить, что мне нужна эта роль, чтобы получить некоторый опыт, прежде чем я подам заявление на театральную специальность в колледже, но правда в том, что я испытываю жуткий голод. Я хочу, чтобы меня заметили, прежде чем я покину это гребаное место.

Своих братьев. Эту школу. Я не могу покинуть Мэримаунт или Сент-Кармен никем.

Когда-нибудь я стану голосом для других и расскажу, как у меня почти не было друзей. Как Клэй Коллинз сделала так, что для меня здесь никогда не было места. Как ее мать отремонтировала чертовы душевые в раздевалке три года назад, чтобы я не пялилась на их голых дочерей.

— Ты хочешь роль? — спрашивает он.

Я поднимаю на него глаза.

Каллум вздергивает подбородок.

— Она твоя.

— Если я рассмотрю твое предложение, — добавляю я недосказанное, потому что точно знаю, к чему он клонит. У нас уже когда-то состоялся подобный разговор.

Но он лишь тихо смеется, опуская взгляд и придвигаясь ближе.

— О, у тебя было время подумать об этом, — поддразнивает он. — Теперь мне нужен ответ.

Я дам тебе ответ.

— Она симпатичная, — внезапно шепчет он.

Я замираю.

— Нежная, светловолосая, молодая… Губы, которые на вкус, как молочный коктейль, и это даже вполовину не так хорошо, как вкус ее языка.

Мой желудок скручивается и завязывается узлом, а я желаю, чтобы мой ботинок попал ему в лицо. Представляю себе эту улыбку, покрытую кровью.

— И она захочет всего, что ты с ней сделаешь, — продолжает он.

Я бросаю пальто на ближайший стул и начинаю обходить его, но он встает передо мной и достает из кармана листок бумаги, протягивая его мне.

— Ты сделаешь это, — уточняет он. — И ты получишь свою роль.

Он протягивает мне бумагу, и я колеблюсь, ни на секунду не соглашаясь на его предложение, но любопытство берет надо мной верх.

Разворачиваю листок и вижу, что это чек. От Гарретта Эймса.

Для школы.

В записке говорится, что это для школьного театра.

Я смотрю на пожертвование в двадцать пять тысяч долларов, которое, как я полагаю, имеет отношение к Каллуму. Ламберт получит немного денег на спектакли на следующий учебный год, если позволит мне получить роль, которую я хочу. И Каллум позаботится об этом, если я дам ему то, что хочет он.

Значит, так работает мир? Я устраиваю секс-шоу с какой-то незнакомой цыпочкой для группы слюнявых парней из братства и буду жить долго и счастливо?

Или вся моя тяжелая работа, время и благие намерения действительно сведутся к тому, насколько хорошо я всегда буду получать роли через постель?

Чувствую, как Каллум двигается вокруг меня, пока я изучаю чек дольше, чем мне хотелось бы. Он настоящий. Он подписан.

Для Эймсов это легкие деньги. Они даже не заметят, что они пропали.

Сцена твердеет под моими ботинками, и я ощущаю жар прожектора, который даже не светит, и взгляды невидимых зрителей со всех кресел устремлены на меня.

Я могу себе это представить. Премьера. Снег падает мне на голову, и я умру одной из самых сильных смертей, когда-либо написанных для сцены.

Боже, как я хочу этого. Я хочу много чего.

Но ты знаешь, чего я хочу больше всего? Я очень хочу, чтобы Клэй и Каллум и все остальные начали платить по своим сраным счетам.

— Больше никого из нашей школы там не будет? — спрашиваю я, подыгрывая.

Но он не отвечает. Я слышу, как он выдыхает позади меня, внезапно взволнованный тем, что я действительно соглашаюсь.

Идиот.

— Оливия, — выдыхает он, и я думаю, что он вот-вот кончит.

— И только она? — Я спрашиваю и поворачиваюсь к нему. — Никого больше, верно?

Он кивает, в его глазах загорается трепет.

Внезапно он поднимает медный ключ перед моим лицом.

— Фокс Хилл, — поясняет он. — Не потеряй его и будь готова. Я возьму тебя своим дублером, затем отдам роль, а потом ты заплатишь. Поняла?

Фокс Хилл — их загородный клуб, но, по-видимому, там еще находится и секретный клуб, где Каллум Эймс хочет использовать меня, чтобы устроить шоу и произвести впечатление на своих приятелей.

— Не могу дождаться, когда увижу, как ты начнешь работать над ней, — он расплывается в той улыбке, которой одаривает всех девушек. Той, которой он одаривает Клэй. — Сделай это жестко. И горячо. Но если ты не появишься, — его голос внезапно становится жестким, — тогда сезон охоты на тебя, Джэгер, и всю твою семью будет открыт.

— Откуда мне знать, могу ли я доверять тебе в выполнении твоей части сделки? — спрашиваю я.

Он отступает.

— Когда у тебя ничего нет, тебе нечего и терять, верно?

Он улыбается этой чертовски самодовольной ухмылкой «я-владею-миром-и-ты-знаешь-это», а потом разворачивается и направляется вниз по лестнице со сцены.

Я поднимаю ключ и гадаю: он слишком глуп или же умен для меня? Наверное, я достаточно сильно хочу эту роль. И, может быть, правда пойду на эту сделку. Мои внутренности сжимаются, а я не желаю признаваться себе, что не совсем уверена, как низко могу пасть в жизни, если поддамся искушению. Если вы хотите чего-то так долго, какая цена слишком велика для вас?

Но теперь у меня есть роль.

И ключ к его клубу.

Я вздергиваю подбородок, и шестеренки в моей голове начинают вращаться. И все это без последующей оплаты.