От всего сердца

Глава 15

Когда мы в последний раз покидали арену испытаний, Никати, псионику, и Прайсену, ученому, представителю каев-ипохондриков, был задан простой вопрос: почему вы здесь? Сейчас они пытаются ответить на этот вопрос. Выпейте кофе и устраивайтесь поудобнее. Это может занять у них некоторое время.

— …однако прикладное значение работает в тандеме с прикладной этикой, поэтому значение и определение концепции, воспринимаемые через призму этого набора взглядов, должны рассматриваться в ситуационном контексте.

Прайсен слегка покачал головой.

— Твоя ошибка заключается в стремлении применить множество определений к единственному понятию. Не следует ли нам вместо этого сосредоточить наш поиск на едином, хотя и широком, принципе, который охватывает различные варианты концепции в попытке выделить ее основное значение?

Они занимались этим уже полчаса. Они не только не договорились о том, что означает «здесь», но даже не придумали, по каким параметрам его определять. Большая часть аудитории уже не следила за происходящим. Отрокары играли в кости. Ветви душегубов свесились, сплетая навес, под которым прекрасно, свернувшись калачиком, дремала Унесса. Каи образовали своими телами стену щитов, что обычно случалось, когда им требовалась защита от хищников во время отдыха в предпринятом путешествии. Ресвен поставил локоть на подлокотник, оперся подбородком на руку и задремал. Косандион сдался и просматривал какие-то сложные на вид документы на своем личном планшете.

— Помогите… — прошептал мне Тони на ухо. — Глаза закрываются… Не могу стоять…

Я вывела маленький экран. Тони находился в скрытой башне над трибунами, откуда открывался вид на арену с высоты птичьего полета. Он выглядел так, словно был на полпути к коме.

— Ты же ад-ал! Вспомни свои крутейшие тренировки.

— На все есть пределы.

Я переключила экран на кухню. На нем появилась Капелька, ее милый беличий хвостик приподнялся позади нее.

— Чем могу помочь?

— Можно кофе, пожалуйста, в дорожных кружках-термосах?

— Сколько?

— Четыре.

Косандион взглянул на меня. Умы, которых я знала, любили напитки с кофеином, а граждане Доминиона часто пили чай.

— Сделай пять, — попросила я.

Подбородок Ресвена соскользнул, и он резко проснулся, моргая глазами.

— Шесть, со сливками и небольшим количеством сахара. — Нам нужны были калории.

— Сейчас будет готов.

Никати задумчиво посмотрел на небо.

— Согласен. Давай, для целей этого обсуждения, сузим наш кругозор до конкретного обстоятельства, регулируемого общим принципом. Как мы определим это обстоятельство?

— Я предлагаю нам начать с самого фундаментального базового уровня. Давай, определим «здесь» как заданную точку в пространственно-временном континууме.

— Это может показаться заманчивым, однако время субъективно и неизмеримо. Оно течет то медленнее, то быстрее, в зависимости от восприятия…

— Кажется, сейчас все идет чертовски медленно! — объявил глава Дома Меер, его глубокий голос разнесся, как сигнал тревоги.

— Мы торчим уже здесь целую вечность! — крикнул кто-то из секции отрокаров.

В моей голове зазвенела «Гертруда Хант», объявляя о том, что Ората выходит из ворот. Я вывела на экран камеру, показывающую прибытие. Она вышла за ворота и сделала всеобщее межвидовое движение рукой «заканчивайте». В отличие от церемонии открытия, дебаты транслировались почти в прямом эфире с задержкой всего на минуту или две. Рейтинги, должно быть, падали.

Из пола появился маленький столик с шестью кофе в металлических кружках-термосах разных цветов. Я взяла одну и предложила Косандиону.

— Спасибо. — Он открыл кружку и сделал глоток. — Восхитительно.

Было интересно, что Косандион никогда просто так не принимал подарок или услугу. Он всегда благодарил, а затем обязательно подчеркивал, что подарок был оценен по достоинству.

Я протянула синюю кружку Ресвену. Он подозрительно посмотрел на нее, открыл крышку и сделал глоток. Его глаза расширились.

Я оставила одну кружку себе, а остальные отправила через пол Шону, Гастону и Тони.

— Святая женщина, — сказал Тони.

Шон отсалютовал мне своей кружкой.

— Нектар богов, — пробормотал Гастон.

— … так как же мы можем определить «здесь», если время постоянно течет, поскольку единственное мгновение, в котором мы закрепляем наше определение, закончится в этот момент? — поднял вопрос Никати.

Прайсен улыбнулся.

— Эта концепция основана на убеждении, что время действительно проходит, что оно движется все дальше и дальше, что указанное движение поддается измерению. Я ничего подобного не допускаю. На самом деле, я полностью отвергаю идею о том, что время может быть сведено к бесконечным числам. Скорее всего, это лучше всего выразить через конечные числа. Их точности есть предел, поскольку природа по своей сути случайна, хаотична и неточна.

Первый Ученый Тек хлопнул в ладоши.

Ората держала руки перед собой ладонями вверх, растопырив пальцы, словно пыталась поднести к лицу невидимую дыню. Она умоляла меня покончить с этим.

Я подключилась к наушнику Первого Ученого.

— Мы должны покончить с этим.

— Но это так бодрит, — прошептал он.

— Мое время ограничено! — крикнул другой рыцарь из Дома Меер. — Каждое мгновение, которое проходит или не проходит, подрывает мою волю к жизни.

— Мы согласны, — хором объявили донкамины.

— Вы знаете, зачем вы здесь? — Суркар вскочил на ноги. — Чтобы победить!

По арене прокатились аплодисменты. Он поднял руки, принимая овацию, и напряг свои отмеченные наградами бицепсы.

— И к дебатам подключается отрокар, — пробормотал Косандион.

Я превратила яйцо Первого Ученого в белый цвет.

— Увы, — объявил Первый Ученый. — У нас не осталось больше времени. Это было бесподобно. Пожалуйста, вернитесь на свои места.

— Кто победил? — крикнул кто-то из «Команды Улыбок».

— Кого это волнует? — крикнула в ответ женщина-отрокар. — Мы все проиграли.

Гастон шагнул вперед.

— Мы возобновим испытание после короткого перерыва. Пожалуйста, воспользуйтесь прохладительными напитками, чтобы восстановить силы ко второму раунду.

Из пола выскочили подносы с закусками. Я открыла задние стенки секций, чтобы обеспечить доступ к туалетам отдельных видов.

На моем экране Ората скрестила руки ладонями наружу, что в Доминионе эквивалентно поднятию больших пальцев, и вернулась в портал.

— Кто по расписанию будет следующим после дебатов? — спросил Косандион.

— Оунд от умбол, за которым следует кандидат от донкаминов, — сказал Ресвен.

— Об этом было объявлено?

— Нет, Летеро, — ответил канцлер.

— Поменяйся местами Оунда с Эллендой, — сказал Косандион.

— Да, Летеро.

Шон все еще был внизу, на арене. Я прошептала в микрофон.

— Привет.

— Привет, — сказал он теплым голосом. — Что случилось?

Я замешкалась. Это было немного глупо. Я могла его видеть. Он был рядом. Но мы были так заняты последние несколько дней. Обычно мы проводили время вместе. Мы не были приклеены друг к другу, но обычно вместе кушали. Мы вместе занимались домашними делами. Ночью мы устраивались в удобной комнате, которую я создала для нас, в нашей новой совместной спальне, и играли в видеоигры или смотрели телевизор с Чудовищем и Олазардом.

Сейчас у нас ничего из этого не получалось. Мне казалось, что я почти не вижу его, что было почему-то хуже, чем, если бы его вообще здесь не было, как тогда, когда он ходил в свои вылазки с Уилмосом. Я скучала по нему, но говорить об этом вслух казалось довольно нелепо.

— Ты в порядке?

— Я скучаю по тебе.

— Я тоже скучаю по тебе.

— Ах, любовь-любовь, — промурлыкал Гастон.

— Отвратительно, — сказал Тони. — Если бы не миссия, я бы отключил вас обоих.

Звук, похожий на звук трубы, запульсировал по арене, объявляя об окончании перерыва.

СУРКАР ИЗ ОТРОКАРОВ УСТАВИЛСЯ НА ОУНДА В ЕГО АКВАРИУМЕ. Это был явно не тот противник, которого он предпочел бы. Тем хуже для него. Сферы были расставлены случайным образом. Даже я не знала, кто где.

— Я должен спорить с рыбой? — спросил он.

— Ксенофобия никого никогда не приводила на путь просветления, — сказал ему Первый Ученый.

Суркар на мгновение поднял глаза к небу, словно приглашая солнце стать свидетелем его невзгод. Он собирался дискутировать с космической рыбой, а их дискуссия будет проходить под председательством космической курицы. Это было испытание, не соответствующее его положению. Его образ героя Орды немного страдал, но закатывание истерики по этому поводу сделало бы его похожим на капризного ребенка, и он это понимал.

— Задавайте свой вопрос, — прорычал он.

— Что самое лучшее в жизни? — провозгласил Первый Ученый. — У вас есть сто мгновений на раздумья.

О, милая Вселенная.

— Шон, я знаю, что это был ты, — прошептала я.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказал Шон.

— Мы только недавно пересмотрели этот фильм[12], около месяца назад.

— Давай посмотрим, что он ответит.

Суркар расправил плечи, будто шел в бой на знакомой земле и только что заметил брешь в линии противника.

— Сокрушать своих врагов, — пробормотал Шон, ужасно имитируя австрийский акцент. — Видеть, как их везут…

— Он не собирается этого говорить. Ником образом. — Было мало вещей, на которые я была готова поставить свою жизнь, но Суркар из Орды Сокрушающей Надежду, не смотревший «Конана-Варвара», была одна из них.

Яйцо Первого Ученого побелело.

— Победа! — объявил Суркар.

Оунд расправил плавники и позволил им мягко колыхаться в воде, словно прозрачное покрывало, развеваемое ветром. Его переводчик вспыхнул, и из динамиков в основании аквариума раздался мягкий голос.

— Безопасность.

— Победа — это единственный способ достичь безопасности! — прорычал чемпион отрокаров. — Сокрушить своих врагов!

Шон издал сдавленный звук мне в ухо. Тони фыркнул.

— Уничтожить их армии. Отогнать их назад. Заставить их подчиниться. Наполнить их сердца страхом и овладеть их умами, чтобы они трепетали при одном упоминании твоего имени. Вот как надо обеспечивать безопасность.

Плавники Оунда закачались взад-вперед.

— Неправда.

Суркар нахмурился.

— Что может рыба знать о битве или чести?

Плавники Оунда развернулись, изогнулись и щелкнули, и его переводчик последовал за ними.

— Я знаю глубокую воду. Я вкусил тьму, такую густую и холодную, что она ослепляет все чувства, место без течения, где не существует направления. Я стал свидетелем существ, которые живут в ней. Я видел челюсти монстров, которые появляются на свет по всей длине океана. Я знаю цену безопасности. Независимо от того, насколько ты силен, есть враги, которых ты не можешь сокрушить.

— Говоришь как трус.

— Ты пытаешься принизить меня. Ты плавал в глубокой воде? Ты можешь убить левиафана?

Суркар пожал плечами.

— Хорошо. Как твой народ обеспечивает безопасность? Просвети меня.

— В океане есть огромные кораллы. Коралл растет медленно благодаря усилиям крошечных существ, и все же с годами он разрастается и дает приют другим жизням. Рыбы носятся вокруг него, играя и питаясь; моллюски ползают под ним, очищая дно океана; десятки видов питаются, живут и размножаются в пределах его роста, и если появится хищник, они спрячутся в прочных стенах коралла, и большинство из них выживет. Если надо обеспечить безопасность, то ты должен стать кораллом. Помогать другим. Сделать себя незаменимым для них. Показать им, что порознь вы боретесь, но вместе вы процветаете.

Суркар усмехнулся.

— Вот так получаются рабы. Сделай себя незаменимым, и те, кто сильнее, закуют тебя в цепи. Почему они должны уважать тебя или заботиться о твоем благополучии, если они могут просто заставить тебя выполнять их приказы? Без силы возмездия ни один из твоих талантов не имеет значения. Ты станешь низшим из низших, обреченным на жалкое существование. Нет, мой народ так жить не будет. Я дорожу своей свободой. Я не буду отодвигать это в сторону. Я не буду съеживаться.

— Неправда.

— Я не лгу, рыба, мне это не нужно. Я достаточно силен, чтобы заставить других страдать из-за дискомфорта от моих правдивых слов.

— Убивая своих врагов, — сказал переводчик Оунда мягким и печальным голосом. — Убивая родителей. Убивая потомство. Таким образом, безопасность не повысишь. Ты плодишь воспоминания, которые прорастают глубоко в животах выживших, как морские ежи, покрытые шипами. Они причиняют боль до тех пор, пока те, кого ты раздавил, не вернутся, чтобы раздавить тебя и вырвать источник их боли.

Суркар оскалил зубы.

— Они пожалеют об этом.

— И тогда ростки боли будут посеяны снова. В свою очередь, твой народ будет испытывать собственную тоску и будет стремиться отомстить. И так оно и будет продолжаться, цикл боли никогда не закончится.

— Горнило мести делает нас сильными, — сказал Суркар. — У меня было шесть братьев и сестер. Война унесла четверых. Остались только я и мой брат. Мы самые сильные в нашем клане. Одержав победу, мы доказали свое право на жизнь.

Крошечные искорки света вспыхнули вдоль плавников и тела умбола. Оунд повернулся в своем аквариуме, очертив полный круг. Это было захватывающее дух зрелище, желтые и красные огни скользили по его слоистым плавникам, грациозные и красивые. Он поднял плавники, опустил их и снова повернулся, как живое пламя.

Арена наблюдала за происходящим в приглушенной тишине.

Завораживающие плавники пульсировали мягким, красивым светом.

— Что он делает? — спросил Суркар.

— Он танцует для тебя, — сказал ему Шон.

— Зачем?

— Ты — дитя боли, — сказал переводчик Оунда. — Ты страдал. Это небольшой подарок, мгновение, свободное от страданий.

Суркар долго смотрел на него.

— Красивый танец. Жаль, что танцами не выигрывают войны. Я дам тебе совет: когда враг придет за жизнями твоих детей, собери их и убегай в свой коралл. Не трать время на танцы.

Он повернулся к Первому Ученому.

— Этот фарс окончен.

— Очень хорошо, — сказал Первый Ученый.

— Есть ли у умбол профессии в традиционном смысле этого слова? — спросил Косандион.

— Да, — ответила я ему. — Оунд — оокариш, исключительно красивое существо, чья работа состоит в том, чтобы танцевать для тех, кто обижен.

Следующей была Цианид. Красивая и холеная хиггра вышла на арену на нежных пушистых лапах, очень похожая на мифическую двоюродную сестру земного снежного барса.

У большинства видов развились придатки, которые позволяли им манипулировать вещами. У хиггр их не было. Они все еще ходили на четвереньках, сидели на корточках или лежали в специальных креслах, когда им приходилось делать что-то сложное. Их пальцы были ловкими, но именно их когти делали возможным использование вещей. Длинные и изогнутые, они обеспечивали исключительную точность. Хиггра мог вынуть желток из яйца и пронести его через милю по пересеченной местности, не разбив. Предполагалось, что хиггры вообще не эволюционировали, а были усилены какой-то развитой цивилизацией, затерянной во времени. Их происхождение было одной из загадок Галактики.

Цианид разрезала когтями одну из оставшихся трех сфер, когда ее собственная сфера исчезла из поля зрения. Насекомые пометили представителя донкаминов. Он подошел и встал рядом с ней на арене.

— Вы верите в судьбу? — спросил Первый Ученый. — Это ваш вопрос. У вас есть сотня мгновений, чтобы поразмыслить.

Цианид не стала утруждать себя ожиданием в течение 100 мгновений.

— Да. То, что должно быть, то и произойдет.

Донкамин повернул шею в сторону, вытянув ее на два фута. Мой желудок пытался выползти из моего тела.

— Мы — архитекторы нашего будущего. Судьба — это пустое понятие.

Цианид улыбнулась, показав свои синие десны и сверкающие белые клыки.

— Если все предопределено, зачем вообще пытаться что-то делать? — задал вопрос кандидат-донкамин.

— Конечно, нужно пытаться. Будущее непознаваемо, и мы слепы к тому, что должно произойти. Наша жизнь — это испытание, с помощью которого нас оценивают. Чтобы заслужить свою судьбу, нужно доказать, что ты ее достоин.

— Нет никаких доказательств того, что судьба существует.

— Нет никаких доказательств того, что у кого-то есть душа, и все же мы здесь.

— У меня нет души, — заявил кандидат-донкамин.

— Тогда я больше не буду с тобой разговаривать, бездушный. Наш диалог будет бессмысленным.

Цианид развернулась и вернулась на свое место.

Отлично. Это быстро закончилось.

Первый Ученый подождал, пока все рассядутся, и расправил крылья.

— Последние две кандидатки могут выходить.

Два пандуса развернулись от секций «Команды Улыбок» и Храма. Амфи первой вскочила на ноги. Она практически подпрыгнула. Длинное фиолетовое платье, украшенное геометрической белой и черной вышивкой, облегало ее фигуру. Цвет был красивым и глубоким, но немного блеклым. Асимметричный вырез опускался под ее левую подмышку, затем широкой складкой поднимался на правое плечо. Это было не столько бальное платье, сколько официальное парадное платье, подобающее супруге Суверена. Ее темные волосы были собраны на макушке в искусную прическу — ни один волосок не выбивался. Ее ноги украшали черные босоножки. Все это выглядело со вкусом и достойно.

Леди Вексин тоже была одета в пурпур, но ее наряд был безудержным торжеством аметиста. Ее полупрозрачное платье развевалось при малейшем дуновении ветерка, будучи радужно-фиолетовым в центре, затем переходящее в огненно-розовое и, наконец, становящееся ярко-желтым. Ее волосы были убраны с лица в замысловатую розу, закрепленную колючим золотым орнаментом, похожим на стилизованные солнечные лучи. Длинный разрез платья раздвигался, когда она шла, давая возможность мельком увидеть ее загорелые округлые бедра. Дюжина ножных браслетов позвякивала крошечными колокольчиками, когда она двигалась, и когда ветерок откинул в сторону подол ее платья, я увидела, что она босиком.

Они стояли бок о бок, элегантная, мрачная обитательница дворца и яркая светлая женщина, которая чувствовала бы себя как дома на цветущем лугу.

— Перед вами ставится следующий вопрос: что такое любовь? — спросил Первый Ученый. — У вас есть 100 мгновений.

Шон стал напевать мне на ухо знакомую мелодию. Я стала подпевать. Она цепляла, а я так устала.

— Не делай мне больно…[13] — присоединился Тони.

Яйцо стало белым.

— Любовь — это сложное понятие, — сказала Амфи. — Она вроде бы абстрактна, но обладает способностью воздействовать на живые существа. Ее воздействие необратимо, и те, кто испытывает ее, навсегда меняются и часто получают шрамы, и все же, несмотря на пережитую боль, некоторые из них ни о чем не жалеют. Можно сказать, что любовь — это процесс возвышения, преобразующее путешествие от низменного животного побуждения к почти духовной чистоте чувств, от принуждения обладать, к просветлению самопожертвования, трансцендентности, которая больше не требует взаимности, и существует независимо от объекта желания. Она может быть страстным стремлением или признательностью, коренящейся в уважении, она может быть односторонней и беспристрастной, как любовь божества к своим последователям или правителя к своим подданным.

Первый Ученый кивнул.

— Любовь порождает вопросы. Это, правда, что она исцеляет, но в то же время может и навредить. Человек должен любить себя, но слишком большая любовь к себе приводит к тому, что человек идет на компромисс с этикой и становится слепым к собственным недостаткам. Можно было бы сказать, что любовь — это стремление к самореализации, поиск добродетели и красоты в других, которых нам не хватает в самих себе. Также верно, что любовь существует вопреки разуму, потому что, когда мы любим кого-то, мы игнорируем его недостатки, позволяя его настроению и благополучию влиять на нас. Хотя она корень милосердия, она также своего рода безумие. В заключение, любовь — это многослойный феномен, который необходимо рассматривать в определенном контексте, поскольку она слишком широка для обобщений. Ее сила огромна, ее воздействие длится всю жизнь, и она заслуживает дальнейшего рассмотрения.

Первый Ученый снова кивнул и посмотрел на леди Вексин.

Она улыбнулась ему в ответ. Легкий румянец коснулся ее щек. Она взглянула на Косандиона.

— Любовь — это то, что я чувствую к Его Величеству.

Ресвен хлопнул себя ладонью по лицу. Амфи уставилась на леди Вексин с открытым ртом.

— Он моя любовь, и я больше никого в жизни не буду так любить.

Леди Вексин слегка помахала Косандиону и улыбнулась.