Отвергнутая

2

— Ты, конечно, понимаешь, что эта ситуация для меня неприемлема. — Гарри Колсуорт нервно пробежал пальцами по своим золотистым волосам, потом засунул руки в карманы брюк, меряя шагами маленькую гостиную в квартире, которую теперь снимала Филадельфия.

— Ты предлагаешь, чтобы мы расторгли нашу помолвку? — спокойно спросила Филадельфия.

— Нет, конечно нет! Как я буду выглядеть, если брошу мою невесту в тяжелый для нее момент? — Он остановился перед ней, благодарно улыбнувшись. — Я знал, что ты разумная девушка, Филли. Ты всегда вела себя разумно.

— Да, да, разумно. — Она стянула с левой руки перчатку и сняла с пальца кольцо со скромным, но очень хорошо оправленным рубином. — Ты, конечно, хочешь получить твое кольцо.

Гарри потерял дар речи при виде кольца. Его отец сказал ему, чтобы он не возвращался домой без этого кольца, но сейчас Гарри, явственно поняв, что он совершает, почувствовал себя низким и трусливым человеком.

— Это совсем не обязательно, Филли. Это ведь только временно. Ты сохрани его, пока я не верну его туда, где ему положено находиться.

— Ему положено находиться у тебя в кармане или в твоей шкатулке! — Она несколько смутилась тем, что в ее голосе прозвучал гнев. Она предполагала, что Гарри разорвет их помолвку, и этого не боялась. И, тем не менее, хотя она ожидала, что это произойдет, этот низкий поступок вызвал у нее отвращение. — Не лицемерь, Гарри. Ты никогда не любил меня.

Он посмотрел на нее так, словно она дала ему пощечину, и ей внезапно стало его жалко. Это не его вина, что он оказался запутанным в скандальной связи. Что же касается остального, то она виновата так же, как и он, поскольку согласилась на помолвку, обусловленную не взаимными чувствами, а семейными связями и имущественными интересами.

Она встала и протянула ему кольцо.

— Не надо выглядеть таким разбитым. Я говорю только то, что тебе по доброте твоей трудно сказать. — Он не двигался с места, и тогда она сунула кольцо в его нагрудный карманчик. — Я не ожидаю, что ты обременишь себя женой, чей отец ложно обвинен в тяжелейшем преступлении. У тебя есть будущее, о котором ты должен думать. Я буду тебе только обузой, помехой, камнем у тебя на ногах. Кроме того, я не думаю, что мне понравится политика.

Она повернула его за плечи и мягко подтолкнула к двери.

— А теперь иди и скажи своему отцу, что я желаю тебе только добра.

У самой двери Гарри Колсуорт обернулся, чтобы посмотреть на нее, и на его красивом лице были боль и растерянность. Отец предупреждал его, что Филли может оказать сопротивление расторжению помолвки. Она ведь потеряла все, что у нее было. Доведенная до отчаяния, она может угрожать судебным процессом по обвинению в нарушении обещания жениться, а для многообещающего юриста менее всего желателен скандал. Однако Филли ничем ему не угрожала. Он и предполагал, что она будет так себя вести, и испытывал к ней благодарность. Вот он и расскажет отцу, как она отдала ему кольцо даже без всякой просьбы с его стороны. Гарри почувствовал, как загорелись от стыда его щеки при воспоминании о денежном чеке, лежавшем у него в кармане. Подумать только, что отец почти убедил его попробовать купить ее.

— Я люблю тебя, Филли. Всегда любил и сейчас люблю. Я не думаю, что между нами все кончено. Все пройдет. Люди забудут — со временем. Вот увидишь.

— Прощай, Гарри, желаю тебе успеха, — твердо сказала она.

— Пока, Филли, — вымолвил Гарри и с чувством облегчения выскочил из ее комнаты и из ее жизни.

Только когда он ушел, Филадельфия позволила себе расслабиться. Что еще ей предстоит перенести?

Через какое-то мгновение раздался стук в дверь. Она неохотно встала, чтобы открыть ее. Если это Гарри, который будет просить ее взять обратно кольцо, она влепит ему пощечину.

— О, Салли, ты как раз вовремя.

Маленькая женщина в черном платье и шляпке вошла, осмотрелась и фыркнула.

— Боже милостивый! Я видывала чуланы и попросторнее.

Филадельфия улыбнулась.

— Возможно, но они наверно не такие дорогие. Я никогда не подозревала, сколько стоит снять квартиру.

Экономка всхлипнула, вынула белый носовой платок и высморкалась.

— Кто бы мог подумать, что я доживу до такого дня? Это ужасно и несправедливо. Я всю жизнь служила у вашего отца. Я работала бы на вас без платы, если бы могла.

Филадельфия подавила желание обнять Салли. Она знала, что, стоит ей только расслабиться, и она заплачет.

— Вы поедете к своим кузинам в Сент-Луис? — спросила экономка.

— Боюсь, что нет. — Улыбка Филадельфии сникла. — Они не будут рады тому, чтобы объект сплетен жил у них. Там есть дети, о которых следует подумать.

— А что вы собираетесь делать?

Филадельфия с рассеянным видом принялась массировать пульсирующие виски.

— Сейчас я собираюсь выпить чашку чая и лечь в постель. День был трудный.

Салли пристально всматривалась в девушку и осталась недовольна тем, что увидела.

— Вы похудели. Вы не больны?

— Не поднимай шум, Салли. Мне просто нужно отдохнуть. И возьми этот кошелек. Не заставляй меня упрашивать тебя.

Салли колебалась, но, в конце концов, ей не оставалось другого выхода. Она неохотно взяла деньги.

— Да хранит вас Бог, мисс Филли. Если вам что-то понадобится…

— Вспоминай меня в своих молитвах. Я намерена обелить имя моего отца, а это не сделает меня очень популярной в этом городе.

— Будьте осторожны, мисс Филли.

— Я и намерена быть осторожной. Тебе нравится твоя новая работа, Салли?

— Да, мисс. Я работаю у доктора Эймса. Его жена немножко балаболка, но я знаю, как заткнуть ей рот.

Обе женщины обменялись понимающими взглядами, ибо, без сомнения, любимой темой мисс Эймс был скандал с Хантом.

Когда Салли ушла, Филадельфия прислонилась спиной к двери и закрыла глаза, надеясь, что стихнет боль в висках. Она не плакала уже больше недели. Она понимала, что нет смысла оплакивать. Ее слезы никогда не иссякнут. День тянулся отвратительно долго, но теперь и он кончился.

Стук в дверь у самых ее ушей заставил ее вздрогнуть.

— Кто там? — спросила она.

— Друг, — раздался в ответ мужской голос.

Филадельфия схватилась рукой за дверной замок, чтобы он не раскрылся.

— У моих друзей есть имена. Как ваше имя?

Незнакомый голос ответил ей:

— Мне трудно объяснить. Я просто хочу поговорить с вами о деле, которое может быть выгодным нам обоим.

Она медленно покачала головой. Неужели ее никогда не оставят в покое?

— С меня хватает репортеров. Ищите сенсаций где-нибудь в другом месте.

— Я не репортер.

Что-то в этом тягучем голосе обратило на себя ее внимание. Она уже раньше слышала этот голос. После минутного колебания она открыла дверь. В свете газового рожка она увидела красивого иностранца, который три дня назад провожал ее вниз по лестнице в ее бывшем доме.

— Вы были на аукционе.

Он склонил голову, и свет упал на его вьющиеся черные волосы.

— Да, я был там.

— Кто вы и что вам надо?

Он улыбнулся и оказался еще обаятельнее.

— Я Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес.

Филадельфия крепче сжала ручку двери.

— Ваше имя мне ничего не говорит.

Эдуардо заметил, как побелели суставы ее пальцев, сжимавших ручку двери. Он так хотел увидеть ее, а пришлось выжидать, пока краснощекий молодой джентльмен ушел от нее, а потом служанка, опередившая его у дверей. Он не хотел испугать ее.

— Вы, должно быть, измучены, сеньорита, но, может быть, вы разрешите мне войти и поговорить с вами наедине?

Филадельфия начала прикрывать дверь.

— Нет, — сказала она.

Стараясь, чтобы его голос звучал как можно более убедительно, он сказал:

— Я-то не возражаю против того, чтобы разговаривать в прихожей, но ваши соседи, похоже, люди любопытные и…

Он осторожно оглянулся.

Она проследила за его взглядом и обнаружила, что дверь напротив приоткрыта. Филадельфия в раздражении поджала губы. Она была уверена, что за каждым ее шагом следят. Чего они ожидают от нее? Какого действия?

— Вы думаете, следует ли вам разговаривать с незнакомцем, с иностранцем, — спокойно продолжал он. — Могу вас заверить, что ваши соседи вряд ли это одобрят.

— Меня не интересует мнение сплетниц, — ответила она и открыла дверь. — Вы можете войти, но только на одну минуту.

Эдуардо вошел в крошечную комнату и в изумлении огляделся. Он знал, что она теперь не богата, но почему-то не мог представить себе, что до такой степени. Узкая комната с низким потолком и единственным маленьким окном. Когда он обернулся к хозяйке комнаты, то заметил, как она вспыхнула, и пожалел о выражении своего лица. Но как ему начать? С чего?

Филадельфия ничем не могла помочь себе. Он был необыкновенно красив, хотя и не в общепринятой манере. Роста он был выше среднего, гибкий, с широкими плечами, одет во все черное. Все в нем было темным: черные вьющиеся волосы, черные глаза. Даже кожа была цвета темной бронзы. Судя по его речи, он иностранец. Он явно был не из того круга мужчин, с которыми она раньше сталкивалась.

Тем не менее она была слишком хорошо воспитана, чтобы ее удивление отразилось на ее манерах.

— Садитесь, пожалуйста. Вы хотели поговорить со мной…

— Сеньор Таварес, — облегчил он ей задачу, усаживаясь на единственный стул, имевшийся в комнате.

— Вы португалец?

Он улыбнулся, довольный тем, что она кое-что понимает в языках.

— Нет, я бразилец.

У Филадельфии зашевелились волосы на затылке. Бразилец! Одно из писем, оказавшихся в ее распоряжении, отправлено из Бразилии.

— Вы пришли ко мне говорить со мной о моем отце?

— Скажем иначе. Я человек, у которого к вам особый интерес.

Этот ответ заставил ее еще больше насторожиться.

— Вы, конечно, слышали все сплетни, — сказала она, — и знаете, почему состоялся аукцион, причины, по которым…

Она замолчала, когда он поднес палец к своим губам, словно предупреждая ребенка.

— Сеньорита, вы не должны ни о чем говорить мне. Это все не имеет к вам никакого отношения.

Ее поразило, как откровенно разглядывали ее эти черные глаза. В его взгляде не было ничего неуважительного, и в то же время этот взгляд вобрал ее всю.

— Вы ошибаетесь, сеньор. То, что случилось с моим отцом, весьма касается меня. Он не был вором. Я знала его лучше, чем кто-либо другой, и я знаю, что он был неспособен на что-либо дурное. Его жизнь оказалась разрушена ложью. Я осталась единственной, кому предстоит доказать его невиновность.

Ей показалось, что в выражении его лица промелькнула жалость, которую тут же сменило… что именно?

— Сеньорита, разве может человек знать до конца другого человека? — тихо спросил он. — Чужие люди, которые провели вместе пять минут, могут узнать друг про друга больше, чем те, кто прожил под одной крышей всю жизнь.

— Я знаю, что мой отец был невиновен.

Он пожал плечами.

— Я только высказал предположение. Иногда мы уважаем людей, которые на самом деле этого не заслуживают.

— Это оскорбление!

Он мрачно посмотрел на нее.

— Нет, сеньорита, это только правда, а она требует смелости и готовности докопаться до нее. Зачастую никто из нас не является тем, кем выглядит.

Филадельфия прижала руку к виску.

— Я очень устала.

Он еще раз оглядел скудную обстановку комнаты и вновь посмотрел ей в глаза.

— Вы ужинали сегодня? Я — нет. Может, вы будете так добры составить мне компанию в одно место, где мы сможем поужинать?

Она покачала головой.

— Нет. С меня достаточно шепотков и взглядов.

Эдуардо заметил, что она посмотрела в сторону двери, и понял, что она хочет, чтобы он ушел. Человек большой страсти должен научиться терпению. Его бабушка говаривала ему эти слова, когда он, будучи маленьким, задушил котенка, стараясь удержать его, когда котенок хотел вырваться. Сейчас он страстно желал одного, но понимал, что знает достаточно, чтобы не разрушить нечто.

— Очень хорошо. Я буду краток. — Он скрестил руки на груди. — Прежде всего я хочу сказать, что я преклоняюсь перед вами, сеньорита Хант. Вы обладаете мужеством и чувством. Вы девушка гордая, и у вас для этого есть все основания. Вы прекрасны, и, тем не менее, я не могу назвать вас тщеславной.

Филадельфия понимала, что он неотрывно смотрит на нее, но высокомерие и самоуверенность, с которой он говорил, произвели на нее впечатление.

— Продолжайте, сеньор, хотя я не уверена, льстите вы мне или оскорбляете.

— Без всякого сомнения, вы должны быть польщены! То, что вы сделали сегодня, — манера, как вы справились с этими идиотами, которые не собирались раскрывать свои кошельки, — это было великолепно! Вы великая мастерица продавать.

— Меня отнюдь не радовало то, что надо продавать вещи моего отца! Я сделала это, чтобы предотвратить надругательство и чтобы все эти драгоценности не попали в руки людей, которые не будут ценить их так, как мой отец.

— Вам это удалось. Я поверил каждому вашему слову. Поэтому я здесь, у вас. Я владею в Бразилии копями драгоценных каменьев. Мы добываем главным образом топазы, аметисты, отчасти рубины, какое-то количество золота. Как и ваш отец, я коллекционер. Сейчас я приехал в вашу страну, чтобы продать несколько очень хороших ювелирных изделий. Эти камни великолепны, но для того, чтобы их оценили, их требуется соответствующим образом преподнести.

Когда я слушал вас, мне неожиданно пришло в голову, как наилучшим образом обеспечить моим драгоценностям ту цену, какую они заслуживают. Я пришел, чтобы просить вас появиться в моих драгоценностях в самых модных местах вашего замечательного города. Конечно, я оплачу ваш труд. Если мои драгоценности увидят на шее такой красивой женщины, как вы, и обладающей таким вкусом, я без труда продам их.

Филадельфия продолжала смотреть на него. Неужели он говорит серьезно? Копи драгоценных каменьев, это возможно. На нем дорогая одежда, и она заметила тяжелое золотое кольцо на его правой руке, но вряд ли он может рассчитывать на то, что она поверит, что он сказочно богатый человек, которому требуется ее помощь для демонстрации его драгоценностей. Его история еще более фантастична, чем та, которую она рассказывала про Мэй Лин. Он должен считать ее полной дурой.

— Эта шутка дурного вкуса, сеньор.

— Но я говорю совершенно серьезно.

— Тогда позвольте мне дополнить ваши познания в отношении моих соотечественников, — сказала она. — Обвинение моего отца в растрате чужих денег, его банкротство и смерть бросили на меня тень его дурной славы. Такая ситуация не лучшая для американской леди. Мои родственники отказались от меня, бывшие друзья порвали со мной всякие отношения. Если я появлюсь на публике в столь вульгарном виде, как вы предлагаете, я подвергнусь оскорблениям, или, что еще хуже, ваши драгоценности могут конфисковать в порядке возмещения оставшихся от моего отца долгов. Вы, сеньор, избрали себе неудачного агента по продаже. — Она встала, вся дрожа. — Прощайте!

Испытывая восхищение, смешанное со страхом, он тоже поднялся. Ее возражения выглядели весьма существенными, а он не подумал о них загодя.

— Я полный дурак!

Она приподняла брови.

— Не буду спорить с вами.

Он бросил на нее взгляд, заставивший ее слегка задохнуться.

— Мне очень жаль, сеньорита, что я побеспокоил вас. Я ухожу, но вернусь, когда придумаю какой-либо выход.

Он вышел так поспешно, что она не успела сказать ему, чтобы он не беспокоился и больше не приходил. Когда он удалился, все, что от него осталось, был слабый запах… одеколона.

Филадельфия зажала себе рот, чтобы сдержать смех, рвущийся наружу. Правда, это были не совсем духи. Конечно, ни одна дама не захочет, чтобы от нее пахло смесью специй и сандалового дерева. Она предположила, что это мужское благовоние, хотя американские мужчины вообще не пользуются парфюмерией. Тем не менее, сеньор Таварес исключительно мужественен. Возможно, это такая манера у бразильских мужчин — употреблять парфюмерию и делать нелепые предложения нуждающимся молодым женщинам.

Она покачала головой, запирая дверь. Глупо было с ее стороны впускать его в комнату, ошибка, которую она не повторит. Если он придет еще раз, а она в этом сомневалась, то не впустит его.

И только когда она погасила свет и легла спать, то поняла, в каком положении находится. Она безуспешно пыталась выбросить все из головы. Теперь она абсолютно одинока в этом мире: у нее ни дома, ни друзей — никого, к кому она могла бы обратиться за помощью.

— Ты мог бы оказаться мужественнее, Гарри, — прошептала она, и слезы потекли из-под ее прикрытых век.

Филадельфия ненавидела свое убежище в меблированных комнатах. По ночам здесь было холодно, а днем слишком жарко. Здесь пахло золой с прошлой зимы, многолетней пылью, древней плесенью. Когда Филадельфия чувствовала себя особенно паршиво, ей начинало казаться, что она чувствует прогорклый запах предыдущих жильцов. Однако эта комната была ее единственным убежищем.

Аукцион принес в три раза больше, чем надеялись аукционеры, но суд конфисковал все полученные деньги, объявив, что ей не причитается из них ни пенни, пока не будут уплачены все долги. В пособии, на которое рассчитывал ее адвокат и на которое она могла бы очень скромно, но все-таки существовать, ей отказали. Обращаться к кому-либо за помощью она не могла, потому что, в отличие от ее отца, все остальные партнеры по тому гибельному предприятию остались анонимами и найти их было невозможно. По словам ее адвоката, он ничего не может сделать, не зная, кто были эти тайные партнеры.

Филадельфия вспоминала, каким взволнованным был ее отец в последние дни. Он выглядел… пожалуй, на ум приходило только одно определение — затравленным. Однажды он даже заговорил о призраках, которые встают из могил, чтобы дразнить его. Когда она спросила, что он имеет в виду, Уэнделл улыбнулся, как улыбался в дни ее детства, показывая, что она слишком мала, чтобы понять. Смех уже никогда не искрился в его глазах, и он с каждым днем все больше отгораживался от нее. Филадельфия знала его привычку уединяться после обеда в кабинете. Она ничего не знала о бизнесе, который всегда был главным делом его жизни. Любовь, которую он выказывал ей, укладывалась в короткие свободные минуты его делового дня. Если бы отец хоть что-нибудь сказал ей в тот последний вечер, это дало бы ей основание доказывать свою веру в него. Быть может, тогда она смогла бы спасти и его, и себя.

Филадельфия вздрогнула и закрыла глаза. Прошлой ночью ей снилось, что ее продают с торгов. Аукционер назвал ее — «самым ценным экспонатом коллекции Уэнделла Ханта».

Через неделю ей предстоит вносить плату за комнату. Между тем, скандал, сопровождающий ее имя, сводит на нет всякую возможность получить какую-либо работу в Чикаго. Если у нее будут рекомендации, она, возможно, сумеет найти себе место учительницы где-нибудь в другом городе.

Она подавила рыдания. Она не хочет ждать, и не хочет рекомендаций, и не хочет работать! Но более всего она не хочет сталкиваться с новыми проблемами. Ей хочется безопасности и свободы, но теперь все это недостижимо. У могилы своего отца она поклялась найти человека или нескольких людей, ответственных за его гибель. Интуиция подсказывала ей, что ключ к тайне скрыт в письмах, оказавшихся в ее руках, и она должна скрывать их, пока не узнает больше. Однако если не произойдет какое-то чудо, она окажется в приюте для бедняков.

Охваченная ужасом и сомнениями и не в силах сдержать рыданий, Филадельфия побежала из столовой по коридору и влетела в свою комнату.

— Сеньорита Хант!

Услышав свое имя, она замерла от удивления. У маленького столика, который служил ей и письменным столом и чайным, стоял сеньор Таварес. На его лице она увидела отражение своего изумления, когда он спросил:

— Что-нибудь случилось?

Он шагнул ей навстречу, а она прижала ладони к щекам, чтобы скрыть предательские слезы.

— Нет, ничего! Я… я только удивилась, — пробормотала она сквозь слезы, застрявшие в горле.

— Но вы плакали, — возразил он и вынул из кармана носовой платок.

— Я не плакала, — яростно возразила она, отвергая его попытку помочь ей. Меньше всего она хотела предстать в глазах этого полного жизненных сил мужчины слабой женщиной.

Он скептически посмотрел на нее, но сказал только:

— Значит, я ошибся. Наверное, вам что-то попало в глаз. Позвольте мне посмотреть.

— В этом нет необходимости, — сказала она, быстро придя в себя.

— А я настаиваю. — Он загородил ей путь к двери. — Я умею это делать и не причиню вам вреда. — Он слегка приподнял ее подбородок своим указательным пальцем. — Подойдите-ка сюда, повернитесь к свету. Вот так-то лучше.

Он склонился над ней, и Филадельфия забыла о сопротивлении. Его бронзовое, неправдоподобно красивое лицо оказалось в нескольких дюймах от ее лица. Его темные глаза, обрамленные длинными черными ресницами, смотрели в ее глаза, и она подумала, действительно ли его взор проникает в глубину его души, как это ей кажется.

— Да, вот здесь какая-то болезненная точка, — сказала она.

Она чувствовала, какой он сильный, когда он нежно вытирал следы слез с ее щек своим носовым платком. Она ощущала его уверенность, когда он улыбнулся и его широко расставленные глаза сузились от удовольствия.

— Вы должны быть в будущем осторожны, чтобы ничто не попало в ваши красивые янтарные глаза.

— Благодарю вас, — и отошла в дальний угол комнаты, потому что, когда она стояла рядом с ним, ей словно не хватало воздуха. Тут она вспомнила про вопрос, который ей следовало задать ему сразу же. — Что вы здесь делаете?

— Жду вас.

— Вы знаете, что я имею в виду.

— Конечно. Я постучал. Никто не ответил. Я вошел. В комнате никого не было. Я стал ждать.

— Я обедала внизу. Вы не должны входить в мою комнату без разрешения.

— Вы правы, — сразу же согласился он. — Я не мог бы войти, если бы вы заперли дверь, — сказал он, нахмурившись. — Вы не привыкли смотреть за собой, сеньорита, поэтому я предупреждаю вас, чтобы вы в будущем не оставляли дверь незапертой. Ваш следующий гость может оказаться не таким доброжелательным, как я.

«Слабое утешение», — подумала Филадельфия. Он отнюдь не выглядел безобидным со своим высокомерием и претензиями. На этот раз он был одет в сюртук с бархатным воротником и атласными лацканами. Однако тщательный покрой его костюма, обративший на себя ее внимание, был явно не американский. Она заметила и другие детали, выдающие в нем иностранца. Пуговицы на его белом шелковом жилете и на сорочке были не из жемчуга, а бриллиантовые. Вместо стоячего круглого воротничка он носил белый шейный платок, закрепленный застежкой с сапфиром и бриллиантами. Контраст между белой тканью и его смуглой кожей невольно притягивал взгляд и подчеркивал его необычный профиль и гипнотические глаза. Чтобы нарушить неловкое молчание, она заметила:

— Вы любопытный человек.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Разве?

— Странный и необычный.

Он словно взвешивал ее слова, прежде чем ответить.

— Я бы предпочел, чтобы вы нашли меня привлекательным.

Она отвела глаза. Он заигрывал с ней, и Филадельфия с самого начала была в этом уверена. Гарри никогда этого не делал — он был слишком серьезен. А этот мужчина с улыбкой, преображающей все его существо, явно радовался жизни. Ну, с ней это не пройдет. Она не хочет заводить флирт, и, уж конечно, не с ним.

— Мне кажется, я спрашивала вас, зачем вы пришли.

Он жестом пригласил ее сесть.

— Я здесь, чтобы показать вам некоторые вещи, которые избавят вас от подозрений в отношении моих намерений.

— Я уже говорила, что меня не интересует ваше предложение, — ответила она. — И вообще, я не привыкла принимать незнакомых мужчин в своей квартире.

Он разочарованно посмотрел на нее.

— Неужели мы должны терять время на проявление ложной скромности? Я не намерен посягать на ваше целомудрие. — Он рассмеялся, увидев, как она чуть не задохнулась от негодования. — Вы, оказывается, активнее реагируете на оскорбления, чем на лесть, — это любопытно.

Она решила, что единственный способ избавиться от него, это выслушать его.

— У вас есть пять минут, сеньор Таварес.

Она не замечала футляров для драгоценностей, лежавших на ее кровати, пока он не взял один из них. Вернувшись к ней, он отпер замочек и открыл крышку.

Филадельфия охнула. Она в своей жизни видела много прекрасных вещей — у ее отца их было немало, — но никогда не видела такого эффектного ожерелья: тяжелые грубые золотые медальоны, украшенные чеканкой, которая показалась ей языческой. В центр каждого из них был вставлен топаз размером с ноготь ее большого пальца, но и это было не все — с каждого медальона свешивался золотой ромб. И в центре каждого сиял крупный аметист. И с каждого ромба свешивалась золотая капля, в которую был вкраплен рубин. Филадельфия в изумлении смотрела на ожерелье.

— Ну как?

— Невероятно красиво. — Она подняла на него глаза. — Это ваше?

Он не ответил, только улыбнулся, закрыв футляр.

— Вероятно, следует показать вам еще кое-что. — Он прошел к кровати и вернулся с длинным плоским футляром. Когда он открыл футляр, Филадельфия думала, что знает, чего ожидать, но она ошиблась.

На подушечке из белого шелка лежало золотое колье в испанском стиле шириной в полтора дюйма. По всей его длине была расположена дюжина драгоценных каменьев, сверкавших, как бриллианты, цвета, похожего на яйца дрозда.

— Что это за камни?

— Голубые топазы, — ответил он и улыбнулся, когда она потрогала пальцем один из камней. — Они напоминают мне летний день, когда земля дышит жаром, солнечные лучи заставляют вас зажмуриться, а небо холодное и голубое.

— Они из ваших копей?

Он опять ничего не ответил, вынул колье из футляра и приложил к ее шее. Одобрительно кивнув, сказал:

— Да, вы предназначены для того, чтобы носить это колье.

Он застегнул замочек и поднес ручное зеркало, лежавшее поблизости.

Филадельфия посмотрелась в него. Даже при слабом освещении голубые топазы светились лазоревым огнем.

— Ожерелье прекрасно. Не могу представить себе что-либо более изысканное.

— Конечно можете, — отозвался он. — У вас есть дар делать невозможное возможным. Все, что вам нужно сделать, это вообразить.

Филадельфия повернулась к нему, ее глаза внезапно затуманились.

— Хотелось бы, чтобы это было правдой.

Выражение его лица смягчилось, но взгляд был почти непроницаем.

— А чего бы вам хотелось? Новых туалетов? Денег? Драгоценностей?

Филадельфия отвела глаза.

— Я хочу одного — доказать невиновность моего отца, — медленно произнесла она. — Но прежде я хотела бы найти способ вернуть все деньги до единого цента, в краже которых его обвиняют, чтобы, когда правда обнаружится, его кредиторы поперхнулись бы ими.

Эдуардо видел на лице Филадельфии абсолютную уверенность в невиновности ее отца и тот барьер, который, как минное поле, лежал между ними.

— А как насчет истины? Как быть, если то, что вы хотите, — ложно?

Она взглянула на него.

— Вы как-то странно воодушевляетесь насчет истины. Я подозреваю, что это потому, что сами-то не имеете дела с истиной.

Он пожал плечами и слегка отодвинулся от нее, испытывая некоторую неловкость из-за того, что он знал все о ее отце и понимал, как может ранить ее истина.

— Драгоценности подлинные.

Филадельфия сняла с шеи колье.

— Тогда я должна вернуть их вам и поблагодарить за то, что вы мне их показали.

Она протянула ему колье. Но он вместо того, чтобы взять его, сжал ей руки.

— Что, если я могу осуществить хотя бы часть ваших желаний? Что, если я предложу вам достаточно денег, чтобы вы могли вернуть все долги вашего отца, в обмен на некоторые услуги с вашей стороны?

Филадельфия побледнела. Деньги в обмен на ее услуги? Значит, вот в чем причина его появления здесь — он явился, чтобы ослепить ее драгоценностями? Выходит, он думает, что она настолько бедна, что падет так низко…

Она пыталась вырваться, но он крепко держал ее руки.

— Отпустите меня! Я вам не проститутка!

— Проститутка? — Он вдруг нахмурился и выпустил ее руки. — Ах вот в чем дело! Вы решили, что я хочу сделать вас своей любовницей. Немудрено, что вы оскорбились! — В его голосе звучало подлинное негодование. — Я уже говорил вам, что хочу, чтобы вы помогли мне продать мои драгоценности.

Эдуардо вздохнул и отошел от нее на несколько шагов, чтобы взять тяжелое золотое ожерелье, которое первым показал ей.

— Что, если я скажу вам, что этому ожерелью сотни лет, и что оно сделано индейцами Амазонки для королевы Португалии, и что его может купить любая чикагская леди, у которой достаточно денег?

Она неуверенно сказала:

— Я ответила бы вам, что это великолепный образец ювелирного искусства, но слишком роскошное, чтобы его носил кто-то не королевского рода. Ни одна американская леди не наденет такое ожерелье.

— А если вы не американская леди? Если вы некто иной, скажем, обедневшая аристократка? Вы приехали в Америку, чтобы забыть прошлые беды, избавиться от воспоминаний о вашей погибшей семье, о вашем отце, убитом врагами. Что, если это ожерелье — единственная вещь, оставшаяся от легендарного сундучка с драгоценностями? И вы теперь вынуждены расстаться с ним? Но продать не первому встречному, а человеку, который будет ценить его так же, как цените вы, если покупатель понимает, что он приобретает.

Филадельфия прикрыла глаза еще до того, как он кончил говорить.

— Вы смеетесь надо мной?

— Ни в коем случае!

Он произнес мягко, но так настойчиво, что она открыла глаза.

Он подошел к ней поближе и нагнулся, чтобы его глаза оказались на уровне ее глаз, а она подумала: «Он прекраснее, чем сам грех».

Филадельфия не знала, почему так подумала или почему ей вдруг захотелось поверить ему. Но мысль эта пришла и осталась, как дрожь страха и возбуждения.

— Что вы от меня хотите?

Он улыбнулся.

— У вас есть дар мечтать. Вы способны заставить людей вообразить то, что они не могут увидеть собственными глазами. Я предлагаю вам возможность использовать ваш уникальный талант. Если вы поможете мне продать мои драгоценности, я отдам вам половину выручки. Вы согласны, милая?

Его убедительный тон победил ее страх, но сомнения не покидали ее.

— Это безумие. Я не могу согласиться, потому что на мне будет клеймо шлюхи и меня навсегда изгонят из приличного общества. Нет, не могу.

— Не можете или не хотите?

— Я не приму участия ни в каком обмане.

Он заулыбался еще шире.

— Какая драгоценность может быть более желанной для женщины, чем та, которую она видит на другой?! Называйте это завистью или жадностью. Благодаря вашей красоте, любая женщина, которая увидит на вас мои драгоценности, захочет их иметь. Продавая драгоценности, мы только дадим этим женщинам возможность получить то, о чем они всегда мечтают, — купить у другой женщины ее красоту.

Филадельфия была так поражена его словами, что не знала, что и думать, но все-таки она отреагировала.

— Это непристойно! И незаконно… я так полагаю.

Он пожал плечами и стал укладывать голубые топазы обратно в футляр.

— Прошу прощения, что побеспокоил вас, сеньорита. Я совершенно неправильно представлял вас себе.

Она знала, что не должна провоцировать его на продолжение разговора, но удержаться не смогла.

— А что вы неправильно представляли себе?

Он пожал плечами — привычка, которую она начинала ассоциировать с его раздраженностью.

— Я думал, что в вас живет склонность к приключениям. Желание рисковать ради достижения своей цели.

Ее глаза расширились. Неужели он действительно думал, что увидел в ней эти качества? Ее отец предполагал совершенно обратное. Филадельфия не чувствовала в себе склонности к приключениям. И тем не менее в ней была потребность, насущная потребность быть храброй и готовой к приключениям. Возможно, сеньор Таварес и является тем спасителем, о котором она молилась. В этом она сомневалась. При его бросающейся в глаза мужской красоте он скорее походил на Люцифера, чем на какого-нибудь ангела-хранителя.

— Если я буду рассматривать ваше… ваше предложение, я должна быть уверена, что то, что мы будем делать, — законно.

— Конечно законно, — поспешно подтвердил он.

— И я должна иметь право покинуть службу у вас в любое время.

Какое-то мгновение он смотрел на нее.

— Если я не ошибаюсь, у вас есть причина принять мое предложение, помимо вашего стесненного положения.

— Мне нужна, сеньор, моя доля выручки. Можете быть уверены, что я не откажусь от нее.

«Выражение триумфа на его лице явно превосходит масштаб одержанной им победы», — подумала она с вновь возродившимся подозрением, но тут он вновь заговорил.

— Договорились! Сделка совершилась! — К ее изумлению, он протянул ей руку, как мужчина мужчине, и, когда она в ответ протянула ему свою, он от всего сердца пожал ее. — Теперь мы партнеры!

— Партнеры, — повторила она, чувствуя, как ветер удачи начинает дуть ей в спину.

Сделала ли она этот выбор по своей воле, или этот блестящий мужчина ослепил ее? Он назвал ее любительницей приключений. Тогда почему же она чувствует себя такой отчаянной и безрассудной, как школьница? Она знала ответ. Он крылся в его невозможно красивой наружности.