Отвергнутая

6

— Это совершенно невозможно, — объявила Гедда, с отвращением глядя на кипу приглашений, лежащих на серебряном подносе. — Нельзя посетить одно-единственное зрелище, чтобы тебя тут же не засыпали бесконечными приглашениями.

— У вас много друзей, которые рады вновь видеть вас в обществе, тетя Гедда, — сказал Генри Уортон, восседавший в гостиной своей тети на одном из обтянутых желтым шелком стульев.

— Вздор! Половина этих людей была уверена, что я похоронена в Вудлауне вместе с моим супругом, пока на прошлой неделе мадемуазель де Ронсар не появилась вместе со мной в театре. — Филадельфия издала протестующий звук. — Отрицать это нет смысла. Эти приглашения говорят о том, что многие добиваются вашего общества.

— Я с вами совершенно не согласна, мадам, — сказала Филадельфия со смущенной улыбкой. — Я абсолютно уверена, что эти приглашения предназначены только вам. Я ведь только бедная сирота, никому не известная в вашем избранном обществе.

— Я не согласен с вами, — поспешно сказал Генри и очень серьезно посмотрел на нее. — Вы девушка благородного происхождения, без каких-либо недостатков. — Его щеки покраснели. — Я хочу сказать, вы выше всяких предрассудков. В вас ведь течет королевская кровь.

Седые брови Гедды изобразили изумление.

— Королевская кровь? Откуда ты взял такое?

— Акбар сказал мне, — ответил Генри и воспользовался возможностью обратиться к Филадельфии. — Он не утверждал, что в вас течет королевская кровь, а только сказал, что ваша семья очень тесно связана с Бурбонами и что, когда рухнула Вторая империя, вы потеряли гораздо больше, чем только дом и состояние.

— Он так сказал? — мрачно пробормотала Гедда. — Акбар искал тебя, чтобы сообщить тебе это?

Генри кашлянул, чувствуя, как пригвождает его проницательный взгляд тети.

— Мы столкнулись в холле, когда я приходил к вам вчера с визитом. — Он покраснел еще больше. — Мне кажется, что он поджидал меня. Похоже, ему хотелось рассказать мне, что если бы мамзель де Ронсар заняла в Париже подобающее ей положение, то за ней ухаживали бы все аристократы.

Филадельфия весело рассмеялась. Акбар зашел слишком далеко в своем стремлении, чтобы она производила впечатление.

— Я очень сомневаюсь в этом, месье. Аристократия в Париже ничем не отличается от аристократии в любой другой стране. Они рассматривают брак, как необходимость, включающую в себя положение, земли и состояние. Так что у меня нет данных для выгодного брака. С другой стороны, я слишком горда, чтобы согласиться на неравный брак. Так что я останусь… — Она посмотрела на миссис Ормстед. — Как это будет по-английски, помогите, пожалуйста.

— Старая дева, — сухо подсказала Гедда.

— Старая дева! Да, это я и есть!

Выражение лица Генри стало просто комическим.

— Старая дева! Дорогая мисс Ронсар, ничто не может быть дальше от истины.

— И от твоих желаний, племянничек? — спросила Гедда. Ну, ничего не скажешь, парень очень глуп! — Не таращь глаза и перестань дергать мои портьеры. А вам, мадемуазель, должно быть стыдно провоцировать бедного мальчика. — Она резко встала. — До свидания, племянник. У мадемуазель и у меня множество дел. Если ты так уж хочешь, можешь сопровождать нас в субботу в Монтлаю, но при том условии, что до субботы я тебя не увижу. Я ясно выражаюсь?

Никогда раньше Генри не протестовал против того, что тетка обращается к нему, как к ребенку лет восьми. Но сейчас ему было трудно перенести, что она разговаривает с ним повелительным тоном перед девушкой, которую он твердо решил завоевать.

— Право, тетя Гедда, у меня не так много свободного времени, чтобы болтаться без дела. Просто я, как член семьи, хотел помочь, чтобы ваша гостья чувствовала себя как дома.

— Обычно ты навещаешь меня три раза в год. На этой неделе ты был здесь уже несколько раз, — возразила она безапелляционно. — Что-то привлекает тебя сюда, Горас.

— Меня зовут Генри, тетя, Генри! — в отчаянии воскликнул он. — Такое простое имя.

— Очень простое, — отозвалась она. — До субботнего вечера.

Потерпев полное поражение, Генри поклонился дамам и удалился.

— Ладно, — сказала Гедда, когда он ушел, — мы будем ездить по этим приглашениям вместе. Откликаться мы будем не на все приглашения. Когда появляешься в обществе слишком часто, пропадает элемент новизны.

Она вынула из кипы приглашений одно и взяла лорнет, чтобы прочесть его.

— Мы примем приглашение Монтегю. Они нувориши, и ничего от них не следует ожидать. Однако я слышала, что они устраивают самые дорогостоящие и красивые приемы. Муж осуществил серию удачных спекуляций на Уолл-стрит и очень быстро стал богат. Особняк в готическом стиле на углу напротив моего принадлежит им. Вульгарное нагромождение камней, не правда ли? Я приму их приглашение от имени нас обеих. Это сильно поднимет их статус на нашей улице.

— Мадам, — протестующе сказала Филадельфия, — вы очень добры, когда включаете меня в ваши планы, но я не могу принять их.

Гедда бросила на нее недовольный взгляд.

— Почему? Вы не хотите общаться с людьми, которые ниже вас по положению?

— Отнюдь нет. Я никогда не думаю так о людях, которые приглашают меня, иностранку, в свой дом. Просто я… как бы это сказать?.. Я не так экипирована, чтобы соответствовать вам.

— Соответствовать мне?

— В качестве вашей спутницы. — Филадельфия отвела глаза от серо-голубых глаз, которые пристально изучали ее, и смахнула воображаемую пылинку со своего голубого платья из саржи.

— Понимаю.

Филадельфия подняла глаза и увидела, что миссис Ормстед все еще смотрит на нее, но уже не так испытующе.

— Бедность — это всегда несчастье, дитя мое. А в этом городе оно граничит с преступлением. Вы только что откровенничали с моим племянником, хотя я сомневаюсь, что он понял вас. Я была уверена насчет ваших обстоятельств с того самого дня, как вы вошли в мой дом. Ваш багаж невелик: всего два чемодана и маленький сундучок; они говорят сами за себя. Модная женщина должна иметь столько платьев, сколько у нее есть мест, куда в них появиться. Вы, естественно, к этому не готовы.

— Нет, мадам.

— Во всяком случае, вы не пытались скрыть что-либо от меня. Вы приехали в Нью-Йорк в надежде удачно выйти замуж?

— Нет.

— Тогда почему вы здесь?

Этого вопроса Филадельфия ожидала давно, но не имела на него ответа, который удовлетворил бы ее. Миссис Ормстед сказала, что Филадельфия ничего не скрыла от нее, но на самом-то деле она скрывала почти все. Ее имя, ее маскировка, Акбар — все было ложью. Между тем план сеньора Тавареса продать его драгоценности не имел ничего общего с ее отношениями с миссис Ормстед. Конечно, она не будет отплачивать этой даме за ее великодушие, унижаясь до того, чтобы предложить ей купить ожерелье за наличные. Однако все это не служило ответом на поставленный ей вопрос.

— Я здесь потому, — сказала она неохотно, — что мне больше некуда ехать.

Гедда перебрала в голове с дюжину соображений, которые она могла высказать по этому поводу, но предпочла только одно:

— Вы говорите, что приехали в Нью-Йорк не для того, чтобы искать мужа, но, тем не менее, за вами будут ухаживать, если вы будете появляться в обществе вместе со мной, ухаживать будут все время и настойчиво, главным образом потому, что вы кажетесь непроницаемой для лести. Молодые люди, как дураки, поддаются желанию добыть недоступное. Такая пустая трата энергии, но, я думаю, это удерживает их от еще больших глупостей. Кроме того, вы можете изменить свои намерения. — Она взяла следующий конверт. — Будем смотреть дальше?

Когда Филадельфия наконец сбежала из гостиной, уже наступил день. В ходе разговора она вновь и вновь отказывалась от предложений миссис Ормстед помочь ей увеличить ее гардероб. В конце концов их разговор дошел до того, что Гедда закончила спор, назвав Филадельфию «бесчувственной, неблагодарной гостьей, охваченной противоестественным стремлением перечить хозяйке дома». Гедда сунула полдюжины приглашений, которые считала приемлемыми, в руки Филадельфии и отпустила ее с тем, чтобы та сообразовала их число со своим гардеробом.

Идя по коридору к зимнему саду, Филадельфия мысленно составляла перечень своих платьев. У нее были платья для путешествий, два дневных туалета, вечернее платье, которое она надевала в театр, белое полотняное платье для визитов и зеленое шелковое платье для приемов, которое она купила за несколько дней до неожиданной смерти отца. Это была единственная вещь, в отношении которой она обманула кредиторов.

Это воспоминание вызвало у нее сердечную боль. Слишком поздно она поняла, что могла бы спасти от жадных рук бессовестных людей еще с дюжину вещей, если бы не была так потрясена смертью отца и могла рассуждать разумно. Более всего ей хотелось спасти жемчужное ожерелье, которое должно было стать ей свадебным подарком. Вместо этого, чтобы поднять ему цену, она приняла участие в его продаже. Как ни странно, она не жалела о своей расторгнутой помолвке. Она не любила Гарри Колсуорта. Это был выбор ее отца, а она, чтобы доставить ему удовольствие, готова была на что угодно.

Она тряхнула головой, не желая поддаваться этой боли, и взглянула на конверты. Приглашения были на обеды и приемы. Она могла еще раз надеть свое черное вечернее платье. Шелковое зеленое послужит дважды, один раз для обеда, а второй раз с кружевной юбкой для званого вечера, но на другие случаи туалетов у нее не было. Как ей выйти из этого положения?

Затем она прошла в зимний сад. Там на скамейке в глубоком раздумье расположился Эдуардо. Какое-то мгновение она гадала, о чем он так задумался. Иногда он бывал замкнут или изменчив, как апрельское небо. В редкие моменты, когда он думал, что один, Филадельфия чувствовала в нем меланхолию, что казалось странным при его обычной живости и энергии.

Эдуардо сидел наедине со своими тревожными мыслями. Это было уже не первое утро, которое он проводил в безделье, пока Филадельфия наслаждалась обществом миссис Ормстед и ее племянника, но сегодняшнее ожидание оказалось более тягостным, потому что он должен был подумать о тревожных новостях.

Он знал, что Тайрон не успокоится, получив его письмо о разрыве их делового партнерства, но Эдуардо не ожидал, что Тайрон откликнется так быстро. Его письмо пришло на адрес отеля, в котором Эдуардо обычно останавливался, приезжая в Нью-Йорк. Это был один из способов, действовавших годами, связываться друг с другом во время путешествий. Без сомнения, копии этого письма ожидали его в Сан-Франциско, Чикаго, Бостоне, Лондоне и Сан-Паулу. Письмо было коротким, но деловым. Тайрон хотел, чтобы Эдуардо вернулся в Новый Орлеан, но не писал почему. Это предполагало одно — там его ждали неприятности.

Тайрон никогда никого не разыскивал, если дело не шло о его жажде мести. Если же Тайрон ищет его по другой причине, то, видимо, он доведен до отчаяния. «Дьявол преследует тебя по пятам», — пробормотал Эдуардо на своем родном языке. Он должен действовать быстро, ибо существенно важно, чтобы Тайрон никогда не узнал о существовании Филадельфии.

Почувствовав чье-то присутствие, он резко поднял голову и увидел Филадельфию. Он встал.

— Мемсаиб что-нибудь желает?

— Да, мне нужен ваш совет.

Она подошла и протянула ему пачку приглашений.

Встревоженный ее озабоченностью, он даже не взглянул на приглашения.

— Что заставило мемсаиб хмурить лоб?

— Это приглашения, которые миссис Ормстед намерена принять от моего имени.

— И это все? — Он перешел с английского на французский. — Так это же превосходно! Ваше первое появление в нью-йоркском обществе ознаменовалось полным успехом. Вы, конечно, примете все приглашения. Бриллианты де Ронсаров должны показываться людям, прежде чем они будут проданы. Чем больше у вас будет почитателей, тем дороже они будут стоить.

— Вы упускаете одно серьезное обстоятельство, — сказала она, следуя его примеру и переходя на французский. — Мой гардероб не соответствует этим приглашениям.

Он пожал плечами.

— Вы здесь для того, чтобы привлечь внимание будущих покупателей драгоценностей. Придумайте что-нибудь.

Забота о деньгах, которые могли принести драгоценности, раздражала ее.

— Для вас так важны деньги?

— А разве вы не по этой причине согласились сопровождать меня в Нью-Йорк?

— Деньги никогда не были моей целью.

Какую-то минуту он просто смотрел на нее, отмечая множество мелких деталей в ее внешности, таких, например, как прекрасны ее четко очерченные скулы под бархатной кожей, как красноватые веки контрастируют с ее золотистыми глазами, как темные ресницы оттеняют персиковый цвет кожи, как она, даже в простом утреннем платье, сочетает в себе салонную строгость с изяществом дочери дикой природы. Она была молода и невероятно прекрасна, и, вопреки рассудку, он позволил ревности придумать новое и тревожащее объяснение ее интереса к тому, чтобы быть соответственно одетой.

— А какова ваша цель, мемсаиб? Этот североамериканец?

В первый момент Филадельфия не уловила его мысль.

— Вы имеете в виду Генри Уортона?

Эдуардо с раздражением нахмурился.

— Генри? Дело зашло уже так далеко?

— Какое дело? Вы что, серьезно верите в то, что Ген… мистер Уортон интересуется мной?

— Да, интересуется. Любой осел это видит.

Ее первым желанием было рассмеяться, но, не будучи вполне уверенной, она спросила:

— Зачем вы сказали ему, что де Ронсары принадлежат к аристократии?

— Я не видел оснований поощрять его влюбленность. Он вам скоро наскучит.

— Это звучит оскорбительно. Вы не можете предполагать, каких мужчин я предпочитаю. И я не нахожу Генри скучным!

Она намеренно вновь назвала Уортона по имени, но Эдуардо не клюнул на эту удочку.

— Тогда, может быть, вы объясните мне ваш интерес к этому Генри?

— Не собираюсь. Это не ваше дело.

— Вы не хотите говорить, потому что вам нечего сказать! — победно заявил он. — Вы к нему ничего не испытываете.

Ей не понравилось, что он в какой-то мере загнал ее в угол, даже с помощью правды. У нее не было серьезного интереса к Генри Уортону, но это проявление ревности со стороны мужчины, о котором она начала думать как о друге, было ей неприятно.

— Миссис Ормстед одобряет наше знакомство. Она считает Генри своим любимым родственником.

— Кроме того, она считает, что в детстве он ударился головкой, — отозвался он с видимым удовольствием. — Вас привлекает его детская неуклюжесть?

— Я отказываюсь говорить с вами далее на эту тему Мы с вами только партнеры по бизнесу, и это не ваше дело.

— Я легко могу сделать это моим делом, — пробормотал он по-португальски. По-французски же он сказал: — Прекрасно, мадемуазель Партнер. Я склоняюсь перед вашим желанием. Я буду отсутствовать несколько дней. Это даст вам время завершить вашу победу, если это то, чего вы добиваетесь.

Из всего, что он сказал, она услышала только слова об отъезде.

— Вы уезжаете? Куда?

Тревога в ее голосе звучала бальзамом для его самолюбия.

— Разве вам это так важно?

— Конечно, — поспешно ответила она. Чтобы как-то нейтрализовать свое признание, она добавила: — А что я скажу миссис Ормстед? В конце концов, вы мой слуга. Это я должна послать вас с каким-нибудь поручением, если вы исчезнете.

— Как легко вы привыкли, — сказал он ровным голосом, — к роли госпожи. Можете сказать ей все, что угодно. Я буду отсутствовать неделю, максимум десять дней.

— Десять дней? — Ее тревога сменилась раздражением. — Десять дней? Я не могу оставаться в этом доме еще десять дней.

— Почему? Миссис Ормстед весьма гостеприимная хозяйка, и вы ей очень нравитесь. — Он сунул руку за пояс и вынул кошелек. — Здесь хватит на то, чтобы купить новое платье, а может, и два. У вас куча приглашений на ближайшие две недели. Чего еще вы можете желать?

Она оттолкнула кошелек.

— Я не могу больше залезать в долги.

— Это подарок.

Она хотела и дальше отказываться, но вместо этого обнаружила, что смотрит в его глаза, в эти огромные черные глаза. Филадельфия припомнила его иссиня-черные волосы, спрятанные сейчас под тюрбаном, и его широкий, резко очерченный рот, невидимый сейчас под фальшивой бородой.

Ошибиться было невозможно — его лицо светилось страстью. У нее по телу пробежала дрожь предчувствия.

Против своей воли Эдуардо дотронулся до нежного овала ее шеи. Она задрожала под его ласкающими пальцами. Они играли в опасную игру; он больше, чем она, и он не хотел, чтобы Филадельфия пострадала, если раскроется тайна. Именно по этой причине он и уезжал, чтобы защитить ее от прошлого и прошлого ее отца.

Но его тело не слушалось доводов разума. За исключением редких моментов, она явно не воспринимала его как мужчину. Став ее слугой, Эдуардо оказался в ее глазах евнухом. Филадельфия не считалась с его чувствами и обращалась с ним, как с братом. А он не был ей братом, и в нем бушевала страсть мужчины. Эдуардо страстно хотел привлечь ее к себе. Или она тянулась к нему, ощущая непреодолимый соблазн?

Терпение. Это слово произносила его бабушка, когда его темперамент готов был вырваться наружу, или когда он отказывался подчиняться родительским приказам, или упирался перед необходимостью. Терпение. Это слово колоколом звучало в его мозгу. Филадельфия Хант была редким и прекрасным существом, и он не хотел испугать ее своим острым желанием обладать ею. Она заслуживала терпения. Это не ее вина, что, когда он отрывает взгляд от ее глаз, он видит ее губы, полные и чуть приоткрывшиеся, жаждущие поцелуя. Он не должен трогать ее. Терпение.

Поняв, что он недоволен тем, что она отказалась принять деньги, Филадельфия взяла кошелек.

— Спасибо, Акбар. Я обещаю, что употреблю эти деньги с пользой.

Повинуясь импульсу, она поцеловала его в щеку.

Когда она прикоснулась губами к его щеке, дрожь пробежала по телу Эдуардо, и он взял ее лицо в свои ладони. На мгновение его губы коснулись ее губ. Только на мгновение, не больше.

Филадельфия испытала удивившее ее потрясение от прикосновения его губ. Они были твердыми, сухими и теплыми.

Когда он отшатнулся от нее, Филадельфия молча уставилась на него, не в силах понять, что произошло. Потом она осознала и незаслуженную краткость этого мига. Она хотела выговорить ему, но неожиданно начала чихать.

— Это виновата борода, — пробормотал он, поспешно предлагая ей носовой платок.

Подавленная, она схватила платок и еще два раза чихнула, пока не пришла в себя. Когда она подняла глаза, полные слез, то заметила, что из-под бороды на его щеке проглядывает ямочка.

— Я очень сожалею, что мемсаиб страдает от сенной лихорадки, — расслышала она, как он сказал по-английски, поворачивая ее за локоть к двери, ведущей в зимний сад. — Мемсаиб должна запомнить это и в будущем держаться подальше от живых цветов.

Когда она посмотрела в сторону зимнего сада, то мысленно зафиксировала несколько моментов: первый — они были не одни. Миссис Ормстед остановилась в коридоре, там, откуда была видна дверь в зимний сад; второй — его слова о сенной лихорадке были уловкой, чтобы прикрыть интимную сцену, которую хозяйка дома должна была видеть, проходя по коридору; и третий — его предупреждение насчет того, чтобы она держалась подальше, вовсе не относилось к цветам.

— Благодарю тебя за предостережение, — ответила она четким голосом, каким никогда не разговаривала с обычными слугами. — Как я уже сказала, ты должен ехать немедленно, как только соберешься.

— Как мемсаиб пожелает, — ответил он с почтительным наклоном. — Как только я выполню все, что вы приказали, я вернусь к вам со скоростью ветра.

Он вышел из зимнего сада, задержавшись только, чтобы отвесить миссис Ормстед поклон, прежде чем исчезнуть в коридоре, на лестнице, ведущей в комнаты слуг.

— В связи с чем это уезжает Акбар? — поинтересовалась Гедда, когда Филадельфия подошла к ней, отнюдь не смущенная тем, что ее застали подслушивающей.

— Есть дела, мадам, личные, которые может устроить для меня только Акбар. Если вы не возражаете, я хотела бы воспользоваться вашим гостеприимством еще на некоторое время. Возможно, на неделю.

— Он будет отсутствовать целую неделю?

— Возможно, даже чуть больше.

— Любопытно, — пробормотала Гедда. — Когда я была девушкой, настоящая дуэнья не оставляла свою подопечную ни на час.

— Акбар совсем не настоящая дуэнья, — ответила Филадельфия с легким смешком, направляясь к лестнице. — Он — исключительная личность.

— Так оно, видимо, и есть, — сказала Гедда, глядя на девушку, ибо, если слух ее не обманывал, Фелис де Ронсар говорила с ней по-английски без всякого французского акцента.

Не заметив своей ошибки, Филадельфия неожиданно улыбнулась, поднявшись на второй этаж. Она не сгорела от огня поцелуя Эдуардо Тавареса, но отчетливый аромат дымящейся страсти сопровождал ее, когда она шла в свою комнату.

— Он опять здесь, этот мерзкий человек, — сказала Джулиана Уортон, сестра Генри, сопровождавшая в этот вечер Филадельфию. — Не знаю, как вы выносите его общество, хоть он и ваш соотечественник.

Филадельфия с неудовольствием взглянула на человека, вызвавшего раздражение Джулианы. В бальный зал Фергюссонов вошел мужчина, отравлявший всю последнюю неделю ее существование, — маркиз д'Этас.

Заметив Филадельфию, он поднял приветственно руку. Этот жест заставил ее сжать зубы. Она отвела взгляд, делая вид, что не заметила его.

— Я чуть не падаю в обморок от отвращения, когда он смотрит на меня, — призналась Джулиана. — Мама говорит, что он ведет себя с дамами не совсем прилично.

— Ваша мама совершенно права, — отозвалась Филадельфия, оглядываясь в поисках Генри, но его нигде не было видно. Она стала приводить свои мысли в порядок, зная, что ей потребуется весь ее ум, чтобы выбирать слова, разговаривая с маркизом. С того момента, как ее неделю назад в опере познакомили с ним, Филадельфия почувствовала его интерес к ней, который не имел ничего общего с мужским преклонением перед ее красотой. Он запутывал ее вопросами о ее семье и их истории, вопросами, на которые она не могла отвечать поверхностной ложью, которую с такой легкостью выдавал Эдуардо Таварес.

В последующие дни, когда они сталкивались, он выпытывал у нее детали о ее жизни в Париже, ее семье и друзьях, пока она не начала испытывать зловещее предчувствие каждый раз, когда он входил в комнату. Ей было трудно лгать даже несведущим людям, но как могла она обманывать человека, родившегося в Париже?

Уже который раз за день она ломала голову над тем, что случилось с Эдуардо Таваресом. Он сказал, что будет отсутствовать одну неделю, прошло уже более двух недель, а его все нет. Он не прислал ей ни письма, ни даже телеграммы. Иногда по ночам Филадельфия лежала без сна, гадая, не заболел ли он, не ранен ли, или, не дай Бог, не умер ли. Нет, она не должна так думать, особенно когда ей предстоит вновь столкнуться с маркизом.

— О, вот он идет! — зашептала Джулиана. — Что же нам делать, мамзель Ронсар?

— К сожалению, ничего.

Филадельфия следила, как он приближается к ним, останавливаясь по дороге, чтобы поздороваться с другими гостями. Как всегда, он был во фраке с французской орденской лентой на узкой груди. Его худоба на расстоянии создавала впечатление высокого роста. На самом же деле он был чуть выше ее и вряд ли шире в плечах. Волосы его были разделены посредине пробором и густо напомажены фиксатуаром. Все в нем, от волос до закрученных усов и изысканных деталей туалета, делавших его любимцем женщин, было рассчитано на то, чтобы привлекать к себе внимание. «У него фигура юноши, но глаза старого человека», — подумала Филадельфия с дрожью отвращения.

— Мадемуазель де Ронсар, — произнес маркиз д'Этас с преувеличенной радостью, склоняясь перед ней в поклоне. — Вновь и вновь мы встречаемся, и все равно мне вас не хватает.

Филадельфия не протянула ему руку, как было принято. Хотя в глазах у него светился неподдельный интерес, она была уверена, что глаза его прикованы к великолепному бриллиантовому ожерелью, которое она надевала при каждом удобном случае.

— Вы льстите мне, месье д'Этас. Другие дамы, присутствующие здесь, начнут думать, что их прелести не привлекают вашего внимания.

Светлые глаза маркиза сузились, но улыбка не исчезла.

— Вы смеетесь надо мной, и это бессердечно, мадемуазель де Ронсар, произносить такие слова перед другими дамами. Но я прощаю вас, я должен прощать вам все.

— Тогда вы должны доказать вашу искренность. — Она взяла Джулиану за руку и отправилась к своему месту. — Мадемуазель Уотон умирает от желания танцевать вальс. Но только она слишком застенчива, чтобы признаться в этом.

— Я… я… — Джулиана стала пунцовой от смущения.

— Конечно, я буду танцевать с прекрасной мадемуазель Уортон, — сказал д'Этас, протягивая руку Джулиане. — Мадемуазель де Ронсар тоже оставит для меня танец?

— О, но я… как бы это сказать… вся занята. Очень сожалею, месье.

Маркиз поклонился.

— Я тоже сожалею, — сказал он без всякого удовольствия, поскольку успел бросить взгляд на ее карточку и заметить, что она почти не заполнена. — Может, позднее вы пересмотрите?

— Возможно, — пробормотала она и оглянулась в поисках Генри, который пробирался к ней с хмурым лицом. — А вот и мой партнер. Это ведь наш танец, Генри, не так ли?

Он этого не знал, но это не имело значения. Когда бы мадемуазель де Ронсар ни взглянула на него, у Генри перехватывало дыхание. Сейчас она публично назвала его по имени, все могли это слышать, и он испытал головокружение. Он схватил ее за руки и увел в центр залы.

Они вальсировали и вальсировали, ее прелестные зеленые шелковые юбки вздымались, как волны моря. Откровенная радость от того, что он сжимает ее в объятиях, почти смыла озабоченность, которую он испытывал несколько минут назад. Вдыхая запах лаванды от ее кожи, он с трудом мог припомнить, какие собирался предъявить ей обвинения.

— Какой абсурд, — сказал он так, словно закончил вслух свои мысли.

Филадельфия откинула голову, чтобы взглянуть на него.

— В чем абсурд?

Он улыбнулся ей.

— Сама идея, что вы не можете быть той, кем совершенно очевидно являетесь. О, моя дорогая, простите меня за мою бестактность. Я помешал вам?

— Нет, это моя вина, — отозвалась Филадельфия, стараясь попасть в ритм вальса после того, как она оступилась. — Кто говорит, что я не та, какова есть?

Генри покачал головой. Она повторила свой вопрос.

— Кто говорит, что я не та, за кого себя выдаю?

Он нахмурился.

— Кто говорит? Дорогая мамзель, я прошу прощения за то, что вообще упомянул об этом. Этот трус не заслуживает, чтобы его упоминали.

Она посмотрела на него и спросила:

— Кто говорит так обо мне?

Он залился краской до корней волос.

— Это д'Этас сегодня утром, катаясь с миссис Рутледж по Сентрал-парку, бросил такую реплику. Он сказал, что никогда не слышал о вашей семье. Конечно, он сказал, что не знает всех прихлебателей при последнем дворе, но знаком со всеми родовитыми семьями в Париже.

— Ну и?.. — потребовала она продолжения, не обращая внимания на то, что другие пары вынуждены были огибать их, поскольку они остановились.

— Ну и, — нетерпеливо ответил он, сожалея, что затронул эту тему, — когда миссис Рутледж прижала его, он высказал предположение, что вы, возможно, не совсем та, кем хотите казаться.

— А вы как думаете, Генри?

Теперь он улыбнулся ей, зная, что сказать.

— Вы выглядите, как воплощенная мечта. — Он не собирался говорить так красноречиво, но ее красота повлияла на него, как ничто другое в его жизни. — Этот человек дурак.

Филадельфия кивнула и закружилась в вальсе.

— Мне надо не забыть послать вашей сестре большой букет цветов.

— Это еще почему?

— Из сожаления, — отозвалась она, бросив быстрый взгляд в направлении д'Этаса. Он держал покрасневшую девушку гораздо ближе, чем диктовали приличия, и это не осталось незамеченным пожилыми дамами, восседающими на позолоченных стульях вдоль стен залы. «Бедная Джулиана, — сочувственно подумала она. — Но это девушка перенесет, а вот ее собственная репутация в опасности».

Когда вальс кончился, она придержала Генри за рукав.

— Вы не выйдете со мной подышать свежим воздухом? Здесь так много народу.

— С удовольствием! — воскликнул он.

Но путь к бегству оказался перекрытым. Она не заметила, как он приблизился, но неожиданно перед Филадельфией возникло улыбающееся лицо д'Этаса.

— Мадемуазель де Ронсар, этот оркестр не напоминает вам, какой был и в Тюильри?

Она с трудом выдавила улыбку.

— Я не могу этого помнить, потому что я тогда была еще ребенком, а в моей семье детям не разрешали бегать по парку.

— Конечно, ваша семья… — Опять его жадный взгляд задержался на бриллиантах, украшающих ее шею. — Колье де Ронсар. — Он посмотрел ей в глаза. — Самое удивительное, что я никогда раньше не слышал о Ронсарах. Где, вы говорили, обретается ваша семья?

— Я ничего вам не говорила. — Филадельфия слышала, как у Генри перехватило дыхание от ее резкого ответа, но маркиз первым проявил себя грубияном, требуя от нее точного адреса. — Они мертвы, месье, и обретаются в своих могилах.

— Но я забежал вперед. Простите меня, мадемуазель. — Француз хитро улыбнулся, но, проходя мимо нее, сказал сквозь зубы: — Вы маленькая мошенница!

Она отвернулась, словно не слышала его слов, но, когда она шла к дверям, ведущим на балкон, ее кулаки сжались. Она была смутно уверена, что Генри идет за ней, но желание подышать свежим воздухом заставило ее не думать о чувствах молодого человека.

Д'Этас назвал ее мошенницей, его свистящий змеиный шепот был опасен. Он разоблачит ее. Филадельфия испугалась не его угроз, а сознания того, что он действительно может выяснить, что она мошенница, так как таковой и является. Эта мысль ужаснула ее.

— Что-нибудь не в порядке, дорогая? — Генри в нерешительности стоял рядом с ней в темноте у балюстрады.

Она обернулась к нему, и в свете, падающем из залы, он увидел, что она вот-вот расплачется.

— Месье Уортон, я должна рассказать вам кое-что, после чего я буду нравиться вам меньше.

Нежность, которую мужчина может испытывать к женщине, охватила его, когда Генри обнял ее.

— Не говорите пока ничего, — прошептал он ей на ухо.

Благодарная ему за поддержку, она на мгновение положила голову ему на плечо. Это было ошибкой, и она знала, что в итоге ему будет больно, когда он узнает о ее двуличии перед лицом его честной невинности. Филадельфия отодвинулась от него, и хотя он не удерживал ее силой, но и не отпустил.

— Это дьявол д'Этас, да? — торопливо спросил он. — Он пугает вас. Ладно, для меня не важно, есть ли в вас или нет королевской крови. Не думаю, чтобы она имелась на Пятой авеню. — Он покраснел от собственной смелости. Генри продвигался вперед гораздо быстрее, чем намеревался, но события подгоняли его, а трусом он не был. — Мне все равно, кто были ваши родители. Нет сомнения в том, что вы получили хорошее воспитание. Ваши манеры безупречны, а в любой гостиной вы озаряете все вокруг. Кроме того, эти ваши фамильные драгоценности: Если они не доказательство древности вашего рода, то я не знаю, что еще может им служить?!

Он понимал, что, наверное, говорит лишнее, но она так смотрела на него, не произнося ни слова, что он готов был выплеснуть все, что у него на сердце.

— Вы нравитесь тете Гедде. Она говорит, что вы стоите любой дюжины дебютанток, и, хотя она часто не одобряет то, что я делаю и говорю, она от всего сердца одобрит, если вы войдете в нашу семью. «Свежая кровь — это единственное, что спасет род Уортонов», — так она говорит.

Ее раздирали противоречивые чувства — удовольствие от его слов и ужас. Она понимала, что это почти предложение выйти замуж, и передумала говорить то, что собиралась.

— Генри, вы милый молодой человек, и я боюсь, что, если вы сейчас же не отпустите меня, я безнадежно влюблюсь в вас.

«Безнадежно». «Влюблюсь». Эти слова столкнулись в возбужденном мозгу, когда он отпустил ее.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что ситуация неразрешимая. Вы молодой светский лев, а я бедная изгнанница. Без дома, без семьи и даже без всяких средств, чтобы защититься от клеветы. Я всегда буду мишенью для сплетен… и слухов, — добавила она, повысив голос и отклоняя все его возражения. — У меня есть только мое достоинство. И вы должны позволить мне уйти из вашей жизни чужой, какой я и вошла в нее. Знайте, что ваше отношение ко мне помогает легче перенести расставание.

— Расставание? Но я хочу жениться на вас!

Филадельфия вздохнула.

— Брак между нами невозможен. Нет, не говорите ничего больше. — Повинуясь импульсу, она привстала на цыпочки и на мгновение прижала свои губы к его губам. — Adieu, mon cher[8].

Она отодвинулась от него с улыбкой, которая тут же застыла на ее лице. Вместо этого она отвернулась, уставившись поверх его плеча с таким видом, словно на балюстраде внезапно появился призрак.

Генри быстро повернул голову, но не увидел ничего необычного, только знакомую фигуру ее слуги Акбара возле балконной двери.

— В чем дело? Что случилось? — тревожно спросил Генри.

— Ничего.

Слишком растерянный, чтобы расспрашивать ее более подробно, Генри только увидел отражение своего собственного горя в ее жалобном взгляде, который она бросила на него. Она отказала ему раньше, чем он сделал ей официальное предложение.

Филадельфия посмотрела на Генри, как на совершенно чужого человека. Она не могла больше оставаться с ним. Акбар вернулся, а она в этот момент целовала другого мужчину! И хотя он стоял к ней спиной, когда она заметила его из-за плеча Генри, Филадельфия гадала, видел ли он ее в объятиях Генри. Эта мысль вызвала у нее дрожь, хотя она и не могла объяснить почему.

Охваченная стыдом и раздраженная одновременно, она повернулась спиной к Генри.

— Прощайте, Генри, — сказала она, уходя.

В эту минуту Акбар вернулся в залу, в толпу танцующих. Филадельфия пыталась последовать за ним, но танцующие преградили ей путь. В ней видели даму, которая ищет своего слугу. И в этом никто не предполагал ничего неуместного. Было ли написано на ее лице возбуждение, надежда и постыдная радость от того, что он вернулся?

Когда Филадельфия добралась до другого конца залы, она уже его больше не видела. Выйдя в холл, она потеряла всякую надежду. Дворецкий, стоявший неподалеку, сказал ей, что ее слуга вышел.

— Найдите мне поскорее экипаж! — возбужденно приказала она.

— В этом нет необходимости, если мадемуазель де Ронсар окажет мне честь предоставить ей мой экипаж.

Филадельфии не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, чей это голос.

— Благодарю вас, месье маркиз, но в этом нет необходимости.

Он улыбнулся.

— Увы, мадемуазель, я вынужден настаивать, — сказал он, подходя ближе. — Мы с вами никогда не были как следует знакомы, и теперь самое время для того, чтобы потолковать наедине.

— Это исключено, — твердо сказала она и вновь обратилась к дворецкому. — Экипаж, пожалуйста.

— Слушаюсь. Когда вам будет удобно?

— Сейчас, — сказала она, даже не посмотрев в сторону маркиза.