Все произошло в одно мгновение. Некоторые дамы устремились на помощь даме, которая лежала, распростершись на ковре, а несколько мужчин обернулись к Акбару с намерением схватить его.
Эдуардо не двинулся с места, но весь напрягся в предвкушении схватки. Он даже хотел, чтобы дело дошло до этого. Слишком долго он чувствовал себя взаперти в этих гостиных, чтобы его темперамент не взбунтовался.
Вперед вышел один из мужчин. Он был крупного телосложения, с большой головой, густыми усами и с внешностью преуспевающего человека. Засунув пальцы в карманы жилета и откинув голову, он смотрел на Акбара из-под полуопущенных век.
— Тебя обвиняют в краже жемчуга той дамы, — прогудел он. — Что ты на это скажешь?
— Ничего! — ответила Филадельфия, встав между Эдуардо и мужчиной. — Мой слуга может украсть не более, чем я. Как вы можете обвинять его?
— Это миссис Олифант обвинила его, а не мы, — возразил ей мужчина. — И я так полагаю, она знает, что говорит!
— Глупости! — возразила Филадельфия. Как это часто случалось и раньше в моменты стресса, ее французский акцент испарился. В ту же секунду она почувствовала, как палец Эдуардо уперся ей в спину. — Это невозможно!
Мужчина измерил Акбара долгим изучающим взглядом.
— Твоя хозяйка, конечно, вправе утверждать, что человек, который у нее служит, честен, но я все равно хочу проверить содержимое твоих карманов.
Эдуардо улыбнулся, расставив ноги для большей устойчивости.
— С разрешения мемсаиб вы можете попробовать.
— Я на вашем месте был бы осторожен, мистер Броутон, — посоветовал Генри Уортон. — Был слух, что этот парень у себя в стране совершил убийство.
— Спасибо, мемсаиб, — пробормотал Эдуардо так тихо, что услышала его одна Филадельфия.
Она и забыла о своей выдумке, которую выдала портье отеля на Пятой авеню о том, что ее индийский слуга убивал непослушных слуг.
Она бросила мрачный взгляд на Генри.
— Да, сэр, я предполагала, что вы мне друг. Мне очень жаль, что я ошиблась.
Она почти пожалела, когда увидела, как зарделись его уши.
— Я всегда доверял вам, мисс де Ронсар.
Это Акбару он не доверял, но вряд ли осмелился бы сказать ей об этом. Он с глуповатым видом огляделся вокруг, взвешивая, следует ли ему принимать сторону этого иностранца, даже если он влюблен в его хозяйку.
— Дама говорит, что ее слуга невиновен, и я верю ей.
— Я сожалею, мистер Уортон, но должен сказать, что этим делом должна заняться полиция. Мы пошлем за ней, и пусть они разбираются.
— Правильно, в полицию его! — выкрикнул кто-то из мужчин.
— Да, да, — согласился с ним другой. — В полицию!
Филадельфия побледнела. Ей не нужно было слушать бормотание Эдуардо, обвинявшего ее, чтобы понять, что менее всего она могла допустить, чтобы их допрашивали в полиции. Стоит им присмотреться к Эдуардо, как они смогут разглядеть его маскировку, а тогда, если это произойдет…
— Надо быть очень осторожными. Иностранцы. В обществе их никто не знает. Я, например, никогда не слышал…
Она услышала голос, произносивший эти грязные намеки, повернула голову, и в поле ее зрения оказалась хитрая физиономия маркиза д'Этаса. Он стоял в кругу дам и разглагольствовал. Когда он появился в салоне? И почему так радуется, что она оказалась в такой затруднительной ситуации? Если он намекнет властям о своих подозрениях на ее счет, то она, как и Эдуардо, может попасть в тюрьму.
— Минуту! — закричала она. — Почему я должна терпеть такое унижение? Нет, нет и еще раз нет! — Она обернулась к Генри, испытывая некоторые угрызения совести, что вновь спекулирует на его чувствах к ней, но полная решимости спасти Эдуардо и себя любой ценой. — Неужели вы ничего не можете предпринять, месье? Ваша тетя, что она скажет, когда узнает, что произошло со мной?
Генри подошел к ней и взял ее руки в свои.
— Моя дорогая мамзель, вы можете быть уверены, что я защищу вас.
— И Акбара?
Он взглянул на бородатого язычника и вновь подумал, почему этот человек ему так не нравится.
— Его обвиняют в воровстве, а это уж дело полиции, — безнадежно сказал он.
Она вырвала свои руки.
— Прекрасно, месье. Теперь я вижу, какова ваша преданность. Я сама справлюсь.
Она отмахнулась от него и прошла туда, где на диване сидела, всхлипывая, дама, потерявшая свои жемчуга.
— Мадам Олифант, выслушайте меня, пожалуйста.
Ее властный голос заставил плачущую даму посмотреть на Филадельфию с тревогой.
— Мадам, вы обвинили моего слугу в воровстве, и я настоятельно требую, чтобы вы отказались от своего заявления.
— Ни за что! — оскорбленно заявила дама. — У меня пропали мои жемчуга, и я хочу, чтобы мне их вернули!
— Естественно, что вы этого хотите. Я тоже была бы в отчаянии, если бы пропали бриллианты де Ронсаров. — Она проверила, что бриллиантовое колье по-прежнему у нее на шее. — Но я не стала бы обвинять вас, мадам, если бы обнаружила их пропажу.
Глаза у дамы расширились.
— Надеюсь, что нет!
— Вот именно! Вот и вы не должны обвинять моего слугу в воровстве!
Дама возмущенно посмотрела на нее.
— Он весь вечер прячется в холле. Каждый, кто выходит из салона, вынужден пройти мимо него. — Она посмотрела на Акбара, и его вид заставил ее вздрогнуть. — Посмотрите на него. Он напоминает мне какого-то бородатого сарацинского язычника. Я уверена, что нас должны защитить от него.
— Мадам, он — моя защита, и я доверю ему свою жизнь, как вы доверяете своему мужу. — Произнося эти слова, она оглянулась вокруг и убедилась, что супруг миссис Олифант странным образом отсутствует здесь. А где месье Олифант?
Дама опустила глаза.
— Его здесь нет. Он сегодня неважно себя чувствует.
— Вы одна?
Дама бросила на Филадельфию враждебный взгляд.
— Конечно нет! Меня сопровождает маркиз д'Этас.
— Ах вот оно что! — Филадельфия вложила в эти слова всю многозначительность, на которую была способна. — Маркиз был свидетелем кражи?
Растерянная женщина начала заикаться.
— Ну, я… не могу сказать с уверенностью…
— Тогда говорите приблизительно, — выпалила Филадельфия, нервы ее были напряжены до предела. — Маркиз был рядом с вами, когда произошла кража?
— Нет, я ведь не знаю, в какой момент украли жемчуг. Маркиз оказался первым, кто заметил пропажу. — Она разволновалась. — Малиновое мороженое, которое я съела, не понравилось мне, и маркиз галантно предложил проводить меня в библиотеку, где не так много народу и где я могла бы отдохнуть.
Она взглянула в его сторону и обнаружила, что он смотрит на нее с откровенной неприязнью.
— Мадам Олифант совершенно права, — сказал маркиз, видя, что все смотрят на него. — Я тоже чувствовал себя неважно в присутствии этого дикаря в тюрбане. Он встал у нас на пути, когда я сопровождал мадам Олифант из салона. Когда мы пошли в библиотеку, я увидел, что жемчуг исчез с шеи мадам Олифант. Я вспомнил, что в холле с нами столкнулся этот человек. Недавно подобный вор столкнулся со мной на улице и вытащил у меня из кармана табакерку, украшенную драгоценными камнями. — Он уставился на Филадельфию тяжелым холодным взглядом. — Мне говорили, что карманный вор может снять у вас с пальца кольцо, когда пожимает вам руку. — Он повернулся к хозяину дома. — Я прошу вас, месье Додж, не обижаться за это сравнение. Конечно, нельзя ожидать таких происшествий в нашем обществе.
Филадельфия тоже обратилась к хозяину дома:
— Скажите мне, месье Додж, такие кражи на приемах редко случаются в Нью-Йорке?
— Что вы, дорогая? Напротив, — отозвался Джеральд Додж. — Воровство стало бичом светского сезона в Нью-Йорке.
— Вот как? — Филадельфия постаралась спрятать радостную улыбку от этого сообщения. — И что делалось в связи с этими кражами?
— Мало что можно было сделать, если приглашенных было немного и все они хорошо известны хозяевам.
— А вы, месье, тоже страдали от воров?
— Золотые карманные часы, кольцо с ониксом и некоторое количество денег во время встречи Нового года, — раздраженно ответил он.
Эдуардо хранил молчание, но теперь он хмыкнул, поняв, к чему клонит Филадельфия.
— Кражи происходят в лучших домах? — допрашивала Филадельфия хозяина.
— Да, — проворчал он.
— У меня пропали мои любимые часы на вечере у Олифантов после парада на Пасху, — неожиданно высказался веселым голосом Генри, начиная понимать, что происходит. — Мадемуазель де Ронсар и ее слуга появились в обществе всего несколько недель назад, а воровство в светских домах происходит уже месяцами.
— Вот как?! Я начинаю понимать, — победоносно заявила Филадельфия. Она обвела салон медленным взором. — Воровство для вас не новость, и тем не менее сегодня вы предпочли заподозрить иностранцев, потому что легче обвинить меня и моего слугу, чем искать настоящего вора среди вас.
Все прятали глаза перед ее взглядом, и она расчетливо решила подозревать маркиза.
— Я должна сказать вам правду, добрые люди! Среди вас есть вор! Но это не мой слуга!
Когда ее слова замерли в напряженной тишине, Филадельфия быстро повернулась, подошла к Акбару и протянула ему руку, чтобы он мог поддержать ее.
— Проводи меня домой, Акбар. Я устала от такого веселого вечера.
— В высшей степени интересный вечер, — заметил Эдуардо, когда нанятый ими экипаж тронулся.
Филадельфия откинулась на спинку сиденья, голос ее дрожал, как и руки.
— Это было гнусно! Отвратительно! Унизительно! Никогда в жизни я так не боялась!
— Вы были великолепны.
— Я бы этого не сказала. У меня было ощущение, словно я съела кусок протухшего мяса.
— Это пройдет, это нервы.
— Вот как? И за это я должна быть благодарна? А вы, вы жаждали драки?!
— Возможно, — пробормотал он. «Как приятны, — думал он, — эти моменты, когда она забывает о страхе, об осторожности и приличиях».
— Вы сошли с ума? Ваша маскировка могла открыться!
Он ухмыльнулся.
— А почему я не должен защищаться? Мы ничего плохого не сделали.
— Еще как сделали. Я была там гостьей только потому, что Доджи уверены, что я не та, кем я являюсь.
Он чуть подвинулся, чтобы ее плечо коснулось его плеча.
— А вы не заметили? Половина Пятой авеню выдает себя за тех, кем они не являются. Они обычные люди, которые тем или иным образом разбогатели. Теперь они сбросили с себя старую оболочку и изо всех сил стараются обрести новую. В моей стране происходит то же самое. — Он снова пошевелился, пристраивая свою руку поудобнее у нее за спиной. — Я сделал свое состояние, копаясь в грязи, и нашел красивые камешки, вроде тех, которые украшают вашу шею. — Он щелкнул пальцами по ожерелью. — Вы когда-нибудь спрашивали у вашего отца, как он начал сколачивать свое состояние?
— Он был банкиром, — ответила Филадельфия.
— А кем он был до того? — Его пальцы коснулись ее шеи. — Или вы всегда были богаты?
Она задумалась, нахмурив лоб.
— Не знаю.
— Вы никогда не спрашивали. Интересно. — Он говорил бесстрастно, и слова его звучали несколько оскорбительно. — Ответ мог вам не понравиться.
Прежде чем она успела возмутиться, он слегка погладил кончиками пальцев ее шею и сказал:
— В конце концов, мы никому не причинили вреда нашим маскарадом.
— Вы так считаете? — возразила она, встревоженная ощущением его пальцев на своем затылке. — А как насчет миссис Ормстед?
Он взвесил ее слова.
— Я думаю, она может поддержать наше маленькое предприятие, так как обладает характером и редким талантом получать удовольствие от самых простых ситуаций.
Она взглянула на него, пытаясь разгадать причину его умиротворенности. Беспечное выражение его лица, которое она разглядела при свете уличного фонаря, подтвердило ее ощущение, что его колено прижимается к ее. Он выглядел как Акбар, произношение было как у сеньора Тавареса, но взгляд его принадлежит полуобнаженному незнакомцу, чей поцелуй заставил ее удивляться — знает ли она его вообще? Она постаралась втиснуться в угол кабриолета.
— Вы самый странный мужчина, какого я когда-либо встречала.
Он дотронулся пальцем до ее шеи.
— Я уже говорил вам, милая, что предпочитаю, чтобы вы считали меня загадочным.
Она отвела его руку со своей щеки.
— Я вас не понимаю.
— Вы все понимаете, только боитесь признаться в этом. Вы, например, бросились на мою защиту, даже когда мне не угрожала серьезная опасность. Как думаете, почему бы это?
— Но я…
Он заткнул ей рот ладонью.
— Тихо, милая. Вы одна в обществе мужчины, который не является ни вашим родственником, ни слугой. Глупая девочка. Вас никогда не предупреждали о такой опасности, как изнасилование?
— Предупреждали, — ответила она, чуть задохнувшись и непроизвольно облизав нижнюю губу, чтобы унять дрожь, вызванную его прикосновением. — Но я верю, что вы не воспользуетесь своим преимуществом.
— Ох, милая, вы меня оскорбляете. — Он замолчал, зачарованный тем, что она, облизывая губы, случайно коснулась кончиком своего языка его ладони. — Разве я не мужчина? Разве не может волновать меня ваша близость?
Эдуардо взял ее руку и засунул под свой парчовый жилет, туда, где билось его сердце.
— Вы чувствуете, как оно стучит? Разве я не умираю от вашего прикосновения?
— Ну, — уклончиво сказала она, — если вы позволите мне убрать мою руку.
— Я могу умереть, — отозвался он с тихим смешком. — И показал бы вам, какая горячая и густая кровь течет во мне, но думаю, что мы с вами не готовы к такому опыту.
Филадельфия закрыла глаза и не могла сказать ни слова. Она просто не могла ни о чем думать и была уверена только в том, как громко бьется его сердце под ее рукой, пока ее собственное не начало биться в том же ритме.
— Не целуйте меня. — Она не знала, приходила ли эта мысль ему в голову, но ей пришла, и предощущение этого было невыносимым.
— Мне легче не дышать, — сказал он, наклоняясь к ней.
Когда их губы встретились, он ощутил, как она дернулась, и отодвинулся, чтобы взглянуть на нее. Ее глаза были закрыты, а губы сжаты, как будто она ждала, что ей будут вливать касторку.
— В чем дело, милая? Я вам так неприятен?
Она приоткрыла глаза.
— Борода. Она царапается.
Выругавшись по-португальски, он сорвал с себя фальшивые бакенбарды.
— Ну вот, милая, все в порядке.
Филадельфия вновь закрыла глаза, когда он склонился над ней, но на этот раз совсем по другой причине. В последнее мгновение она заметила в его глазах сияющую смесь удовольствия, чувственности и — если ее взбаламученное сознание не обманывало ее — нечто похожее на безграничное обожание, которое она видела в глазах Генри Уортона.
Эдуардо целовал ее и раньше — мимолетный поцелуй в зимнем саду Ормстедов, закончившийся тем, что она начала чихать, потом в его комнате наверху, когда у них смешались злоба и страсть. Но сейчас, как только их губы встретились, она поняла, что это нечто совершенно новое.
Его теплые губы прижались к ее губам, и мысль, что надо оторваться от них, растаяла. Потом он взял ее за щеки, запрокинул голову и чуть отвернул свою, чтобы удобнее было завладеть ее губами.
Женский инстинкт подсказывал ей, что это уже ласка опытного любовника, сладкая пытка, направленная на то, чтобы расшевелить застенчивого партнера, и что она должна немедленно положить этому конец. Но голос разума остался неуслышанным, а Эдуардо тем временем продолжал нежно и неотвратимо ласкать ее рот.
«Когда он остановится, — подумала она, — как это бывало раньше, и я освобожусь». Однако его губы становились все чувственнее, и каждое их движение заставляло ее тихо постанывать. Когда ее стоны стали вырываться сквозь раздвинувшиеся губы, он стал ласкать ее рот языком.
Однажды на выставке в Чикаго она вызвалась дотронуться до электромагнитного устройства, про которое говорили, что оно воссоздает разряд молнии, и почувствовала, как какая-то живительная сила пробежала по ее пальцам. Она тогда отдернула руку, смущенная этим ознобом, который заставил зашевелиться волосы у нее на затылке. Филадельфия никогда никому не рассказывала об этом ощущении, которое заставило ее поспешить домой и осмотреть свое тело — не произошло ли с ним чего-нибудь. Теперь его горячий язык своими толчками вызывал сладостное наслаждение, такое же сильное, проникал в ее груди, горел огнем в самом сокровенном месте.
Потом его губы оторвались от ее рта, поползли по щеке, спустились к шее, коснулись ледяного холода бриллиантов; зубами он открыл замочек ожерелья и оно соскользнуло ей на колени. Потом он добрался до раковины уха, поцеловал ее и обласкал кончиком языка.
У нее перехватило дыхание, и она хотела вскрикнуть, но он успел заткнуть ей рот поцелуем.
От этого поцелуя у нее ослабело все тело. Когда он наконец поднял голову, у нее уже не было сил даже на то, чтобы думать или ощущать вес своего тела, она подалась вперед и прильнула к его груди.
— Вы должны были сказать мне, — прошептал он ей на ухо.
— Что? — пробормотала она.
— Что вам нужны такие поцелуи.
— Но я… мне не нужно…
— Нет, милая, вам это нужно, и вы всегда будете получать все, в чем нуждаетесь.
Филадельфия закрыла глаза. Она чувствовала себя так, словно висела на краю обрыва, отчаянно цепляясь ногтями за камни. Его поцелуи оставили ее возбужденной, но она все-таки сохранила достаточный контроль над своими чувствами, кусая нижнюю губу, чтобы удержаться от того, чтобы попросить его продолжить эту сладкую пытку.
— Я ничего не понимаю, — призналась она, когда непростительная слеза выкатилась из-под плотно сжатых век. — И меньше всего про самое себя.
Эдуардо приподнял ее голову и улыбнулся, увидев на ее лице горестное недоумение.
— Ответ, милая, настолько прост, что я должен вскоре продемонстрировать его вам, иначе я сойду с ума. Но прежде я должен, как говорите вы, североамериканцы, кое-что выяснить.
— Я никогда этого не говорила, — запротестовала она, когда он продвинулся на сиденье и слегка прижал ее в угол.
— Миссис Ормстед захочет узнать все про вечер у Доджей, — сказал он голосом, который не выдавал муку, испытываемую его телом. — Вы можете развлекать ее историями о наших злоключениях, пока я буду отсутствовать.
— Что вы собираетесь делать? — спросила она, смущенная слезами, текущими по ее щекам.
— Ничего такого, что имеет отношение к вам.
— Хорошо, оставайтесь таинственным. Но не думайте, что я буду ждать вас, потому что буду уже в постели.
— Тогда я, как только вернусь, отправлюсь немедленно в постель.
Его интонация заставила ее взглянуть в его черные глаза, поблескивавшие в темноте. Она испугалась, но не хотела обнаруживать, что между строк сказанного заметила его намерение прийти в ее постель. Она молча отвернулась.
Эдуардо хотел обнять ее, держать в своих руках, заставить ее поверить, что он чувствует, что она начинает сомневаться в искренности его чувства к ней, даже при том, что влажные следы его поцелуев остались на ее губах, но удержался. Кабриолет подъезжал к особняку Ормстедов. Если он вновь дотронется до нее, то уже больше остановиться не сможет, и тогда кучер увидит картину, о которой уже утром будут судачить все кучеры на Пятой авеню.
Он подобрал свои бакенбарды и прижал их к своим щекам, надеясь, что там осталось достаточно клея, чтобы удержать их на месте, пока он будет провожать Филадельфию до дверей.
И только после того, как он помог ей выбраться из кабриолета и провел в дом, сообразил, что почти не дотрагивался до нее. Он не ласкал ее груди и бедра. Горячая волна желания укрепила его в убеждении, что она сожалеет о его ошибке не меньше, чем он. Может, в этом крылась причина укора в ее взгляде перед тем, как она повернулась и побежала вверх по лестнице? Испытывала ли она то же, что и он, понимала ли, что они начали путешествие, которое должно прийти к концу?
Спустя полчаса Эдуардо вышел из особняка Ормстедов через заднюю дверь и нанял кабриолет. Кучер не увидел ничего необычного в элегантно одетом джентльмене, но удивился, когда тот приказал отвезти его в отель на Двадцать шестой улице.
Эдуардо не удивился, выяснив, что маркиз живет в одном из самых скромных отелей в городе. Эмигрантов принимали в американском высшем обществе не за богатство, а за то, чего не могли купить за деньги нувориши, — за гордую родословную и аристократические титулы.
Он улыбался, входя в холл отеля, и оглядел свой вечерний костюм. Эдуардо уже несколько недель не ходил в своей привычной одежде. Сейчас он испытывал удовольствие, ощущая на себе элегантный костюм из отличного материала. Горячая ванна и бритва избавили его от следов клея и грима. От него пахло сандаловым деревом. В общем, он был рад своему превращению из Акбара в сеньора Тавареса.
Когда он поднялся на третий этаж, то прошел по темноватому коридору до номера 305 и постучал. После того как ему никто не ответил и на второй стук, он достал из кармана длинную тонкую металлическую отмычку, открыл ею замок и вошел в комнату.
Он едва успел закончить быстрый, но добросовестный обыск, когда услышал шаги в холле. Проворно и тихо он встал за дверью и стал ожидать.
Маркиз был несколько пьян, что ему очень нравилось. Он предпочитал опьянение от хорошего бренди любому другому способу одурманивать себя. Вставив ключ в дверной замок, он перестал насвистывать, наслаждаясь жаром своего дыхания, которое, как пламя из пасти дракона, обжигало его лицо. Черт побери! Он был доволен собой.
С преувеличенной осторожностью он прошел к столу, где горела лампа, и стал вытаскивать все из своих карманов. Два кольца, бумажник, портсигар с драгоценными камнями на крышке и, наконец, ожерелье из трех ниток жемчуга. Неуверенной рукой поднес его к свету.
Это была неплохая добыча, но не то, чего он так жаждал. Если бы не любовные притязания этой шлюхи Олифант, он мог бы сегодня вечером добыть нечто, что стало бы венцом его карьеры. И все-таки, когда она обхватила руками его шею, он не мог удержаться от соблазна снять с нее в момент объятий ее жемчужное ожерелье.
Он самодовольно ухмыльнулся и осторожно положил ожерелье на стол. Это была справедливая цена за то, что он терпел ее объятия последние недели, но предпочел бы, чтобы его обнимала эта девица де Ронсар. Успешно снять с нее тяжелое бриллиантовое ожерелье в тот момент, когда она поднимала бы свое прелестное лицо для его поцелуя, стало бы коронным номером всей его жизни. Сама эта мысль заставила его взяться за ширинку брюк.
— Простите меня, что я прерываю этот… интимный момент.
Эдуардо стало почти жалко этого человека, который повернулся так поспешно, что чуть не упал.
Глаза маркиза полезли на лоб, когда он разглядел безукоризненно одетого незнакомца, стоявшего в темном углу у двери.
— Кто вы? Что вам надо?
Его светлые глаза скользнули в сторону жемчуга, подтверждая его первое подозрение.
— Я пришел сюда не ради жемчуга, хотя и заберу его, — сказал незнакомец приятным голосом с легким акцентом. — Но сначала, я думаю, вы поболтаете со мной.
Маркиз скосил глаза в сторону, а его рука как бы случайно потянулась к карману.
— Я знаю вас?
— Нет. — Незнакомец наставил на него короткоствольный пистолет. — И если вы собираетесь достать что-то из кармана, вам это не удастся.
Маркиз опустил руку и выпрямился, неожиданно вспомнив, кто он.
— Я маркиз д'Этас, и я хочу знать, кто вы и что вы здесь делаете?
— Кто я для вас не имеет значения. Важно, почему я здесь.
Он полез в карман, вынул оттуда монету и протянул ее французу.
Несмотря на свое опьянение, маркиз распознал сверкание золота, но, когда он увидел, что это испанский дублон с пулевой дыркой в центре, выражение его лица изменилось.
— Откуда это у вас?
— Оттуда же, откуда и у вас, если тот дублон, который я нашел в ящике вашего стола, не краденый.
— Нет! — Маркиз яростно затряс головой. — Я не рискнул бы красть такую вещь.
— Тогда объясните мне, почему человек, который дал вам этот сувенир, так ценит вас?
Маркиз растерянно ответил:
— Мне нечего вам сказать.
— Это говорит о том, что вы в трудном положении.
— Почему?
— Вы не даете мне повода оставить вас в живых.
— Вы не сделаете этого! — закричал маркиз, оставив все попытки сохранить достоинство. — Если Тайрон узнает…
— Тайрон, — задумчиво повторил за ним незнакомец. — Теперь вы начинаете интересовать меня. Вы в таких отношениях с Тайроном, что чувствуете себя вправе использовать его имя как талисман против ваших врагов? Думаю, что нет. Во всяком случае, трус вашего калибра должен иметь много врагов. Кто будет первым?
— Но я ничего не сделал!
— Во-первых, вы лжец, ваш французский акцент из дельты Миссисипи у Нового Орлеана, а не с острова Сите, во-вторых, вы вор и, в-третьих, вы обеспокоили даму, мою знакомую. Уже этого одного достаточно для меня, чтобы убить вас.
— Какую даму? Какую-нибудь вашу любовницу?
— Даму, которую я зову мадемуазель де Ронсар. А, я вижу, вы знаете ее. Что вас так испугало?
— Я только танцевал с ней! — воскликнул маркиз.
— Но вы хотели гораздо большего, чем только танцевать с ней, не так ли? Она говорит, что чувствует угрозу всякий раз, когда вы рядом. Так что я вынужден убить вас… или убрать вас из города.
Теперь, когда в разговоре возникла альтернатива убийству, маркиз обрел уверенность в том, что этот человек не собирается выполнить свою угрозу, и он осмелел.
— Я клянусь никогда больше не приближаться к этой даме.
— Тем не менее, вы проявили чрезмерный интерес к ней. Почему?
Он не успел закончить, как глаза маркиза скосились на жемчужное ожерелье.
— А, я понимаю. Бриллианты. Вы дурак. Можете вернуть мне мою собственность. — Он протянул руку за монетой, которую сжимал маркиз. Тот, не раздумывая, протянул ему монету. — Вашу монету я тоже заберу.
Маркиз побледнел.
— Вы не сделаете этого. Это моя защита.
— Которую я отнимаю у вас. Монету! Сейчас же!
Маркиз в течение нескольких секунд решал, что ему делать. Он боялся многих вещей, но человек по имени Тайрон внушал ему ужас. Он никогда не встречал его, но это имя наводило ужас во всех портах от Нового Орлеана до Сент-Луиса. Несколько лет назад, когда он крутился в Новом Орлеане, ему предложили работенку — совершить небольшую кражу. Когда он ее провернул, один человек положил ему в руку монету, сказав, что это подарок от Тайрона. Цены этой монете нет.
— Кто послал вас? — спросил маркиз.
— Нет такого человека, который приказывал бы мне.
— Тайрон? — недоверчиво выдохнул маркиз.
Ответа он не получил. Маркиз неожиданно почувствовал себя совершенно трезвым.
— У меня и мысли никакой не было насчет этой дамы. Я не хотел причинить ей вред. — Он развел руками чисто французским жестом. — Дело в бриллиантах, мой друг. Они стоят королевского состояния. Но, конечно, теперь я их не трону.
Маркиз подошел к бюро и неохотно вынул оттуда монету. Когда он обернулся, то увидел, что незнакомец отошел от двери к столу и берет жемчужное ожерелье. В этот момент огонь в лампе вспыхнул, прежде чем погаснуть, и при свете этой вспышки маркиз разглядел профиль незнакомца и понял, что в его черных волосах и бронзовой коже есть что-то знакомое. В наступившей темноте у него возник соблазн бежать, но голос незнакомца, звучавший во тьме еще более глубоким и тяжелым, произнес:
— Всем известно, что Тайрон видит в темноте как кошка. Один шаг, маркиз, и я убью вас.
Маркиз замер, его рука до боли сжала в ладони счастливую золотую монету.
— Я ничего не видел, ничего, чтобы опознать вас. Клянусь!
— Как я могу верить вам?
Маркиз почувствовал, как подгибаются у него колени и тошнота подступает к горлу. Он был трусом. У него не было ничего, кроме его жизни, за которую он бессмысленно цеплялся.
— Обладателю монеты обещано снисхождение, — прошептал он.
— Вы его получили. Вы остались живы.
Маркиз понимающе кивнул.
— Я хотел бы вернуться в Новый Орлеан.
— Нет.
Маркиз задержал дыхание, пытаясь сдержать новую волну тошноты в желудке.
— Техас? Колорадо? Калифорния? Уехать из страны?
— На первом же корабле, отплывающем за границу, — предложил незнакомец. — А теперь отдайте монету.
— Я вас не вижу.
— Ничего, зато я вас вижу.
Маркиз вытянул руку, раскрыв ладонь, и почувствовал, как ее коснулись пальцы, забравшие монету. Этот человек видел в темноте. Это Тайрон!
— На первом же корабле! — прошептал он, когда мужчина отодвинул его в сторону и вышел.