Плохие девочки не плачут. Книга 3

Не снег же?

Галлюцинация. Абсолютно верно. Как и два спаянных воедино тела.

Bloody hell. (Кровавый ад.)

Символично до жути.

Кого-то на пороге смерти встретит западный ветер, кого-то омоет тропический ливень. Случайности не случайны. За мной придёт снег.

Уже пришёл.

А вдруг ещё рано?

Не все закаты позади, не все рассветы расцвели.

Прошу, не надо.

— Иногда слабость вгрызается столь сильно, что избавиться от неё можно лишь вместе с собственным сердцем, — тихо, но отчётливо произносит фон Вейганд.

Сгребает меня в охапку, стискивает в стальных объятьях до хруста костей. А потом отстраняется, дабы поймать затуманенный эйфорией взор. Целует мягко и нежно, едва притрагиваясь, будто боится разрушить магию противоречивых ощущений.

— Но даже бог не умеет жить без сердца, — бросает глухо.

И эти слова бесконечно дороги.

Дороже золота и бриллиантов, самых изысканных украшений и нарядов. Дороже денег и власти, подчинения и превосходства, вершины и сопутствующих целей.

Дороже всего на свете. Не имеют цены.

И я не знаю, что ответить. Всё чересчур банально, затаскано до дыр, не отражает ни капли истины. Даже жесты выглядят неуместными.

Судорожно вздыхаю. Подтаявшие снежинки трепещут на ресницах, губы улыбаются, но мне отчаянно хочется зареветь.

Не от горя, не от радости. Не от боли, не от удовольствия.

Просто так.

Просто от взгляда в горящие чёрные глаза. От взгляда в вечность, от соприкосновения с вечностью. С чем-то настоящим. С тем, что невозможно изменить, исправить, испортить. С тем, что всегда пылает внутри. Ставит на колени, благословляет, озаряет и вдохновляет на подвиги.

Моей истории больше нет. Её уже давно нет, если честно. Есть только наша. Страсть, зависимость, жизнь. Наша история — непривычно звучит. Но иначе не будет. Обходного пути не существует, сожжены мосты.

Хочется избежать многоточий, заполнить пропущенные строки теплом. Согреть, растопить лёд. Обнять, прижаться покрепче. Забыться, потеряться на просторах волшебной ночи. Не одной, а вдвоём.

— Снег? — бормочу чуть слышно, указываю на подёрнутое лёгкой дымкой небо.

— Снег, — подтверждает фон Вейганд.

Не ангел и не демон. Даже не дьявол. Человек. Смертный, из той же плоти и крови как все, но особенный, другой. Единственный в своём роде. Неповторимый идеал. Limited edition. (Ограниченный выпуск.)

— Я не заказывал спецэффекты, — улыбается.

— Верю, — согласно киваю, невинно интересуюсь: — И что же ты решил делать со своей слабостью?

— Разве не видно? — насмешливо хмыкает, совершает резкий толчок, принуждая меня громко простонать в ответ.

— Помимо очевидного, — шепчу сбивчиво.

— Охранять, закалять, обращать в силу. Трахать, — гипнотизирует тяжёлым взором, выбивает остатки воздуха из лёгких обжигающе коротким: — Любить.

Снежинок становится всё больше и больше. Метель — не вполне нормальное явление для середины весны на Украине. Впрочем, в мой день рождения часто случаются природные катаклизмы. Но столь чистого чуда ни разу не происходило.

Ночь. Улица. Балкон. Всего лишь декорации.

Миг откровенности. Миг обнажённых чувств и оголённых нервов. Миг предельного напряжения. На объятой софитами сцене.

Признание. Ну, почти.

— Трахай, — прижимаюсь ближе, жажду абсолютной наполненности. — Люби.

— Разрешаешь? — уточняет вкрадчиво.

— Да.

А снег идёт. И тает на губах. Охлаждает жар плоти, но не остужает пламя страсти. Не гасит эмоции, придаёт им остроту.

Да, да, да… о, да!..

Не останавливайся, не замирай. Двигайся дальше. Грязно и грешно, порочно и развратно.

Падай.

Взрывай космос, выворачивай Вселенную наизнанку. Увлекай далеко за грань, раскалывай реальность, срывай печати скучных условностей. Не сомневайся ни мгновения.

Падай.

Уничтожай правила, сокрушай запреты. Наслаждайся свободой, вкушай удовольствие дикое и прекрасное, токсически опасное. Не медли ни секунды.

Падай.

Воплощай первобытный грех в бешенном ритме. Быстрее и сильнее. Жёстче. Не ведая пощады.

— Господи, — повторяю точно заведённая. — Господи, боже мой.

Возвращайся к истокам. Туда, откуда мы навечно изгнаны. Выше рая, ниже ада. Прямо в проклятые чертоги Эдема.

Падай.

Не смей отступать, не раздумывай дважды. Держись крепче, не разжимай объятий.

Падай.

Погружайся в раскалённое пламя святости, трепещи под ледяным дыханием вечности. Пробуждайся ото сна, рви оковы, отрывайся от земли.

Падай.

And I fall to pieces. (И я разлетаюсь на осколки.)

Почти отключаюсь от ослепительной вспышки. Соображаю с трудом.

Кричу, потому что не кричать невозможно. Жидкий огонь проникает в кровь, движется по спирали, вынуждает выгибаться и содрогаться от болезненно-сладких спазмов.

Но фон Вейганд не спешит присоединиться, испить из одной чаши. Жадным ртом прижимается к моим приоткрытым губам и хрипло шепчет:

— Ты спрашивала, кто я, — ухмыляется. — Покажу наглядно.

Как?

— Это только начало, — обещает насмешливо.

Что?

— Тебе понравится, — целует алчно, вторгается и мигом берёт в плен, пожирает без остатка, а после иронично бросает: — Должно же тебе хоть когда-нибудь понравиться.

О чём он?

Теряюсь в догадках. Если бы мозг не превратился в желе окончательно, возможно, уловил бы суть. Но сейчас я совершенно беспомощна и ни на что не способна. Фиксирую всё, будто со стороны, поверхностно, не вникая.

Фон Вейганд не выпускает меня из стальной хватки, не покидая трепещущее тело, несёт обратно в номер отеля. Осторожно ступает по осколкам, боится ранить драгоценную ношу. Минует просторную комнату и узкий коридор. Замирает ненадолго, а потом толкает дверь коленом.

Не могу рассмотреть обстановку. Всё сливается, расплывается перед глазами. Взгляд расфокусирован.

Это только начало.

Раздаётся эхом на уровне подсознания снова и снова. Когда смысл фразы раскрывается во всей своей пугающей красе, жуткий холод пробирается под кожу, надёжно сковывает тело изнутри, доводит разум до немой истерики.

До агонии.

Не могу шевелиться, не могу противиться. Ничего не могу. Даже думать.

Теперь я действительно кукла. Неподвижная, фарфоровая. Проклятая, обречённая на погибель. Разогретая до предела, готовая к любому, самому извращённому способу употребления.

Неужели?..

— Нет! — жалобно протестую, лишь стоит фон Вейганду отстраниться.

— Тихо, — он предупреждающе прикладывает палец к моим губам.

— Нет, нет, нет… — твержу будто заклинание.

Кажется, умираю.

Раскалённый член покидает пылающее лоно.

Только не сейчас. Нет, нет, нет. И ещё раз — нет.

— Хочу, — умоляю надрывно. — Опять, пожалуйста.

— Позже, — укладывает меня на кровать, легонько хлопает по щеке, словно желает привести в чувство. — Потерпи.

— Не надо терпеть, — облизываю губы. — Сейчас.

Фон Вейганд смеётся. Наблюдает за мной, слушает мольбы. Намеренно оттягивает неизбежное, упивается моментом.

— Хочу, — сжимаю кулаки так, чтобы ногти впились в ладони.

Боль отрезвляет, но ненадолго.

Стараюсь отвлечься, попутно вернуть контроль над собственным телом. Рассматриваю комнату невидящим взором. Контуры мебели теряются в кромешной темноте. Спиной ощущаю мягкий матрас, на выявление остальных деталей не способна.

Тщетно пытаюсь собраться, бездарно проваливаюсь.

— Чего ты хочешь? — горячие пальцы касаются напрягшейся шеи, нежно ласкают.

Кровать пружинит под тяжестью веса.

— Расскажи, — следует приказ.

Фон Вейганд замирает между широко разведёнными бёдрами, медленно поглаживает дрожащие колени. То устремляется выше, то возвращается обратно. Дразнит и дурманит, растягивает пытку, делает ожидание невыносимым.

— Не молчи, — издевательски шепчет на ухо, прижимается теснее, дразнит: — Говори.

Не выдерживаю, срываюсь.

Хватаюсь за галстук, точно за поводок. Притягиваю зверя ближе, за горло.

— Да оттрахай же меня, наконец, — обжигаю прерывистым дыханием. — По-настоящему.

Замечаю тень удивления в чёрных глазах, торжествующе улыбаюсь и сладко прибавляю:

— Вы*би мою душу.

Неужели я это произнесла?! Неужели посмела?..

Ох, не стоило.

Впрочем, сожалеть поздно.

— Отлично, — фон Вейганд довольно скалится, совсем не выглядит смущённым. — Исполню твоё желание с превеликим удовольствием.

Не нужно, давай перемотаем назад, внесём поправки. Подумаешь, пошутила. С кем не бывает? Эй, предлагаю переиграть.

— Течная сучка, — смакует каждое слово.

Снимает галстук, медленно оплетает мои запястья плотной тканью. Заводит руки за голову, привязывает к спинке кровати.

— Грязная похотливая шлюшка, — откровенно кайфует.

Машинально пробую освободиться, но затея заведомо провальная. Сбежать не позволят. Разве только на пару с резным изголовьем роскошного ложа.

— Не трать силы, — советует елейно. — Они ещё понадобятся.

— Для чего? — упрямо пытаюсь вырваться, сбрасываю путы оцепенения, активно извиваюсь и дёргаюсь. — Какого…

Он закрывает мой рот поцелуем, не позволяет вымолвить ни слова. Терзает губы ровно до тех пор, пока не начинаю таять и расплываться вновь.

Позорный триумф. Победа с привкусом поражения. Краткосрочное преимущество — лишь пункт плана.

Прожжённый манипулятор всё продумывает до мелочей. Даже в сексе. Особенно в сексе. Ибо нехитрый процесс олицетворяет истинную власть. Дикую, животную, безотчётную. Первобытную и примитивную.

Люди старательно изображают цивилизованность, доходят до идиотизма в своём нелепом, напускном ханжестве, притворяются, будто не замечают, что подчиняются инстинктам.

Наивные слепцы.

Зов плоти и крови — та единственная стальная игла, вокруг которой вращается целый мир. И каждый норовит засадить её поглубже, прямо в пульсирующую вену.

Фон Вейганд знает толк в изысканных развлечениях. Умеет подавлять волю, подталкивать к самому краю и предоставлять иллюзию выбора в последний момент. Умеет разоружать, выставлять противника виновным в любой ситуации. Поджигает фитиль, подливает масла в огонь и наблюдает за реакцией.

Вот и сейчас он отстраняется, отступает, чтобы внимательно рассмотреть соблазнительное зрелище, запечатлеть по фрагментам, ничего не упустить.

— Meine Kleine, (Моя малышка,) — криво усмехается.

Его пальцы касаются тяжело вздымающейся груди, больно сжимают, исторгая надсадный стон. Неспешно движутся по рёбрам к талии, разводят бёдра шире, возвращаются обратно. Обводят линии натянутых напряжением рук. Вверх-вниз. Скользят от покрытой испариной шеи к острым ключицам. Берутся за эластичный материал платья, слегка оттягивают.

— Очередной раунд, — уверенное утверждение.

Хищник наклоняется, опаляет кожу горячим дыханием. Больше не медлит и не дразнит. Зубами разрывает ткань, избавляет игрушку от наряда, освобождает лакомство от тесной упаковки.

Вздрагиваю всем телом.

Трещит материя или лопаются истончившиеся нити нервы?

Затрудняюсь с ответом.

Но разве это важно?

Падаю.

Под пулями, ранящими насквозь. Под жадными поцелуями. Под голодными ласками.

Выгибаюсь, откликаюсь на каждое прикосновение фон Вейганда.

Требовательные губы не ведают ни стыда, ни сомнений. Алчно исследуют, изучают с пристрастием. Ничего не обделяют вниманием.

Задыхаюсь.

Влажный язык чертит сатанинские узоры на трепещущем животе, а потом опускается ниже. Туда, где пылает огонь, где течёт жаркий вязкий ручеёк.

Погружаюсь в бездну.

Падаю.

Уже ничего не важно.

Мысли гаснут, вопросы растворяются, теряя значимость. Нет смысла говорить и выяснять, бродить по замкнутому кругу.

Уже ничего не страшно.

Только вперёд, только не останавливайся, не прекращай безумный танец. Продолжай, доводи до исступления. Физического и ментального. Летально-фатального.

Господи…

— О, господи, — выдыхаю судорожно, вибрирую изнутри.

Да… о, да.

Пожирай меня, поглощай, выпивай досуха, до последней капли.

Прошу, пожалуйста.

Сокрушай, раскалывай на части, заставь познать дьявольские мучения, пропусти сквозь жернова адской мельницы. Ничем не брезгуй на пути к вожделенной цели. Уничтожай остатки поруганной добродетели. Вознеси к небесам и сожги.

Подари грешный мир.

Проклинай и боготвори.

Там. Внутри.

Ещё и ещё, не замирая ни на миг.

Is it all for real? (Это всё по-настоящему?)

Наверное. Не знаю. Не совсем. Не вполне так, как нужно.

Мне хочется чувствовать фон Вейганда целиком и полностью.

Сверху.

Жёстко и резко, наплевав на разумные компромиссы.

Хочется сорвать с него одежду, ощутить силу и жар напряжённого мужского тела. Хочется извиваться под ним, развратным движением бёдер отвечать на мощные, яростные толчки. Хочется потеряться в бешеном водовороте страстей.

Шёлковых ласк не достаточно. Ничтожно мало, даже мимо.

Отчаянно жажду большего. Безуспешно пытаюсь избавиться от пут проклятого галстука.

Вот чёрт.

Всегда на привязи. Никакой свободы выбора, никаких импровизаций. Ни шага в сторону, всё строго по плану. Без права на вольность, без шанса на лишний глоток воздуха.

Но…

Этот поводок предназначен для двоих.

Для маленькой дурочки, которая мечтает о настоящей любви, и для безжалостного хищника, абсолютно уверенного, что в жизни всё продаётся и покупается.

Они оба равны в горько-сладком безумии.

Девочка с упоением строит воздушные замки. Хищник хладнокровно передвигает фигуры по клеткам шахматной доски.

Они оба равны в губительной одержимости. В иссушающей жажде обладания. В алчном стремлении догнать, повергнуть и растерзать на части. Ни в коем случае не отпускать, не ослаблять удушающую хватку.

Связанны навечно, скованны намертво. Одной цепью, одним ошейником. По воле судьбы заключены друг в друге. Обоюдно острым лезвием вспороты в районе сердца.

Коварная насмешка Фортуны, причудливо разложенный пасьянс.

Об этом просто страшно думать. Об этом нельзя мечтать.

Он бросил дела, наплевал на предосторожности, примчал по первому зову, по щелчку пальцев.

Ради чего?

Ответ на поверхности. Доказательств полно, намечается заметный перебор.

Я покорила зверя. Вынудила монстра подчиниться и склонить упрямую голову. Поставила чудовище на колени, обратила в послушного пса, заставила прилежно выполнять команды.

Я?..

Не верю.

Слегка приподнимаюсь, смотрю на человека у моих ног и снова откидываюсь назад, на смятое покрывало.

Просто отказываюсь верить.

«Не обман зрения? Не галлюцинация?» — шальные мысли пробирают до озноба.

Шёлковые ласки абсолютно реальны. Остальное тоже сомнений не вызывает. Мне до одури жутко и удивительно хорошо.

Кусаю губы, но это не помогает. Совершенно не отрезвляет.

Стараюсь оценить каждый кадр, но это едва ли получается. Яркие всполохи перед глазами ослепляют, толчки крови во взмокших висках оглушают.

Тук.

Глухо пульсирует внутри.

Мои ноги на широких плечах.

Тук.

Отбивается в рваном ритме.

Каблуки упираются в спину, скользят, вспарывают плоть сквозь тонкую ткань рубашки.

Тук.

Обдаёт немилосердным жаром.

Острые шпильки царапают тело фон Вейганда.

Уже давно.

Безотчётно, непреднамеренно. Больно, возможно, до крови.

Oh, God. (О, Господи.)

Почему?

Потому что он позволяет. Не снимает модельную обувь, не удерживает за бёдра, пресекая шалость. Никак не останавливает непотребство.

Позволяет.

Не от помутнения рассудка, не от рассеяности внимания.

Сознательно.

Позволяет. Это. Мне.

Теряю собственный пульс, закрываю глаза. Больше не сдерживаю утробные стоны, рвущиеся наружу. Содрогаюсь в экстазе.

Кончаю, ибо он позволяет.

Думаю, что падаю, но жестоко ошибаюсь. Опять, снова, в очередной раз. Пора бы стать умнее, но куда там.

В этот конкретный момент понятия не имею об истинном, ничем не замутнённом падении. О полёте, который по-настоящему выбивает дыхание из лёгких. Об ударе, камня на камне не оставляющем от прежнего восприятия окружающей действительности.

Я невинная и неопытная, неискушенная и неиспорченная. Несмотря на все аферы и приключения, я практически девственница.

Не вижу ближайшее будущее, не догадываюсь о финальном аккорде. Не подозреваю о том, что некоторые вещи способны впечатать в стену, размазать по дороге асфальтоукладочным катком.

Напрочь забываю о методе кнута и пряника.

Зря, очень зря.

В этой жизни за всё приходится платить. За удовольствие — тем более, причём по особому тарифу.

Фон Вейганд отстраняется. Крепко обхватывает мои ослабевшие колени, небрежно целует сначала левое, потом правое. Словно отдаёт дань святыне, проводит лишь ему ведомый ритуал. Вынуждает выпрямить ноги, прижимается губами к лодыжкам, трётся бородой.

От этой неожиданной ласки по телу проходит разряд электрического тока.

— Спасибо, — выдаю совершенно идиотскую благодарность.

— Пожалуйста, — он ухмыляется, резко поднимается с кровати, отходит в сторону.

— Куда ты? — машинально дёргаю галстук, поворачиваюсь на бок, тщетно стараюсь увидеть происходящее сквозь темноту.

— Готовлюсь к торжественному событию, — поясняет многозначительно.

Судя по звуку, открывает и закрывает ящик. Вероятно, здесь есть комод или тумба. Не могу рассмотреть детали обстановки. Единственный источник света — полузашторенное окно. Скупого отблеска ночных огней ничтожно мало, дабы в полной мере оценить происходящее.

— В смысле? — нервно сглатываю.

Отчётливо вижу, как за стеклом кружатся пушистые снежинки.

Чёрт побери.

Снежинки вижу, а за действиями противника уследить не способна.

Дерьмо.

Конечно, умом понимаю, что бояться глупо. Мне элементарно не посмеют причинить серьёзного вреда. Но вот телом… Телу не прикажешь. Реагирует неадекватно. Или наоборот — чует опасность?

— Раздвинь ноги, — холодно повелевает фон Вейганд.

Возвращается ко мне, садится рядом.

Странное ощущение.

Внутри словно вспыхивает сигнальный огонь. Срабатывает система безопасности, включается инстинкт самосохранения.

Плотнее сжимаю бёдра, отползаю дальше, пробую спрятаться.

Почему так страшно?

Подумаешь, абсолютно голая привязана к кровати. С кем не бывает? Вполне обыденная ситуация. Необходимо урезонить обезумевший пульс, выровнять сбившееся дыхание. Преодолеть панику и подчиниться, довериться воле любимого зверя, пока не стало хуже.

Хуже?!

Ха, смешная шутка.

Как будто сейчас всё нормально. Как будто я не пропитана грехом. Не увязла в трясине вязкой зависимости. Не миновала последнюю черту, не оказалась за гранью реальности.

— Бунтуешь, — голос фон Вейганда сочится сарказмом.

— Пытаюсь, — отчаянно стараюсь освободиться, ослабить тугой узел галстука.

— Напрасно, — бросает коротко.

А в следующий миг наваливается сверху, обрушивается точно ураган, не ведая ни пощады, ни жалости. Поворачивает меня на спину, приводит в требуемое положение и делает то, что хочет.

— Ты не… ты же не… — осекаюсь.

С трепещущих уст срывается не то всхлип, не то вскрик. Глаза расширяются от дикого ужаса. Всё ещё надеюсь освободиться, рвусь на волю, но спастись не удаётся. Тщетно бьюсь в стальной хватке.

— Н-нет, — запинаюсь. — Н-не н-надо…

Палач равнодушен к мольбам.

Его пальцы методично насилуют меня извращённым образом. Методично и настойчиво. Безостановочно. Разминают и растягивают то самое место, которое вечно нарывается на неприятности.

— Расслабься, — следует ледяное распоряжение.

Говорят, смазка помогает.

Может, и помогает, но не мне.

— П-прошу, — униженно умоляю, готова разрыдаться. — Н-нет.

Впечатления просто адские, а ведь это только начало.

Это только начало.

Вот на что намекал проклятый ублюдок.

— Больно? — он неожиданно замирает.

— Очень, — киваю, закусив нижнюю губу.

— Сейчас больно? — гипнотизирует горящим взором.

— Д-да, — дрожу так, что зубы стучат. — П-прек-крати.

Фон Вейганд смеётся.

— Лжёшь, — покрывает моё лицо лёгкими поцелуями. — Ты постоянно лжёшь.

— Н-нет, — отрицательно мотаю головой.

— Маленькая лживая сучка, — произносит с нескрываемым наслаждением. — Трясёшься от воспоминаний о прошлом.

— Нет-нет-нет, — уверенно отрицаю. — Очень больно.

— Правда? — уточняет вкрадчиво.

— Правда, — подтверждаю вдохновенно.

— Прости, — заявляет с напускной грустью, а после довольно ухмыляется: — Всё равно оттрахаю твою аппетитную задницу.

— Ты не можешь так поступить, — цепляюсь за соломинку.

— Проверим? — интересуется елейно.

Пальцы опять оживают внутри, движутся жёстко и резко, вынуждают вздрагивать и приглушённо скулить.

— Ты же любишь меня, — бормочу сбивчиво. — Любишь, значит, не сделаешь ничего плохого.

— Довольно слабая аргументация, — презрительно хмыкает.

Хочу возразить, но фон Вейганд затыкает мой рот поцелуем.

Damn. (Проклятье.)

Разве есть смысл сопротивляться?

Только не сейчас, только не ему.

Тем паче, синопсис обещает:

Тебе понравится.

Честно?

Должно же тебе хоть когда-нибудь понравиться.

Ладно, рискну поверить на слово.

— Алекс, — судорожно выдыхаю, растворяюсь и парю в невесомости, таю под горящим взглядом чёрных глаз.

— Лора, — шепчет хрипло, мягко улыбается, слизывает капли крови, проступившие на искусанных устах, порабощает нежностью.

Горячие губы выписывают огненные узоры на покрытой мурашками коже. Невыносимо медленно изучают шею, перемещаются на грудь, исследуют живот. Не спешат, действуют осторожно, словно опасаются спугнуть, вновь повергнуть в пучину панического ужаса.

Откуда столько сил?

Никогда не торопится, всегда способен обуздать похоть. Держит эмоции под строгим контролем, постоянно начеку, готов к молниеносному броску.

Мой безжалостный инквизитор. Мой отважный воин. Мой мятежный герой, запертый в капкане меж светом и тьмой. Самый лучший. Неповторимый, непостижимый.

Мой.

Живу для него.

Мой.

Дышу для него.

Мой.

Всё для него.

Только мой.

И это закрытая зона. Окружена каменной оградой, запечатана мраком. Больше никто не смеет коснуться, посягнуть на чужие владения, вторгнуться на частную территорию.

— Алекс, — не то сливается с грешным стоном, не то и есть грешный стон.

Возбуждение затопляет до краёв, пламя охватывает податливую плоть, принуждает извиваться и трепетать. Страх сдаёт позиции, постепенно отступает.

— Господи, — порочный всхлип невольно срывается с губ, обрекает на погибель.

Позвоночник выгибается до хруста. Мышцы напрягаются, трепещет каждый мускул, натягивается до предела, точно тетива лука.

— Боже, — перемежается с очередным святотатством.

Закрываю глаза, застываю на краю пропасти, содрогаюсь всем телом.

Пылаю и замерзаю, почти умираю.

Почти, но не совсем.

Горячий язык скользит вдоль раскалённого лона, пробует на вкус, будто изысканный десерт. Гладит и обводит, уверенно избавляет от оков добродетели. Ласкает и клеймит, нежно и небрежно низвергает в бушующий океан ледяного безумия.

Изощрённая пытка. Издевательство. Извращение.

А мне плевать.

Хочется большего. Гораздо большего. Крамольного и развратного, отталкивающего, мерзкого и гадкого. Упоительного и возвышающего, коронующего через нестерпимые страдания и жесточайшие мучения.

Хочется к небесам. Сквозь грязь. Стирая в кровь костяшки пальцев, захлёбываясь в рыданиях, изнывая от страсти. Комкая простыни, задыхаясь от гремучего коктейля боли пополам с наслаждением.

Хочется падения и очищения.

Острого, дробящего на части, ничем не искажённого катарсиса. Неразбавленного абсента. Без сахара. Дерзкого и крепкого, галлюциногенного, сводящего скулы судорогой.

Хочется как в первый раз.

Губительно и бесповоротно.

Ещё и ещё.

Резко и жёстко.

До упора.

Не тлеть, а сгорать дотла.

— Алекс, — умоляю чуть слышно. — Прошу.

Распни мою душу.

Лиши невинности, избавь от иллюзий, заставь прозреть.

Вырви моё сердце свинцовыми щипцами.

Растерзай, изнасилуй, вы*би до беспамятства.

До полного подчинения, до забытья и отключения. До хрипоты и до дрожи, до жара и холода. Не на коже. Везде. В каждой клеточке грешного тела, в каждом атоме проклятого пространства. С изнаночной стороны и снаружи. Просто повсюду.

— Сделай это, — едва дышу. — Пожалуйста.

Пальцы ритмично движутся внутри, не останавливаются, не прекращают забаву ни на миг. Болезненные ощущения исчезают. Остаётся только пульсирующее желание. Сладкий яд, разъедающий волю. Алчная жажда, пробирающая до лихорадочного озноба.

Да… о, да!..

Я на грани.

Смело взираю в зияющую черноту бездны, готовлюсь совершить последний шаг.

Вверх или вниз?

Не важно.

Главное — с ним.

Остальное — чушь и суета.

Да?.. о, да!..

Я идеальная игрушка.

Глина в руках талантливого мастера.

Его рифмы, его краски. Его свет, его жизнь. Вся его. Без остатка, без компромисса. Без страха и упрёка.

Он творит мною свои шедевры, выстраивает меня в хлёсткие фразы, что разом врезаются в память, оставляют неизгладимый след. Он впитывает меня, он мною живёт.

Вот так.

Порою грубо и неистово, порою со щемящей нежностью. Охраняет и карает. Почитает и презирает. Боготворит.

— Поздно, — фон Вейганд отстраняется. — Слишком поздно.

Освобождает онемевшие запястья от галстука, поворачивает меня, ставит на колени, вынуждает принять нужную позу, шире раздвинуть бёдра и прогнуться.

— Ты понимаешь? — спрашивает тихо.

Ничего не понимаю.

Не желаю понимать, протестую и отказываюсь.

Мысли заняты иными, не самыми разумными рассуждениями.

Уже не жутко. Любопытно. Неужели действительно понравится? Неужели такое, вообще, может понравиться? Как? Почему?

— Meine Kleine, (Моя маленькая,) — усмехается. — Моя девочка.

Покрывает спину скользящими поцелуями.

— Моё проклятье, — чмокает в макушку, шумно выдыхает: — Mein Engel. (Мой ангел.)

Притягивает ближе, прижимается крепче и проникает в запретное. Овладевает медленно, заполняет неспешно. Без резких движений, но так, будто выжигает печать. Оставляет несмываемую метку. Вырезает особый знак.

Трепещу.

Сердце даёт перебой, по венам течёт жидкий лёд.

Не спастись. Не сбежать и не скрыться. Играем всерьёз. Без повторных дублей, без страховки. В режиме реального времени анатомируем страсть.

Сценарий расписан в мельчайших подробностях. Выбор не имеет значения, всякое решение приводит к вожделенной цели.

Possession.

Первый толчок это обладание. Вечный голод, который вынуждает судорожно вдохнуть, вкусить испорченный плод и окончательно потерять контроль.

Obsession.

Второй толчок это одержимость. Незаживающая рана. Открытая, рваная, кровоточащая. Не позволяющая обрести желанный покой ни днём, ни ночью.

Crash.

Крах. Взрыв. Разрушение. Тотальное подчинение. Подчинение за гранью. Предельное и фатальное.

Сбиваюсь со счёта, теряюсь в стремительно нарастающем ритме. В животном бешенстве. В диком и яростном танце обезумевших изголодавшихся зверей.

— У тебя есть только одна реальность, — рычание хищника опаляет шею, заставляет мелко задрожать.

Знаю.

Буду сосудом для твоей спермы, буду твоей Вселенной.

Режь.

Вспарывай и наполняй. Выбивай воздух из лёгких. Прожигай насквозь, порабощай и обращай в пепел.

Срывай кожу, обнажай податливую плоть. Вгрызайся клыками, терзай когтями.

Ну, же.

Не щади.

— Запомни раз и навсегда, — произносит хрипло.

Вбивается глубже. Удар за ударом.

Пожалуйста, да.

Бей сильнее.

Поражай насмерть, разрывай на части.

Без жалости.

Прошу, умоляю.

Вонзается внутрь. В оголённую суть.

— Я, — бросает хлёстко, спускает курок у виска: — Я твоя реальность.

Падаю и кричу.

…Режь…

Змеиным шёпотом.

…Бей…

Прямо под рёбра.

…Владей…

Раскалывая на осколки.

Вижу в темноте. Вижу темноту. Широко закрытыми глазами. Широко распахнутыми устами.

Слёзы льются градом. Солёные ручьи обжигают заледеневшие щёки. Надсадные стоны рвутся из объятой пламенем груди. Захлёбываюсь воплями, сотрясаюсь от рыданий и понимаю, что мне ещё никогда в жизни не было так хорошо.

Никакой боли, никакого страха.

Только…

Только что?

Не банальное счастье и не заурядное наслаждение. Не примитивный оргазм.

Другое, абсолютно иное.

Мрачное и мощное. Пронизанное пороком, пропитанное похотью. Высеченное багровым почерком кнута на всё ещё подрагивающей плоти.

Горько-сладкое.

The Fall.

Грехопадение.

Глава 15.1

Cien años de soledad. (Сто лет одиночества.)

Если не дольше.

Не больнее. Не жёстче.

Неумолимо. Неотвратимо.

Неизбежно. Невозможно.

Полная, полнейшая безнадёжность.

Громко хлопаешь дверью. Закрываешь дверь, закрываешь глаза.

Всё идёт по плану, да?

Сжимаешь челюсти до скрипа, до ломоты в зубах. Отчаянно сражаешься с первородным ужасом, упёрто стараешься преодолеть безотчётный страх, взять под контроль бурю эмоций внутри.

А вокруг кромешная темнота.

Сглатываешь тошнотворную горечь, усилием воли замедляешь пульс. Воскрешаешь нужный образ в зыбком омуте памяти.

Гнетущая паутина морока опутывает реальность.

— Не она, — срываешься на глухой шёпот, твердишь словно заклинание: — Не она, не она, не она.

«Это» — не настоящее.

Растрёпанные волосы. Будто шёрстка встала дыбом у загнанного в капкан зверька. Немой вопрос. Будто вызов навеки застыл в каре-зелёных глазах.

Подделка.

Такая маленькая, удивительно хрупкая. Игрушечная. Фарфоровая кукла, которую столь легко изломать на части. Разрушить. Испортить, изувечить. Уничтожить навсегда.

Дешёвая копия.

Ну же. Сделай это. Ударом ножа. Насквозь. Прямо туда. Без жалости, без промедления, отточенным движением.

Очередная имитация.

Плевать. Какая разница?

Чушь. Бред. Блеф.

Главное — не она.

Лишь немного похожа.

— Но не она, — липкий пот ручьём струится по напрягшейся спине, убеждаешь себя на автомате, точно заведённый повторяешь: — Не она, не она.

Просто отражение.

Болезненная судорога скручивает желудок в морской узел.

Той.

Перебой.

Другой.

Недолгая пауза и вновь по кругу. Удары сердца попадают строго в такт, отмеряют драгоценные мгновения, приближая к бесконечности.

Кара небес.

Она.

Адская кара.

Она.

Благословение? Вряд ли. Скорее проклятие.

Она.

Та самая.

Взъерошенные пряди светлых волос обрамляют точёный профиль ангела.

Настоящая.

Невинный взмах ресниц вынуждает пасть ниц.

Такая, что больно смотреть.

Ох, эти чёртовы, эти дьявольские глаза. Вязкая трясина, подсвеченная изнутри солнцем. Грязь, в которой давно и безнадёжно погряз. Эти колдовские глаза. Они не отпускают ни на миг. Не отпускают никогда.

A Dame to kill for. (Женщина, ради которой стоит убивать.)

Не одного. Не двух.

Гораздо больше.

Сотни. Тысячи. Миллионы.

A reason to kill for. (Причина для убийства.)

Нервно смеёшься.

Как будто для убийства нужна причина. Как будто окружающий тебя мир не зиждется на основных инстинктах. Как будто насилие — не выход.

Пожимаешь плечами, разводишь руками.

Даже скучно. Ничего нового.

Скептически хмыкаешь.

Обычно, привычно, просчитано до мелочей. Выверено с математической точностью прирождённого учёного.

Без сил сползаешь вниз, опускаешься на дно. На покрытый мерзкой жижей ледяной пол. Выдыхаешь, не выдыхая. Забываешь, не забывая.

A stranger in the mirror. (Незнакомец в зеркале.)

Кто он? Что здесь делает?

Срываешь маску, обнажаешь лицо. Обнажаешь запредельную правду. Выворачиваешь самого себя наизнанку. Вспарываешь собственную податливую плоть, стираешь собственные кости в порошок.

One. Two. Three. (Раз. Два. Три.)

Методично срываешь кожу.

Scheiße. (Дерьмо.)

Слой за слоем.

One. Two. Three. (Раз. Два. Три.)

Давай, не замирай.

Fuck. (Еб*ть.)

Время стекает по мелко дрожащим ладоням, просачивается сквозь скрюченные пальцы, покрытые запёкшимся багрянцем. Разум пленён в стальной клетке, объят жесточайшим безумием. Хаотичные мысли тщетно бьются о раскалённые добела прутья.

Прежде не ведавший поражений, наконец, проигрался в пух и прах. Не медли, запускай игровой барабан. Стреляй без промаха.

Этот проклятый взгляд всегда устремлен на тебя, преследует по пятам, мешает сосредоточиться на достижении цели. Раздражает, выводит из состояния равновесия, приводит в бешенство, доводит до исступления.

На удачу.

Этот проклятый аромат пропитывает любое пространство. Что ад, что рай — следует за тобой повсюду. Дразнит и дурманит, манит, гипнотизирует, подчиняет чужой воле, вынуждает сдаться в плен без боя.

Наугад.

Ты привык всё держать под контролем, а теперь потерял рычаг управления. Потерял голову, потерял остатки здравого смысла. Ты не плывешь по течению, даже не тонешь. Ты давно повержен, отдан на растерзание сокрушительной стихии.

Ну же, смотри.

Вода заполняет лёгкие.

Равнодушный экран издевается.

…$колько $тоит $вобода…

Не хватает кислорода.

А любовь?

По венам сразу в кровь.

А она?

Заткнись.

А её…

Нет, не смей.

А её любовь?

Damn. (Проклятье.)

Зачем?

Не оценит. Не поймёт.

Никогда не простит.

Не сумеет с этим жить.

Ведь это может убить.

Cien años de soledad. (Сто лет одиночества.)

Готов ждать и дольше.

Но.

Такие как ты не отпускают своё.

Хоть до смертного одра, хоть за могильной плитой.

Такие как ты не боятся темноты.

Они и есть темнота.

Над ними властен лишь короткий миг.

Истины.

Миг, когда плачут ангелы.

Миг, когда плачу я.

…

Твоя плохая девочка.

С горькой усмешкой.

Твоя. Твоя. Твоя.

Как в горячечном бреду.

Только твоя.

Точка или всё же многоточие?

***

Yeah, baby, I’m back. (Да, детка, я вернулся.)

Как любил говорить вампир моей мечты, когда у него в очередной раз отнимали душу, чтобы он мог с чистой совестью насиловать, пытать, убивать etc. Иными словами, ни в чём себе не отказывать и развлекаться по полной программе.

Даже тогда, в сладкий период розово-беззаботного детства, моим запредельным идеалом был хищник, садист, психопат и маньяк, кайфующий от изощрённых издевательств над беззащитной жертвой.

Стоит ли удивляться, что коварная судьба свела меня именно с фон Вейгандом?

Поверьте, я могла закончить куда хуже. Однажды утром проснуться в сточной канаве с перерезанным горлом. Хм, то есть, вообще, не проснуться после очередной авантюры. Или же ещё печальнее — повстречать на своём пути милашку Мортона.

Спорим, после пары-тройки дней во власти чокнутого лорда перерезанное горло и сточная канава покажутся весьма соблазнительной перспективой?

Эх, ребята, у судьбы свои правила и своё извращённое чувство юмора. Кому-то везёт, кому-то не очень. Кому-то везёт так, что лучше не везло бы вовсе.

Впрочем, не отвлекаемся, говорим исключительно по существу.

Доброго времени суток. Мы рады приветствовать вас на борту нашего лайнера. Желаем приятного полёта. Надеемся, не подведём и не оплошаем. Честное пионерское, ну, очень постараемся не разочаровать.

Фух.

Можно выдохнуть?

Знаете, только безнадёжные зануды рассказывают обо всём по порядку, выстраивают события в хронологическую цепь. Сухо и строго. Факт за фактом. Виток к витку.

Порядок — это ж скука смертная.

Гораздо любопытнее собирать головоломку по фрагментам. Порой схватывать ключевые моменты на лету, порой пропускать важнейшие детали мимо. Буксовать, заходить в тупик, зависать на несколько секунд и жутко лажать, действовать наугад. А потом, основательно наломав дров, рваться вперёд, разом решать несметное количество проблем по ходу пьесы.

Пожалуйста, выключите ваши мобильные телефоны.

Понимаете, рассказывать истории по порядку всё равно, что дробить сюжет «Бойцовского клуба» на атомы.

Можно выявить структуру и вычленить сюжетные вехи, можно оформить всё по правилам, создать красивую схему. Можно даже расположить события по мере логического развития.

Много чего можно.

Только завораживающую гармонию хаоса повторить невозможно. А без неё по нулям. Никакого кайфа.

Порядок для слабаков.

А я вот люблю заглянуть в эпилог. Успокоиться/огорчиться на счёт финала заранее. Чего греха таить, не скрываю. Но любопытство губит кошку.

Что же там? Что за кулисами?

Шаг вперёд, сбившееся дыхание.

Как устоять, если разгадка сама плывёт в руки?

Дрожащие от нетерпения пальцы крепко сжимаются на желанном ключе.

Торжественный миг истины. Слепящее сияние софитов, оглушительные аплодисменты.

Ключ от всех дверей. Окровавленный ключ.

Стоп.

Свет обращается в густую темноту, на плечи обрушивается гнетущая тишина.

Откуда кровь? Почему запёкшийся багрянец покрывает прежде девственно-чистую, невинную плоть?

Авторы редко выкладывают нам всю правду. У них постоянно имеется несколько козырей про запас, чтобы никто особо не расслаблялся. Поэтому после заветного «ХЭ» у героев не бывает «долго, счастливо и совершенно безоблачно».

Пожалуйста, приведите спинки кресел в вертикальное положение и пристегните ремни.

Признаюсь, мне нелегко определить собственный диагноз.

Эй, в зале есть добровольцы?

Только сегодня, уникальная возможность, шанс приобрести этот потрясающий браслет из цитрина за смешные деньги.

Тьфу.

В смысле — только сегодня, уникальная возможность, шанс покопаться в этой гениальной мелированной головушке абсолютно бесплатно.

Видите, авторы интригуют из последних сил, а у персонажей язык без костей и тормоза давно отказали.

Не представляю с чего начать.

Что нанесло мне сильнейшую моральную травму? Что подменило понятия и толкнуло в губительные объятья Тьмы? Что заставило перейти грань допустимого и погрузиться в жуткий разврат? Ступить на тропу саморазрушения? Отринуть разумное, доброе, вечное? Рухнуть в жерло вулкана? Стать конченной мазохисткой? Покорно принять незавидную участь рабыни? Преклонить колени и жалобно заскулить? Облобызать начищенные до блеска ботинки палача?

Ха-ха.

Затрудняюсь с ответом.

Никто не покушался на мою девичью честь, не зажимал меня по углам, не избивал ногами до полусмерти, не насиловал в пустынных переулках тёплыми летними вечерами.

Ну, как-то обошлось без изверга-отца и матери-стервы. А ещё без похотливого отчима и стройной череды развратных родственников.

Никто не разрушал хрупкую психику ребёнка, не притеснял и не унижал, не макал меня физиономией в засоренный школьный унитаз.

Ну, прямо неудобно делиться подобной банальщиной. Обидно появляться на свет в столь заурядной семье, стыдно не подвергаться жесточайшему террору в юные годы.

Где душевный излом? Где надрыв? Где сочные спецэффекты, призванные выжать скупую слезу даже у самого чёрствого зрителя?

Продюсеры требуют обоснуй.

Как простую смертную угораздило влюбиться в Сатану?!

Ладно, не будем сгущать краски.

Вычёркиваем, исправляем. Дубль два.

Как простую смертную угораздило влюбиться в light-версию Сатаны?

Кстати, «light» не потому что сильно светлее или милосерднее оригинала. «Light» — скидка на человеческое происхождение.

Не ангел, не демон. Обычный человек.

Наверное.

Иногда.

По праздникам.

В порядке исключения.

А, вообще, он это он.

Не выхолощенный образ плохиша из дамских романов. Не чудом раскаявшийся грешник из сопливых мелодрам по ТВ. Не закостенелый развратник с лёгким налётом благородства. Не псевдо-крутой парень, которого по чистой случайности недолюбили или недопоняли.

Настоящий отрицательный герой.

Реальный до жути, до ледяной дрожи натуральный. Ощутимый и осязаемый, свободно проникающий в каждую клеточку сознания.

Живой.

Хитрый, беспринципный, расчётливый гад.

Манипулятор до мозга костей.

«Психсадистманьяк» ™.

Без всяких там смягчающих обстоятельств, без универсальных оправданий, без веских причин на сволочизм. Без перспективы на исправление или перевоспитание.

Получите, распишитесь. Пощады не светит.

Вам понравится страдать для него. Обещаю.

Пожалуйста, откройте шторки иллюминатора и убедитесь, что столики находятся в собранном положении.

Хотите на чистоту?

Значит, нужно запомнить следующее: «Когда ты танцуешь с дьяволом, дьявол не меняется. Дьявол меняет тебя». (с)

Да.

Вот так.

Ну, примерно так.

Знаете, «Бойцовский клуб» — это не учебное пособие о том, как правильно набить морду ближнему своему и вдребезги разнести прогнивший мир. Это не история о насилии. Это не ода саморазрушению.

О’кей, про битьё, насилие и саморазрушение там тоже много строчек.

Но в первую очередь — это об одиночестве.

О поисках родственной души. О дружбе. О том, что не всегда удаётся стерпеть, крепко стиснув зубы. О том, как неспешно едет крыша, как напрочь отказывают тормоза, как выжимая педаль до упора, ты на полной скорости несёшься в гостеприимные чертоги преисподней.

Много о чём, в общем.

Чак Паланик — гений.

Аминь.

Я готова пиарить его на добровольных началах. Я готова пиарить его, даже если он окажется редкостным ублюдком.

Я готова на многое, если не на всё, ибо:

Гениальность искупает любые грехи, нивелирует любые недостатки. Гениальность похожа на индульгенцию, только выдаётся в инстанциях повыше Ватикана.

Или нет?

Простительно ли гению то, что не прощают обычному человеку? А что вы способны простить лично себе? А своим близким? А врагам?

Возьмите тайм-аут на размышления.

Но не забывайте — здесь могла быть ваша реклама.

Понимаете, я бы хотела стать героиней Паланика. И раз я никогда не сумею выстрелить себе в челюсть, мне остаётся примитивный шаблон — раздвоение личности, расщепление сознания.

Здесь не возникает дилеммы.

Меня давным-давно стало минимум две штуки.

Одна весёлая и заводная. Оптимистка, душа любой компании. Другая же мрачная и замкнутая. Истеричка, социопатка.

Признаюсь, с трудом определяю who is who. (кто есть кто)

В какой палате абсолютно здоровая? В какой неизлечимо больная?

Перенесёмся в тот момент, когда моя ладонь впервые тонет в когтистой лапе дикого зверя. Мои колени слабеют, моё лицо заливает краска. На моих губах играет дурацкая улыбка.

— Меня зовут Секс, — говорит хриплый голос в моей голове. — Просто Секс.

Покажи мне восхищение.

Вспышка.

Покажи мне похоть.

Вспышка.

Покажи мне жажду обладать.

Вспышка.

Перенесёмся в тот вечер, когда я тайком сбегаю на свидание. Лгу маме, что отправляюсь в кино на пару с Машей, а на деле — бросаюсь в омут первой любви.

— Я так хочу тебя, — сбивчиво бормочет Леонид. — Давай сейчас.

— Давай потом, — невольно отстраняюсь.

Мы на кровати. Голые и готовые. Сминаем простыни, истекаем желанием.

— Но ты тоже хочешь, — ухмыляется с видом победителя.

— Хочу, — жарко шепчу в его рот. — Но этого мало.

Этого действительно мало. И я понятия не имею почему. Вроде бы не фригидная сука. Между ног пылает пожар, кожа покрыта испариной. Только одна проблема — Леонида жаждет моё тело, а не я сама.

Перенесёмся в первый рабочий день на заводе.

Металлургический комбинат удивительно напоминает декорации Мордора. Вместо горных хребтов огромный высокий бетонный забор с колючей проволокой, пущенной по верху. Туда ещё бы ток подвести, дабы счастье было полным. В остальном же картину слегка портят раскидистые кроны деревьев, птичья трель и стайки собак, с громким лаем гоняющие стайки кошек. Какое же сосредоточение Зла, если тут до сих пор не погибло в муках всё живое? Но стоит пройти чуть дальше, ступить на территорию любого из цехов, и сомнения во власти тьмы над светом моментально исчезнут. Адские жернова прокатного стана впечатляют с порога. Смрадная вонь и оглушительный грохот, всполохи пламени и матерные возгласы подрядчиков, раскалённый лист металла несётся прямо на тебя.

Хочется перекреститься, послать мечты о карьере в труднодоступное место и позорно бежать с поля боя. Свалить подальше из мерзкого болота. Броситься на поиски настоящих приключений.

Перенесёмся в Киев, в новый офис компании “Berg International”, в ту памятную ночь, когда я заключаю договор с Дьяволом.

— В одной клетке со зверем, — хищно ухмыляется фон Вейганд, неумолимо приближается, парализует тяжёлым взглядом.

Я кричу. Захожусь в отчаянном вопле. Дёргаюсь, извиваюсь, тщетно пытаюсь вырваться из стальной хватки.

Покажи мне травматический шок.

Вспышка.

Покажи мне первобытный ужас.

Вспышка.

Осколок стекла впивается в ладонь, терзает нежную плоть, рвёт на части, проникает под кожу, вынуждая окропить кровью жуткий контракт.

— Ты сама этого хотела, — сухо и без эмоций заявляет фон Вейганд.

Покажи мне испепеляющую ненависть.

Вспышка.

Покажи мне страсть, сжигающую дотла.

Вспышка.

Покажи мне темноту.

Вспышка.

Перенесёмся в солнечное утро, когда Стас нежно и ласково убирает непослушный локон с моего лица, будит меня мягкими скользящими поцелуями, осторожно проводит кончиками пальцев по обнажённому плечу.

— Люблю, — признаётся тихо. — Люблю так сильно, что самому не верится.

— Ой, ладно, — сонно отмахиваюсь, стараюсь отшутиться: — Ты же адвокат.

— Разве адвокаты не способны на любовь? — хмыкает.

— Успешные — нет, — лениво потягиваюсь. — Запомни, успешные люди всегда должны оставаться бесчувственными подонками. Иначе их быстро сомнут.

— Меня не сомнут, — заверяет мгновенно.

— Ну, смотри, — предупреждаю решительным тоном. — Если потеряешь свой огромный капитал, сразу дам тебе отставку.

— Откуда у начинающего адвоката может взяться огромный капитал? — задаёт резонный вопрос.

— Чёрт, — отталкиваю его, резко поднимаюсь и скрещиваю руки на груди. — Почему ты сразу не сказал, что никакого капитала нет? Я не намерена выходить замуж за нищеброда.

— Чудо моё, — сгребает меня в объятья. — Какое же ты маленькое чудо.

— Скорее чудище, — поправляю мягко.

— Я никогда не оставлю тебя, слышишь? — говорит Стас. — Я буду рядом.

На душе становится мерзко.

Не могу ответить взаимностью, не могу отказать и взять курс на попятную. Скоро свадьба. Приглашения отправлены, наряд невесты приобретён. Мы опережаем план.

Это не брак по расчёту. Это брак от безысходности, что ещё хуже.

Перенесёмся в мой день рождения, в тёмную комнату пустующего отеля. Перенесёмся туда, где меня душит кляп, где мои руки крепко скованны железом, а моё тело полностью обездвижено липкими щупальцами животного страха. Перенесёмся в тот момент, когда фон Вейганд ледяным тоном заявляет:

— Самое изысканное удовольствие — ломать психику человека.

Покажи мне униженную мольбу о пощаде.

Вспышка.

Покажи мне агонию на смертном одре.

Вспышка.

— Будешь моей собакой. Моей течной сучкой. Абсолютно голая, в кожаном ошейнике, на цепи, на четвереньках, — произносит совершенно спокойно и обыденно. — Будешь лаять, выполнять команды, приносить в зубах плеть.

Покажи мне истерику на грани помешательства.

Вспышка.

Покажи мне непоколебимую веру в лучшее.

Вспышка.

— Не осмелишься бунтовать, — обещает сладко, смакует каждую фразу. — Вылижешь мой член. Вылижешь пол под ногами. Вылижешь всё, что я прикажу.

Покажи мне похвальную покорность.

Вспышка.

Покажи мне рабское смирение.

Вспышка.

— Ты будешь тем, чем я скажу, — бьёт словами наотмашь. — Не человеком, не животным. Вещью.

Покажи мне отчаяние.

Вспышка.

Покажи мне надежду.

Вспышка.

Перенесёмся в то золотое время, когда я на полном серьёзе уверена, что фон Вейганд обычный шеф-монтажник, рядовой немецкий трудяга.

Я больше не выписываю незнакомые слова в пухлую тетрадку. Я мечтаю день и ночь.

Перестаю прилежно зубрить новые термины. Плюю на работу. Перевожу текст через пень-колоду, лишь бы от меня отвязались. На автомате набираю документ, забрасываю ногу на ногу, закрываю глаза и отдаюсь преступным грёзам о жёстком сексе. Сжимаю бёдра. Крепко и резко. Ритмично. В такт воображаемым толчкам.

О да.

Да. Да. Да.

Да, бл***.

Каюсь. Грешна. Занимаюсь непотребством прямо в офисе по планированию проектов. Теряю остатки стыда и совести.

Кстати, в реале женщины не дрочат как в порно. Не натирают клитор до мозолей, не вопят, эротично округляя губы.

Между прочим, женщины, вообще, не дрочат. Они же воздушные создания, а не какие-нибудь жалкие забулдыги. Не примитивные мужики, короче.

Перенесёмся в родовой особняк Валленбергов. В промозглую затхлость подземелья. В жуткую камеру, куда по наивности я сама себя отправила.

Наивная идиотка опять нарывается на летальные последствия.

Покажи мне мою нацистскую фантазию.

Вспышка.

Покажи мне моё искажённое отражение.

Вспышка.

Покажи мне мою проклятую любовь.

Вспышка.

Перенесёмся в летнюю прохладу, воцарившуюся сразу после грозы. Перенесёмся в ту пору, когда я последний год хожу в садик. Перенесёмся под капли бесконечного дождя.

У бабушки большой зонт, у меня маленький. Чувствую себя очень самостоятельной.

Мои ноги заляпаны грязью. Меня тянет топать именно по лужам. Глупый протест или забава. Точно не припомню. Так хорошо, так свободно. Хочется улыбаться.

Представляю нечто очень любопытное. Представляю, как за мной наблюдают со стороны. Незримо, но ощутимо. Отслеживают каждый шаг, придирчиво изучают, ни на миг не отпускают.

Странно? Дико? Не важно.

Оглядываюсь назад. Жадно ищу глазами невидимую тень.

Жду. Замираю в ожидании.

На уровне инстинкта. На уровне подсознания.

Перенесёмся в мой дом. В роскошный многоэтажный особняк, больше смахивающий на музей, чем на тихую семейную обитель. Перенесёмся туда, где счастье сливается с горем, где смех перемежается со слезами, где безумная любовь обращается в не менее безумную ненависть. Перенесёмся в огненную геенну, ведь именно там я круг за кругом исследую персональный ад.

Истошные вопли сводят с ума.

Хочется убрать звук, но пульт отброшен слишком далеко, не дотянуться.

Посвист лезвий доводит до нервной дрожи.

Хочется лишиться слуха, но не получается.

Немое «нет» пеплом оседает на моих потрескавшихся губах. Язык намертво припаян к нёбу, из горла больше не вырывается ни единого звука.

Покажи мне абсолютное неверие в реальность происходящего.

Вспышка.

Покажи мне синдром отмены.

Вспышка.

Сжимаю золотой крестик в леденеющих ладонях. Сжимаю с диким отчаянием, сжимаю с безотчётной надеждой. Сжимаю так, что металл впивается в податливую плоть и царапает кожу до крови. Старый шрам опять обнажён, выставлен на всеобщее обозрение.

Покажи мне тщетное отрицание очевидного.

Вспышка.

Покажи мне одержимость.

Вспышка.

Погибаю.

Лишаюсь души, лишаюсь религии.

Без права на прощение. Без права на искупление.

Моя душа распята, ржавыми гвоздями прибита к позорному столбу. Мои крылья объяты пламенем, запятнаны кровью.

Теперь. Уже. Навсегда.

Прости меня, мама.

Прости меня, Господи.

Мы. Запятнаны. Кровью.

Покажи мне боль.

Вспышка.

Покажи мне смерть.

Вспышка.

Покажи мне то, что происходит с человеком, когда у него вырывают сердце.

Вспышка.

Покажи мне то, что невозможно простить.

Вспышка.

Покажи мне правду.

…

Покурим?

Прости меня, Чак.

За наглый плагиат, точнее, за наглое подражание. За столь явный и неуклюжий, ничем не прикрытый пиар тоже искренне извиняюсь.

Вдруг и меня когда-нибудь так отрекламируют, что мало не покажется. Почему бы нет? Разрешаю. Конечно, с указанием источника вдохновения.

В случае чего, подписывайте просто и со вкусом, без всякого официоза — её величество госпожа Лора Подольская.

Признаю, меня нелегко понять. Особенно в минуты откровенности. Особенно когда я не хочу, чтобы меня понимали.

Впрочем, чтобы любить, совсем не обязательно понимать целиком и полностью. Иногда лучше сохранить интригу. Определённые полутона, туманные намёки. Многослойный подтекст неизменно играет на пользу дела.

Мало кого интересуют обычные комнаты. Но каждому хочется попасть под замок. Туда, где сокрыты жуткие тайны. Миновать преграды, преодолеть испытания. Вырвать победу в последний момент.

Мало кто жаждет заполучить то, что и так подадут на блюдечке с голубой каёмочкой. Но всякий мечтает об эксклюзиве, который доступен только избранным. О заветном VIP и запредельном Limited Edition, о единственном на свете экземпляре.

Помните, вы взяли меня за руку?

Помните, я предупреждала о крутых виражах?

Помните, была последняя возможность отказаться?

Так вот — уже поздно.

Welcome to my world, ladies & gents. (Добро пожаловать в мой мир, дамы и господа)

Яркий, чудесный, сверкающий. Причудливо сотканный меж светом и тенью, сотворённый на пугающем контрасте праведности и порочности. Притягательный, завораживающий. Хрупкий будто фарфор. Иллюзорный, пластмассовый. Изменчивый точно хамелеон, искрящийся мириадами ядовитых красок. Губительный и манящий, спонтанный всплеск разнокалиберных эмоций, запечатлённый в настоящем.

The world of my dreams. (Мир моих грёз.)

Осторожно — зона турбулентности.

The point of no return. (Точка невозврата.)

Вязкую черноту рассекают бордовые всполохи. Боль обжигает глаза, выжигает отметины калёным железом, обдаёт вечной мерзлотой и опаляет немилосердным жаром, медленно закручивает внутренности в тугую воронку. Солоновато-медный привкус застывает на обветренных, потрескавшихся губах тет-а-тет с полынной горечью.

Буде гаряче. (Будет горячо.)

Поздно бежать, возвращаться в прошлое, выбирать иной путь. Поздно молить судьбу о прощении, исправлять ошибки, искупать вину.

Поздно раскаиваться в сознательном решении.

Ибо всему своё время.

Zeit zu leben und Zeit zu sterben. (Время жить и время умирать.)

Разве посмеет человек спорить с Екклесиастом?

Едва ли.

Нервы сдают. Пальцы мелко подрагивают, крепче сжимают равнодушный металл.

Всего одно движение. Всего лишь миг. Ничтожная доля секунды.

Спустить курок, повернуть ручку двери. Вкусить запретный плод, открыть козырные тузы. Наконец-то обнажить самое главное.

То самое…

Where the truth lies. (Где скрывается правда.)

…где правда.

Так много и так мало.

Будто эхом, чётко по нервам. Вынуждает содрогнуться, рухнуть на колени, захлебнуться отчаянным криком.

Так резко и так жёстко.

Словно молотом, точно по рёбрам. Ломая кости, сокрушая волю, лишая остатков призрачного контроля.

Жаждешь испить чашу до дна? Получай сполна.

Жизнь — далеко не театр. И даже не кино. Жизнь — рулетка, которую не зря прозвали «чёртово колесо».

Подумай дважды. Не помогло — думай опять. Снова и снова. Вдруг поможет? Не торопись, не спеши, не лезь на рожон.

Правда редко бывает приятной.

Настоящая правда.

Увы.

В сумеречном мире теней существует лишь одна незыблемая константа — правда. Не хорошая и не плохая. Обязательная к исполнению. Непреложная.

Будь начеку.

Ибо когда ты коснёшься её. Коснёшься по-настоящему. Не едва опалив кожу, а загребая жар голыми руками. Только тогда ты поймёшь и осознаешь.

О, да.

Захочешь забыть. Стереть ужасающие строки. Вырвать из дневника памяти проклятые страницы, покрытые запёкшейся кровью. Захочешь, но не сможешь.

О, нет.

Разрыдаешься. Захрипишь. Начнёшь молотить кулаками о землю. Собьёшь костяшки. Взвоешь от боли и ужаса. Напрасно обратишься к небесам.

Боже мой. Зачем? За что?

Затравленно оглянешься по сторонам.

Почему я? Почему мне? Ну, почему?!

Жернова судьбы никогда не позволят вырваться из плена, не подарят новый шанс. Остро заточенное лезвие гильотины замрёт в миллиметре от напрягшейся шеи. Замрёт и навеки останется рядом. Незримый страж, методично сводящий с ума, толкающий в пучину безумия.

Задыхайся и скули, давись слезами, напрасно пытайся заглушить утробный рык, рвущийся из груди. Подноси крепко сжатый кулак к вибрирующему излому рта, вгрызайся зубами в собственную плоть, лишь бы сдержать очередной вопль.

Достаточно.

Как бы не так. Даже не надейся. Теперь никогда не будет достаточно.

Вспомни.

If you dance with the devil, the devil don't change. The devil changes you. (Если ты танцуешь с дьяволом, дьявол не меняется. Дьявол меняет тебя.)

Люди не замечают подсказки, не обращают внимания на знамения, не предают значения мелочам.

Люди не могут трезво оценить происходящее, пока не станет слишком поздно.

Нам стоит серьёзнее подходить к намёкам.

Но разве мы способны на это? Разве мы способны хладнокровно соединить фрагменты головоломки и вовремя сделать правильные выводы?

Правда может сломать.

Правда может убить.

Да. Да. И что?

Я сделала выбор. Давно. На осколках прежней мечты. На осколках прежнего мира. На осколках иллюзорной реальности. Истекая багрянцем, задыхаясь. Я обрела новую веру, новую религию.

Обрела. Нового. Бога.

А Богу не нужно прощение. Богу нужна я.

До последней капли крови.

***

Love sucks. (Любовь — отстой.)

Потому что живёт три года. При самом оптимистичном раскладе.

Потому что химическая реакция. Дофамин, серотонин, окситоцин. Не более.

Сначала пропускаем вперёд гормон радости, потом подключаем удовольствие и нежность. Банальная, абсолютно заурядная формула.

Friendship sucks. (Дружба отстой.)

Потому что её не существует в природе. Вообще.

Потому что есть лишь закономерное пересечение интересов до не менее закономерного их же конфликта. Пока вы друг другу полезны, пока приносите выгоду, приятное общение продолжается. Как только пути разошлись — давай, до свидания.

Truth sucks. (Правда — отстой.)

На дежурный вопрос «как дела?» лучше ответить позитивным «супер», зажигательным «отлично» или ровным «хорошо». Не стоит вдаваться в подробности.

Потому что никто не хочет знать правду.

Правду о том, как до чёртиков достала скучная работа в душном офисе. Правду о том, как жутко болеют близкие люди. Правду о том, как блудливый супруг наставил увесистые рога прямо в супружеской постели. Правду о том, как родные дети забили на отчий дом.

Правду о том, как просыпаетесь и засыпаете, одержимые желанием покончить с этим. Как пальцы инстинктивно тянутся к лезвию. Одно движение — и облегчение.

Everybody sucks. (Все — отстой.)

Люди — дерьмовые создания. Им нет никакого оправдания. Не говорите потом, что вас не предупреждали.

Люди червивы. Очевидно же.

Но так хочется верить.

В искреннюю силу любви. В истинное бескорыстие дружбы. В запредельную прелесть светлого будущего. В извечную победу добра. В счастливый финал.

Верить и надеяться.

Отчаянно и бесповоротно.

Несмотря на здравый смысл, несмотря на логику вещей.

Если честно, я не верила, что фон Вейганд может меня полюбить. Я, вообще, не верила, что, хоть кто-то в целом мире может меня полюбить.

Как женщину.

Со всеми моими приколами, загонами, закидонами и так далее.

Не только как милую кокетку или заливисто хохочущую веселушку. А как чокнутую истеричку, эгоистку со стремительно прогрессирующим маниакально-депрессивным психозом и авантюристку с суицидальными наклонностями.

Мне не нужен красавчик с глянцевой обложки. Не нужен чемодан с баблом. Не нужен добрый, умный, хозяйственный парень с золотыми руками.

Мне нужен тот, кому я смогу верить.

Тот, в кого поверю.

Окончательно, безоговорочно.

До дрожи.

Под кожей.

Он.

Damn. (Проклятье.)

Только он.

Дьявол, который мигом поддаст жару. Доведёт до безумия, столкнёт в зияющую пропасть, увлечёт за грань скучных и привычных понятий. Взорвёт Вселенную, распнёт мечты на остро заточенных стальных клинках. Обнажит тайные желания, оголит скрытые чувства, будто высоковольтные провода.

Ох, love sucks (любовь — отстой). И не спорьте.

Зато обсессивно-компульсивное расстройство рулит.

Одержимость рулит и выруливает, господа присяжные заседатели.

Вот наше всё. Вот куда следует стремиться.

Вот за…

— Лора, — мягко произносит фон Вейганд, ловит мой расфокусированный взгляд, вкрадчиво интересуется: — Ты как?

Понимаешь, когда твои руки на мне, я не соображаю. Совсем. Просто отключаюсь и плыву по течению. Отдаюсь чужой воле целиком и полностью. Растворяюсь. Трансформируюсь в ничто.

Понимаешь, вроде бы не происходит ничего из ряда вон выходящего. Ничего необычного, ничего сверхъестественного. Ты относишь меня в ванную, включаешь воду, регулируешь напор и температуру. Ничего криминального. Никакой попытки соблазнить или возбудить. Просто купаешь свою игрушку. Обычные скользящие движения. Стандартный процесс омовения.

Понимаешь, моё тело горит, а мысли путаются. От этих банальных, лишённых подтекста прикосновений воспаляется кожа. Кажется, если поднести ко мне зажжённую спичку, я моментально вспыхну.

Понимаешь, в мире существует мало вещей, от которых никогда не сумею отказаться. Первая — слойка с ветчиной и сыром. Вторая — ты.

Понимаешь, я практически кончаю. Замираю в миллиметре от разрядки, возбуждённая до предела, буквально зависаю в накалённом добела пространстве.

Что со мной происходит? Где и когда я испортилась? Или никогда не была исправной?

Ты зря намыливаешь меня этим ароматным гелем для душа. Конечно, пахнет прикольно. Бананом. Словно детская жвачка. Но только я мечтаю пахнуть кое-чем другим.

Сексом. Табаком. Алкоголем.

Тобой, чёрт раздери.

Токсичный афродизиак. Нежный и ласковый. Такой, что вынимает душу на раз. Вынимает и вы*бывает.

Слушай, а почему ты до сих пор одет?

Застегнул брюки, поправил белоснежную рубашку. Типа и не намерен разоблачаться? Типа ни капли не желаешь присоединиться ко мне? Водичка сегодня отменная. Градус идеальный.

Реально не станешь купаться?

Ныряй. Я бы потерла тебе спинку. Интересно, здесь из гелей исключительно приторный бананчик или существуют варианты побрутальнее? К примеру:

«Fragrance From Hell». («Аромат из Преисподней».)

Пытай и расчленяй, сдирай кожу и сжигай дотла, заключай прибыльные контракты на крови. Ни одна грешница не устоит.

Fragrance by Lucifer (Парфюм от Люцифера), адже ви цього варті (ведь вы этого достойны).

Впрочем, фон Вейганд, благоухающий бананчиком, — тоже очень мило. Во истину райское наслаждение.

— Я в порядке, — с трудом выдавливаю скупой ответ, нервно облизываю искусанные губы и расплываюсь в дебильной улыбке.

Хочется курить.

— Точно? — в его голосе сквозит беспокойство.

Хочется дыма и ментола.

— Ну, — нервно кашляю.

Двойную порцию, пожалуйста. Сдачи не надо.

— Ну, я как бы, — прочищаю горло и тихо бросаю: — Стесняюсь немного.

— Болит? — горячие пальцы медленно движутся вдоль позвоночника, замирают на самом пикантном месте.

— Нет, почти нет, — стремительно краснею, отвожу смущённый взор в сторону. — Но есть другая проблема.

— Что случилось? — не собирается прекращать допрос.

— Н-ничего, — осекаюсь, отчётливо представляю гвозди, которые вбиваются в гроб ныне усопшей добродетели, но это едва ли остановит меня на полдороге: — Давай повторим.

— Повторим — что? — насмешливо уточняет фон Вейганд.

— Всё, — нервно передёргиваю плечами.

— В смысле? — ухмыляется.

— В смысле трахни меня, — заявляю неожиданно резко. — Сделай это опять. Жёстко. Так, как тебе нравится.

— Eres divina, (Ты божественна,) — он смеётся.

Отключает воду, тянется за полотенцем, тщательно вытирает лихорадочно дрожащее тело. Вытирает досуха, уделяет внимание каждому участку трепещущей плоти.

— Me vuelves loco, (Сводишь меня с ума,) — шепчет чуть слышно, зарывается лицом во влажные пряди моих волос.

— Чего?! — восклицаю возмущённо. — Что это за язык такой?

— Язык моего сердца, — хмыкает.

— Говори по-человечески, — требую настойчиво. — По-русски. Или по-английски. Или хотя бы по-украински. Так у тебя тоже неплохо получается.

— Хочешь, чтобы я трахнул твою соблазнительную попочку? — шепчет на ухо, слегка покусывает шею, вынуждая покрываться мурашками.

— «Попочку»? — переспрашиваю с негодованием, поражённо любопытствую: — Где же ты набрался подобной мерзости? Возвращайся обратно в образ садиста, не рви шаблон.

— А что тогда порвать? — шлёпает игриво. — Аппетитный зад, который вечно нарывается на приключения?

— Что угодно, без разницы, не важно, — медлю и, наконец, решаюсь, выдыхаю опасное признание: — Хочу умереть под тобой.

Фон Вейганд едва ощутимо вздрагивает и отстраняется. Разрывает контакт на несколько кратких мгновений, чтобы в следующую секунду пронзить насквозь тяжёлым взглядом. Хищник смотрит на меня в упор. И невидимая шёлковая лента плотно обвивается вокруг горла, перекрывает доступ кислорода.

— Эгоистка, — его пальцы безжалостно впиваются в талию, намеренно причиняют боль, мягкое полотенце не способно облегчить мучения. — Вдруг я сам хочу под тобой умереть?

Отчаянно не хватает воздуха.

— Неужели? — голос срывается, прорезается непривычная хрипотца: — Никогда бы не подумала.

Зверь плотоядно скалится.

— Или на тебе? — обжигающе-горячий язык неторопливо обводит мои чуть приоткрытые уста. — Или в тебе?

— Давай, — мольба рвётся наружу. — Сделай это.

— Сучка, — его зубы смыкаются на нижней губе, пробуждают дикий голод, вызывают озноб, ледяные волны, сотрясающие грешное тело.

— П-прошу, — не сдерживаю стон.

Полотенце падает на пол.

— Маленькая течная сучка, — крупные ладони неспешно обводят изгиб моих бёдер.

— Да, — охотно подтверждаю вердикт, инстинктивно подаюсь вперёд, выгибаю спину.

— Сладкая, — кривая усмешка обещает адское удовольствие.

— Пожалуйста, — чувствую себя законченной развратницей.

— Грязная, — нарочито равнодушно касается моего живота, скользит ниже и ниже.

— Продолжай, — тут же отзываюсь на порочную ласку.

— Покорная, — произносит елейным тоном.

Гладит и обводит. Нежно и осторожно. Будто чертит загадочный узор, с благоговейным трепетом выводит строки, пропитанные пороком. А потом замирает и вдруг нагло, одним резким движением проникает в сосредоточие пламенных желаний.

— Умоляю, — еле слышно всхлипываю.

В чёрных глазах замерзает огонь, полный рот змеится в ироничной ухмылке. Фон Вейганд приступает к изощрённой забаве. Его пальцы нажимают на такие точки, о существовании которых я прежде не подозревала.

Глубже. Сильнее. Ритмичнее.

Святые небеса.

Помоги мне, Господи.

Хотя в подобных случаях обращаются к иным инстанциям. К тем, где заблудшим душам всегда рады. Напоят, накормят, удобно устроят в дымящемся котле.

Боже мой.

Спаси и сохрани.

Стоп. Нет. Забираю слова обратно.

Не надо никого спасать. Всё хорошо.

Отлично. Прекрасно. Невероятно.

Ох**тельно.

Полный восторг.

Катапульта прямиком в гребаный Эдем.

Ещё немного, совсем чуть-чуть. И взрыв, и падение, и полёт, и катарсис. Ещё слегка, лишь только пара прикосновений. И я разбиваюсь.

— Бл*дь, — холодно бросает фон Вейганд, мигом избавляя от пелены сладкого наваждения.

Кажется, мой рассудок помутился. Кажется, слух подводит меня.

Пальцы экзекутора неподвижно застывают внутри. А после и вовсе покидают плоть, охваченную сатанинским безумием.

Это отрезвляет. Это вынуждает быстро прийти в сознание.

— Ещё, — настойчиво требую дозу.

Колени слабеют. Приходится отступить назад и опереться о прохладную стену ванны, выложенную кафелем.

Иначе не выдержу, иначе просто рухну вниз.

Как я дошла до такого кошмара? Как пропиталась ядовитой заразой?

Униженная. Истерзанная. Доведённая до предела.

Распахнутая настежь. Вывернутая наизнанку. Выпотрошенная обжигающе ледяными крючьями собственных желаний.

Роз'ятрена. (Растравленная.)

Да, приблизительно такая.

— Моя бл*дь, — заявляет фон Вейганд, точно выжигает клеймо на враз взмокшей коже, оставляет памятную метку под рёбрами, у самого сердца.

Раскалённая игла вонзается в солнечное сплетение, вынуждая взвыть и задрожать, вжаться в стену в безотчётном поиске защиты.

Хочется бежать.

От него.

Ему навстречу.

Ногти царапают безупречно гладкую поверхность кафеля. Остатки воздуха с шумом покидают лёгкие.

Хочется сражаться.

Сорвать маску незнакомца, стереть гадкую ухмылку подлеца. Пасть ниц перед господином и повелителем, обнять его ноги, покрыть беспорядочными поцелуями.

Пасьянс раскладывается по одинаковой схеме. Без лирических отступлений.

Хочется сойти с ума.

И в этом я однозначно преуспела.

— Твоя, — бросаю коротко.

Фон Вейганд ступает в ванную. Не раздевается, не разувается. Ястребом нависает надо мной. Мрачный и угрожающий. Накрывает будто тень. Окутывает сумраком.

— Кто ты? — спрашивает ровно.

Наверное, в комнате горит свет.

Горит очень ярко. Ослепляет и бьёт по глазам. Но я не замечаю.

Погружаюсь в темноту. В эпицентр ночи.

— Шлюха, — отвечаю с вызовом.

Колени мелко дрожат, ноги слабеют и подгибаются.

— Мимо, — он отрицательно качает головой.

Скоро упаду.

— Твоя шлюха, — выдаю сбивчиво.

Его ладони ложатся на мои плечи. Прижимают к стене. Грубо и резко. До боли, словно распинают.

— Неправильно, — его дыхание кажется ледяным.

Рефлекторно вздрагиваю.

— Твоя сучка, — шепчу сдавленно.

— Опять промах, — стискивает грудь, выкручивает соски, вырывает вопль боли. — Значит, нам придётся отложить оргазм до лучших времён.

Облизываю губы. Не отвожу взгляд. Ни на миг не разрываю контакт.

— Ты слишком устала, чтобы продолжать игру.

Ну, размечтался.

Этого не потерплю.

— Я твоя бл*дь, — короткий смешок вырывается из горла.

Тормоза отказывают.

— Сладкая. Грязная. Покорная.

Газ выжат до упора.

— Похотливая бл*дь.

Авто несётся по опасной трассе на предельной скорости.

— Что добавить? — спрашиваю с издёвкой. — Скажу любую ерунду, только…

Проклятье.

— Только? — фон Вейганд не скрывает сарказма.

Ненавижу.

Вот ублюдок.

Неужели стесняюсь? Смущаюсь? Краснею?

После всего…

После всего?!

— Дай мне кончить, — буквально выплёвываю ему в лицо.

— Правда, жаждешь этого? — отстраняется, но ненадолго, тыльной стороной ладони проводит по виску. — Как именно?

Начинаю медленно сползать по стене. Ноги меня больше не держат.

О, нет.

— Хочешь, чтобы я прямо сейчас отымел тебя пальцами? — вновь касается меня, нежно ласкает и медленно проникает туда, где пылает пожар. — Или хочешь, чтобы повернул, нагнул, вогнал член на всю длину и отодрал в задницу?

Одна рука продолжает безжалостное истязание, другая неторопливо изучает шею, следует дальше, к судорожно вздымающейся груди.

Пальцы неспешно прокладывают дорожку к животу, а после возвращаются обратно.

Вверх-вниз. Снова и снова. Распаляют, дразнят.

Сжимаются в кулак и прижимаются плотнее, замерзают между рёбрами, буквально впечатывают позвоночник в холодный кафель. Не позволяют упасть.

Wow. (Вау.)

Мягко выражаясь.

Очень-очень мягко выражаясь.

— Дай кончить, — повторяю, напрочь лишаюсь стыда.

— Слишком скучно и предсказуемо, — сетует фон Вейганд и услужливо советует: — Прояви фантазию.

Пофиг приличия.

Он способен разломать меня на части. Единственным движением. Своими невероятно изобретательными руками.

Пофиг всё на свете.

Ибо это.

Сила. Власть. Контроль. Жестокость.

Это возбуждает.

На уровне инстинкта. На уровне первобытного зова. На уровне одурманенного сознания. На уровне, где жизнь и смерть сливаются воедино.

— Трахни меня, — умоляю, вежливо прибавляю: — Пожалуйста.

Я же хорошая девочка.

Соблюдаю правила.

— Говори по-человечески, — ухмыляется. — По-немецки.

— Ч-чёрт, — кусаю губы. — Придумай вариант полегче.

— Ты же изучала немецкий в университете, — напоминает суровым тоном. — У тебя диплом с отличием, если не ошибаюсь.

— Я… я косила пары, — содрогаюсь изнутри.

— Прости? — его брови недоумённо изгибаются.

— П-прогуливала, — поясняю сквозь утробные стоны. — П-пропускала з-занятия.

— Schade, (Жаль,) — хмурится, с наигранной печалью заявляет: — Я вынужден прибегнуть к справедливому наказанию.

Вновь замирает, прекращает сладкую пытку, заставляя порочно извиваться и негодующе вопить от жесточайшего разочарования.

— Du bist deine Schlampe, (Я твоя шлюха,) — бормочу отчаянно. — Du bist… dein… deine Miststück… dein Miststück. (Я твоя… твой… твоя сучка.)

Продолжаю нести всякую ерунду. Путаю род, путаю падежи. Совершаю миллион ошибок, обрушиваю весь словарный запас на фон Вейганда.

— Почему не продолжишь… чего… чего ты хочешь? — спрашиваю устало.

Ловкие пальцы по-прежнему неподвижны.

— Хочу заковать твои изящные запястья в кандалы, — жаркий шёпот обжигает, жидкое пламя разливается по венам. — Хочу подвесить тебя на железный крюк. Вздёрнуть цепь повыше.

Внутри стремительно закручивается тугая воронка. Напрягается, пульсирует, наполняется сокрушительной силой.

— Хочу наблюдать, как ты бьёшься в напрасных попытках освободиться, — произносит с расстановкой, живописует подробности: — Руки затекают. Тело немеет. Голова кружится, перед глазами всё расплывается. Суставы разрываются от боли. Поверь, даже наиболее выносливые мужчины быстро сдаются и начинают молить о пощаде. Женщинам бывает легче, но это поправимо. Надо только отрегулировать угол натяжения, оторвать человека от земли и наблюдать.

Внутри разверзается зияющая пропасть, пугающая бездна, требующая немедленных жертвоприношений.

— Хочу отхлестать тебя кнутом до полусмерти, исполосовать эту нежную кожу, оставить уродливые шрамы, — влажный язык скользит от виска до ключицы, застывает на нервно трепещущей голубой жилке. — Хочу слизывать кровь с твоей изувеченной спины. Хочу поцелуями снимать слёзы с твоих леденеющих щёк.

Низ живота наливается свинцовой тяжестью. Мышцы судорожно сокращаются. Совсем как в ту ночь, когда восковой дождь обрушился на податливую плоть. Тело неистовствует жадно и ритмично. В такт жутким словам.

— Хочу поставить на колени и вы*бать, — бросает фон Вейганд, оплетая измученный разум нитями колючей проволоки. — Сначала спереди, потом сзади. Во всех позах. Разложить и драть. Как последнюю бл*дь.

Рычание зверя отдаётся болезненно-сладостной вибрацией в каждом позвонке, вынуждает застыть у самого края, растягивает пытку, заставляет раствориться в токсичном безумии.

— Хочу трахать долго и размеренно, пока не взмолишься о пощаде, — эти фразы врезаются будто кинжалы. — Пока не проклянёшь меня, не забьешься в конвульсиях, не захрипишь.

Тьма вспарывает по живому, продирает изнутри, пробирает до дрожи, прокладывает путь, пронизывая насквозь.

— Пока не сдохнешь, — удар наотмашь.

Реальность замерзает и покрывается трещинами, раскалывается на части, распадается на хаотичные кадры прошлого, будущего и настоящего. Напряжение зашкаливает. Плёнка охвачена пламенем. Миллиметр за миллиметром сгорает прямо в кинопроекторе.

— Подо мной, — выстрел в упор.

И разбиваюсь.

Я разбиваюсь.

Снова и снова. Ещё и ещё. Ярче и жёстче. На тысячу колких осколков, щедро окроплённых алым.

Ослеплённая чувствами, теряю ориентацию в пространстве. Растекаюсь кроваво-красной лужицей, грязным узором расцветаю на девственно-чистой поверхности ванной. Замираю и содрогаюсь. Падаю.

Падаю. Падаю. Падаю.

Презираемая и обожаемая. Ненавидимая и почитаемая. Развратница с белоснежными крыльями. Блудница в невинном обличье.

Погружаюсь в адскую бездну, поднимаюсь до райских небес. Неизбежно возрождаюсь, чтобы неизбежно умереть.

— Неплохо, — хвалит фон Вейганд, набрасывает на мои плечи пушистый халат. — Даже напрягаться не пришлось.

Он относит меня обратно в спальню, укладывает на кровать.

— Гребаный извращенец, — шепчу устало.

— Серьёзно? — он смеётся. — Ты кончила, услышав вполне заурядную фантазию. В тебе был мой палец. Даже не член.

— Супер, — обиженно поджимаю губы.

— Ни единого движения, — уточняет мягко. — Ты самостоятельно достигла разрядки.

— Угораздило же влюбиться в психопата, — театрально закатываю глаза.

— Да, — соглашается насмешливо, перебирает влажные пряди моих волос. — Это ты действительно зря.

Что поделать?

Love sucks. (Любовь сосёт.) True Love swallows. (Настоящая любовь глотает.) Причём по ходу проглатывает абсолютно всё. Любую обиду, любое унижение. Предел не обозначен.

Глава 15.2

— Кстати, тренируй внутренние мышцы, — небрежно роняет фон Вейганд. — Мне нравится, как они сокращаются вокруг члена.

— Ты о чём? — спрашиваю устало, дымка наслаждения до сих пор окутывает разум, расслабляет и притупляет реакцию.

— Люблю, когда женщины умело ими пользуются, — поясняет вкрадчиво.

— Какие на хрен женщины?! — моментально прихожу в сознание.

— Непередаваемое ощущение, — мечтательно цокает языком, игнорирует мой вопрос.

— Ты реально ох**л или просто прикалываешься? — вскакиваю с постели, готова наброситься на мерзавца с кулаками.

— Тренируйся, — он легонько толкает меня, вынуждая вновь распластаться на кровати, а после коротко прибавляет: — Я в душ.

И скрывается из виду прежде, чем успеваю осуществить какой-либо коварный манёвр.

Впрочем, никакие манёвры тут не прокатят. Что весовое, что силовое превосходство явно на стороне противника.

Вот урод. Вот сволочь.

Кайфолом.

Идеальный момент подгадил. Испортил, опошлил, замарал грязными намёками. Хотя тут не намёки, а целые признания. Мемуары. Из личного.

В общем, натуральное паскудство.

Нет, реально.

Такой подставы не случалось со времён двенадцатого сезона «Жутко сопливых страстей», когда в финале выяснилось, что триста серий зубодробительного экшна просто-напросто пригрезились дону Родриго.

Бедняга впал в кому после принятия экспериментального лекарства от насморка. Пока тело пребывало в овощном состоянии, мозг упорно трудился. Конечно, потом пришлось сделать пересадку. Левое полушарие пожертвовал дон Хуан, правое — дон Хулио.

Но опустим скучные детали, перейдём к сути.

Во-первых, зачем вся эта постная фигня с операцией?

Многие люди прекрасно живут без мозга. Не комплексуют, не жалуются. Наоборот, получают удовольствие.

Во-вторых, сезон-сон.

Они это серьёзно?! Сценаристы пропили фантазию? Проиграли её в карты? Толкнули по дешёвке на рынке?

Прошу любить и жаловать. Сезон-сон или «мы понятия не имеем, как пояснить туеву хучу сюжетных линий, рейтинг падает, зрители бастуют, давайте притворимся, будто ничего не было, и начнём с чистого листа».

ЗанавесЪ.

А ведь я прониклась новым видением легендарного сериала. Меня конкретно зацепило необычное смешение жанров и свежий взгляд на избитые сюжеты.

И что же теперь получается?

Инопланетяне не похищали дона Хуана для рискованных опытов. Дон Хулио не изобретал эликсир бессмертия. Внучатая племянница дона Хосе не оказывалась агентом ЦРУ под прикрытием КГБ. Анна-Мария не попадала в плен к работорговцам, не теряла память, не становилась самой богатой женщиной мира, не рожала тройняшек от Педро и двойняшек от Марко, не делала пластическую операцию, опять не теряла память и…

Да к лешему эту Анну-Марию.

Только скажите — как она посмела предать Родриго?

Эх, не будем о грустном.

Дрянь неблагодарная. Такому мужчине изменила. Гадина.

Ох, не бередите душу.

И нашла же с кем. С доном Хуаном. С доном Хулио. С Педро и с Марко. Даже с внучатой племянницей дона Хосе. Никого не упустила.

— Так ничего не было, — услужливо напоминает внутренний голос. — Всего лишь сон.

Было или не было. Какая разница. Осадочек-то остался.

Жаль меня не приглашают в кинематограф. Я бы им подкинула идей. Навела бы шороху, взорвала хит-парады. Поломала бы систему.

— Хватит заливать, не смеши, — отмахивается вечный скептик. — Чего ты там наснимаешь?

Слушай сюда, дружок. Буду учить. Срывать покровы, раскрывать секреты. Ковать ключ к успеху.

Не боги горшки обжигают, никакой сложности тут нет.

Всё гениальное просто.

Ведущий персонаж делает кассовый сбор. Не оплошал с героем? Не оплошал, вообще.

Погнали, помолясь.

Акт номер раз.

Появляется он.

Он!

ОН.

Первый парень на деревне. Красавец. Спортсмен. Комсомолец… тьфу, миллионер. Ну, или там актёр. Певец. Рекордсмен. Предприниматель средней руки. Как угодно. Род занятий не важен. Важно иное.

Он в костюме от Brioni.

Именно так, никакой самодеятельности.

Костюм от Brioni. Ботинки от Berluti. Рубашка от Eton. Галстук от Pietro Baldini. Запонки от Atelier Yozu. Часы от Patek Philippe. И непременно бутылка Dom Perignon под мышкой.

Кто ты без бренда? Лох. Неудачник. Пустое место. Никакого уважения не светит. В приличном обществе руки никто не подаст.

Акт номер два.

Подвал.

У каждого уважающего себя парня должен быть подвал. В идеале — затхлое подземелье. Или уютная темница, где по периметру аккуратно разложены скелеты не слишком везучих гостей.

Но коли бюджет не позволяет, сойдёт и комната для передержки собак. На худой конец — комната ужаса из ближайшего парка аттракционов

Хотя стоит проявить оригинальность. Размах только приветствуется. Возможно, нам удастся поймать в кадр остров. Цельный пыточный остров. В 7D. Полное погружение, эффект реального присутствия. Впечатляет же.

Про цепи, плети, флоггеры напоминать надо? Без этого нехитрого набора на свидание являться не принято. Нет кнута? Не мужик. Рядовое чмо. Отправляйся в утиль.

Акт номер три.

Герой должен страдать.

— Чем? — не выдерживает голос в моей голове. — Запором?

Нет, милок.

Недугом пострашнее.

Духовным саморазвитием. Непрерывным совершенствованием внутреннего «я». Поиском добра, мира и гармонии во Вселенной.

Разумеется, запор по-своему оригинален. Но боюсь, общество ещё не готово к подобным откровениям. Оставим идею до лучших времён.

Итак, настоящий герой должен страдать.

— Ожирением? — не унимается нахал. — Импотенцией?

Даже не думай. Ни тем, ни другим.

Лишний вес смотрится эстетично в единственном случае. В моём. И больше никому не удастся повторить. Даже не пытайтесь.

Половое бессилие — слишком печально. Хуже мужчины-импотента может быть только мужчина, который понятия не имеет о том, что такое клитор, где его искать и как использовать в повседневной жизни.

Поэтому предлагаю герою пострадать более приятными и оптимистичными вещами.

Алкоголизмом и наркозависимостью.

Однако в идеале стоит использовать нечто реально небанальное. Извращённое, пугающее. Местами возбуждающее, местами леденящее кровь. На острие ножа. На грани.

Хм, cream puff freak.

Чем не вариант?

В простонародье именуется примерно так: клиент проститутки, который возбуждается, бросая в девушку торты с кремом.

Нормальный ход, ну?

На всякий случай, ответственно заявляю: это не я изобрела, это всё словарь английского языка.

Хотя могла бы и я.

Обидно, блин.

Ладно, не отвлекаемся. Включаем воображение, представляем детали.

Ночь. Мрачный особняк. Жалобно завывает ветер. Скорбно поскуливают половицы. Ничто не предвещает беды. Вырисовывается давно набивший оскомину сюжет про маньяка, распиливающего людей на части.

Всё скучно, привычно и предсказуемо до зевоты.

И тут — бабах!

Распахивается дверь. Яркий свет ослепляет, вынуждает в ужасе отшатнуться назад, суеверно прошептать слова молитвы, малодушно воззвать к небесам.

Взору открывается во истину ужасная картина.

Несчастная проститутка всякое повидала на своём веку. И кнуты, и наручники. И подземелья, и подвалы. Но такого явно не ожидала.

Монстр. Чудовище. Зверь.

Он не собирается её тр*хать. Не станет ни унижать, ни избивать. Он прибегнет к куда более утончённым и жестоким издевательствам.

Торты. Торты. Кругом торты.

И ничего другого.

Ни-че-го.

Совсем.

Абсолютная пустота.

Пустота, изувеченная тортами.

Наполеон. Арлекин. Киевский. Пьяная вишня. Медовик. Зебра. Птичье молоко. Лимонный. Рафаэлло.

Все они покрыты кремом. Все они приготовлены для неё. Для её порочного тела. Продажного тела блудницы.

— Ты запомнишь меня навсегда, — заверяет психопат и приступает к осуществлению коварного замысла.

— Нет, прошу, не надо, — бедная девушка падает на колени, униженно молит о пощаде.

Но каменное сердце не подарит милости.

Торт за тортом. Прямо в цель. Без передышки. Ещё и ещё. Быстрее, сильнее, горячее. В рваном ритме.

Нежный бисквит касается кожи. Воздушное суфле тает на губах. И крем, крем, крем. Повсюду крем.

— Прекрати, — хнычет внутренний голос. — Сжалься.

Вот видите.

С такой фантазией мне нечего бояться. Если когда-нибудь попаду в плен к Мортону, то обязательно поведаю ему эту историю.

Простенько и со вкусом.

Интересно, на какой фразе лорд окончательно слетит с катушек, схватит пистолет и вышибет себе мозги?

Мечты, сладкие мечты.

В общем, с написанием сценария не срослось. Фильмы снимать не умею. Сплошное разочарование.

Что же фон Вейганд во мне нашёл? Ну, помимо ох*ительной внешности, охр*ненного характера и невъ*бенного очарования.

Damn. (Проклятье)

Мысли постоянно возвращаются к гребаному ублюдку.

К моему любимому гребаному ублюдку.

О, чёрт.

Fatality. Злой рок. Неизбежность.

Помню, мама привела меня к гадалке. Пыталась любыми методами вытравить из непутёвой дочурки постыдную привязанность к Леониду.

Не подумайте, что моя семья верит во всякую экстрасенсорную мутотень.

Просто психиатр не помог. Сдулся под конец первого сеанса.

Слабак.

Чему их только учат в университетах. Никакой выдержки, никакого сопереживания. Бедолага чуть в окно не сиганул, еле за штанину удержала.

Короче, пришлось принять крайние меры. Прибегнуть к помощи магии.

Не обессудьте.

— Берегись! — восклицает гадалка, едва разложив карты Таро. — Этого рыцаря очень быстро забудешь, а вот дальше… берегись!

— Никогда не забуду, тут любовь до гробовой доски, — привычно распускаю нюни, мотаю сопли на кулак, продолжаю стенать: — Он ещё позвонит? Он же не принял папины слова всерьёз? Про то, что позвоночник легко выдернуть через…

— Ты какого рыцаря хочешь? — перебивает гадалка, собирает колоду, тасует и протягивает мне. — Сдвигай. Снова сдвигай. Теперь тяни карту. Опять.

— Хочу умного и весёлого, обаятельного и привлекательного, сильного и уверенного. Хочу, чтоб как за каменной стеной, чтоб в кулаке держал, чтоб в стойло периодически загонял и спуску не давал, — озвучиваю стандартный перечень технических характеристик, а после начинаю вдохновенно ныть: — Хочу Леонида. Лео-ни-да. Хочу Лео-ни-да.

— Нет, не хочешь, — авторитетно заявляет гадалка. — Твой Леонид и не рыцарь вовсе, скорее паж, оруженосец. Мальчишка. Сама взгляни.

Сквозь набежавшие слёзы видно плохо. Мечи сливаются с жезлами, пентакли мешаются с кубками. Тут масть с трудом разберёшь, о большем не мечтай.

— Зря сырость разводишь. Он и позвонит, и на порог придёт. Только ты его прогонишь. А дальше… дальше — берегись.

— Почему? — у мамы сдают нервы. — Что случится?

— Тише! — укоризненно восклицает гадалка и, понизив голос, сообщает: — Женщине нельзя выбирать в спутники жизни мужчину, который энергетически мощнее. Ясно? Никогда.

— Я не выбирала, — хлюпаю носом, отрицательно качаю головой. — Судьба нас свела.

— Нет, ещё не свела, — решительно бросает прорицательница и мрачно прибавляет: — Пламя способно сжечь дотла. Берегись огня. Он тебя уничтожит, поняла? Поэтому не сомневайся. Беги и не оглядывайся.

Пожалуй, стоило прислушаться.

Однако я это я.

Личность нестабильная. Такую действительно нельзя выпускать из подвала.

Впрочем, гадалка сама виновата.

Полупрозрачный халат и кружевное нижнее бельё — не лучший наряд для того, кто хочет, дабы его слова воспринимали всерьёз. Плюс дамочка оказалась вдрызг пьяной, в финале рухнула на пол и смачно захрапела.

Эти косяки чуток подпортили впечатления. Но теперь, в свете последних событий, даже откровенная чушь наполняется глубоким смыслом.

Я лежу на кровати, тупо уставившись в потолок, и не могу думать ни о чём ином. Только о нём. Об одном. Единственном на свете. Даже если мир рухнет, вряд ли замечу.

А он?

Советует тренировать внутренние мышцы, чтоб было точь-в-точь как у других баб. У тех классных баб, которых он трахал раньше и, возможно, потрахивает до сих пор.

Моё сердце не сжимается.

Нет.

Моё сердце просто перестаёт биться, когда представляю подобные картины. Спасибо богатому воображению. Представляю ярко и отчётливо, до мелочей.

О’кей, признаю.

В сексе я бревно.

А он?

Бог.

Природный талант. Рекордная выносливость. Впечатляющий опыт.

Для него не существует ни пределов, ни запретов. Есть лишь наслаждение. Через боль. И не только. Щемящая нежность. Сладостная жестокость. Огонь и лёд. Острые когти дикого зверя вспарывают податливый шёлк.

Неужели бревно способно возбудить? Влюбить в себя и удержать навсегда?

Очень сильно сомневаюсь.

Соберись, тряпка.

Хватит сопли жевать.

Прекрати валяться в позе дохлой крачки, оторви зад от этого восхитительного матраса, придай телу сексуальный вид.

Мягкий безразмерный халат — хорошо и удобно.

Но стоит раздобыть полупрозрачный. Как у той гадалки. Или обернуться простынёй, обмотать на манер римской тоги.

Хватит быть эгоисткой.

Сделай нормальный минет. Давно пора. Перестань хрипеть и задыхаться. Отсоси уже по-людски. Круто, феерично, чтоб башню сорвало.

Падать на спину и покорно раздвигать ноги — тоже неплохо.

Но гораздо лучше освоить новые трюки. Хм, хоть какие-нибудь трюки. Ну, хоть парочку, чисто ради разнообразия.

Это же не плюсквамперфект. Не «Лебедина зграя» Василя Земляка. Не лекции по экологии в экологически-безнадёжном городе.

Здесь практическая польза есть. Реальная выгода.

Или ничего не предпринимай.

Обтекай молча.

Жди, пока какая-нибудь прожжённая вертихвостка уведёт счастье из-под носа. Сократит мышцы в нужный момент и вуаля — отправляйся в расход, переводчица.

Ага.

Размечтались.

Я выросла там, где пустая бутылка портвейна ценится дороже человеческой жизни. Удар держать умею.

— Подольская! — грозно восклицает моя классная руководительница. — Ты кем себя возомнила? Что за кровавые разборки в трущобах Гарлема?

Не удостаиваю жалкую смертную ответом, ограничиваюсь многозначительным хрипом.

— К твоему сведению, это элитное учебное заведение, а не прокуренный притон в чёрном квартале, — продолжает возмущаться.

Нервно дёргаю плечами, нечленораздельно рычу.

— Будь добра, отпусти Катюшу, — советует настоятельно.

Отпустить? Прикольная шутка. Опущу и отпущу. Подождите, пожалуйста. Не всё сразу.

— Катюша — внучка директора, — как бы намекает. — Почему твоё лицо упёрто пытается остановить её кулаки? Почему твоя шея нагло притягивает её пальцы? Сколько можно издеваться над несчастным ребёнком?!

Сколько можно, столько и нужно.

Катюша крупнее меня в три раза. Понимаю, сложно поверить, что такое возможно, но на свете действительно существуют особи подобных габаритов. Триста центнеров впечатлят моментально. Честное рыбацкое — не вру, не заливаю.

Катюша наваливается на меня и душит. Она внучка директора, обладает неограниченным авторитетом. Всякий, кто не даст ей списать домашку, будет наказан.

Только враг рано радуется.

Ловко изворачиваюсь. Бью в солнечное сплетение, а дальше по печени. По печени, по печени. Долго и с удовольствием. Пока коленка не устанет.

— К директору! В милицию! — истошно вопит классная.

— Тафайте узе сразу ф прфо… прфо… — сплёвываю лишние зубы на пол. — Ф плокулатулу.

— Чего? — не врубается.

— Сейсас, — достаю из кармана вставную челюсть, надеваю, поправляю, лучезарно улыбаюсь. — В прокуратуру давайте. Там как раз папин братишка трудится. Вот он и разберётся. По строгости закона.

Ностальгия.

Приятно, когда есть, что вспомнить.

Для протокола запишите — я не гопота подзаборная, а вполне себе приличная девочка из интеллигентной семьи. Школу окончила с золотой медалью, магистратуру — с отличием.

Просто на районе правила суровые. Либо ты втаптываешь в дерьмо, либо тебя. Выбирать особо не приходиться. Ну, как везде, в общем.

Кстати, медаль нифига не золотая. В ломбарде не принимают. А красный диплом ни хр*на не бросит мир к твоим ногам. Этой заламинированной картонкой даже подтереться нельзя.

Прав был Леонид, когда утверждал: знание умножает скорбь.

Гоню, разумеется.

Бывший столько умных слов за раз не выговорит, но…

Стоп, а где он?

— Расслабься, выдохни, — отмахивается внутренний голос. — Парень не совершил ничего криминального.

Обслюнявил мою шею, облапил зад, признался в любви. Боюсь, фон Вейганд не из тех, кто прощает наглое посягательство на личную собственность.

— Согласен, — заключает печально. — Парню п*здец.

П*здец с отягчающими, учитывая визит в дом Ксении.

Хотя бедолага отличился в положительном смысле. Не предал, не подставил, не слился. Упорно защищал мои интересы.

Зато Анна сдала с потрохами, выложила инфу как на духу. Стерва неблагодарная. Почему ей не устроят тёмную?

Помощь следствию искупает любую вину.

Наверное.

Брезгливо морщусь, передёргиваю плечами.

Надоело. Не стану заморачиваться. Проехали.

Нужно действовать.

Резко поднимаюсь и бросаюсь в бой. Точнее к зеркалу. Поспешно сбрасываю халат на пол, придирчиво изучаю собственное тело.

Синяки, кровоподтёки, укусы, царапины.

Все эти прелести буйным цветом распускаются на бледной коже. Самое время метнуться и снять побои.

Оглядываюсь в поисках одежды, заранее подозреваю, что ничего подходящего не найду. Открываю ящики комода, осматриваю содержимое шкафа. Стандартная мелочёвка типа полотенец и туалетных принадлежностей. Никаких полезных вещей вроде сексуального нижнего белья. Полнейший отстой.

Спальню прибрали, постельное поменяли. Разорванное платье утащили, а новое зажали.

Сволочи бесстыжие.

Придётся проявить креативность. Оборачиваюсь простынёй, отчаянно пытаюсь создать сексуальный образ. Получается не очень.

Кто ты?

— Сразу и не определишься, — удручённо качаю головой. — Не то развратная императрица, не то задорный банщик.

В темноте прокатит.

Щёлкаю выключателями, погружаю комнату в уютный полумрак. Оставляю гореть лишь подсветку на потолке. Понятия не имею, как вырубить сверкающую заразу.

Теперь дело за малым. Чистые формальности, мелочи жизни. Волноваться не о чем. Сущая ерунда.

Тут тебе не интегралы, не теория относительности, даже не теория перевода. Не бизнес-план с нуля. Не зажигательное шоу на пилоне.

Глубокий минет.

Подумаешь, эка невидаль.

Облизывай, соси, глотай. Специальное образование получать не обязательно. Зацени пару статей в сети и дерзай.

— Не мешает освежить материал, — хмурюсь, поправляю импровизированную тогу. — Где бы погуглить?

Не замечаю вокруг ни единого компьютера. Верный телефон конфискован вместе с моей сумочкой. Крутые гаджеты остались в особняке Валленбергов.

Значит, в Интернет не выйти.

Доступ блокирован. Кислород перекрыт.

Сплошная безысходность.

Грусть. Печаль. Боль.

Нельзя лишать людей всемирной паутины. Это жестоко и бесчеловечно, противоречит нормам международного права. Надо не забыть накатать жалобу в Гаагу.

Не спорю, в столь преклонном возрасте глупо изучать чужие конспекты. Давно следует приступить к практическим занятиям.

— Практики у нас хоть отбавляй, — машинально ощупываю челюсть.

Ради справедливости стоит прибавить, что меня не всегда трахают в глотку, вынуждая испытывать все прелести асфиксии. Порой позволяют применять обычные ласки.

Только эффект сомнительный. Член стоит колом, а сам фон Вейганд скучает. Не рычит, не стонет. Ухмыляется.

Может, ему хорошо. Может, кайфово. Но виду не подаст. Держится невозмутимо. Упрямая скотина.

— Молодец, старайся, — говорят его глаза. — Чего ты там ещё отчебучишь?

В принципе, гад постоянно так смотрит. Ожидает промаха или подвоха. Листает важные документы, не выпуская из-под прицела. Замышляет очередную авантюру, не спешит сдавать позиции.

Ему нравится наблюдать. Подстерегать добычу, загонять в угол и отступать. Ему нравится играть. Дарить иллюзию безопасности, преследовать по пятам и уничтожать.

Он ранит. Но не насмерть. Он пожирает. Но не сразу.

Каждый ход просчитан заранее, выверен бывалым шахматистом наперёд. Выбирай любую клетку. Хоть чёрную, хоть белую. Ловушка уже захлопнулась. Наружу не выбраться.

Нет, так не пойдёт.

Нужно изменить правила.

Исправить.

Слегка.

Самую малость.

Покорить и подчинить зверя. Поставить экзекутора на колени. Выбить дыхание из груди палача. Затуманить горящий взгляд монстра. Доставить удовольствие. Дикое и острое.

До дрожи. До ледяного озноба. До разрядов электрического тока под кожей.

Господи, дай мне сил.

Не мысль и не мольба.

Жажда.

Приятно, когда вами обладают. Берут и не спрашивают. Применяют по назначению без всяких сантиментов. Однако гораздо приятнее обладать самому.

Это две стороны медали. Когда-нибудь захочется оказаться сверху. Главное — не растерять запал по дороге.

Готовься, фон Вейганд, будем экспериментировать.

Хочу металлическую биту, лампу с ярким светом и опытную гейшу. Проведём допрос на интимную тему, выведаем грязные секреты.

Ну, а как ещё обучиться?

В порнухе — трэш. В книжках — сироп. Весь мир сговорился против меня. Приличный человек желает отсосать, а знания черпать неоткуда.

— Приличные люди не сосут, — брезгливо роняет внутренний голос.

Ха-ха.

И сосут, и глотают.

Покончим с дискриминацией.

Мой взгляд блуждает по комнате в хаотичном поиске ответа, пытается обнаружить хоть что-нибудь полезное.

Кресло. Диван. Столик с едой. Снова кресло. Дверь. Шкаф. Окно. Кровать. Комод. Зеркало. Тумба. Опять кресло. Бродим по кругу.

One moment, please. (Минуточку, пожалуйста)

Меня прошибает холодный пот.

Неужели?

Обман зрения. Невозможно. Не верю.

Открываю и закрываю глаза. Несколько раз щипаю себя. Кусаю губы. Трясу головой. Тщетно стараюсь избавиться от соблазнительной галлюцинации.

На кресле действительно висит пиджак фон Вейганда. Небрежно переброшен через спинку.

Случайность или приманка?

Перед таким искушением не устоит даже святой. Куда там остальным.

Молниеносно бросаюсь вперёд, чудом удерживаюсь на ногах, споткнувшись о некстати размотавшуюся простыню. Быстро привожу наряд в порядок, а после замираю, не решаясь приступить к обыску.

В этих милых карманах вполне может скрываться бомба. И не одна. Что если находки мне не понравятся?

Окровавленные орудия преступления. Фотографии изувеченных тел. Государственные тайны. Например, заботливо отксерокопированный пакт Молотова — Риббентропа. Только на новый манер. Между другими странами.

Это смогу пережить. Приму и смирюсь.

Однако существуют вещи похуже.

Я согласна многое простить.

Тем не менее, всему есть разумный предел.

Вдруг там вырванные страницы из личного дневника? Сопливые признания в духе «я не хотел, меня заставили, злобный дед воспитал по своему образу и подобию, регулярно закрывал в камере пыток, ставил на гречку и вынуждал зубрить кодекс садиста»?

Или совсем невыносимое. Жуткое и отвратительное. Нестерпимое и неприемлемое. Настоящая мерзость.

Стихи.

Такие стихи, где рифма ещё гаже, чем в моих гениальных строках:

«Ты нежный и ласковый,

Как ножа клинок опасный

Ты дикий и безумный зверь,

Не миновать нам потерь»

Фон Вейганд вполне способен продекламировать ответную партию:

«Хочу увидеть твою боль,

Я просто назову её любовь

И проведу тебя сквозь ад,

И больше нет пути назад»

А потом мы возьмёмся за руки, расплывёмся в счастливых улыбках и добьём зрительный зал эпичным:

«Что за коварная напасть,

Дотла сжигает сердце страсть»

Gunshot. (Выстрел)

Или пулемётная очередь.

После такого нас точно прикончат.

Присяжные оправдают убийц и пожалеют, что сами не смогли поучаствовать в расправе.

Шутки в сторону, вернёмся к тому, в чём реально разбираюсь.

К отмыванию денег, теневым схемам и промышленному шпионажу.

Зажмурившись, шарю по карманам. Руки трясутся, ладони покрываются испариной. Трепещущие пальцы извлекают первый предмет.

Небольшая коробка. Плоская, прямоугольная, металлическая. Сталь? Серебро? Белое золото? Без профессионала не понять. Секретное оружие? Подарок на День Рождения? Фамильные драгоценности? Трудно сказать.

Напрасно стараюсь открыть. Верчу и так, и эдак. Ни черта не получается.

Плевать, попробую позже.

Продолжаю поиск. Достаю зажигалку, а потом натыкаюсь на странную штуковину.

Ножницы? Щипцы для завивки ресниц? Тиски для дробления пальцев?

Неведомая фигня напоминает всё вышеозначенное одновременно.

Несколько секунд втыкаю, разглядывая вещественные доказательства. До меня как обычно доходит с опозданием.

Обалдеть.

Это же ножницы для сигар.

Прибавим сюда зажигалку и вернёмся к таинственной коробке.

Эх, деревенщина. Не признала портсигар.

Чувствую горькое разочарование, но не отчаиваюсь. Исследую другой карман. Смело ныряю внутрь пальцами, выуживаю на свет новую находку.

И почти испытываю оргазм.

Хотя почему почти?

Я испытываю оргазм. Здесь и сейчас. Раз за разом. В каждой клеточке тела. Моментально. Бесконтрольно.

Боже мой.

Какая удача.

Телефон фон Вейганда.

Попался, ублюдок.

Операция переходит в активную фазу. Подключаемся к сети, гуглим насущные вопросы.

Минет для чайников? Не пались. Глубокий минет? Рановато. Просто минет? Не катит. Хорошо. Как не задохнуться, когда…

Бл*ть.

Где тут интернет-браузер? Где меню? Где кнопка разблокировки?

Вот хр*нь.

Почему ничего не активируется? Не светится? Аккумулятор сдох?

Еб*ть.

Что тут надо нажать?!

— Идиотка, — флегматично произносит наглый голос в моей голове. — Нормальные девушки мониторят смс-ки, ммс-ки, журнал вызовов, телефонную книгу, фотоальбомы. А у тебя сдвиг на почве дебильных статей.

Точно.

После статей почитаем сообщения.

Но сначала — кто-нибудь, объясните мне, как включить эту срань?

Прости, телефончик.

Ты не срань. Ты произведение искусства.

Прости и откройся.

Сезам, откройся.

Или как тебя там?

Virtus.

Превосходный.

Для кого-то безделушка, для кого-то показатель статуса. Пыль в глаза. Уникальная игрушка.

Странно, на передней панели красуется не фирменная «V», а оригинальная «W». Значит, любой каприз осуществим? Даже так? Индивидуальная сборка. Индивидуальный дизайн. Надо только оплатить.

Собственность Валленберга.

На мне такая же гравировка. Только внутри.

Нам определённо стоит подружиться. Давай, чудо техники, активируйся.

Глянцевый и матовый титан с чёрным PVD-покрытием, мягкая кожа угольного цвета, инкрустация бриллиантами. Ничего лишнего. Чётко и лаконично. Элегантно.

Я слышала, что в подобных телефонах есть специальная кнопка для вызова консьержа. А кнопку включения забыли установить?

Стискиваю корпус изо всех сил.

— Scheiße, shit, дерьмо, дерьмище, — выдыхаю скороговоркой и немного расслабляюсь, печально улыбаюсь.

Не получилось?

Ну и ладно.

Мои пальцы скользят по гладкой поверхности. С благоговением. Ибо эта вещь до сих пор хранит его след.

Его мрачные секреты. Его жуткие тайны. Всё то страшное и далёкое, что мне совсем не обязательно понимать.

Всё то, что способно уничтожить и стереть с лица Земли.

— Трепещите, ничтожные смерды! — гордо вскидываю подбородок. — Я завладела телефоном фон Вейганда. А чего добились вы?

Прижимаюсь лбом к экрану, посмеиваюсь и отстраняюсь.

Возможно, правду действительно лучше не знать. Не срослось. Пусть так. Наверное, не стоит биться головой о закрытую дверь.

— Врубайся, жалко что ли, — протягиваю устало. — Упёртая сволочь. Под стать хозяину. К вам обоим должна прилагаться специальная инструкция.

Постепенно начинаю привыкать к обломам.

Плохая тенденция.

— Отлично, — заявляю сердитым тоном. — И без тебя с минетом разберусь.

Горячие пальцы ложатся поверх моих, ледяных, онемевших от напряжения.

— А я могу поучаствовать? — знакомый шёпот обдаёт кипятком.

Отчаянно мало воздуха. Лихорадочная дрожь сотрясает грешную плоть. Внутри меня закручивается огненный водоворот.

В мгновение ока теряю контроль, оказываюсь на грани безумия.

Единственная фраза рушит декорации вокруг. Будто ураган. Проносится мимо, захлёстывает, сминает в неистовых объятьях. Уничтожает всё на своём пути.

— Нельзя так подкрадываться, — бросаю практически беззвучно, с трудом удаётся разлепить губы.

Не страсть. Не похоть. Не любовь.

Это, вообще, не чувство. Это не имеет ничего общего с обычными человеческими эмоциями.

Стихия.

Дикая и сокрушительная, неукротимая. Бешеная и безжалостная, неуправляемая. Отворяет бездну в мятущемся сердце, увлекает в пропасть, пробуждает худшие стороны натуры. Взращивает порочные инстинкты, обращает свет во тьму.

Но мне плевать.

Уже. Всегда. Почти.

Даже если все мои кости переломают по одной, мне понравится.

Мне понравится.

— Нельзя игнорировать важные вопросы, — жаркое дыхание опаляет шею.

Фон Вейганд забавляется.

Он обожает подобные моменты. Поймать врасплох, на горячем, на месте преступления. Подарить надежду на милость, посмеяться и припугнуть. Позволить уйти на безопасное расстояние и вновь догнать, вернуть обратно, погрузить во мрак.

Фон Вейганд никогда не упускает возможности наказать. По всей строгости закона. Своего собственного закона.

— Хорошо, — отвечаю мягко.

Чуть отклоняюсь назад, прижимаюсь макушкой к широкой груди, играю роль нахального котёнка, который, не ведая страха, ластится к суровому хозяину.

— Только включи мобильный, — прибавляю елейно.

Наглость ужесточит справедливую кару во сто крат.

Тем лучше.

Сгораю от нетерпения.

— Зачем? — спрашивает с наигранным удивлением.

Его пальцы медленно обводят мои запястья, едва касаются, но и от столь невинной ласки кожа покрывается мурашками. Вздрагиваю всем телом, ибо мне отчётливо слышится лязг кандалов.

Однако ничего нет.

Никаких наручников, никаких цепей.

Лишь мы.

Без почвы под ногами.

— Пожалуйста, — шумно сглатываю, стараюсь прозвучать спокойно и уверенно: — Включи. Просто покажи. Нужно сканировать отпечатки? Или сетчатку глаза? Или тут активация голосом?

Крупные ладони скользят по моим рукам, немного задерживаются на локтях, поднимаются выше, обводят обнажённые плечи, вырывают приглушённый стон из груди.

— Предлагаю сделку, — произносит вкрадчиво.

Ну, конечно.

Какой же дьявол без сделки.

— Ты удовлетворяешь моё любопытство, а я твоё, — оглашает условия.

Вроде бы честно, не подкопаешься.

Но глупо доверять манипулятору.

Не тороплюсь отвечать, выжидаю молча, держу паузу.

— Как телефон может помочь с минетом? — живо интересуется фон Вейганд, картинно вздыхает: — Боюсь представить.

О чём он?

Опять решил поиздеваться?

Отработать извращённый юмор на беззащитной жертве?

Не выйдет.

У меня нервы как стальные канаты. Были. Когда-то. Хотя и сейчас ещё ого-го. Фору дам кому угодно. Обладаю завидной выдержкой, нордическим характером и…

— Объясни, что ты собиралась делать с моим телефоном? — продолжает глумиться над воспалённым воображением, добивает нарочито серьёзным: — Всегда думал, девочки учатся этому на бананах.

Краснею. Румянец стремительно заливает щёки. Накал растёт.

Сейчас на моём лице можно легко поджарить яичницу-глазунью. Наверное, даже с беконом. И с зеленью. Аппетитная штука. Быстрее тащите сковороду.

— Поверь, существуют гораздо более удобные тренажёры, — заключает доверительным тоном. — Готов устроить демонстрацию лично.

— Хватит, — срываюсь на возмущённое шипение. — Прекрати.

Дёргаюсь в тщетной попытке освободиться. Едва ощутимые объятья вмиг становятся железными.

— Хотела выйти в Интернет, ясно? — выпаливаю яростно. — Думала изучить статьи, почитать форумы по теме.

— Статьи? — презрительно хмыкает.

Напрасно пробую вырваться на волю. Напрасно стараюсь побороть гнев.

Посылаю здравый смысл к чёрту.

— Других вариантов нет, — ядовитое замечание и откровенный вызов: — Ты паршивый учитель.

Фон Вейганд смеётся.

Ни капли притворства, истинное, ничем не замутнённое веселье. Не оскал голодного хищника, не саркастическая ухмылка серийного убийцы. Ни единого приёма из стандартного набора.