Плохие девочки не плачут. Книга 3

— Я всегда об этом подозревала, — цокаю языком. — Если мужчина не пал жертвой моего невероятного обаяния, то тут всего два варианта. И поскольку на слепоглухонемого вы мало похожи, остается лишь один: играете за вражескую команду.

— От вас ничего не скрыть, — ядовито ухмыляется.

— Ладно, шутки в сторону, — заявляю холодно. — Хватит уже ходить кругами. Отвечайте нормально. Где он?

— Я едва ли знаком с Майклом, однако смею предположить…

— Я не о Майкле, — прерываю резко. — Не валяйте дурака. Вы отлично понимаете, о ком я сейчас спрашиваю.

— Но вы же сами…

— Андрей, — говорю с нажимом.

— Лора? — вопросительно выгибает брови.

Мудак.

Форменный мудак.

Просто король всех существующих на свете мудаков.

— Я не знаю, — вдруг произносит он абсолютно серьезно.

— А я вам не верю, — выдыхаю гневно.

— Ваше право.

Сильнее прижимаю сутенера-зануду к стене, сминаю лацканы пиджака, еще немного и вцеплюсь в горло. Зубами.

— Рискнете связаться с чокнутой? — интересуюсь вкрадчиво. — Однажды я наставила на вас пистолет. Хотите проснуться с перерезанной глоткой? Легко устрою. Я же больная на всю голову. И терять мне теперь нечего.

— Сожалею, — отвечает ровно. — Я ничем не могу помочь.

— Сперва даете советы, потом уходите в отказ, — пробую надавить на совесть. — Сначала набиваетесь в друзья, после выпадаете на мороз. Определитесь уже.

— Я уверен, нет поводов для волнения.

— Что же вы сразу не сказали? — не удерживаюсь от истеричных нот. — Теперь мне гораздо спокойнее.

— Правда?

— Нет! — срываюсь на крик. — Что случилось? Куда он пропал? Почему его долбаный телефон вне зоны доступа сети?

— Вы звонили ему? — спрашивает пораженно.

— Да.

Андрей быстро берет эмоции под контроль.

— Тогда попробуйте набрать еще раз, — роняет флегматично.

— Я набирала сто раз, — сообщаю едко.

— Вероятно, проблемы со связью.

— Какие проблемы?

— Сеть не ловит.

— В Германии?

— Порой везде возникают трудности с мобильным соединением.

Гребаный агент 007. Не признается ни в чем, не идет на контакт, не хочет сотрудничать. У него каменное лицо и пустой взгляд. Тут не за что ухватиться. Ловить нечего.

Зря не пристрелила этого ублюдка, когда была такая возможность, вот расхлебываю последствия. Но ничего. Я тоже не лыком шита.

— Он уехал, — говорю медленно, пристально слежу за реакцией. — Он далеко отсюда и не выходит на связь. Даже с вами. Значит, там действительно нет сети. Или вы общаетесь через Интернет? Нет. Не общаетесь.

— Вы слишком много смотрите «Менталиста», — обрывает Андрей.

— А вы побледнели, — продолжаю тихо.

— Воображаете себя Патриком Джейном?

— Проклятье, — с трудом сглатываю. — Пытаетесь отвлечь меня, сбить с толку. Опять бледнеете.

— Чепуха, — хмыкает.

— Что происходит? — чувствую холод под ребрами. — Вы знаете, где он, но не знаете, как с ним связаться. Почему? Я не понимаю. Что это за место? Вне сети. Вне зоны доступа.

— Вы питаете пагубную слабость к теориям заговора, — снова уходит от темы. — А на самом деле все просто. Господин Валленберг скоро вернется. Поэтому вам лучше приготовиться к грядущей встрече, чем переживать о мнимом исчезновении.

— Черт, — выдаю нервно. — Вы боитесь.

Отступаю, отдергиваю руки от Андрея. Смотрю на него, будто вижу впервые. Тщетно пытаюсь угомонить взбесившийся пульс.

— Боитесь, — повторяю чуть слышно. — Теперь и мне по-настоящему страшно.

— Я вызову врача, — сутенер-зануда поправляет измятый пиджак. — Наверное, у вас горячка.

— Пожалуйста, скажите мне.

— Что дадут мои слова? — передергивает плечами. — Я говорю достаточно, только вы совсем не слушаете.

— Я убью вас, — обещаю совершенно искренне. — Если с ним что-нибудь случится, то я убью вас. Правда. Я…

— Я тоже очень ценю наше общение.

— Ну, это ведь подозрительно. Согласитесь. Он давно не приезжает. Его телефон вдруг перестал ловить сеть. А вы напуганы, как бы не хотели скрыть.

— Господин Валленберг способен себя защитить, — заявляет мрачно.

— У меня дурное предчувствие.

— Преодолейте это.

Андрей удаляется, а я оседаю на ближайший стул. Абсолютно опустошенная и в то же время заведенная до предела. Странное ощущение.

***

Проходит еще пара дней. И я развлекаю себя звонками в офис фон Вейганда. Использую разные номера. Отжимаю телефоны у прислуги. Действую. Секретарь вежливо шлет меня к черту. Не дает четкого ответа. На месте шеф или нет. Ничего неизвестно.

Я не сдаюсь. Наоборот, загораюсь сильнее. Пробую всякие схемы. Выступаю от лица разных компаний, притворяюсь сотрудником серьезных фирм и организаций. Однако конкретики не добиваюсь. Результат одинаковый.

— Он обязательно свяжется с вами, — учтиво сообщает секретарь. — Позже.

Пора паниковать или еще подождем?

Допустим, с левой бабой никто бы не спешил соединять, но тактично послать подальше десяток крутых предприятий не каждый отважится.

Или меня раскусили? Пусть так. Фон Вейганд не стал бы терпеть телефонный террор. Он бы пресек истерию в момент. Он ведь не прятался от меня и не скрывался. Так куда вдруг исчез? Почему настолько резко? Почему?!

Я отвлекаюсь от стандартной рефлексии, перестаю посыпать голову пеплом несбывшихся надежд. Мозг находит новую навязчивую идею. Еще вчера я выла и рыдала, в отчаянии каталась по полу, а сегодня разрабатываю план поисков фон Вейганда. Прогресс. Хотя смотря с какой стороны взглянуть.

Под сердцем сворачиваются в клубок ледяные змеи. Вдоль позвоночника скользит холод. Сон не идет. Не удается сомкнуть глаз по ночам. Лишь утром отключаюсь от реальности абсолютно измотанная.

Сама не отдаю себе отчет в том, почему так сильно переживаю.

Нет улик. Нет доказательств. Нет преступления.

Только предчувствие.

Тяжелое, гнетущее.

Оно выкручивает суставы. Выпивает энергию. Вытягивает жилы. Уничтожает и разрушает изнутри. Окончательно расшатывает психику.

Умом понимаю, фон Вейганд мог улететь на другой континент. В мире существует много мест, куда до сих пор не добрались мобильные операторы. Пустыня. Джунгли. Вариантов хватает.

Однако от этих размышлений не становится легче.

Секретарь не дает точного ответа о возвращении. Андрей кажется испуганным. Но это тоже домыслы.

Фактов ноль.

Нет оснований для беспокойства. Вроде бы. А я на взводе. Физически не способна успокоиться. Готова взорваться в любой момент.

Может, все обо всем знают? Просто лишнего не болтают.

Я зачеркиваю очередную цифру в календаре.

Может, он оставил меня? Забыл. Наплевал. Вычеркнул. Может, даже издеваться и наказывать уже скучно? Выбросил. Вышвырнул из памяти.

Наступает двадцатый день.

— Господин Валленберг ждет вас, — сообщает Андрей.

— Что? — спрашиваю тупо. — Где?

— Внизу, на кухне.

— Он приехал?

Узел внутри закручивается туже.

Как я пропустила его приезд? Не услышала ни шагов, ни голоса. Ничего не почувствовала. Никакой перемены. Как это вообще возможно?

Рефлекторно отступаю назад.

— Что он говорил? — спрашиваю тихо. — Он что-то сказал вам?

— Он желает говорить не со мной, а с вами, — спокойно произносит Андрей. — Пройдите, и сами все узнаете.

Молча киваю. Отхожу в сторону, бросаю взгляд в зеркало. Отражение не радует. Вид у меня уставший. Синяки до сих пор не сошли, контрастно выделяются на бледной коже, расцветают позорными пятнами на горле и на запястьях. Губы в кровоподтеках. Очень мило.

Либо меня долго и методично насиловали. Либо убили и забыли закопать. Либо осуществили все и сразу, причем необязательно в таком порядке.

Пожалуй, стоит подкраситься, замазать все изъяны тональным кремом, скрыть мрачные тени под глазами. Нужно одеться получше, более привлекательно.

А впрочем, все это едва ли задобрит фон Вейганда.

Скорее уж распалит темные желания.

Но разве не этого я добиваюсь?

Медлю пару мгновений.

Распускаю волосы, не расчесываю спутанные пряди, просто поправляю небрежным движением. Провожу ладонями по бедрам, приглаживаю платье. Блеклое, совсем неприметное.

Отлично, я готова к выходу. Нет причины оттягивать неизбежное. Пора приступать к активным действиям.

Покидаю комнату, спускаюсь по лестнице.

Вроде бы на меня должно накатить облегчение. Но ничего подобного не происходит. Ноги не гнутся, немеют и отнимаются, зато руки дрожат, пальцы отбивают барабанную дробь. Сосредотачиваю все внимание на том, чтобы не полететь вниз по ступенькам. Не рухнуть к ногам палача раньше времени.

Интересно, почему он назначил свидание на кухне?

Обычно вызывает в кабинет или приходит сам.

Хочет прирезать. Точно. Там полным-полно ножей. Дикое искушение для фантазии. Как же устоять.

Я поворачиваю ручку и открываю дверь. Осторожно. Не тороплюсь. Делаю глубокий вдох и ступаю вперед. Стойкий запах ванили заполняет пространство. Приятный аромат. Во рту моментально накапливается слюна. Сглатываю. Прохожу дальше.

Печь включена. Шипит масло.

Мотаю головой. На автомате. Будто хочу развеять мираж. Но ничего не выходит. Видение остается прежним.

Высокая темная фигура. Прямо по курсу. Возле плиты.

Здесь невозможно ошибиться.

Он… готовит?

Завтрак. Обед. Ужин.

Остатки моего самообладания?

Элегантный костюм из темной ткани сидит на нем идеально, подчеркивает широкие плечи, статность и статус. Черные туфли начищены до блеска. В образе нет ничего случайного. Все продумано до мелочей. Детально.

Господин Валленберг.

Сомнений нет.

И все же… что-то не так. Не могу объяснить что именно. Но что-то выбивается из общей картины.

Ступаю дальше.

Приближаюсь.

Он вдруг выпрямляется, вскидывает голову, поворачивает так, словно прислушивается к моим шагам.

Господи.

Боже.

Нет.

Не верю.

Невозможно.

Осознание накатывает раскаленной волной.

Та же фигура. Та же манера держаться. Жест в жест.

Только череп не выбрит. Волосы подстрижены коротко. Густые. Седые. Вот в чем таится подвох. И конечно, это не единственное отличие. Далеко не единственное.

Андрей забыл уточнить, какой именно Валленберг меня ждет.

— Do you want a pancake? (Хочешь блинчик?) — любезно интересуется милый дедушка-нацист.

Открываю рот.

И молчу.

Я не в силах выдавить из себя ни единого звука. Пытаюсь. Правда. Однако любые старания оказываются напрасны. Язык прилипает к нёбу.

Определенно. Голый Майкл Фассбендер удивил бы меня гораздо меньше, чем Вальтер Валленберг, пекущий блины.

Я примерзаю к полу.

— Are you all right? (Ты в порядке?)

Он окидывает меня рентгеновским взглядом. Пронизывает насквозь. Осматривает с ног до головы за один миг. После вновь поворачивается к плите. Продолжает колдовать над сковородой.

— No (Нет), — выдыхаю глухо. — Not at all (Совсем нет).

По ходу я приняла запрещенные вещества. Иначе как наркоманским приходом это объяснить нельзя. Меня накачали. Героином. Или от чего еще так вставляет?

— What happened? (Что случилось?) — спрашивает удивительно реальная галлюцинация.

Я доигралась.

Нервы. Хроническое недосыпание. Нельзя постоянно жить в кредит. Здоровье тоже ресурс. А любой ресурс имеет свойство истощаться.

— You (Вы), — выдаю, едва разлепляя губы. — At the kitchen (На кухне).

Он поднимает сковороду. Подбрасывает блин. Отправляет на тарелку, где выстроена стопка таких же блинов. Ровных. Идеальных.

Прямо шеф-повар. Мастер.

— My house (Мой дом), — роняет небрежно. — My hobby (Мое хобби).

Продолжает жарить блины. Действует легко, со знанием дела. Такое впечатление, будто занимается этим каждый день.

Черт. Вот ведь незадача. Учитывая мое нестабильное психическое состояние, я даже не замечу, что сошла с ума. Никто не заметит. Ну, супер теперь.

Будем побеждать. По-всякому. В тайне от санитаров.

— Cooking? (Готовка?) — не могу не округлить глаза. — Seriously? (Серьезно?)

— It’s a good way to relax (Это хороший способ расслабиться), — абсолютно невозмутимый тон. — Or what do you think I should do? Torture people at the dungeon? (Или чем по-твоему я должен заниматься? Пытать людей в подземелье?)

Отключает плиту, берет тарелку с блинами, ставит на стол передо мной.

— I’m too old for that (Я слишком стар для этого), — продолжает без особых эмоций, так, что невозможно понять, серьезен он или издевается. — It's exhausting (Это утомительно).

— I can imagine (Могу представить).

— I doubt (Сомневаюсь), — жестом приказывает мне присесть.

Подчиняюсь.

— Do you know how hard it is to cut somebody’s head off? Physically, I mean. It requires a great effort (Знаешь, как трудно отрубить чью-то голову? В смысле, физически. Это требует значительного усилия), — он смотрит прямо на меня. — Please, take a pancake (Прошу, возьми блинчик).

Я сглатываю.

С огромным трудом.

— It’s not a task for the one who is scared to get his arms dirty (Это задача не для того, кто боится испачкать руки), — продолжает спокойно. — And you should be creative otherwise it’s just boring (И ты должен быть изобретательным, иначе это попросту скучно).

Интересно.

О чем он?

О выпечке или о пытках?

— Don’t worry (Не беспокойся), — улыбается. — I gave it up (Я это бросил).

— What? (Что?)

— Killing (Убийства), — его улыбка становится шире, обнажает зубы. — But I can deal with meat. I can cut a really good steak. I had enough practice. Once I’ll invite you to the BBQ (Но я умею обращаться с мясом. Я могу вырезать по-настоящему хороший стейк. У меня было достаточно практики. Как-нибудь я приглашу тебя на барбекю).

Спасибо за предложение. Приду сразу после того, как загляну на огонек к доктору Лектеру. Компания маньяка-каннибала и то выглядит безопаснее.

— Please (Пожалуйста), — говорит он, подвигает тарелку вплотную ко мне.

Это звучит как предложение, от которого нельзя отказаться. Выбирать не приходится, только покоряться. Поэтому я послушно принимаю предложенное угощение, касаюсь блина пальцами и вдруг отшатываюсь.

А что если еда отравлена?

— It’s not poisoned (Здесь нет яда), — будто читает мои мысли. — At least not today (По крайней мере, не сегодня).

Глава 21.2

Замираю с дебильной усмешкой на устах. Тянусь за приборами, пытаюсь скрыть замешательство.

Улыбайся.

Шире. Еще. Еще, еще. Да. Приблизительно вот так вот. Пусть улыбка приклеится к твоим губам. Намертво.

Улыбайся.

Как на сцене. Под прицелом кинокамер. Под палящими софитами. Как будто гром пока не грянул. Как будто веревка затягивается. Но не вокруг твоего горла. И табурет выбивают. Да только не из-под твоих ног.

Улыбайся.

И сглатывать не забывай.

Давай. Вперед. Без вариантов.

Где наша не пропадала?

Везде.

Пропадала. И попадала. Обтекала. По кускам себя собирала. По черепкам. От пола себя отскребала и находила силы на очередной последний бой. Всякий раз. Заново. С чистой страницы. Как впервой.

Мы еще поберемся. Потягаемся. Мы сразимся. Даже если кажется, что по венам не течет кровь. Даже если сердце дает судорожный перебой.

Hasta la vista, baby (До свидания, детка).

Aloha, bitches.

Прощай.

И привет.

Эй, слышите?

Я не сдаюсь. Перебьетесь. Рано отплясывать джигу на моих костях. И один в поле воин, когда выхода нет. Есть одно простое слово — воля. Поверьте. И проверьте. На мою смерть придется продавать билеты. Много лет.

— Thank you (Благодарю), — широко усмехается Вальтер Валленберг. — That’s the best compliment (Это самый лучший комплимент),

И ощущение такое, точно отовсюду скалятся волчьи пасти.

— I’ve said nothing (Я ничего не сказала), — роняю в ответ.

— Your mouth is silent but your eyes are not (Твой рот молчит, но не твои глаза), — резонно замечает он.

— I don’t… understand (Я не… понимаю), — выдавливаю с трудом.

Пресно.

Предсказуемо.

До жути банально.

Что?

Все.

Все кроме него.

Все мои слова. Все реакции.

— You’re so scared (Ты так испугана), — продолжает барон. — You tremble… so funny (Ты дрожишь… так забавно).

— I’m not… (Я не…) — бормочу, почти лишаясь голоса.

Осекаюсь. Затыкаюсь. Теряюсь в догадках.

Что же именно я «не»?

Наверное, стоит придумать что-нибудь умное. Поразить, впечатлить, оставить приятное впечатление. Понравится, втереться в доверие, завоевать союзника. Хотя бы задобрить. Привлечь на свою сторону хоть немного.

Великолепный план. Просто оху*нный, если я правильно поняла. Надежный, бл*ть, как швейцарские часы.

Дело остается за малым. Разлепить губы. Выдавить из себя креатив.

— Your fear is the best compliment (Твой страх — самый лучший комплимент), — подводит черту Валленберг. — That’s what I’ve meant (Вот что я имел ввиду).

Мне чудится рычание зверя.

Чудится.

Верно?

— Try (Попробуй), — хрипло произносит он. — Don’t resist (Не сопротивляйся).

Супер.

Чем больше времени провожу в компании с ним, тем больше причин нахожу для сердечного приступа. Каждая секунда дарит новый повод. Снова и снова.

Я делаю надрез. Осторожно. Пальцы дрожат. Пот стекает по спине. Обжигает кожу. А в ушах гремят церковные колокола. Отпевают. Как бы. Я режу чертов блин. Казалось бы. Но ощущение такое будто я хирург, который держит человека в миллиметре от смерти.

Вообще, на грани тут только я. Причем вполне закономерно.

Правда же, да?

— А… ага, — разом выдаю свое сверхблагородное происхождение, краснею и бледнею, демонстрирую богатую палитру оттенков на искаженном судорогой лице.

Бьюсь об заклад. Александру Македонскому было проще завоевать мир, нежели мне сейчас совладать с куском блина.

Проклятье. Что творится. На протяжении долгих лет еда оставалась тем единственным, с чем у меня никогда не возникало проблем.

Воистину. Беда пришла откуда не ждали.

— Бля, — выдыхаю нервно и вмиг прикусываю язык. — Блин.

Я хотела сказать именно «блин».

Честно.

Да.

Поспешно отправляю в рот отрезанный кусок. Маскирую смущение. Как могу. Жую и сглатываю. Старательно соблюдаю правила приличия.

Выругаться матом. Гениально. Прекрасный способ пробить лед. Или дно? Днище. Тотальное. Радует одно — хуже некуда. Ниже не упасть. Даже пытаться бесполезно. Впрочем, талантливый человек талантлив во всем.

— Well, I know you don’t like me at all (Ну, я знаю, что совсем вам не нравлюсь), — заявляю прямо. — But I like your pancakes (Но мне нравятся ваши блинчики).

Все-таки получилось. Бью собственный рекорд. Умудряюсь закопаться еще глубже, достигаю апогея тупости. Комплимент блинам. Отличная идея, не так ли?

— You’re wrong (Ты неправа), — холодно говорит Валленберг. — I like you a lot (Ты мне очень нравишься).

Закашливаюсь.

Не верю ему. Не верю ни единому слову.

Бредово. Нереально. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Он подает мне стакан воды.

И от этого становится еще более жутко.

— I am here to help (Я здесь, чтобы помочь), — продолжает ровно.

Кому. Зачем. С какой такой радости.

Хочется расслабиться. Перевести дыхание. Хочется, а не получается.

Кто гладко стелет, тот однажды свернет твою шею.

— He is a good servant (Он хороший слуга), — вдруг прибавляет Валленберг, окончательно сбивая меня с толку.

— Who? (Кто?) — спрашиваю на автомате.

— That guy (Тот парень), — бросает неопределенно, сдвигает брови, хмурится так, будто пытается что-то вспомнить. — I guess his name’s Andrew. He asked me to arrive (Полагаю, его зовут Андрей. Он попросил меня приехать).

WTF?

Ой, извините.

What the f*ck?!

Да, именно так.

Что?! Какого хрена?

Хм, опять не слишком красиво. Грубо. Неженственно. Ладно. Я попытаюсь искупить грехи.

Какого х*я?

Бл*дь.

— You look surprised (Выглядишь удивленной), — резонно замечает Валленберг.

— I am surprised (Я удивлена), — подтверждаю и без того очевидный факт.

— So you know nothing? (Так ты ничего не знаешь?) — спрашивает вкрадчиво.

— About what? (О чем?) — искренне недоумеваю.

Он улыбается.

Хищно.

Широко.

Обалдеть.

Какие зубы. Как у акулы. Наверное, ненастоящие. Вставные. Такие крепкие и ровные, прямо идеальные. Хотя оттенок натуральный, чуть желтоватый, совсем не смахивает на выбеленную металлокерамику. Или так задумано?

Я стараюсь отвлечься. Очень. Только не выходит. Я не могу отделаться от мысли о том, что такими зубами легко разодрать глотку. Без шуток. По-настоящему.

Есть люди, от которых моментально ощущаешь опасность.

— Tell me (Скажите мне), — роняю тихо. — What is going on? (Что происходит?)

Этот взгляд как нож.

Я даже чувствую ледяную сталь.

Я чувствую как лезвие скользит по взмокшей коже.

Семейная черта. Передается по наследству. Не иначе.

Разная форма глаз. Да и цвет абсолютно разный. Ничего похожего. Но выражение одно и то же. Не перепутаешь.

— Alex is gone (Алекс исчез), — говорит Вальтер Валленберг.

— What do you mean? (Что вы имеете ввиду?) — надеюсь на неправильный перевод.

— I mean exactly what I’ve said (Именно то, что сказал), — отвечает спокойно. — Nobody knows where he is. Nobody can reach him (Никто не знает, где он. Никто не может с ним связаться).

— But you… you should know (Но вы… вы должны знать), — запинаюсь.

— Not more than the rest (Не больше остальных), — смотрит на меня и как будто сканирует насквозь.

— No (Нет), — нервно мотаю головой. — I don’t believe you (Я вам не верю).

— Andrew gave me no details (Андрей не предоставил мне никаких деталей), — произносит ровно. — I only know Alex was going to visit lord Morton and that could take a couple of days (Я знаю только то, что Алекс собирался посетить лорда Мортона, и это могло занять пару дней).

Забавно.

Мне никогда не было холодно.

По-настоящему — не было.

Как сейчас — не было.

И не будет.

— Что вы… что, — осекаюсь. — Что?!

Стакан с водой выскальзывает из моих рук. Раздается звон разбитого стекла. Осколки разлетаются в разные стороны. Но я не обращаю на это никакого внимания. Не придаю этому никакого значения.

Зажимаю рот ладонью. Тошнота подкатывает к горлу.

— Вы… вы серьезно… так спокойно, — заставляю себя перейти на английский: — And you are not worried? Not at all? (И вы не волнуетесь? Совсем нет?)

— Even if I am (Даже если волнуюсь), — хмыкает. — What will it change? (Что это поменяет)?

— Sorry I don’t understand (Извините, я не понимаю), — бормочу сдавленно. — We should do something. You should do (Мы должны что-нибудь сделать. Вы должны сделать).

— What? (Что)? — спрашивает с усмешкой.

— Something (Что-нибудь), — повторяю с нажимом, истерично выдаю: — Anything (Что угодно)!

Абонент вне зоны доступа. Вне сети. Никакой возможности выйти на связь. Как же я раньше не догадалась. Как?!

Реакция Андрея. Подозрительное молчание. Тревога. Волнение. Все один к одному.

Идиотка.

Я ослепла.

Оглохла.

Я ничего не соображала.

Ничего.

Впрочем, как всегда.

Привычно.

Не ново.

Я поднимаюсь так резко, что стул отлетает с грохотом.

— He is at the island (Он на острове), — говорю и не узнаю свой собственный голос. — At that island (На том острове).

Бросаюсь к Валленбергу, хватаю его за пиджак.

— You should release him (Вы обязаны освободить его), — шепчу сбивчиво, кричу: — You must (Вы должны)!

Барон улыбается.

И убивает меня.

Режет.

Без оружия.

Хладнокровно.

— Nein (Нет), — чеканит в ответ. — Nie wieder (Никогда).

— Warum? (Почему?) — тоже перехожу на немецкий, однако на всякий случай добавляю и по-английски: — Why? (Почему?)

— Alex doesn’t need my assistance (Алекс не нуждается в моей помощи).

— Do you think… do you (Думаете… вы думаете), — замолкаю, но все же вынуждаю себя озвучить чудовищную мысль: — Is it too late? (Слишком поздно?)

— Morton is not the one who kills that fast (Мортон не из тех, кто убивает настолько быстро).

— Please (Пожалуйста), — судорожно сглатываю.

— Enough (Достаточно), — отрезает ледяным тоном.

Валленберг отстраняет меня.

Мягко, но твердо.

А я совсем не чувствую почву под ногами. Остаюсь без опоры. И срываюсь вниз. Падаю в бездну. Без надежды выбраться.

— Save him (Спасите его), — говорю я. — I beg you… please (Умоляю… пожалуйста).

— Don’t waste your tears (Не трать слезы попусту), — заявляет холодно. — My answer will stay the same (Мой ответ останется неизменным).

— But why? Do you hate him? (Но почему? Вы ненавидите его?) — из последних сил сдерживаю рвущиеся наружу рыдания. — He is your grandson. There is your blood in him. You can’t be so cruel (Он ваш внук. В нем течет ваша кровь. Вы не можете быть таким жестоким).

— Girl (Девочка), — усмехается. — What do you know about cruelty? (Что ты знаешь о жестокости?)

— Save him (Спасите его), — повторяю как заведенная. — Save him. I beg you (Спасите. Я умоляю).

— Right. There is my blood in him (Точно. В нем есть моя кровь), — спокойно продолжает Валленберг. — So he will succeed in anything (Поэтому он справится с чем угодно).

— But you… (Но вы…)

— If he has no guts to win than he sure as hell doesn’t deserve to stay alive (Если у него кишка тонка победить, дьявол, он не заслуживает жить), — говорит мрачно.

— What are you doing? (Что вы творите?)

— I believe in him (Я верю в него).

Боже мой, нет.

Господи.

Нет, нет, нет.

Все не может закончиться так.

Не может.

Старик сошел с ума. Просто обезумел. Хотя… он родному сыну приказал перерезать сухожилия. У него свои понятия о правильном воспитании. Свои больные методы.

Искаженное восприятие. Извращенный кодекс справедливости.

— Пожалуйста, прошу вас.

Повторяю по-английски.

По-немецки.

Черт.

Я трачу время.

Пока пытаюсь пробить стену. Пока пытаюсь достучаться. Пока пытаюсь разжалобить камень.

Но что еще остается?

Я ничего не знаю.

Не умею.

Только встать на колени.

— Брось это! — вдруг рявкает Валленберг.

Подхватывает меня под локти, резко тянет вверх, не позволяет униженно распластаться на полу.

Наверное, я ослышалась.

Не поняла.

Просто звучит похоже.

Неизвестные немецкие слова.

— Есть только один мужчина, перед которым ты можешь опуститься на колени, — говорит он. — И этот мужчина не я.

Открываю и закрываю рот.

Ничего не могу из себя выдавить.

Даже перестаю всхлипывать.

— Вы… вы знаете русский язык?

— Никому не говори.

Валленберг подмигивает мне.

По-мальчишески.

— Я не… но… — напрасно пробую составить разумную фразу.

— Я выучил язык своей женщины, — произносит, прожигая меня взглядом насквозь, строго прибавляет: — А ты должна выучить немецкий.

— Зачем? — спрашиваю машинально.

— Алексу будет приятно.

— Вы хотите, чтобы ему было приятно, — истерично посмеиваюсь. — А вытащить его с гребаного острова не хотите. Извините. Вы понимаете значение слова «гребаный»?

— Эта игра не для слабых.

— К черту игры, — выдыхаю устало. — Помогите ему.

— Нельзя вставать у него на дороге.

— Даже если…

— И спасать его не надо.

— Откуда вы…

— Он выиграет.

— Но вы не…

— Он жив.

Затихаю.

Замолкаю.

Не спорю.

Не возражаю.

Пусть будет так.

— Otherwise Morton would capture the whole territory (Иначе бы Мортон захватил всю территорию), — снова переходит на английский, воздвигает между нами официальный барьер.

— What territory? (Какую территорию?)

— The office. The castle (Офис. Замок), — держит паузу и выразительно прибавляет: — You (Тебя).

— Never (Никогда)!

— If it happens I hope you’ll fight better than now (Если это произойдет, я надеюсь, ты будешь сражаться лучше чем сейчас).

— Этого не произойдет, — говорю запальчиво.

— Я всегда хотел, чтобы Алекс нашел правильную женщину, — Валленберг улыбается с обманчивой мягкостью.

— И как?

— Сама мне ответь.

— Что? — тщетно пробую избавиться от колючего кома в горле. — Что я должна сказать?

— Как он справился?

— Я не… я не знаю.

— Девочка, — произносит тихо. — Что же ты наделала?

Вздрагиваю всем телом.

Эти жуткие слова.

Выжжены.

Под кожей.

Железом.

Каленым.

Я отворачиваюсь.

Я хочу убежать.

От самой себя.

— Ничего, — роняю глухо.

Валленберг обхватывает мои запястья. Осторожно, достаточно нежно. Чуть разворачивает, показывает мне мои же ладони. Алые полосы от ремня контрастно выделяются на бледной коже. Печать позорного наказания.

Я обмираю изнутри.

Застываю.

Леденею.

И пылаю.

Я вспыхиваю.

От стыда.

От гнева.

От отчаяния.

Дверь распахнута.

Настежь.

Дверь сорвана с петель.

Я разлетаюсь на осколки.

И больше у меня нет шанса.

Он видит все.

Все абсолютно.

Ничего не скрыть.

Он так похож…

Нет.

Дьявол.

Он и есть.

— Может быть, я не та, — говорю чуть слышно. — Не та женщина, которая должна быть рядом с ним. Не та женщина, которая ему подходит. По статусу и вообще. Я не модель. Никто не оборачивается мне вслед. Я не красавица. Хорошие манеры — это не обо мне. Дрессировке поддаюсь слабо. Я не умею носить дорогие вещи. Я этим не наслаждаюсь. Вся роскошь вокруг — не для меня. Я совсем не благородного происхождения. Моя семья. Они простые люди. Обычные. Как я сама. И я даже не умна. Ничего не создаю, не делаю ничего полезного. Бизнес провалила. Убыточный проект. Как не крути.

Сглатываю. Очередную порцию непрошенных слез. Отправляю подальше. Но не горечь. Не горечь. Что раздирает горло на части. И душу вынимает.

Отвожу взгляд. Отворачиваюсь.

Я прячусь.

Как могу. Как умею.

Я теряюсь.

В этом гребаном лабиринте.

Нет входа.

Нет выхода.

Я вырываюсь.

Я вырываю свои руки из рук Валленберга.

Я пытаюсь защитить то единственное, что мне здесь принадлежит.

— Может быть, я не та, — повторяю громче. — Я… неправильная.

— Может быть, — ровно говорит барон.

— Но я люблю его.

Поднимаю голову.

Выше.

Смотрю в глаза.

Мой Бог.

Эти жуткие глаза.

Такие чужие.

И такие родные.

Жестокие.

Глаза убийцы.

Палача.

Безжалостные глаза.

Бездонные.

Пустые.

Ничего не выражающие.

И горящие.

Обжигающие.

Глаза, которым позавидует сам Сатана.

— Я люблю его, — повторяю тверже.

— Любовь — не самая надежная валюта, — усмехается Валленберг.

— Я буду с ним, — поджимаю губы. — До конца.

— До чьего конца? — спрашивает вкрадчиво.

Обходит меня. Медленно. Останавливается за спиной.

— Ты не самый плохой вариант, — шепчет на ухо. — Лучше чем его шлюха-жена.

— Благодарю, — бросаю нервно. — Так приятно.

— Он разрушит тебя, — продолжает без особого выражения. — Ты слаба.

Его дыхание выжигает на мне клеймо.

Дергаюсь рефлекторно.

— Это мы еще посмотрим, — стараюсь унять дрожь в голосе.

— Ты можешь обмануть себя, — отвечает ровно. — Но не меня.

Проклятье.

Лишь его чудовищный акцент спасает от буйного помешательства.

Так похоже на фон Вейганда, что даже страшно.

Я делаю вдох.

Но я уже не в силах сделать выдох.

Валленберг прав.

Кто я такая?

Как я посмела?

На что посягаю?

Просто девчонка.

Без рода.

Без племени.

Обычная пешка.

Таких ведь тысячи.

— Ну и что? — резко поворачиваюсь, смотрю прямо на него: — Разве вам не наплевать? Хочу и разрушаюсь. Хочу и погибаю. Это моя жизнь. Мои чертовы правила.

— А не надо погибать, — заявляет холодно. — Стань сильнее.

— Что за игру вы ведете? — спрашиваю тихо.

— Я же сказал, — его губы змеятся в ледяной усмешке. — Я здесь, чтобы помогать.

— Тогда помогите Алексу.

— Он сам себе поможет.

— Значит, и я тоже.

Валленберг склоняется надо мной.

Как коршун над добычей.

— Я хочу, чтобы ты стала сильнее, — произносит медленно. — Ты знаешь как это? Ты понимаешь значение слова «сила»?

— Примерно, — выдаю почти беззвучно.

— Тебе очень повезет, если Алекс не вернется.

— Что вы такое…

— Однажды он забьет тебя до смерти.

— Нет!

Вскидываю руки, призывая его замолчать.

Только куда там.

— Он сорвется.

— Нет, — мотаю головой. — Нет.

— Он и сам не заметит как.

— Хватит, вы не…

— Поверь, я знаю.

— Ничего вы не знаете! — опять срываюсь на крик.

— Он уже потерял контроль.

— Это не так, — бормочу как в лихорадке.

— Ты должна уйти.

Будто ушат студеной воды.

Отступаю назад.

— Что? — посмеиваюсь. — Вот как. Вот откуда вся забота. Вы хотите от меня избавиться, отделаться от забракованного варианта.

— Я хочу дать тебе шанс.

— Я не уйду, — выдыхаю сдавленно. — Даже не надейтесь. Никогда.

— Отпусти его. На время.

— В смысле?

— Я все устрою. Деньги. Новые документы. Я позабочусь о твоей семье и…

— Нет! — обрываю его, закрываю уши ладонями. — Вы уже… вы же раньше… хватит, не хочу больше ничего слышать.

— Отпусти, — с нажимом повторяет Валленберг. — Дай ему остыть.

— Конечно, — истерично улыбаюсь. — Конечно, я могу его отпустить. Да только я у него под кожей. И он у меня тоже. И если суждено. То будь, что будет.

— Жизни не жалко? — холодно интересуется барон.

— Для него — не жалко, — усмехаюсь шире, восклицаю, не скрывая безумия: — Пусть так! Пусть убивает. Забивает до смерти. Я все равно его. Плоть и кровь. До последней капли. До костей и до мяса.

— Подумай, не торопись отвечать, — говорит он. — Вам нужен перерыв. Я не предлагаю расставаться навсегда. Просто сделаете паузу.

— Перерыв? — это слово как будто обдирает мои губы.

— Пока вы вместе, ты не сможешь измениться, — продолжает спокойным тоном. — Алекс слишком силен для тебя. Он подавляет.

Вот это да.

Занятное наблюдение, верно?

Отступаю на несколько шагов назад, останавливаюсь возле стола.

— Может быть, вы правы, — киваю согласно. — Может быть.

Еще один шаг.

Назад.

Оглядываюсь по сторонам.

Улыбаюсь.

Нервно.

Чувствую как плавятся мои нервы.

В кипящем масле.

— Но я не хочу меняться, — чеканю мрачно. — Не хочу и не буду. Глупо? По-детски? До черта инфантильно? Ну и прекрасно.

— Я подожду, — говорит Валленберг. — Ты дашь мне другой ответ.

— Вот мой ответ.

Сбрасываю тарелку с блинами на пол.

Резко. Одним четким движением.

Скорбно бряцает стекло.

Снято с первого дубля. Шедеврально.

И стекло трещит под моими каблуками.

— В помощи не нуждаюсь, — заключаю хлестко. — А перерыв засуньте поглубже в свою аристократическую задницу.

И удаляюсь.

Пока адреналин рвет вены на части.

Не оборачиваюсь.

Пока не грянул гром.

В очередной раз.

Я возвращаюсь в свою комнату. На негнущихся ногах. Взмокшая и трясущаяся. Как в лихорадке. Температура достигает максимальной отметки. Если сейчас ко мне просто приложить градусник, он взорвется моментально.

Я пьяна.

От гнева.

Во мне стремительно возрастает градус.

От ощущения собственной безнаказанности.

Я едва держусь.

Я не держусь.

Если честно.

Закрываю дверь на замок и стекаю на пол. Злоба гасит разум похлеще самого чистого спирта. Только на долго ли хватит этой анестезии?

Проклятье.

Что. Ты. Наделала.

Наладила контакт. Расположила к себе. Заручилась поддержкой.

Справилась на отлично. Ничего не попишешь.

Поздравляю.

Звезда.

Гребаная.

Это успех.

Аплодисменты.

Я мечтаю о многом. Но можно начать с чего-нибудь простого. Например, с алкогольной интоксикации.

Впрочем, нам ли быть в печали?

Помирать — так со спецэффектами. Чтоб в аду жарко стало. И раз так, то выходит, я еще плохо старалась. Можно лучше. Нет предела совершенству.

Готовьте сцену.

Вступаем в новый акт.

***

Я прихожу в себя. Где-то между шестым и восьмым бокалом вина. Вообще, я всегда в себе. Хоть с первого взгляда не скажешь. Временами я весьма вменяема.

Растрепана. Растравлена.

Я как открытая рана.

Рваная и кровавая.

Я на показ.

Не таюсь, не прячусь, не скрываюсь.

Так и ударить легче.

Бах.

И голова с плеч.

— Осуждаете? — щурюсь. — Не оправдала ваших надежд? Ну, извините, не подарок, надо было вам подобрать другую кандидатуру.

Я сижу на полу. Моя одежда измята. Испачкана. Залита жгучим бордовым. Осквернена и запятнана.

Это просто вино.

Просто вино пока что.

— Я почти трезвая, — усмехаюсь. — Пьяный человек с этим долбаным штопором никогда не справится.

Щелкаю зажигалкой. Делаю затяжку. Пальцы трепещут так, что вибрирует даже мой хрустальный бокал.

— Давайте, скажите, какая же я идиотка, — требую нервно, посмеиваюсь. — Но сначала скажите другое. Вам когда-нибудь хотелось все отключить? Раз и навсегда отключить. Мысли. Чувства. Подчистую.

Андрей молчит.

Смотрит пристально. Потом вдруг ослабляет галстук.

Хочет придушить меня. Точно. Хочет воспользоваться как удавкой.

Затягиваюсь. Вдыхаю и выдыхаю. Смываю горечь терпким вкусом вина. Пью и курю. По-крупному.

А сутенер не торопится с расправой. Подходит ближе, усаживается рядом, берет бутылку. Выпивает прямо из горла. Запрокидывает голову назад, опустошает емкость до дна. У него нет ни стыда, ни совести.

— Эй, — выдаю недовольным тоном. — Что за наглость?

— Вы же не станете пить после меня, — широко ухмыляется. — А бокалов тут больше нет. Зато полно других бутылок.

— И как это понимать?

— Я вам что-нибудь открою.

— Правда?

— Выбирайте.

— С чего вдруг такая милость?

— Это не мое вино, — пожимает плечами Андрей. — Мне не жалко.

Винный погреб Валленбергов меняет людей.

Явно.

— Ну, давайте, — бросаю с долей недоверия.

— Вам красное или белое? — поднимается, окидывает взглядом впечатляющую коллекцию и продолжает: — Сухое или полусладкое?

— Мне такое, чтоб покрепче, — отвечаю я. — Чтоб пробирало.

Сутенер не позволит мне напиваться дальше.

Слишком уж он занудный.

Так в чем подвох?

— Держите, — подает мне откупоренную бутылку, шутливо подбрасывает пробку в воздух, присвистывает.

— Андрей, я начинаю верить в репортажи НТВ, — говорю медленно. — Если вами завладели рептилоиды, просто моргните.

— Я с трудом понимаю ваш юмор.

— А я вас.

Особенно сейчас.

— Я тоже имею право расслабиться, — заявляет он, опять присаживается возле меня. — Я всего лишь человек. Со своими слабостями.

— Какое разочарование, — взираю с подозрением то на него, то на бутылку. — Тут яд?

— Если и так, его подсыпал не я.

— Выпьем? — улыбаюсь. — Вы первый.

— Не вопрос.

Он делает глоток.

Еще и еще.

— Ладно, хватит, — отбираю у него алкоголь.

— Неужели выпьете после меня?

— А почему нет?

Прикладываюсь к бутылке.

Пускаю наркоз по венам.

— Наш первый поцелуй, — замечаю нарочито сладко. — Бьюсь об заклад, фон Вейганд придет от этого в дикий восторг.

— Не уверен, — протягивает Андрей и как будто бледнеет.

— Ой, не напрягайтесь, — толкаю его кулаком в плечо. — Я ничего ему не расскажу. Ни единого слова. Я могила.

— Не в том дело, — мрачнеет.

— А в чем? — теперь моя очередь задергаться.

Андрей отправляется за другой бутылкой. Откупоривает. Пьет. Не спешит делиться откровенными мыслями. Просто хочет забыться.

— Все настолько плохо? — спрашиваю тихо.

— Все? — он хмыкает. — Что — все?

— Вы разрешаете мне пить. Сами тоже набираетесь. Очень странная ситуация.

— Очень, — соглашается, кивает. — А может, я просто устал?

— Нервы сдают?

— Нервный срыв.

— Это моя прерогатива.

— А вы и правда трезвы, — насмешливо заключает сутенер.

— Пусть вас не обманывает моя способность проговаривать столь труднопроизносимые слова в состоянии алкогольного опьянения, — тарабаню скороговоркой. — Я отмотала порядочный срок в брачном агентстве. Я обирала иностранных туристов до последней нитки, пока это не стало мейнстримом. Когда охрана выносила очередного клиента во двор, я лишь опрокидывала новую стопку текилы и подсчитывала прибыль.

— Впечатляет, — протягивает задумчиво.

— Крыть нечем, верно?

— Трудный вопрос.

— Признавайтесь, — требую. — Баловались крепкими напитками?

— Только спирт, — хмуро бросает Андрей.

— Спирт?

— С кровью.

— Шутите?

— Какие уж тут шутки, — криво усмехается, льнет губами к горлышку бутылки, жадно пьет, а потом продолжает: — С лордом Мортоном не до шуток.

— Я не, — запинаюсь. — Он заставлял вас пить кровь?

— Добывать. Смешивать со спиртом. И употреблять внутрь.

— В смысле? — облизываю враз пересохшие губы. — В смысле — добывать?

— Резать и подставлять кубок.

— И выбора у вас не было?

— Был, — усмехается шире. — Выбор всегда есть. Естественно, я мог порезать собственную глотку.

— Господи.

— Господь предпочитает держаться подальше от острова, где властвует сам Дьявол во плоти.

— Вы говорите чудовищные вещи, — шепчу я.

— Я молчу.

Он снова пьет.

И я следую его примеру.

Но это не помогает.

— У Валленберга что-то есть на него, — вдруг заявляет Андрей. — Конечно, это не компромат. Что-то другое. Гораздо более страшное. Какой-то рычаг.

— Вы о чем?

— Он может повлиять на Мортона.

— Мортон убил его сына.

— И больше никого.

— Разве этого мало?

— Он хотел уничтожить всех, — произносит мрачно. — Но остановился. Он не пошел до конца и на то была причина.

— Какая?

— Хотел бы я знать, — посмеивается.

— Алексу ничего не угрожает, — говорю я, уточняю: — Да? Раз есть рычаг влияния.

— Кто знает, — разводит руками. — Все могло измениться.

— Мы должны что-то предпринять, — роняю чуть слышно.

— Мы можем только ждать.

Я пью.

Вино. Вину.

До дна.

Я совсем не разбираю вкус.

Просто пью.

Глоток за глотком.

Без остатка.

Я проклята.

Наверное.

— Я думала, если мы напьемся, станет веселее, — истерично посмеиваюсь. — Я все иначе представляла.

— Ну так мы пока не напились, — произносит Андрей, чуть растягивая слова. — Главное впереди.

— Я… вообще, мне пора.

Резко поднимаюсь на ноги, срываюсь с места.

— Куда вы?

Он хватает меня за запястье.

Удерживает.

— Я… надо в туалет.

Вырываюсь.

— Опять лжете, — кривится Андрей.

— Проверять не будем, — усмехаюсь.

Он не пытается меня остановить. Отпускает. Опять льнет к бутылке, прислоняется к стене погреба.

Разворачиваюсь, спешу удалиться. А в спину бьет короткое:

— Удачи.

Замираю на пару секунд. Не оборачиваюсь. Ускоряю шаг. Стараюсь сохранить равновесие. Из последних сил. Очень пытаюсь не упасть. Держусь за перила. Покидаю уютный сумрак. Выше и выше, к поверхности.

Я добираюсь до своей комнаты. Врываюсь в ванную. В душ. Включаю воду на полную, встаю под упругие ледяные струи. Дрожу. Зуб на зуб не попадает. Трепещу. А после застываю. Кладу ладони на кафель. Склоняю голову.

Я хочу онеметь изнутри. Хочу. Перестать чувствовать. Хочу. Отключиться целиком и полностью.

Но это не помогает.

Я кричу.

Дико.

Надрывно.

Я пробую выпустить боль на волю.

Только напрасно.

Затыкаю рот кулаком.

Сползаю.

Стекаю.

Вниз.

Обычно.

Привычно.

Какая же ты размазня.

Лора Подольская.

Какая же ты слабая и безвольная.

Стыдно смотреть.

Позорище.

Какое же ты убогое ничтожество.

— Хватит, — кусаю губы. — Заткнись.

Я поднимаюсь с колен. Выхожу из душа. Вытираюсь насухо. Закрываю душу. Я борюсь с биполярным расстройством.

Выход есть. Есть и выбор. Ведь всегда можно перерезать собственное горло.

Глава 21.3

Я захожу к фон Вейганду. Попрощаться. Я на многое не надеюсь. Мне бы просто подержаться за дверь. Дотронуться до ручки.

Но оказывается, что спальня не заперта.

Я прохожу вперед.

Темнота.

Не включаю свет.

Движусь наощупь.

По памяти.

По следам, которые раньше здесь оставила.

Усаживаюсь на кровать, сминаю покрывало, сжимаю простыни. Укладываюсь на бок, вытягиваюсь. Пытаюсь обрести ориентир.

Я готова на все.

На все абсолютно.

Лишь бы только…

Он жил.

Лишь бы только…

Знать. Что он ходит. Бродит. По этой земле. Что никакая сила на свете не способна его сломить.

Лишь бы только…

Видеть. Краем глаза. Осязать. Что он есть. Просто есть. Где-то здесь. Пусть не наяву, хотя бы во сне.

Лишь бы только…

Ощущать. Что он дышит. Даже сквозь тысячи. Сквозь сотни тысяч километров. От меня. Сквозь миллионы. Миллиарды. Миль. Сколько бы не обнаружили промилле алкоголя в моей крови.

Лишь бы только…

Помнить. Грубые пальцы на разгоряченной коже. И под кожей тоже.

Глубже.

Еще.

Только для него.

Откликается.

То, что для других мертво.

Я разрежу свою собственную грудь. Резко. Рывком. Не рассчитывая миллиметры. Разведу ребра в разные стороны. Вырежу сердце. Вырву.

Я отдам себя голодным псам.

Нет.

На самом деле, я просто уйду. Исчезну. Соберу вещи, удалюсь. Испарюсь. Исполню волю гребаного Валленберга.

Но ощущается это одинаково примерно.

Я не верю?

В силу фон Вейганда.

В его победу.

Я верю.

Наверное.

Я хочу умереть. Раствориться в этой темноте. Перестать существовать. Раз и навсегда. Перестать чувствовать. Боль. Страх. Ужас.

Я хочу отключиться.

Отключить предчувствия.

Я хочу заткнуться.

Слабость?

Пускай.

Плевать.

Вдох.

Выдох.

Перебой.

Судорога.

Я вдыхаю.

Тебя.

И отпускаю.

По венам.

Я ввожу иглу.

Выжимаю шприц до упора.

Ты мой кайф.

Мгновение.

До.

И после приема.

Постель хранит твой запах.

И каждая моя клетка отзывается на это.

Жадно ловит.

Впитывает. Вбирает под кожу.

Внутрь. Вглубь.

Я всхлипываю.

Что-то режет глаза.

Что-то сдавливает горло.

— Ты совсем не веришь в него, — говорит Вальтер Валленберг.

В моей голове.

Не в реальности же.

По крайней мере, мне сперва так кажется. Ведь не может он и правда оказаться здесь. По-настоящему.

Просто фантазия. Плод больного воображения.

Но потом вспыхивает свет. Ослепляющий. И рушатся покровы уютной темноты. Рассыпаются. В пепел. В пыль. Эта перемена действует удушающе.

Я вздрагиваю. Обхватываю своё горло, будто пытаюсь ослабить веревку. Оглядываюсь вокруг. Моргаю. Часто-часто. Лихорадочно. Глотаю слезы. Захлёбываюсь. Закашливаюсь и трепещу.

Бойтесь своих желаний.

Поднимаю взгляд.

Погибаю.

Обмираю изнутри.

— Алекс, — выдыхаю я.

И практически сразу понимаю, что ошиблась.

Жизнь играет со мной злую шутку.

Опять.

— Это не правда, — бормочу я, нервно мотаю головой, слабо дергаюсь, тщетно пробую вырваться из плена пугающей иллюзии. — Это не так.

До боли знакомая фигура. В кресле у камина. До боли знакомая поза. Повелителя мира. Безупречный костюм. И осанка безупречна. Не хватает только бритого черепа.

Мужчина поднимается и подходит ко мне.

Шаг за шагом.

Он идёт.

А я все ближе к самому краю.

Я на грани.

Вокруг сгущается темнота.

Иначе почему черны его глаза?

Здесь светло. Вроде бы. Лампы пылают на полную.

Но зрачки расширены. До предела. Небо сожрано мороком. Его взгляд погружает в самое пекло. И обдает льдом. Его взгляд убивает.

А я думаю — кто он?

Кем был. Кем стал. Сколько судеб разрушил. Сколько жизней отнял. Скольких людей растерзал.

Я бы не хотела стоять у него на пути.

Никто бы не хотел. Не рискнул бы. Не посмел.

Да только не всегда есть выбор.

— Вы ошибаетесь, — говорю я.

Вальтер Валленберг насмехается надо мной.

Выгибает брови. С неприкрытой издевкой. С ядовитой иронией.

Боже.

Чертовски похоже.

Вот как он может?

— Я верю в Алекса, — заявляю твёрдо.

Он хохочет.

— Но вы должны, — запинаюсь, медлю и заявляю четче: — Вы должны ему помочь.

Хохот обрывается.

Кривая усмешка точно волчий оскал.

— Никогда, — мрачно чеканит барон.

— Я сделаю все, что захотите, — обещаю горячечно. — Выполню любой приказ.

Валленберг молчит.

Но его взгляд звучит гораздо громче слов. Скользит по мне. Выразительно. Вызывающе. Оценивает будто товар. Изучает лицо, перемещается ниже. К груди.

Я забываю дышать.

Почти.

На мне только тонкая ночная рубашка и не менее тонкий халат. Минимум нижнего белья. Никакого бюстгальтера. И этого явно недостаточно, чтобы ощущать себя в безопасности. Хотя от этого зверя никакая броня не спасет.

Кажется, любое мое движение — провокация. Неосторожный поворот. Вдох-выдох. И я помимо воли нарушу правила приличия. Покажу куда больше дозволенного.

Я горблюсь, сутулю плечи. Пытаюсь скрыться, закрыться. Хоть как-то. Повинуюсь инстинкту. Но это едва ли помогает.

Валленберг замечает все. Абсолютно.

— Немного голого тела. Очарование молодости. Непорочность, — произносит нарочито медленно. — Безумные старики, которых ты обслуживала в агентстве знакомств, всегда покупались. Верно?

— Что, — запинаюсь. — На что вы…

— Ты зачем ко мне пришла? — спрашивает холодно.

— Это комната Алекса.

— Это моя комната, — поправляет вкрадчиво. — Как и все здесь.

Он смотрит прямо в мои глаза. Не позволяет отвернуться. Не позволяет отвести взгляд в сторону. Держит будто на привязи. Не даёт ни единого шанса ускользнуть.

Откуда в нем вся эта сила? Откуда власть надо мной?

Он же враг.

Чужой.

Он смотрит на меня как хозяин смотрит на вещь. Ничего личного. Просто закрепляет право собственности.

— У тебя красивая грудь, — говорит барон, будто описывает новый сервиз или тумбу в гостиной, сухо констатирует факт. — Маленькая, но упругая. Торчащая. Такую не хочется выпускать из рук.

— В-вы… в-вы с ума сошли, — бормочу сдавленно.

— Мне нравятся красивые вещи, — произносит ровно.

— Хватит, — вспыхиваю. — Замолчите.

— Ты держишь моего внука за яйца, — холодно продолжает он, чуть прищуривается: — Думаешь, и со мной сработает?

— Нет, я, — осекаюсь. — Я даже не…

— Я бы заключил с тобой сделку.

Мое лицо пылает огнем.

Задыхаюсь от возмущения.

— Я не предлагала вам…

— Все, что я хочу, я беру сам.

Отшатываюсь. Отползаю подальше. Пробую создать безопасное расстояние. Пытаюсь провести незримую черту. Отгородиться.

Теряю равновесие и падаю на бок. Халат задирается, обнажает ноги. Быстро отдергиваю ткань, поспешно прикрываюсь. Но уже слишком поздно. Жуткие синяки на бёдрах успевают показаться во всей красе.

Барон ухмыляется. Скалится точно хищник почуявший запах крови.

— Алекс не справляется с тобой, — заключает мрачно. — Он тебя так и не объездил.

Эти слова действуют подобно удару кнута.

— Я не лошадь, чтобы меня объезжать, — выдаю гневно. — И вы… вы вообще мне в прадеды годитесь. Вы не должны такое говорить.

— Ты обещала выполнить любой приказ, — невозмутимо парирует.

— Я уйду! — выпаливаю яростно. — Вот что я имела ввиду. Я оставлю Алекса, как вы и хотели. Только помогите ему. Сделайте хоть что-нибудь.

— Какая неприкрытая ложь, — качает головой.

— Я не лгу, — заявляю резко. — Я и правда уйду.

— Наглая и отчаянная, — усмехается. — Я восхищён.

— Я готова на все, лишь бы его спасти, — судорожно сглатываю.

— Лучше бы ты себя спасала, — хмыкает.

— Пожалуйста, — опять умоляю.

— Нет, — раздается ледяной ответ.

— Я исчезну. Он никогда меня не найдёт. Я не стану брать ваши деньги. Не нужно мне никакой помощи. Ничего.

— Прекращай комедию.

Подползаю к самому краю кровати. Подползаю к нему. Беру его за руку, сжимаю ладонь, впиваюсь пальцами до боли.

— Прошу, — роняю глухо. — Прошу вас.

— Хватит унижаться, — бросает с презрением, а после ровно прибавляет: — Я ничего не могу сделать с лордом Мортоном.

Подавляю истерику огромным усилием воли. Собираюсь и совершаю единственный возможный ход.

Смотрю на Валленберга.

Снизу вверх. В упор. Глаза в глаза.

Два разных мира. Прошлое и настоящее сливаются воедино. Фрагмент за фрагментом. Кадр в кадр. Реальность разлетается. Разбивается. Вдребезги.

Мой надтреснутый шепот разрывает тишину:

— Я думала, вы можете все.

Барон вздрагивает.

Или просто разрывает физический контакт?

Он вырывает свою руку. Резко. Из моей. Отстраняется. Отступает на шаг назад.

Разве обычная фраза способна настолько пронять?

Валленберг мрачнеет.

— Я… я прошу вас, — не теряю надежды.

— Ты все свои просьбы сбереги для Алекса, — произносит хрипло. — Когда он вернётся и возьмет тебя на ночь. Ты его проси. Чтобы не прекращал. Чтобы отплатил тебе сполна.

— Я ему не нужна, — бросаю с горечью.

— Точно, — смеется. — И поэтому он скорее убьёт тебя чем отдаст.

— Вы не понимаете, — подавляю всхлип. — Вы просто не хотите ему помогать. Уверены, что он должен сам разобраться. Вы как будто его наказываете.

— Я бы скорее тебя наказал, — говорит отрывисто. — Мой отец был известным мясником. Так что я бы вырезал несколько сочных кусков из этого твоего Стаса и подал бы на стол.

— Вы и про Стаса знаете? — содрогаюсь.

— Неудачник, — фыркает. — Не смог освободить собственную сестру. Не разложил тебя на кровати. Упустил миллион и еще считает себя мошенником.

— Откуда вы… — замолкаю.

В глазах Валленберга отплясывают языки адского пламени.

— А кто по-твоему его нанял?

— Вы, — бормочу одними губами. — Вы.

— Ну, кое-что он все же получил. Деньги того бандита. Только потом все спустил, пока прятался по углам как крыса.

Задыхаюсь.

Не способна ничего сказать.

Обтекаю молча.

— Испортил такой сюжет, — заявляет с явным сожалением. — Жена приходит к бывшему любовнику и умоляет освободить мужа из тюрьмы. Она готова на все. Голая и покорная. Хотя так и вышло в итоге. Разве нет? С тобой особо стараться не пришлось. Отыграла отлично.

— Вы ублюдок, — у меня наконец прорезается голос. — Психопат. Больной на всю голову. Чужая жизнь — это не игрушка.

— Все, что угодно, — игрушка, — усмехается. — Раз я могу с этим играть.

— Но зачем? Ради чего спектакль?

— У моего внука уже есть жена-шлюха, а ты так легко раздвинула перед ним ноги, что вопрос проверки встал сам собой, — отвечает холодно.

— Сволочь, — бросаю с истерическим смешком. — Нет. Вы просто подонок.

— Не говори, что тебе не понравилось.

— Что?! — мои глаза невольно округляются. — Что мне должно было понравиться?

— Ползать в ногах у Алекса. Молить о пощаде. Рыдать. Предлагать себя. Продавать. Это же твое любимое занятие. Не осуждаю. У некоторых народов это в крови. Такова природа.

— Не трогайте мой народ, — говорю с расстановкой.

— Прости, — в его голосе нет никакого раскаяния, только издевка. — А что там у тебя намешано? Русские? Евреи? Ах, да, ты из Украины.

Вроде ничего обидного. Однако название страны он произносит таким тоном, будто это уже само по себе является оскорблением. И пусть я далека от фанатичного патриотизма, внутри закипает ярость.

— А вас обида не отпускает, — заявляю с усмешкой. — Мы вам зубы обломали. Мы вас нагнули. Хорошенько так. Русские. Евреи. Украинцы в том числе. Повторим?

Барон берет меня за подбородок. Осторожно. Нежно.

Проклятье.

Что он задумал?

— Давай, повторяй, — соглашается елейно. — Только не забудь достать изо рта немецкий член.

Валленберг перехватывает мои запястья. Одной рукой. Не успеваю ему вмазать. Не успеваю даже дернуться. Пытаюсь вывернуться, укусить его. Но он сдавливает мой подбородок будто в тисках. Просто зажимает пальцами.

Для старика у него слишком сильный захват. Ещё немного — и барон вывернет мне челюсть. Приходится стиснуть зубы, чтобы не заорать.

Слезы стекают по моим щекам.

— Чертов псих, — очень стараюсь не заскулить, не взмолиться о пощаде, ограничиваюсь ядовитым шипением: — Пусти.

— Я рад, что с формальностями покончено, и мы наконец перешли на «ты», — широко ухмыляется.

— Сдохни, — выдаю сдавленно.

— Я пытался, — хмыкает. — Не выходит.

— Чтоб ты…

Он отпускает меня. Резко. Неожиданно.

Отходит в сторону, но держит под прицелом.

Шумно втягиваю воздух, закрываю рот ладонями, сдерживаю дикий вопль глубоко внутри. Отчаянно стараюсь не показать свою боль. Держусь изо всех сил.

— Выпороть бы тебя, — говорит Валленберг, говорит так, будто подразумевает совсем не порку кнутом, а после милостиво добавляет: — Но я оставлю это для Алекса.

— Вам пора, — сообщаю вкрадчиво. — Проваливайте.

— Повтори.

— Убирайтесь, — превозмогаю жгучую боль и усмехаюсь.

Я пешка.

Но он не мой король.

— И кто это говорит? — холодно интересуется барон.

— Я, — отвечаю коротко.

— Я должен послушать какую-то девку? — насмехается. — Шлюху?

— Его девку, — продолжаю улыбаться, хотя щеку сводит судорога. — Его шлюху.

— Неплохо, — кивает. — Уже лучше.

Достаёт бутылку виски из бара. Берёт нож.

Наблюдаю за ним как заворожённая.

Нож для колки льда. И всё же. Я очень удивляюсь, когда он вонзает его в лёд, а не в моё призывно обнажённое горло.

Вынуждена признать, ему идёт. Отблески стали. Осколки. Льда. Пополам с осколками моего самообладания.

Он не лгал и не преувеличивал свой талант. Он и правда умеет обращаться с ножом. Это видно по каждому его движению.

— Твоё здоровье.

Валленберг протягивает мне стакан со льдом, а себе наливает виски. Ничем не разбавляет, просто пьёт.

— Вы не… — осекаюсь.

— Приложи лёд к лицу, чтобы не осталось синяков.

— После всего, что я, — запинаюсь. — Вы так спокойно…. вы что…

— А что я? — насмешливо выгибает бровь.

И правда.

Что такого.

Обычный разговор.

— Не убьёте меня? — спрашиваю тихо.

— Это надо заслужить, — отвечает иронично.

Все так общаются.

Ничего необычного.

Ничего примечательного.

— Сколько же на тебя давить, чтобы получить отпор, — вдруг заявляет он, подходит вплотную. — Ты должна быть смелее.

— Я вас не понимаю, — качаю головой. — Совсем не понимаю.

— Ты рабыня, — произносит ровно. — Алексу нужна равная.

Вот и опять.

Новый удар под дых.

Ставлю стакан со льдом на кровать.

— Я не…

— Я хочу достойную пару для своего внука.

— И даете понять, что таковой меня не считаете, — бросаю с горечью. — Я из Украины. Мой бизнес всегда вертелся вокруг развода престарелых иностранцев на деньги. У меня весьма сомнительная биография.

Валленберг прикладывает лезвие ножа к моим губам.

Призывает заткнуться.

Приказывает.

— Не важно, что считаю я, — говорит барон.

Сталь опускается к горлу.

Скользит легко.

Едва касается кожи.

А мне совсем не холодно.

Под льдом растекается жидкий огонь.

— Важно, возьмешь ли ты эту роль?

***

Если смотреть на солнце достаточно долго, то оно уступит мрачному тону моих мыслей и поспешит скрыться за грозовыми тучами. Без вариантов. Или нет? Разве мир не вращается вокруг моих желаний? Не верю, так не бывает.

Я смотрю на солнце. Уже достаточно долго. Более чем достаточно. Только ничего не происходит. Хотя и туч нет. Даже на горизонте — ни облака. Некуда прятаться.

Сегодня удивительно ясная погода. Просторная комната переполнена светом. Все шторы раздвинуты. Огромный стол сервирован на двух персон. Прямо передо мной Вальтер Валленберг нарезает яблоко. А мог бы нарезать врагов.

Говорю же, удивительно ясно кругом.

Идеальное утро.

— Это правда, что «Майн Кампф» ваша любимая книга? — завожу непринужденную светскую беседу.

— Я могу процитировать ее с любого места, — говорит барон.

— Никогда бы не подумала, — протягиваю с нарочитым удивлением.

— Почему же? — усмехается. — У меня отличная память.

— Понятно, — киваю. — Наверное, при каждом прочтении открываете новые интересные моменты.

— Я прочел это один раз.

— И сразу выучили наизусть? — невольно хлопаю ресницами.

— Моя память — проклятье и благословение, — пожимает плечами.

— Вы настолько легко все запоминаете?

— Забывать гораздо труднее.

Но не труднее, чем анализировать подобные ответы. Рядом с ним я чувствую себя полной идиоткой. Хотя нет… я и есть самая настоящая идиотка, если надеюсь вывести матерого гада на чистую воду.

— Зеленое яблоко, — поглядываю на его тарелку. — Вы серьезно?

— Я завтракаю так почти сто лет подряд, — невозмутимо заявляет Валленберг.

Седина. Морщины. Годы никого не щадят. Только черт раздери, этот ублюдок не выглядит на свой возраст. Как будто обманул время. Или украл чужое. Замедлил бой биологических часов.

— Ваш секрет реально работает, — говорю я.

— Здоровый образ жизни, — говорит он.

Решаю пропустить ремарку о том, как вчера вечером была практически опустошена бутылка виски. Причем единолично.

В конце концов, существуют вопросы куда любопытнее.

— А вы встречали Гитлера? — смотрю на него в упор.

— Как тебя сейчас, — произносит ровно. — И даже ближе.

Внутри саднит от этого сравнения.

Морщусь.

— Я жал ему руку, — продолжает дальше. — Великий день.

— Для кого?

— Для фюрера, разумеется, — хмыкает. — Он сказал, такие воины как я огромная редкость. И Дьявол не даст мне соврать: он был прав.

Его глаза горят столь ярко, что моим глазам становится больно. Отвожу взгляд, перевожу внимание на овсяную кашу, ковыряю вязкую субстанцию ложкой. В горле встает ком, который очень сложно проглотить.

— А вам не хотелось его убить? — спрашиваю, взирая в пустоту.

— Зачем? — в хриплом голосе сквозит удивление. — Чтобы занять его место?

— Что?

Вскидываюсь.

Чуть не подпрыгиваю на стуле.

О чем он вообще?

— Я бы мог его убить, — ровно замечает Валленберг. — Но был бы я тогда здесь?

— Были бы живы люди, — бросаю я. — Миллионы людей.

— Полагаешь?

— А разве нет?! — восклицаю горячечно. — Если бы кто-то остановил этого маньяка тогда, то ничего бы не…

— Ничего бы не изменилось, — завершает мою фразу на свой лад.

— Вы издеваетесь, — фыркаю.

— Люди должны погибать.

— Почему?

— Люди всегда погибают.

— Бред, — мотаю головой.

— Мир держится на крови, — произносит холодно.

— То есть вы одобряете такие методы?

— Война идет вне зависимости от моего одобрения, — улыбается. — Видишь ли, у меня всегда был единственный бог и вождь — собственный интерес. Гитлер мечтал построить идеальный мир. Не только для себя. Для других. Где он теперь? В могиле.

— Так у него были благие намерения?

— Люди, уверенные будто знают, как выглядит благо, плохо кончают.

— Хватит, — выдыхаю с раздражением. — Говорите прямо. А впрочем… впрочем, уже понятно, бывших нацистов не бывает.

Валленберг откладывает нож.

— Некоторые вещи должны произойти, — его улыбка становится шире. — Гитлер был одержимым психом. Но не каждый псих поведет за собой толпу. Это заслуживает уважения.

— Уважения?

В таком контексте это слово может ободрать губы.

— Не многие достигнут его высот, — невозмутимо заключает он.

— И это не так чтобы плохо, — криво усмехаюсь.

— Я восхищался им.

— Как только вас не вздернули после Нюрнберга.

— А еще больше я восхищался людской глупостью. Проливать свою кровь за чужую идею, жертвовать собственной жизнью во имя отечества. На таких простаках и зарабатывают деньги.

Я содрогаюсь.

Шумно сглатываю.

Отчего в этих репликах мне мерещатся жуткие параллели?

— Значит, вы не верили…

— Я верил в себя.

Барон не идейный нацист.

Но почему от этого становится только страшнее?

Валленберг отправляет кусок яблока в рот и смыкает челюсти так, будто жует свежую плоть. С наслаждением. У того безумца, который посмеет потревожить его за завтраком. Он сожрет печень. К вечеру того же дня.

— Я плохая партия, — роняю тихо. — Для вашего внука.

— Я сам буду решать.

Как удар грома. От макушки до пят проходит электрический разряд. Нервная дрожь сотрясает враз взмокшее тело.

Этот голос. Боже мой. Эти слова.

Я оборачиваюсь так резко, что кружится голова.

Бой крови заглушает все разумные мысли.

Больше нет ничего.

Никого.

Никогда.

Только до боли знакомая фигура на границе света и тени.

Я забываю дышать.

Я смотрю.

И не могу насмотреться.

Вскакиваю. Резко. Срываюсь с места. Дерзко. Бросаюсь вперед. На зов сердца. Не отдаю никакого отчета в собственных действиях.

— Ты, — выдаю судорожно. — Господи. Это и правда ты.

Обвиваю широкую спину руками, прижимаюсь всем телом. Впиваюсь пальцами в строгий костюм, льну плотнее, словно пытаюсь впаять себя. Плоть в плоть. Жадно вдыхаю родной аромат. Поднимаю взгляд и тону в горящем омуте черных глаз.

— Алекс, — шепчу одними губами.

Звучит как молитва.

Как признание.

Я улыбаюсь. Блаженно. Совершенно по-идиотски. Бесконтрольно. А по щекам стекают слезы. Я будто смотрю на солнце. На свое единственное в мире солнце.

Я безумно боюсь смежить веки.

Вдруг он исчезнет? Вдруг не вернется?

— А вы отлично проводите время, — усмехается фон Вейганд.

Отстраняет меня.

Жестко.

Разрывает объятья.

Вроде бы ничего особенного не происходит, но ощущение такое, точно душу вырывают по-живому, выдирают ледяными крючьями.

Я застываю.

Я не в силах шелохнуться.

Это надо уметь.

Убивать одним жестом.

Никаких громких фраз. Никаких лишних действий. Но и так суть ясна. Не забыл, не простил. Даже не надейся.

Ощущение будто меня поднимают до небес. А потом вбивают в землю. Одним ударом. До самого основания. Четко.

— Твоя Лора очаровательна, — говорит Валленберг. — Настоящее сокровище.

Неужели он и правда это сказал?

Твоя Лора.

Твоя?..

— Жаль, что ей придется покинуть нас, — холодно произносит фон Вейганд.

Нервно сглатываю.

Интересное слово он подобрал — «покинуть».

Покинуть — в каком смысле?

Я жажду продолжения.

Очень.

Вдыхаю и выдыхаю. Замираю с открытым ртом. Так и не решаюсь что-либо произнести, уточнить, расспросить. Лучше промолчать. Переждать.

Иногда стоит проявить благоразумие. Хотя бы сделать вид. Притвориться. Войти в роль умной женщины. Вообразить, будто где-то глубоко в моей черепной коробке таки есть мозг.

Я и без того хожу по оху*нно тонкому льду.

Отлично, Подольская.

Взрослеешь.

Перед последним глотком воздуха наступает особое просветление. Не иначе.

Фон Вейганд переходит на немецкий.

Как бы намекает — проваливай.

Проходит мимо. Как мимо стены. Мимо бесполезной мебели. Даже не смотрит в мою сторону. Держит дистанцию.

Отступаю назад.

Ощущаю себя не самой значимой деталью интерьера.

Барон Валленберг усмехается.

И смотрит прямо на меня.

Как бы напоминает — учи язык.

Тоже говорит по-немецки.

Всего пара фраз. Пара реплик. А чувство такое, будто они избивают друг друга, не ведая жалости. Или все дело в звучании языка? Не слишком мелодично. Резко и отрывисто. Точно голодные хищники рвут сырую плоть на части.

Господи.

Боже мой.

Нет.

Господь тут не причем.

Дьявол.

Как же они похожи.

Сейчас.

Как никогда прежде.

Я застываю. Завороженная этим зрелищем. Я сражена. Поражена коварной болезнью. Я просто проклята.

Бежать. Бежать из чертового дома.

От них. От него.

К нему.

Навечно.

На… встречу.

Я мну свое платье, комкаю юбку дрожащими пальцами. Я бы измяла свою самооценку, но от нее и так ничего не осталось.

Я теряю голос.

И себя.

Окончательно.

Бесповоротно.

Я пропустила ту станцию, на которой могла выйти.

Если могла.

Я не могла.

Я бы никогда не ушла.

Я бы даже не уползла.

Наверное, очень опасно впускать в себя другого человека. Вот так. В плоть и в кровь. До костей. По жилам и по венам.

А Дьявола уж точно впускать не стоит.

Да только он не спрашивает.

Приходит и берет. Жестко и жестоко. До синяков. До судорог. Погружает в свой неистовый огонь.

Я одержима.

Им.

Яростным.

Кипучим.

Моим.

— Алекс.

Даже не бормочу.

Не шепчу.

Молчу.

Но не в мыслях.

Не в безумных фантазиях.

Фон Вейганд оборачивается.

Надеюсь, я хоть немного умею смотреть. Ему под стать. Оставлять колюще-режущие ранения по всему телу без применения ножа.

Он чуть выгибает бровь.

Явно удивлен.

Несколько шагов.

Я перестаю дышать.

Я припечатана огромной мрачной тенью.

Надо же.

Ничего не меняется.

Лучшая могила — под твоим телом.

Он склоняется надо мной. От тяжелого дыхания бросает в дрожь. Он не трогает меня, но его близость действует как самый чистый спирт на земле.

— Этой ночью, — говорит тихо, но четко, так, чтобы могла слышать только я. — Будь в моей комнате.

— Что? — спрашиваю на автомате, не верю собственным ушам. — Что ты сказал?

— Будь голой, — чеканит холодно.

И отворачивается.

Уходит.

Отступает.

Гребаный палач.

Фразы по-немецки фоном. Фоном бой моей крови. Декорации вокруг подсвечены красным.

Я горю. И леденею.

Кислород покидает легкие.

Он покидает меня.

Только ненадолго.

Зверь голоден.

Глава 21.4

Я думаю о том, как легко Вальтер Валленберг признался, что нанял Стаса для моего совращения. Не отрицал, не отпирался. Как будто даже гордился своей идеей. Желал сообщить обо всем лично, понаблюдать за реакцией. Говорил невозмутимым тоном, словно о самых заурядных вещах. Словно так принято. Нанимать кучу мужиков, устраивать проверку на верность, обещать миллион за развод на секс.

Я чувствую себя подопытной зверушкой.

Я и есть зверушка.

В лаборатории нациста.

Закусываю губу. Сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. До крови. И то, и другое. У меня все происходит примерно одинаково.

Я думаю о том, что сделает со мной фон Вейганд. За очередной нарушенный приказ. За очередную наглость. За откровенный вызов. Тысячи жизней мало, чтобы расплатиться.

Я пытаюсь.

Правда.

Я пытаюсь подчиниться.

Только не выходит. Спина не гнется. А может гнуться больше некуда. Или просто слишком болят колени. Хребет переломлен.

Я не могу шевельнуться.

Физически.

У меня отнимаются ноги.

Не хватает воли.

Сколько веревочке не виться.

Она обовьётся вокруг твоей шеи.

Однажды.

Я осторожно ощупываю горло, едва дотрагиваюсь кончиками пальцев, будто опасаюсь обнаружить открытую рану. Но я сталкиваюсь только с прохладной гладкой кожей.

Что чувствует человек за секунду до смерти?

Я плотнее затягиваю пояс на халате.

Еще не поздно все исправить. Наверное. Еще не поздно попробовать. Снова. Опять. На часах даже не полночь.

Я почти голая. Во всяком случае, под халатом ничего нет. Я почти на пороге его комнаты. Пока в своей. Но сколько здесь пройти? Пара шагов — и готово.

Четкого времени никто не сообщил. Вот и действуй. Вперед.

Я усмехаюсь. Нервно. Горько. На моих губах. Внутри. Вообще везде. Я содрогаюсь от промозглой сырости.

Бывает, ты не можешь сделать много.

Не можешь сделать ничего.

Ничего абсолютно.

Твоя свобода ограничена ледяным склепом.

Ограничена прутьями клетки.

Но хозяин у тебя один.

Ты сам.

Вот и решай.

Я поднимаюсь, подхожу к двери, медлю несколько невыносимо долгих мгновений, а после берусь за ручку. Единственный поворот спасет положение. Или усугубит?

Во рту ощущается медный привкус.

Дурной знак.

Так.

Если фон Вейганд хочет меня, пусть придет и возьмет. Я не игрушка, которая станет согревать ему постель по первому требованию. Сегодня — я не игрушка.

Пальцы дрожат. Лихорадочно вибрируют, стискивая дверную ручку.

Меня прошибает холодный пот.

Что же ты творишь?

Глупая девочка.

Глупая…

Где твоя смелость?

Где гордость?

Разум отключен.

Я застываю на распутье. На перекрестке всех дорог. А моя рука открывает дверь.

Поворот.

Толчок вперед.

Мое сердце не бьется.

Я смотрю и не верю.

Обман. Иллюзия. Галлюцинация.

Прямо передо мной.

Тот, кто отнимает дыхание.

Реальный. Живой. Настоящий.

Фон Вейганд.

Он возникает будто из ниоткуда. Из зияющей пустоты. Даже темноту вокруг раздирает на части. Мрачный и грозный, чуть сгорбленный. Будто дикий зверь готовится к атаке.

Я отшатываюсь.

Невольно.

Я делаю то, чего делать нельзя.

Убегаю.

Я бросаюсь назад, причем сама с трудом понимаю, зачем и куда. Я загоняю себя в ловушку, отрезаю путь к отступлению. Я просто повинуюсь порыву.

Никогда не дразните хищника.

Фон Вейганд настигает меня в момент. Обхватывает за плечи, бросает на кровать, наваливается сверху всем своим весом. Действует быстро и жестко.

Я вырываюсь, стараюсь освободиться, выскользнуть из-под него. Я не собираюсь сдаваться. Дергаюсь, извиваюсь.

Он слегка отстраняется.

Но я не успеваю перевести дыхание. Меня оглушает треск ткани. Плотный материал халата расползается на части точно марля.

Холод обдает мою взмокшую спину.

Вздрагиваю.

Мускулистое тело прижимается сзади, вдавливает в кровать, обдает жаром.

Я чувствую как сильно он возбужден.

Я чувствую его огромный член.

Я задыхаюсь.

Внутри становится больно.

Просто от ощущения.

От предвкушения.

Как будто он уже меня насилует. Раздвигает ягодицы и вгоняет свой гигантский вздыбленный орган до упора. Таранит снова и снова, раздирая внутренности.

Нет.

Боже, не надо.

— Нет, нет, — шепчу я. — Не так.

Крупные ладони опускаются на бедра, сжимают, заставляя принять необходимое ему положение, а раскаленная плоть упирается туда, где до сих пор мучительно саднит.

Фон Вейганд хочет именно мою задницу.

Никаких сомнений не возникает.

— Прошу, — всхлипываю. — Не туда.

Я дергаюсь. Борюсь с новой силой. Пытаюсь вывернуться, лягнуть ногой. Хоть как-то защититься, перевернуться, отползти в сторону.

Только все напрасно.

Он толкается вперед. Грубо и резко. Вбивает меня в постель. Не проникает, не овладевает. Просто наглядно показывает, кто здесь хозяин.

Я отчаянно сопротивляюсь.

Я еще на что-то надеюсь.

Я идиотка.

— Пожалуйста, — бормочу сдавленно. — Нет, не нужно.

Рычание.

Утробное.

Угрожающее.

Его зубы смыкаются на моей шее. Вроде бы играючи. Но от этого движения леденеет кожа. Так самец кусает самку перед покрыванием. За холку.

Я замираю, не смея шевельнуться.

Я вдруг четко понимаю: одно неверное движение — и он меня загрызет. Разорвет. Сожрет. В буквальном смысле. Без метафор.

Этот мужчина…

Нет.

Этот зверь жаждет моей крови.

Застываю. Замолкаю.

Я даже не рискую молить о пощаде.

Я обмякаю в его железной хватке.

Подрагиваю.

Беззвучно рыдаю.

Слезы градом бегут по щекам. Тело колотит озноб. Жилы стынут.

Я застываю в ожидании чудовищной боли.

Горячие пальцы проникают в мое лоно. Накрывают трепещущую плоть, раздвигают складки, продвигаются внутрь. Никакой нежности. Это не ласка. Это изучение добычи. Жестко. Властно. По-хозяйски.

Я дергаюсь.

И он кусает меня. Зубы врезаются в горло, входят в кожу до крови. Легко и просто, без чувств.

Я глотаю рвущийся на волю вопль. Затихаю. Моментально. Не осмеливаюсь бунтовать. Я сдаюсь.

Язык скользит по свежей ране, собирает алые капли.

Больше нет иллюзий.

Больше нет ничего.

Это не попытка загладить вину.

Ему просто вкусно.

Он с шумом втягивает воздух. Отступает. Но только чтобы взять меня гораздо более извращенным способом.

Его палец проникает в меня. Проскальзывает между ягодицами. Входит вглубь, не встречая сопротивления.

Я замираю. Обмираю. От шока.

Разряд электрического тока пробегает вдоль позвоночника.

Еще и еще.

Еще один палец.

Еще одно движение.

Толчок за толчком.

Я кричу. Дико и надрывно. Не жалею собственный голос, забываю бояться, рушу магию звукоизоляции.

Я вырываюсь. Извиваюсь. Я впадаю в неистовство. В отчаяние. Я отдаюсь голым рефлексам.

Я под могильной плитой. Лихорадочно молочу кулаками по камню, стесываю костяшки. Я не приближаюсь к спасению. Я в закрытом гробу. И выбираться отсюда некуда.

Ночной кошмар оживает наяву.

— Сука, — хриплый голос врезается в горло как колючая проволока. — Так и просишься на член.

— Нет, — судорожно выдыхаю. — Не надо.

Бряцает пряжка ремня.

Сглатываю. Отлично понимаю, что мне обещает этот звенящий звук. Начинаю вырываться с новой силой, обретаю второе дыхание. Пытаюсь перевернуться, извернуться, хоть слегка изменить невыгодное положение. Пробую освободиться.

Шорох ткани.

Огромный член прижимается к лону. По телу разливается кипяток. Стальная твердость вынуждает содрогнуться и затрепетать.

Я цепенею.

Опять.

Битва проиграна.

Но не война.

Не война.

Я хочу убедить саму себя.

Надежда есть.

Даже здесь.

За вратами ада.

— Привыкай, — холодно бросает фон Вейганд.

Продолжает брать меня.

Грубо. Жестко.

Пальцами.

Больше боли.

Больше.

С каждым движением.

Его член становится все тверже.

— Я растяну твою тугую задницу, — жарко шепчет на ухо фон Вейганд. — Растрахаю. Я буду брать тебя только так.

— Пожалуйста, — бормочу одними губами. — Нет.

— А ты мне поможешь, — продолжает с насмешкой. — Будешь разрабатывать свое самое ценное отверстие.

— Что…

— Это достаточно просто.

— Я…

— Разминаешь пальцами, — намеренно усиливает давление и ритм, заставляя заскулить. — А потом вводишь пробку.

— П-пробку? — сдавленно всхлипываю.

— Анальную пробку, — уточняет издевательски.

Медленно и методично имеет меня.

В задницу.

В голову.

— Ты не… ты н-не серьезно? — спрашиваю сбивчиво.

— Тебе понравится, — произносит елейным тоном. — Тут главное распробовать.

— Нет, — бормочу лихорадочно. — Я не стану этого делать.

— Ты сделаешь все, — обещает холодно. — Будешь ползать на коленях и умолять, чтобы я вогнал в твой зад поглубже.

— Нет, нет, — повторяю как заведенная. — Никогда.

Фон Вейганд проводит языком по следам, которые оставили его зубы, слизывает вновь проступившую кровь.

— Валяй, — его выдох в мою макушку будто выстрел в упор. — Только помни. За любую твою ошибку расплатится кто-нибудь другой.

— Кто? — роняю, с трудом разлепив губы.

— Кто угодно.

— Я не…

— Кто тебе особенно дорог?

Тишина.

Тошнота подкатывает к горлу.

Хлюпающие звуки. Гадкие. Мерзкие. Отвратные. Пробуждающие гадливость, прошибающие до липкого, холодного пота.

Во что превратились наши отношения?

Мне жутко.

— Ты все сводишь к сексу, — говорю я. — Не знаю, что хуже: заталкивать анальную пробку в задницу или угрожать расправой моим близким людям. Это низко. Грязно. И это… это не твой уровень.

— Точно, — соглашается он.

И прижимается плотнее, трется о лоно возбужденным членом, не прекращает брать мое тело пальцами. Толкается вперед, принуждает содрогнуться раз за разом, пробуждает тягучие спазмы.

— Это твой уровень, — холодно произносит фон Вейганд. — Моя подстилка. Бл*дь в ожидании х*я.

Нет. Не могу поверить, что он и правда такое говорит. Не могу.

Дергаюсь как ошпаренная.

Я не спасаю положение.

Я усугубляю.

Не вырываюсь, не освобождаюсь даже на миллиметр. Закапываю себя глубже. Прильнув плотнее к горячему твердому члену. Я будто сама насаживаюсь на нож. Нанизываю лоно на раскаленную сталь.

— Нет, — всхлипываю.

— Да, — бросает ядовито.

Он не проникает в меня. Не пользуется тем, что так безрассудно и щедро предложено. Не наваливается сверху, не вгоняет член до упора.

Он отстраняется. Но пальцы не убирает.

— Я не… — пытаюсь заговорить.

— Ты течешь.

Этот вердикт будто обдает льдом.

Замираю. Замолкаю. Застываю.

Нужно дыхание на ответ.

Но дыхания не хватает.

Дыхания нет.

— Голодная п*зда, — насмешливо заключает фон Вейганд. — Ты жаждешь жесткого траха.

— Нет! — восклицаю запальчиво, рефлекторно дергаюсь, умоляю: — Прекрати, пожалуйста. Прошу тебя. Хватит уже. Остановись.

Он толкается вперед. Грубо. Мощно. Вдавливает в постель. Вминает. Дает ощутить свой жаркий напор сполна. Везде и сразу.

— Ты такая мокрая, — его горячий шепот ласкает яремную вену. — Я решил, ты обмочилась от страха. Но нет, ты просто очень скучала.

Его пальцы таранят без жалости.

Резко. Жестко.

Вынуждают стонать и кричать.

Вынуждают наплевать на гордость.

Я уже не знаю чего здесь больше.

Ужаса. Боли. Желания.

Низ живота обжигает судорога.

— Давай, скажи, что ты меня не хочешь, — с издевкой заявляет фон Вейганд.

Голодная дрожь.

Капли пота по голой спине.

Так близко.

И так далеко.

Пульс в пульс.

Тело в тело.

Плавится мозг.

— Хочу, — шепчу надтреснутым голосом, утыкаюсь лбом в смятые простыни. — Хочу, чтобы ты перерезал мне горло.

Всего один миг.

Еще.

И еще один.

Пауза кажется бесконечной.

А потом я кричу.

Бешено.

Дико.

Он насилует меня. Пальцами. Резче. Жестче. Почти раздирает на части. Там. Сзади. Ловит свой извращенный кайф. Упивается моментом.

Возбужденный член плотно прижат к лону.

Мы кажемся одним целым.

Только со стороны.

— Прирежь, — кусаю и без того искусанные губы. — Прирежь меня.

— Закрой рот, — рычит, опаляя тяжелым дыханием. — Тварь.

— Убей, — выдаю истерично. — Ну же, чего ты ждешь?

Боже мой.

Как горячо.

Дрожь. Стекает по позвоночнику. И по ребрам. По запястьям. По кончикам нервно скрюченных пальцев.

Ток пробегает по бедрам.

Спазм за спазмом.

Я выгибаюсь.

Глаза расширяются настолько, что становится физически больно. Мышцы сокращаются помимо воли. Низ живота наполнен жидким пламенем.

Я кричу.

Не размыкая губ.

Не выпуская из груди ни звука.

Беззвучно.

Я кричу.

Глубоко внутри.

Но от этого крик не становится тише.

Фон Вейганд принуждает меня кончить, а после отстраняется, переворачивает на спину и нависает сверху, берет за горло, притягивает ближе.

Его гигантский член оказывается прямо перед моим лицом.

Я едва способна соображать.

Я точно в трансе.

Я под наркозом.

До сих пор не верю, что он довел меня до оргазма. Вот так. Грубо трахая пальцами в задницу, вжимаясь членом между ног.

Я невольно подаюсь вперед.

Приоткрываю рот.

Это рефлекс.

Надеюсь.

А может…

Черт, может он прав?

Я просто бл*дь.

Его бл*дь.

Бл*дь в ожидании огромного твердого х*я.

Я облизываю губы.

Сглатываю медный привкус.

Улыбаюсь.

Как-то смазано, нервно.

Фон Вейганд кончает мне на лицо. Размазывает сперму членом. По щекам, по лбу, по подбородку.

Я не сопротивляюсь.

Он тянет меня за волосы, заставляя запрокинуть голову назад. Проводит большим пальцем по разомкнутым губам. Пристально разглядывает.

— Чем ты проняла моего деда? — спрашивает вкрадчиво.

— В смысле?

— Только о тебе и говорит.

Отпускает. Выпускает из стального захвата. Но не из-под тяжелого, пронизывающего насквозь взгляда.

— Издеваешься, — роняю сдавленно.

— Он сказал, ты хорошая девочка, — продолжает холодно. — Слишком хорошая. Поэтому я должен держаться подальше.

— Шутишь, — хмыкаю. — Он меня не выносит.

— Он очарован тобой, хоть и старается это скрыть, — чеканит отрывисто. — Его одобрение трудно заслужить.

— Бред, — из горла вырывается истерический смешок.

— Чем ты их берешь? — раздается вкрадчивый вопрос.

— Их? — тупо переспрашиваю.

Ответ напрочь лишает опоры.

— Гай Мортон хотел тебя выкупить.

— Что? — сглатываю, глухо уточняю: — И сколько же денег предложил?

— Парень не так глуп, чтобы предлагать мне деньги.

— Но как иначе?

Мой вопрос повисает в раскаленном до предела воздухе.

— Может быть, я отдам тебя, — от издевательского тона леденеет душа. — Оттраханную. В сперме. Вот прямо сейчас.

— Нет, ты не…

— Не факт, что я отдам тебя живой.

Делаю глубокий вдох.

И почти захлебываюсь. Вязким. Теплым. Четко ощущаю ржавый привкус во рту. И внутри. Вообще. Всюду. Везде.

Где же ты?

Где мой кислород?..

Срок годности истек.

— Кровь, — говорит фон Вейганд.

И я не сразу понимаю о чем он, просто не успеваю понять, потому что все происходит слишком быстро.

Его руки на моих плечах. Резкий рывок. Перед глазами темнеет. Реальность плывет. Всего пара мгновений — мы уже находимся в ванной комнате.

Мраморный кафель как лед под моими босыми ступнями. Жар мускулистого тела пробуждает голодную дрожь. Пугающий контраст ощущений сбивает с толку.

Я рада, что могу опереться о раковину ладонями.

Алые капли растекаются по девственно-белой поверхности. Жуткие кляксы на идеальной керамике. Как это неправильно. Дико. Грязно. Чудовищно. Совсем как наши нездоровые отношения.

Я открываю воду.

Нет никакого повода для беспокойства. Просто кровотечение из носа. Очередной скачок давления. Ничего удивительного. Реакция на стресс.

Я наклоняюсь, чтобы умыться, но фон Вейганд не позволяет. Накрывает мое лицо своей огромной ладонью. Будто хочет стереть. Навсегда. Насовсем.

— Ты права, обойдемся без анальных пробок, — ровно произносит он. — Я буду разрывать тебя каждый раз. Мой член твердеет, когда ты истекаешь кровью.

Это не ложь.

Не ложь.

А жаль.

Господи.

Боже мой.

Прошу, остановись.

Я чувствую, как его огромный орган прижимается чуть ниже поясницы. Горячо и мощно. В полной боевой готовности. Крепнет, наливается возбуждением. Вжимается между ягодицами.

— Позвать твоего Гая? — криво усмехается фон Вейганд. — Пускай любуется.

— Н-нет…

— Твой Стас смотрел. Точнее слушал, как ты хрипишь и задыхаешься, как я загружаю в твою глотку по самые яйца.

— Я не… н-не виновата, — бормочу сбивчиво, лихорадочно дрожу. — Все они — никто. Все они не мои.

— А знаешь кто ты? — толкает вперед, вынуждает наклониться, плотнее прижимает ладонь к моему лицу. — Дырка для спермы.

Задыхаюсь. Закашливаюсь. Судорожно хватаю ртом воздух. Кровь толчками выходит из носа. Льется и льется.

— Сегодня твой счастливый день, — он смеется. — Наслаждайся, пока можешь.

Отстраняется, но не отпускает. Позволяет приподняться, крепче взяться за раковину, взглянуть в зеркало и ужаснуться.

Вскрикиваю, нервно облизываю губы.

Мое лицо залито кровью.

Только пугает другое.

Бездна в глазах фон Вейганда.

Я смотрю и не верю.

Не хочу верить.

Не могу…

— Ты приворожила моего деда, — криво улыбается. — Он стольких мошенников нанял, а ты отказалась раздвинуть ноги. Прошла его проверку. Вот и весь секрет. Или нет? Потеряла страх. Открыто ему хамишь. Старик давно от такого отвык.

Крупная ладонь опускается на мою грудь. Чуть ниже ключиц. Ровно посередине. Жжет кожу точно каленым железом. Клеймит.

— Везучая дрянь, — шепчет на ухо, шумно вдыхает аромат моих волос. — Но это продлится недолго.

Я отчаянно стараюсь сглотнуть.

Кровь.

Ничего не выходит.

Я до сих пор могу различить следы спермы на своем лице.

Это не смыть.

— Он приглашает тебя на свой день рождения, — продолжает тихо. — Отказаться нельзя, поедем вместе.

Я удивлена.

Правда.

Почему от его тяжелого взгляда зеркало не раскалывается на части?

Почему я не раскалываюсь?

Хотя нет.

Я уже.

Вдребезги.

— Ты будешь улыбаться, — говорит фон Вейганд. — Будешь смеяться. Будешь самой веселой там, ясно?

Вот что за цепь его держит. Вот единственная причина, по которой он не оторвался на мне по полной программе. Пока что.

— Алекс, пожалуйста.

Я оборачиваюсь.

Резко. Порывисто.

Я должна видеть его.

Глаза в глаза.

Не отражение.

— Прости, — хватаю своего палача за руки. — Прости меня.

Наши окровавленные пальцы переплетены.

Как тогда.

— Я думала, я тебя потеряла. Когда ты пропал, я выдумала сотню безумных планов, и всю эту сотню я воплотила в жизнь. Крала мобильные у охраны, звонила по всем номерам, что смогла найти. Я обрывала телефоны твоей компании каждый день. Лгала, играла разные роли, пыталась выяснить, где же ты и почему мне никто ничего не говорит. Я сходила с ума от бессилия, развивала кипучую деятельность. Только все без толку. Все напрасно. А потом появился твой дед. Так спокойно обронил про Мортона, будто никакой опасности в помине нет.

Сжимаю его ладони.

Крепче.

Хочу отогреть.

— Я слушала все эти фразы. Про лорда, про остров. Я слушала и… и я погибала, потому что я думала, ты погиб.

Фон Вейганд разрывает контакт.

Вырывает свою руку из моей.

Будто с мясом отдирает.

— Запомни: я не умею умирать, — мрачно произносит он, с издевательской усмешкой прибавляет: — К сожалению для тебя.

— Пожалуйста, не говори так, — заявляю поспешно, снова тянусь к нему, как безумный мотылек лечу прямо в открытый огонь. — Еще можно все исправить. Выяснить. Нужно время и потом…

— Ты моя сука, — обрывает грубо, проводит пальцами по окровавленному лицу. — Для тебя существует только одна задача — принимать член.

Он чертит что-то на моей судорожно вздымающейся груди. Выводит неведомый рисунок быстрыми, резкими движениями. Использует мою собственную кровь как краску.

— Смотри, — бросает хрипло.

Поворачивает меня к зеркалу.

Я вздрагиваю.

— Это печать твоего хозяина, — отрывисто, сквозь рычание.

Содрогаюсь.

Раз за разом.

Багряный отпечаток ладони.

Это печать Дьявола.

А ниже зияет надпись.

Meine.

Моя.

По-немецки.

Огромными буквами.

— Я вырежу это ножом, — обещает холодно. — Чтобы ты точно усвоила.

Выдыхаю сдавленно.

Хочу позвать его.

По имени.

Хочу.

Но…

— Твой Алекс мертв, — проводит ладонями по бедрам, прижимается сзади, дает ощутить силу вздыбленного члена. — Теперь ты будешь иметь дело со мной.

Вдруг отстраняется, отходит назад.

Судорожно впиваюсь пальцами в раковину.

— Приведи себя в порядок, — произносит абсолютно спокойно. — Выбери несколько нарядов и про драгоценности не забудь. Выезжаем завтра утром.

— А…

— А когда вернемся, одежда тебе больше не понадобится.

— Но я…

— Ты будешь голой для меня.

Хлопает дверь.

Фон Вейганд уходит.

А я очень стараюсь не рухнуть на пол. Так и стою, чуть склонившись. Ожидаю, пока кровотечение прекратится полностью. Умываюсь. Медленно, методично. Тщательно очищаю лицо. Следы на груди не трогаю.

Посмотрим правде в глаза.

Я собираю спутанные волосы в пучок, отбрасываю назад.

Я перевожу дыхание.

Я смотрю на себя.

Если фон Вейганд чего-то захочет, никто его не остановит. Ничто. Никогда. Никакой гребаный день рождения. Не светит ни единого шанса на спасение.

Это просто повод.

Палач еще не вынес приговор.

Я кладу ладонь на отпечаток его ладони, словно пытаюсь ощутить утраченное тепло, поймать пульс, яростный бой крови.

Я чувствую его.

А он?

Вывел четко — meine.

Моя.

Не шлюха. Не вещь. Не подстилка. Не бл*дь. Не п*зда. Не дырка для спермы. Не сука, пригодная только для члена.

Нет, нет, нет.

Просто — моя.

Багряной краски хватило бы на любые слова. На самые изощренные, извращенные оскорбления. На самые мерзкие, грязные определения.

Но он оставил лишь это.

Meine.

Моя.

Как будто часть его еще здесь.

Как будто не было ничего.

В груди пылает надежда.

Мой Алекс жив.

Он не уйдет никогда.

Я улыбаюсь.

Я сумасшедшая.

Точно.

Чему тут радоваться?

Чему?!

Не убил. Не порвал задницу. Не переломал все кости. Просто выдрал душу и распял. Уничтожил. Унизил. Растоптал.

Мелочи жизни.

Я справлюсь.

Я выдержу.

Я….

Я не люблю тебя.

Не хочу.

Я тебя ненавижу.

Но ты внутри меня.

Ты так глубоко.

Ты насквозь.

Навсегда.

***

— Это самая дурацкая и бесполезная вещь, которую я когда-либо видел, — говорит Вальтер Валленберг.

— Это спиннер, — сообщаю невозмутимо, для солидности уточняю: — Фиджет-спиннер.

Барон смотрит на меня как на чокнутую. Ничего нового. Абсолютное большинство людей смотрит на меня примерно также.

— Развлекательная игрушка, — поясняю я. — Внутри подшипник. Она вращается. Просто попробуйте.

— Зачем?

— Эта штука отлично снимает стресс.

— Я предпочитаю расслабляться иначе, — хмыкает.

— Готова поспорить, ваши методы гораздо скучнее.

— Автомобили. Алкоголь. А если не помогает, всегда можно выбрать жертву и пытать в подземелье до смерти.

Валленберг широко улыбается. Пожалуй, именно так акула распахивает свою пасть, прежде чем вонзить зубы в добычу.

— Спиннер очень быстро крутится. Быстрее ваших авто. И опьяняет. Надо просто смотреть на него достаточно долго, — заявляю с видом авторитетного эксперта. — В конце концов, вы всегда сможете забить кого-то спиннером. Материал позволяет.

— Удивительно, — протягивает с издевкой.

— И он похож на свастику, — выпаливаю горячечно, запинаюсь, заливаюсь краской. — Похож чем-то неуловимым.

— Тогда это лучшее изобретение на земле, — замечает елейно.

— Серьезно? — оживляюсь.

— Нет, — отрезает барон.

— Вы не видели его в действии.

Крепко зажимаю предмет между большим и указательным пальцем. Запускаю процесс вращения.

— Завораживает, — заключаю совершенно искренне. — Во времена моей молодости спиннер считался самой желанной и популярной игрушкой.

Ну, не совсем во времена моей молодости.

Год назад, если честно.

Ладно, проехали.

Авторское допущение.

Нечего придираться.

— Вы только посмотрите! — восклицаю восхищенно. — Это же чистое волшебство. И вообще, у меня было не так много времени на выбор подарка.

Реально.

Минут пять.

Конечно, я могла пойти по пути наименьшего сопротивления. Стырить любую картинку или еще какой раритет из его же собственного особняка, после принести в дар без особого палева.

Разве Валленберг помнит что и когда покупал? Там целый музей. Воруй и вручай в свое удовольствие. Презентов хватит. Неисчерпаемый запас.

Но я решила вложиться. По-настоящему.

— Он светится в темноте, — открываю главный козырь. — Давайте проверим. Если продавец наврал, то у нас готов доброволец для вашей камеры пыток.

Вздрагиваю всем телом. Ведь крупные ладони опускаются на мои плечи, больно сжимают. Мне едва удается сдержать вопль.

— Хватит, — мрачно приказывает фон Вейганд.

Выпускаю спиннер из пальцев. Игрушка со скорбным бряцаньем падает на пол, отлетает в сторону.

— По крайней мере, это оригинально, — уперто держу маску невозмутимости. — Такого вам точно никто не дарил.

— Правда, — соглашается Валленберг. — Никто.

Он подходит и поднимает спиннер, внимательно изучает, рассматривает, потом прячет в карман пиджака.

— Алекс, — говорит барон. — Ты как будто напряжен.

Напряжен? Ха. Что?!

Фон Вейганд сейчас взорвется. Свернет мне шею. Или руки вырвет. Буквально. Без гребаных эпитетов.

— Выпей чего-нибудь, — продолжает ровно. — Сними стресс.

Спасибо. Отличное предложение.

Обязательно снимет. Скальп с моей головы. Когда мы останемся наедине.

— Я отложу это до главного торжества, — раздается ледяной ответ. — Не хочу перебивать аппетит.

Интересно, о каком торжестве речь? О том, которое сегодня в честь дня рождения. Или о том, что ждет меня лично, когда вернемся в особняк Валленбергов.

— Мы начнем в шесть, — сообщает барон. — Отдыхайте, набирайтесь сил.

Фон Вейганд ограничивается кивком. Ничего не говорит. Тянет меня за собой. Чуть не спотыкаюсь. С трудом успеваю передвигать ноги.

— Тут красиво, — говорю я.

Молчит.

— Тебе не нравится?

Тишина.

— Чудесное место, — явно нарываюсь. — Или ты не согласен?

Никакого ответа.

— У твоего деда хороший вкус, от вида вокруг перехватывает дыхание. Это очень крутая идея. Праздновать день рождения на…

Он резко останавливается, толкает меня, вдавливает в перила, вынуждая вскрикнуть и задрожать.

— Как думаешь, почему нас пригласили на яхту? — спрашивает елейно.

— Потому что…

— Потому что отсюда нельзя сбежать.

— Я…

— Я могу вышвырнуть тебя за борт.

— Это подпортит вечер.

— Разве?

— Ты вроде собирался отложить казнь, — нервно усмехаюсь. — Ты приказал мне веселиться. Развлекать. Этим и занимаюсь.

— Я начинаю сомневаться, — скалится. — Чем больше ты говоришь, тем сильнее тянет заткнуть твой рот членом.

— Ты обещал трахать меня только в задницу, — напоминаю вкрадчиво.

— Мой дед тебя недооценил, — произносит медленно. — Те ублюдки, которых он нанимал, понятия не имели как с тобой обращаться. Они соблазняли, пытались очаровать. А надо было просто завалить и отодрать.

— Нет, — судорожно выдыхаю.

— Тебе по кайфу насилие, — намеренно растягивает слова. — Чем с тобой жестче, тем сильнее течешь.

— Нет, — сглатываю. — Все не так.

— Значит, ты не мокрая сейчас? — смотрит прямо в мои глаза.

— Я не… не в этом дело, — запинаюсь, тихо роняю: — Просто это ты.

— Да, — ухмыляется. — Я не прошу разрешения.

Проводит руками по спине, поглаживает ниже поясницы, щипает, заставляя дернуться и взвизгнуть.

— Ты неправильно понял, — пробую исправиться.

— Точно, — заключает сладко. — На вид невинная девочка, а в реальности любой шлюхе фору дашь.

По ту сторону от нас бурлит вода, и я совсем не против нырнуть туда, смыть всю эту грязь, очиститься раз и навсегда. Однако легкого избавления не предвидится.

Фон Вейганд тащит меня за собой.

В самое пекло.

Точнее — в нашу комнату.

Хотя разве это не одно и то же, когда он такой?

Холодный. Жестокий. Чужой.

Я закрываю глаза. Плотно смежаю веки. Загадываю желание.

Я пробую представить, будто я не здесь. Будто я не я.

Я легенда.

По-настоящему — меня никогда не было.

Я просто порождение больного воображения.

Вырванная страница из несуществующей книги. Череда ненаписанных строк. Так и невыученный до конца урок.

Я открываю глаза. А мир вокруг не меняется.

Будь проклята надежда.

Глупая. Наивная. Дурацкая.

Чудес не бывает. Чудеса не случаются.

Не здесь. Не в этой реальности.

Я оглядываюсь по сторонам. Тут так красиво, что жутко. Роскошь ослепляет. Повсюду зеркала. Но в каждом из них отражается только моя тень.

Царство контраста.

Черное и белое.

Везде.

Не яхта.

Королевский дворец.

Серебро. Белый оникс. Стекло. Хром. Хрусталь. Светло-серый мрамор. Сверкающая лакированная поверхность. Сочетание красного дерева и глянцевых темных дубовых панелей.

Огромная лестница соединяет палубы.

Все выше и выше.

В небо.

Пространство расширяется. Поглощает. Сильно и властно. Подчиняет. Не оставляет выбора.

Я теряюсь здесь.

Я никто.

Надеюсь, не слишком заметно?

Фон Вейганд заталкивает меня в отведенные нам апартаменты, закрывает дверь, защелкивает замок. Снимает пиджак, бросает на ближайший стул. Проходит дальше, избавляется от галстука и рубашки. Сбрасывает обувь. Укладывается на кровать, вытягивается на спине во весь рост.

— Что за платье ты надела? — спрашивает он.

— Тебе не нравится?

— Похоронное.

Нервно веду плечами, невольно разглядываю себя, поправляю наряд, начинаю сомневаться в правильности собственного выбора, но вслух стараюсь прозвучать уверенно:

— Маленькое черное платье, — улыбаюсь. — Это классика.

— Это скука, — бросает небрежно.

Хлопает ладонью по кровати. Несколько раз. Выразительно.

Хочет, что я подошла? Приглашает прилечь рядом? Или по чистой случайности так вышло? Просто руку положил? Просто совпало?

Я застываю в нерешительности.

— Чего ты ждешь? — холодно интересуется фон Вейганд. — Будешь до вечера у двери стоять?

— Нет, — обиженно роняю в ответ, однако не делаю ни единого шага вперед.

— Я не стану тебя трахать, — медлит и с издевкой прибавляет: — Сейчас.

Хмыкаю.

Как будто меня это пугает.

Пугает, если честно. До дрожи. До морозных колючек под кожей. Прошибает аж до липкой испарины. Пронизывает льдистым мороком насквозь.

Я делаю шаг. Шаг за шагом. Не спешу. Однако я готова сделать для него сколько угодно шагов. Первых и последних. Хоть по лезвию ножа. Хоть по битому стеклу.

Приближаюсь к кровати вплотную, присаживаюсь на самый край, начинаю снимать туфли.

Поразительный контраст. Белое покрывало и мое чёрное платье. Может, и правда не лучший выбор наряда, но выглядит красиво. Никаких вырезов. Все очень скромно. Под горло. Длинный рукав. И общая длина чуть ниже колена. Фигура скрыта.

Кажется, лишние килограммы давно меня покинули, потому что ткань ничего не обтягивает, болтается будто на вешалке.

Я осторожно укладываюсь на постель, внимательно изучаю зеркальный потолок. Я стараюсь отвлечь себя от мыслей. Вообще.

Мои глаза погасли. Зато мои бриллианты горят. Даже ярче чем прежде. В ушах. На груди. На запястьях. На пальцах.

Я чувствую себя зияющей бездной.

Фон Вейганд не двигается. Молчит. Вообще, никак на меня не реагирует.

Только теперь замечаю, как сильно он загорел. Интересно, где? Неужели на острове лорда Мортона такая хорошая погода? Это между Мальдивами и Бали? Разве там сейчас не идут проливные дожди?

— Тебе не терпится, — издевательский смешок.

— Что? — вздрагиваю.

— На член.

— С чего ты взял?

— Глаза голодные.

Мои внутренности обдаёт кипяток.

— Ничего подобного, — говорю я.

Отворачиваюсь от него, ложусь на бок, подтягиваю колени к груди, тут же суетливо отдёргиваю задравшееся платье.

Черт раздери. Он прав. Как всегда. Он прав на все сто. Я только и делаю, что представляю, как его тело накрывает мое.

И все же… это ведь ничего не значит. Совсем ничего. Ровным счетом.

Я не хочу, чтобы он меня трахал. Хочу, чтобы любил.

Мы опять близко. На расстоянии считанных миллиметров. И опять далеко.

Между нами горящая пропасть. Между нами разлом.

Но тяжелая рука опускается на мою талию — и тело отзывается в момент. Откликается точно музыкальный инструмент. Под этими жестокими пальцами оживает даже то, что давно мертво.

Выгибаюсь. Это рефлекс. Вжимаюсь своими бедрами в его. Ощущаю, как сильно он жаждет меня. И плевать на все чудовищные слова. На угрозы. На проклятия.

— Тебя нельзя трахать, — говорит фон Вейганд. — Тебя нужно только еб*ть.

Что-то стекает по моим щекам.

Это не слезы.

Это просто вода.

Он наваливается сверху, вдавливает в кровать. Подминает под себя целиком и полностью, наглядно показывает, кто здесь хозяин. Он возносит меня до небес, а потом пропускает через адские жернова.

Я игрушка. Только чья — Бога или Дьявола?

— Здесь везде камеры, — продолжает холодно, с издевательским смешком прибавляет: — Мой дед — твой ангел-хранитель.

— А иначе…

— А «иначе» я покажу тебе, когда останемся вдвоем.

Жаркое дыхание опаляет затылок. Создается впечатление, будто меня огрели по голове чем-то тяжелым. Обесточили напрочь.

Как выбраться из темноты, если темнота и есть вся твоя жизнь?

***

Я с огромным трудом держу спину прямо. Сжимаю столовые приборы так сильно, что пальцы немеют. Жаль, мое сердце не может онеметь. Заледенеть. Замереть. Перестать ощущать боль. Раз и навсегда.

Где эта гребаная анестезия?

Я не привыкла быть в центре внимания.

Пожалуйста, выключите свет в моей голове.

Прошу. Умоляю. Пора.

Все взгляды обращены ко мне, но это не льстит. Совсем. Тут бы скрыться, слиться с интерьером. Тем более, что наряд позволяет. Идеально вписывается в дизайн.

Черное платье. Белая я. Бледная. Отблеск. На грани света и тени.

Представляю, какое у меня сейчас лицо. Краше в гроб кладут.

Интересно. Чем я заслужила такую честь?

Занимаю место во главе стола, справа от меня сидит фон Вейганд, слева — его законная супруга Сильвия. Напротив — барон Валленберг, по одну сторону от него — Элизабет, по другую — совершенно незнакомый мне мужчина.

Ужин в теплом семейном кругу. Ну, почти. Хм, если честно слова «теплый» и «семейный» последними приходят на ум.

Фон Вейганд смотрит на меня так, что пальцы на ногах моментально поджимаются. Точнее он смотрит на меня как мой будущий убийца. Будто жаждет взять за горло и сдавливать до тех пор, пока не раздастся хруст шейных позвонков.

Но я же долбаная мазохистка. Прирожденная рабыня. Чокнутая фанатка жесткого доминирования. С ним. С ним одним.

Улыбаюсь как полная идиотка. Расплываюсь. Растекаюсь.

Да. Я больна. Им. Клинически. Навсегда.

— That's not bad (Это неплохо), — говорит барон Валленберг, кивая на зажатый между пальцами спиннер.

Вот только его ледяные глаза держат под прицелом именно меня. Изучают под микроскопом. Как насекомое. На подарок ему наплевать. Без сомнения.

Спорим, он бы с радостью выбросил игрушку своего внука за борт? А после сделал бы вид, словно ничего особенного не произошло. Хитрый план.

Сильвия тоже меня бы прибила.

И я не могу осуждать ее за то, что и сама бы совершила с удовольствием.

Может, нам объединить усилия?

— It's been a long time that I've seen Walter is so much interested in something (Уже давно я не видела, чтобы Вальтер так сильно чем-то интересовался), — улыбается Элизабет.

Пожалуй, лишь она не желает мне медленной и мучительной смерти. Наоборот. Очень старается приободрить. Взглядом. Жестом. Вселить уверенность. Даже на расстоянии.

Невероятная женщина.

Но я ей не ровня.

Бесполезная копия.

Не вытягиваю. Никогда. Ничего.

Я пиратская версия. Пробралась сюда вопреки всем законам мира. Я украла тысячу шансов. Вырвала из когтистых лап судьбы. Выдрала.

И потеряла.

Нет.

Я проеб*ла.

Все.

Абсолютно все, что у меня было.

Я пошла ва-банк.

И выгорела.

Дотла.

— And I am grateful for that (И я за это благодарен), — говорит барон Валленберг, прячет спиннер в карман пиджака. — Before we move on I want to inform you about my last will (Прежде чем мы продолжим, я хочу сообщить о своей последней воле).

Отлично.

Благодарю.

Теперь обо мне забудут.

Хоть на пару минут.

Выдохну.

— I’ve signed some documents, my attorney confirms (Я подписал некоторые документы, мой адвокат подтверждает), — кивает в сторону неизвестного мужика. — I give all I have to you (Я отдаю все, что у меня есть, тебе).

Дрожь вдоль позвонков.

Стоп.

О чем он?

— You don’t have to wait when I am gone. That’s not a death will. That’s a gift (Тебе не нужно ожидать, когда я умру. Это не завещание. Это подарок), — усмехается. — All my assets are yours from now on (Отныне все мое имущество принадлежит тебе).

Вздрагиваю.

Что?

Кому?

— Oh, I am sorry I forgot (О, прости, я забыл), — чуть хмурится, а после ухмыляется еще шире, показывает зубы хищника. — This yacht I give to Alex. I can’t leave my boy without anything (Это яхту я отдаю Алексу. Я не могу оставить моего мальчика без ничего).

Черт.

Почему барон Валленберг смотрит на меня?

По-прежнему.

Прямо.

Как будто здесь нет никого другого.

Оглядываюсь по сторонам. Оборачиваюсь. Смотрю назад.

Я пытаюсь сглотнуть.

Лихорадочно.

В голове бьется только один вопрос.

Это сон или галлюцинация?

Разбудите меня.

— I confirm (Я подтверждаю), — подает голос адвокат.

Нет, нет, нет.

Невозможно.

Хватит уже.

Шутка затягивается.

И петля на горле все туже.

— Say something (Скажи что-нибудь), — вдруг шипит Сильвия, испепеляет взглядом фон Вейганда. — Or will you stay silent? (Или будешь молчать?)

Пара мгновений — глухой хлопок. Еще и еще. Нет. Не выстрелы. Аплодисменты.

Мой палач бьет в ладоши. Но такое чувство будто бьет меня. Под дых.

— Thank you (Спасибо), — заявляет с кривой усмешкой. — The best decision you’ve ever taken (Лучшее решение, которое ты когда-либо принимал).

Это не ложь.

Ощущаю кожей.

По живому.

Фон Вейганд говорит абсолютно серьезно. Не насмехается, не издевается. Хоть его губы и ухмыляются, он целиком и полностью одобряет поступок деда.

Почему?

Что происходит?

Очередная проверка.

Гребаная игра.

— Зачем?! — восклицаю я, вскакиваю на ноги. — Мне ваши деньги не нужны. Забирайте обратно. Не знаю, в чем тут загвоздка, и знать не хочу. Я не возьму от вас ни гроша.

— Поздно, — невозмутимо роняет Валленберг.

— Что? — задыхаюсь. — Что за чушь?

— Дело сделано, — продолжает ровным тоном. — Ты моя единственная наследница и оспаривать это бесполезно. Я никогда не меняю своих решений.

— Значит, сегодня будет исключение.

Бросаюсь к нему. Хватаю за грудки. Встряхиваю.

Моей наглости нет предела.

Я ураган.

Проклятая стихия.

Я забываю обо всех последствиях.

— Пишите, — говорю с нажимом. — Пишите документ заново.

Барон перехватывает мои запястья.

Отстраняет.

Обманчиво мягко.

— Я уже все написал, — чеканит он. — Это не черновик.

— Я отказываюсь, — нервно посмеиваюсь. — Отказываюсь, ясно?

— От моих подарков никто не отказывается, — обдает льдом.

Кто-то поглаживает меня по макушке.

Нежно. Осторожно.

Я дергаюсь.

— Лора, пожалуйста, — тихо произносит Элизабет.

— Вы… вы тоже знали? — запинаюсь. — Неужели и вы согласны?

Ничего не отвечает.

Заставляет снова присесть.

А Валленберг кружит надо мной точно коршун. Нависает мрачной скалой. Окутывает густой темнотой.

— Я помогу тебе, — говорит он. — Дам толковых людей. Они всему научат. Все покажут и подскажут. Конечно, ты не сразу научишься управлять компанией. Потребуется время.

— Время? — судорожно втягиваю воздух. — Вы вообще серьезно?

— Я даю тебе последний шанс.

— Что? — мои губы дрожат. — Чушь. Чепуха.

— Иначе он сомнет тебя.

— Алекс, — шепчу я.

Это моя молитва.

Так глупо.

Так отчаянно.

Звать того, кто никогда не вернется.