Плохие девочки не плачут. Книга 3

— Когда? — повторяет тоном, которому нельзя не повиноваться.

— Месяца три назад, — судорожно облизываю губы. — Или четыре. Наверное, чуть дольше. Черт, разве я считаю?

Напрягаю память, стараюсь вычислить требуемую дату. Сложно определить столь мелкие детали, когда каждый новый день выглядит как критический. Жизнь кипит и бурлит.

— Наверное, до того, как ты меня… — осекаюсь и сглатываю. — До подвала.

— Ты беременна, — говорит фон Вейганд.

Врач радостно кивает. Улыбается во весь рот. Тычет пальцем в экран, будто пытается наглядно подтвердить слова, прозвучавшие будто гром посреди ясного неба.

Блаженный идиот не подозревает, что за кошмар грядет. Не догадывается о жутких последствиях подобного диагноза. Своим дурацким заявлением посылает меня на смертную казнь.

Господи. Боже мой. Действительно банального «долго и счастливо» не светит. Заурядное «хорошо» и то не потянем. Сейчас начнется жесть. Настоящая. До дрожи реальная.

— Н-нет, — лихорадочно мотаю головой. — Нет, нет, нет.

Интересно. Почему в этой комнате становится чертовски холодно? Зуб на зуб не попадает. Льдистый воздух до костей пробирает. Озноб нутро сотрясает.

Фон Вейганд выпроваживает врача. Бросает короткое распоряжение — и беднягу точно ветром уносит за порог. Моментально сдувает в неизвестном направлении.

Дверь закрывается. Плотно. На замок. Со щелчком. Пространство сжимается, а воздух раскаляется до предела.

Я не хочу умирать. Рано. Я не готова. И никогда не буду готова. В ближайшие лет сто на подобный исход не подпишусь.

Одергиваю кофту вниз, прикрываю живот. Рефлекторно обвиваю себя руками. Стараюсь унять безумие одуревшего пульса.

Вдох. Выдох. Вдох.

Нужно мыслить логически. Трезво. Без эмоций. Убрать чувства в сторону, отодвинуть любые переживания и сосредоточиться на главном. Добраться до сути вопроса.

От кого я могла забеременеть? И когда?

Интрига. Загадка века. Хоть кино снимай.

Мой единственный мужчина — фон Вейганд. Либо плод вчерашних утех развился за считанные часы и уже отображается на экране. Либо это второй случай непорочного зачатия в мире.

И что-то я сильно сомневаюсь в каждом из данных вариантов. Мистику люблю и уважаю, однако не до такой степени. Альтернативы нет.

Проклятье.

— Стоять! — из моего горла вырывается истерический визг. — Не двигайся. Не приближайся ко мне. Сперва успокойся, выровняй дыхание, досчитай до ста в обратном порядке.

Зверь усмехается. Криво. Страшно. Растягивает губы в хищном оскале, оголяет острые белые клыки. Неумолимо надвигается.

— Это не мой ребенок, — выпаливаю отчаянно. — Мне его подбросили. Честно. Понятия не имею, как он здесь оказался.

Отмазка не прокатывает.

Монстр подступает. Ближе и ближе. Неумолимо. Неудержимо. Неотвратимо. Вплотную подходит к моей кушетке.

Любопытно, если я описаюсь от страха, он сжалится? Отложит экзекуцию? Может удивится? Побрезгует? Не станет убивать сразу?

— Позволь прояснить ситуацию, прежде чем прикончишь, — жадно втягиваю воздух. — Если казнишь меня, стану призраком, буду каждую ночь являться и доставать долгими беседами о наших неудавшихся отношениях. Житья не дам. Доведу плачем и нытьем до дурдома.

— И в чем разница? — интересуется вкрадчиво.

— Что? — вопрошаю изумленно. — Прости?

— В чем тогда разница? — повторяет елейно. — Между сейчас и потом. Ты и живая кого угодно доведешь.

— Звучит неожиданно мило и приятно, — нервно улыбаюсь. — Но вернемся к досадному недоразумению.

— Валяй, — кивает, разрешая продолжать.

— Это хитрый план, — оперативно выдвигаю свежую версию.

— Чей? — держит под прицелом горящих глаз.

— Чей угодно, — развожу руками. — Врагов хватает. Твоя бывшая жена. Твой чокнутый дедуля-нацист. Лорд Мортон. Каждый с радостью проспонсирует мои похороны. Им придется в очередь встать или же тянуть жребий, определяя кто ударит первым.

— Занятно, — заявляет обманчиво мягко, поправляет выбившуюся прядь моих волос, заправляет за ухо. — Твоя фантазия восхищает.

— Алекс, — выдаю сдавленно. — Я ни с кем не спала. Ни разу тебе не изменяла. Даже в моих мыслях всегда был только ты один.

— Знаю, — усмехается.

— Я не могу быть беременна. Физически. Невозможно. Нереально. После той ночи, — вдруг осекаюсь, сглатываю непрошенные слезы, сдерживаю рвущиеся на волю рыдания и опять продолжаю: — После той ночи у меня ни разу не пошли месячные. Вероятно, что-то внутри повредилось. Вот и все. Так я понимаю. Поэтому здесь явно ошибка. Сбой в системе, надо снова проверить. Аппарат УЗИ неисправен.

Фон Вейганд накрывает мой рот большим пальцем. Призывает замолчать. Медленно обводит ломанные линии разомкнутых губ. Действует осторожно и нежно. Унимает разыгравшийся не на шутку ужас.

— Я нашел тебя, — говорит тихо. — Практически сразу. В аэропорту Киева мои люди взяли след, вели до твоего родного города, до квартиры Леонида и дальше тоже, в Польше. Ты всегда и везде была под наблюдением.

— Почему, — запинаюсь. — Почему ждал? Почему тогда не пришел за мной? И еще, прошу, не злись, но… я надеюсь, Леонид в порядке? У него жена в положении. Ничего личного, просто…

— Неисправимая, — шумно втягивает воздух, обхватывает пальцами мое горло, едва до кожи дотрагивается, однако опаляет огнем. — Все нормально с твоим Леонидом и с его женой. И даже твой драгоценный Стас в полном порядке, счастлив рядом со своей сестрой.

— Ты мне время дал, да? — роняю чуть слышно. — Выбор. Право самой решить, понять и принять, определить путь. Верно?

— Дурацкая затея, — произносит с затаенной горечью. — Столько месяцев зря потерял. Все равно бы не отпустил.

Крупная ладонь опускается ниже, соскальзывает по шее, движется от груди к животу, ребра клеймит, четко заявляет несокрушимую власть.

— Где у тебя дрожало сегодня утром? — спрашивает фон Вейганд, задирая мою кофту, обдавая жаром обнаженную плоть. — Покажи.

— Алекс, я… это же глупо.

— Показывай, — повторяет твердо.

— Так не бывает, — бормочу сбивчиво. — У меня тревожное расстройство. Дрожь — это один из симптомов. Нужно поехать в другую больницу.

— Просто покажи, — пропускает мимо ушей разумные замечания. — Давай.

— Бред, — сдавленно выдыхаю. — Я не могу быть беременна. Чудеса случаются, но не до такой же степени. Думаешь, я совсем идиотка? Не замечу ребенка внутри себя? Вот совсем ничего не почувствую? Не заподозрю?

— Ты округлилась, — поглаживает мой живот.

— Набрала пару килограмм, — бросаю раздраженно. — Ты видел, чем питаюсь? На подобном рационе прирожденного дистрофика разнесет.

— Не похоже на жир, — выдает невозмутимый вердикт.

— Значит, отек, — не собираюсь отступать.

— Лора, — смотрит прямо в мои глаза. — Где?

Запрещенный прием. Даже два. Подряд.

Черт. Да он издевается!

Накрываю его огромную ладонь своею, ничтожной и крохотной, аккуратно перемещаю выше, устанавливаю на требуемом месте.

— Тут, — шепчу глухо.

Толчок. Выразительный. Ощутимый.

Боже. Это что? Розыгрыш? Шутка? Это все, что угодно, только не истина, не настоящая реальность, не правда.

Еще один толчок. Четче. Жестче.

— Мальчик, — заключает фон Вейганд.

И опускается на колени. Перед кушеткой. Передо мной. Похоже на сон. Безумный, шальной, совершенно фантастический.

— Ты с ума сошел, — роняю судорожно, едва шевелю губами. — Это у меня от нервов. Ну, спонтанное сокращение мышц. Судорога. Спазм. Естественная реакция организма на стресс и перенапряжение. Не хочешь же ты сказать, будто мы зачали дитя в снегу. На кладбище. На гранитной плите, украшающей могилу одного из твоих предков. Сразу после кровавой оргии. Между трахом в рот и переломом ребер.

Тишина. Мрачная. Оглушительная.

И новый толчок. Мощный. Сильный. Особенно жесткий. Врезает изнутри так, чтобы сомнений совсем не осталось.

Жизнь. После смерти.

Мы это заслужили.

Чудо. Маленькое. Хрупкое. До боли настоящее. Громко и четко заявляющее свои права, врывающееся в мир, нарушая все до единого законы природы.

— Лора, — произносит фон Вейганд. — Ты беременна.

Что?

А?

Глава 25.4

Замок оперативно превращается в больницу высшего уровня. Самое крутое оборудование, агрегаты, соответствующие последнему слову техники. Специалисты мирового масштаба, врачи, которые известны на весь мир.

Плюс куча охраны по периметру. Система безопасности, которая лишнего комара внутрь не пропустит. Куча камер, сигнализации, датчики движения. Амбалы, внушающие ужас одним своим внешним видом. Беспилотники регулярно мониторят местность вокруг.

Короче, полный пакет. Полный фарш. Или как там правильно выражаются?

Создается впечатление, будто здесь будут проводить секретную операцию по спасению жизни десятка президентов. Но на самом деле тут просто примут мои роды.

Обычные роды, блин.

— Слушай, это же чепуха, — взываю к разуму фон Вейганда. — Я легко выжила и оправилась после нескольких жестких изнасилований. Сохранила дитя несмотря на прием лекарств и проведенные операции. Даже сломанные ребра никак не помешали. Потом я моталась по свету, совершала перелеты, ездила на автобусе по украинским дорогам, а там, прости за подробности, у мужика воды отойдут. И ничего. Порядок. Я работала на износ в Польше. Питалась всякой дрянью. Впадала в истерики. Рыдала. Да я плавала в зимнем море, чуть не утонула. Но таки выплыла. Простуду не подхватила. Здорова, аж самой удивительно.

— Нет, — раздается до боли предсказуемый ответ.

— Я просто хочу выйти, — буквально взвываю.

— Выходи, — пожимает плечами.

— На свежий воздух, — уточняю.

— Вперед, — явно скрывает подвох.

— За забор, — прощупываю почву.

— Нет, — опять натыкаюсь на глухую стену.

— Ну, пожалуйста, — трогательно хлопаю ресницами. — Ну, Алекс.

— Это не сработает, — хмыкает.

— Откажешь беременной женщине?

— Я не допущу никакого риска, — отрезает холодно.

— А что произойдет? — возмущаюсь. — Что в такой глуши случится?

— Я не буду проверять, — чеканит, лишая всякого выбора.

Демократия отменяется. Резко и сразу. Пусть территория вокруг замка позволяет совершать пешие прогулки, ощущение золотой клетки не отпускает ни на миг.

Пляж. Парк. Вроде бы все к моим услугам. Гуляй. Развлекайся.

Но я в заточении. Крылья крепко связаны за спиной.

Ладно. Что поделать. Не горю желанием рисковать.

Еще наломаю дров. По традиции.

— А с родителями, — закусываю губу от волнения. — Тоже ничего не выйдет? Я не настаиваю, просто хотелось бы показать им внука или внучку.

— Внука, — небрежно вносит ясность фон Вейганд.

И откуда такая феноменальная уверенность? Неужели успел на УЗИ все детали разглядеть?

Я хочу девочку. Кто рожает, тот и выбирает. Разве нет?

Сына не потяну. В отца пойдет. Второго такого мужчину не выдержу.

— Ох, — хватаюсь за живот и приседаю на ближайший стул.

— Что? — фон Вейганд бросается ко мне, склоняется, обеспокоенно изучает мое лицо, потом отдает приказ по-немецки, вроде как врача вызывает.

— Все нормально, — выдаю сдавленно. — Просто ребенок толкается.

Мальчик. Сомнения исключены. Девочкой быть не желает и твердо об этом заявляет. Ну, вот, что и требовалось доказать. Весь в папу. Еще не родился. Но уже все порешал.

Лидер. Другого не ожидаю.

***

— Я скучала! Господи. Как же безумно я скучала!

Бросаюсь на шею Андрею.

— Естественно, — сдержанно роняет мой бывший сутенер. — Я ничуть не удивлен подобному положению вещей.

Беднягу бросают мне на растерзание. Лучше малая уступка. Ничтожная жертва. Пусть на волю выйти нельзя, хоть позволят кого-то нового измучить. Заодно строгость здешнего режима сберегут.

— Вы очаровательны, — нежно треплю прежде ненавистного компаньона за пухлые щечки, не пытаюсь сдержать восторг. — Моя прелесть!

— Благодарю, — скупо бросает скромняга. — Как ваши дела?

— Прогрессирую, — расплываюсь в лучезарной улыбке. — Голоса в голове перестали мне отвечать. Я считаю, это успех. Заметный прогресс в моем излечении.

— Определенно, — кивает.

— Сколько лет, — выдаю радостно. — Сколько зим.

Кружу вокруг него аки акула. И вокруг собственной оси кружусь. Короче, ни в чем себе не отказываю и отрываюсь по полной.

Все же удобно быть чокнутой. Когда ты реально слетаешь с катушек, никто попросту не замечает разительную перемену, пребывает в абсолютном спокойствии относительно твоего психического состояния.

— Сколько сезонов «Жутко сопливых страстей» нам предстоит пересмотреть, — произношу нараспев. — Сколько альбомов группы «Комиссар» придется переслушать.

— Что это еще за группа? — в момент напрягается, чует беду.

Эх, сразу ощущается боевая хватка. А то! Шпионский талант не пропьешь.

— Прекрасная группа, — заверяю елейно. — Моя любимая. Вчера открыла, до сих пор остановиться не могу. Буквально затираю до дыр на повторе.

— Звучит страшно, — любимый зануда аж закашливается.

— Попрошу обойтись без поспешных выводов, — сурово грожу ему пальчиком. — Там целая коллекция общепризнанных хитов. «Любовь — яд», «Дрянь», «Падла». И это только лишь верхушка музыкального айсберга. Самый сок таится чуть глубже.

— Представляю, — кривится. — Примерно.

— Ой, нет, надо слушать, — набираю побольше воздуха в легкие и душевно затягиваю: — «Я тебе объявляю войну. Я вести ее буду без правил. Пусть осудят меня все вокруг…»

— Хватит, — ломается практически сразу. — Отложим.

— Ну, ладно, — беру его под руку. — Андрей, можно задать вам интимный вопрос?

— Я не…

— Очень откровенный.

— Не думаю…

— Даже грязный.

— Вряд ли…

— На грани.

— Это плохая затея…

— За гранью.

— Вы меня пугаете.

— Разврат.

— Лора.

— Реально.

— Да что там такого?!

Срывается. Слабак.

Какое разочарование.

Увы, нет в мире совершенства. Кроме меня, конечно. Кроме фон Вейганда, разумеется. Остальные жалкие подражатели. Бесцветные копии оригинала.

Я принимаю печальную истину. Иного не дано. Придется примириться со всей этой серостью, напрочь лишенной воображения.

Льну к Андрею, почти касаюсь его уха губами, нежно вопрошаю:

— Любите караоке?

***

Я изучаю картину. Долго. Внимательно. Придирчиво. Обхожу со всех сторон. Оцениваю с разного расстояния. Исследую под различными углами.

Мазня какая-то. Честно. Однако я не творец. Не художник. Ценитель хреновый, потому на истину в последней инстанции не претендую.

Многообразие красных оттенков. Причудливая игра света и тени. Вроде и есть некий сюжет. Суть. Смысл. Несколько выделяющихся фигур. Однако ощущение, будто правда ускользает, сквозь пальцы просачивается и утекает.

Странное дело. Четкое впечатление дежавю.

Я уже видела все это. Видела. Только где?

Хмурюсь. Навожу фокус. Напрасно.

Отталкивающее изображение. Душу леденит. Пробуждает дурные предчувствия. Будоражит темные эмоции. Толкает во мрак.

Или вся проблема заключается в авторе?

Пожалуй. Если бы я не знала, кто это нарисовал, то никакого бы значения подобному подарку не придавала. Прошла бы мимо, глянула и вмиг позабыла.

А так… тревожное чувство угнетает.

Опять взираю на лаконичную подпись. Невольно стараюсь разобрать подтекст, прочесть между строк. Точнее — между двух слов.

“Face the Beast”.

Встречай Зверя.

Да? Верно? Вряд ли решусь уточнить у создателя данного шедевра. Однако первый пришедший на ум перевод мне совсем не нравится. Вот вообще не заходит.

Жутко. Мрачно. Тянет перекреститься. Отойти от картины подальше. Отодвинуться на безопасное расстояние.

— Почему лорд Мортон присылает нам такие подарки? — спрашиваю тихо. — Надеюсь, мы не водрузим это на почетном месте посреди гостиной?

— Я повешу картину в кабинете, — холодно говорит фон Вейганд.

И явно борется с тем, чтобы не прибавить «тех, кто позволил тебе взглянуть на такой подарок, повешу рядом». Слуги будут жестоко наказаны. Охрана также.

Лорд разыграл партию как по нотам. Организовал доставку прямо в спальню. Сумел чужими руками вручить лично мне. Сдираю оберточную бумагу. А там сюрприз.

Остается признать очевидное. Ситуация паршивая. Как ни крути.

— Зачем хранить эту дрянь? — искренне поражаюсь. — Давай выбросим на помойку.

— Нельзя, — вдруг подает голос Андрей, повторяет свое прежнее занудство, точно заранее заученную текстовку проговаривает: — Лорд сам над картиной трудился.

— Ну и что? — пожимаю плечами. — Кому здесь не наплевать на его художества?

— Я предлагаю отложить приезд твоих родителей, — произносит фон Вейганд.

— Хорошо, — во рту пересыхает. — Конечно, давай отложим.

— Ненадолго, — уточняет. — Мера предосторожности.

— Понимаю, — согласно киваю, опять устремляю взор на картину. — Это кровь? Типа мясо и кишки? В чем его больная идея?

— Абстракция, — заключает Андрей.

— Намек? — нервно усмехаюсь. — Вроде он однажды нас всех порвет? На куски покромсает и даже глазом не моргнет?

— Нет, — отрезает фон Вейганд и обнимает меня, прижимает к широкой груди, пленяет в жарких объятьях. — Этого не будет никогда.

И знаете, я ему верю. Целиком и полностью. Безоговорочно. Глупо. Наивно. Возможно. Однако иначе уже не умею.

Зверь свое защитит. Других уничтожит. Ни перед чем не остановится, до конца пойдет. Зубами победу выгрызет. Мир кровью зальет. А свое не отдаст. Сбережет.

А счастливый финал не наступает за один день. И за два тоже. Понадобятся месяцы. Годы. Но солнце взойдет, озарит тьму, развеет мрак.

Я верю.

Будет именно так.

***

Лорд Мортон страшен. Ужасающ. Всемогущ. Пожалуй, даже стаи туч погонять способен. И вообще, вертит окружающий мир в самых развратных пируэтах.

Однако перед токсикозом даже его мрачная аура блекнет. Ну, не выдерживает он никакой конкуренции. Бесконечная тошнота и рвота любого злодея переплюнут. Сто очков вперед каждому психопату вручат. Отнимут пальму первенства на раз.

Обычно подобные симптомы беспокоят в начале, выпадают на первый триместр. Но видимо, мой трудящийся на пределе возможностей организм был слишком шокирован, чтобы давать слабину в стандартный период. Хитро выждал, дождался комфортных условий и уже тогда отработал шоу-программу на все сто. На тысячу. На миллион. Пожалуй, даже на миллиард.

Вот негодник.

Знаете, у меня и до беременности характер был так себе. А теперь тормоза точно отказали напрочь. Радовался и умилялся моему поведению исключительно фон Вейганд. Садист. Психопат. В общем, милейшей души человек. Простые смертные разбегались.

— Алекс, — вытираю рот тыльной стороной ладони. — Признайся честно. Без утайки. Как есть. Почему отказываешься от минета? Кого ты себе нашел на стороне? Где эта чертова стерва? Хватит прятаться по углам.

Фон Вейганд молчит. Выглядит абсолютно спокойно и невозмутимо. Даже застыв на пороге туалета, умудряется сохранять брутальный вид.

Что за несправедливость?!

И да, теперь мы постоянно посещаем туалет вместе. Я вдохновенно блюю, обхватив унитаз дрожащими ладонями. Он держит мои волосы, нежно перебирает спутанные пряди. Сплошная любовь и романтика. Идиллия.

Правду говорят. Как встретишь семейную жизнь, так ее и проведешь. Или эту фразу только для Нового года используют? Ну, праздник не удался. Хотя как знать?

Плевать. Не важно. Главное — этот проклятый гад мне самым наглым образом изменяет, наставляет рога, предает направо и налево.

— Как? — заливаюсь горькими слезами. — Ну как ты мог?

Приближается ко мне. Поглаживает по макушке. Осторожно, бережно.

Я ему кто? Зверушка?

— Нет! — восклицаю яростно. — Не смей меня трогать. Не прикасайся. Нет!

Хватаюсь за пояс его брюк. Скрюченными пальцами цепляюсь за ремень. Лихорадочно тяну, пробую расстегнуть.

— Это подождет, — ровно произносит фон Вейганд, перехватывает мои запястья, мягко, однако уверенно отстраняет.

— Алекс, — даже не пытаюсь скрыть угрозу в голосе. — Давай по-хорошему. Не доводи до греха, не заставляй совершать непоправимое. Я же все равно до тебя доберусь.

Спазм вновь скручивает желудок.

Сгибаюсь пополам.

Прилипаю к унитазу. Опять. Новый забег. Да вроде уже и блевать нечем. Перед глазами все плывет.

Откуда во мне столько…

Непередаваемых ощущений.

— Так, — сплевываю. — Что конкретно тебя смущает? Моя рвота? Ничего. Зубы почищу, рот прополощу. Ну, с кем не бывает? Я и не подозревала о твоей брезгливости. Знаешь, а ведь анальный секс тоже весьма грязное занятие. Там явно не фиалки цветут. Тогда почему…

Договорить не удается.

Болезненная судорога выкручивает внутренности, заставляет вернуться в привычное положение, согнуться и облегчить душу.

Ох. Стоп. Может, хватит?

Нет. По ходу не хватит.

Вновь пачкаю безупречный фаянс.

— Кого ты трахаешь? — вопрошаю надрывно. — Кого?! Ту блондинистую стерву?

— Какую именно? — уточняет вкрадчиво.

— А сколько их? — чуть не шиплю. — Сколько?!

— Никого я не трахаю, — говорит фон Вейганд, для верности прибавляет практически по слогам: — Никого.

— Думаешь, реально куплюсь? — сокрушенно качаю головой. — Поведусь на очевидный бред?

Вот что за…

Только настроюсь на скандал и…

Новый приступ рвоты скручивает меня над унитазом.

— Неужели совсем не хочешь секса? — спрашиваю, откашлявшись и отдышавшись, гипнотизирую противника тяжелым взглядом.

— А ты хочешь? — враз возвращает вопрос.

Да. Конечно. Прямо тут и сейчас. Проблююсь — и порядок. Дай минуту.

Я готова. К бою. Ну почти.

— Хочу арбузик, — признаюсь честно.

— Будет тебе арбузик, — обещает с улыбкой.

— И фисташки, — добавляю поспешно.

— Тоже доставят, — легко принимает заказ.

— Взбитые сливки хочу! — зажигаюсь.

— Лично принесу, — охотно соглашается.

— Напомни, почему я орала на тебя секунду назад?

— Что? — брови вразлет, глаза горят искренним удивлением. — Не припоминаю ничего подобного.

Идеальный мужчина.

Другого я бы и не выбрала.

— Алекс, — роняю тихо. — Но ты же любишь секс. Много секса. И так, и эдак. По-всякому. С огоньком. С извращениями. До обморока. Жестко. Грубо. Часто. Чтоб пробирало. А теперь вдруг такой долгий перерыв. Скажи. Я не обижусь. Наверное. Ну, очень постараюсь не обижаться. Просто будь честным. Тебе противно? Наблюдать меня в этом ужасном виде. Толстую. Опухшую. Отекшую. Еще и рвота эта дурацкая.

Фон Вейганд усмехается. Криво. Скалится.

Издевается?

Замираю.

Дышу. Едва ли.

А он вдруг склоняется надо мной и впивается губами в губы. Дико. По-звериному. Весь воздух из легких крадет. И вмиг кислородом наполняет.

— Дура, — выдыхает прямо в рот. — Я люблю не секс. Тебя.

— Но…

— Мой сын как я, — хмыкает. — Не готов ни с кем свое делить. Разрешил нам немного отношения наладить, а потом четкую черту провел. Мое. Только мое. Никому не дозволяется трогать.

— Т-ты, — запинаюсь. — Серьезно? Веришь в это?

Выразительно чмокает в щеку и отстраняется.

— Звучит круто, — выдаю медленно, выдерживаю паузу. — Но мы же оба знаем, ты просто нашел красивое оправдание.

— Как скажешь.

— Даже спорить не станешь?

— Я подожду.

— Чего?

Шлепает по заднице так жестко, что даже тошнота отступает, откатывается назад, трусливо жмется в укромном углу.

— Ты же не хочешь…

Осекаюсь.

Горящий взгляд как приговор. Полные губы уже не скрывают клыки. Мрак клубится в каждом движении хищника.

— Ты хочешь, — сглатываю.

Пламя в черных глазах. Огонь. Живой. Неукротимый. Неудержимый. Сжигающий дотла, обращающий в пепел. Громче любого ответа.

Господи. Бог мой.

Он умеет ждать.

Одержимый. Бешеный. Голодный.

Никуда не торопится. Не сливает свою похоть с другими. Терпит. Дни считает. Ждет и жаждет, хранит внутри это острое, опасное, смертоносное желание.

— Ну, ладно, — нервно веду плечами. — Отложим минет до лучших времен. На завтра, например. Или когда я там уже рожу? Еще успеем пуститься во все тяжкие.

Впереди целая вечность.

И счастье. Настоящее. Праздник продолжается. Без конца. А оплачивать счет за шикарный банкет будет моя задница.

***

Я готовилась к родам так, как не готовилась даже к самому важному экзамену. Прочла все книги про беременность, которые только сумела найти и приобрести, отметила ключевые моменты цветными маркерами, зарегистрировалась на различных тематических форумах, подписалась на доступные обновления, активировала уведомления, изучала личные блоги счастливых матерей, жадно впивалась взглядом в каждую новую статью. О практической части тоже не забывала. В перерывах между приступами рвоты активно тренировалась: выполняла особые упражнения, училась правильно дышать, расслабляться. Я не имела права облажаться. Не могла совершить вторую попытку. Попробовать потом, провести другой эксперимент. Судьба не баловала, не дарила иной шанс на успех.

Единственный ребенок. Настоящее чудо природы. Подарок свыше.

Или?..

Учитывая то, в каких именно условиях мы зачали дитя, я предпочитала обрывать данную мысль на корню. Ибо одно дело замутить роман с Дьяволом и совсем другое родить ему первенца. Жутковато.

Хотя жуть я люблю. Явно. Иначе почему регулярно возвращаюсь в жаркие объятья фон Вейганда и тоскую по разврату, даже скручиваясь над унитазом в три погибели, дабы выпустить на свет содержимое желудка?

Токсикоз омрачал мое существование. Однозначно. Отеки угнетали. Цифры на экране весов и вовсе толкали на суицид. Однако либидо не унималось ни на миг.

Девятый месяц обратил меня в одержимую нимфоманку.

Заранее извиняюсь за пикантные подробности, однако я на личном примере убедилась, что вполне реально «обтриводномиться». Уже успели забыть что сие словцо означает? Ничего, охотно напомню. Это когда кончаешь, блюешь и срешь одновременно. Убойное сочетание.

Не благодарите за информацию. И не пытайтесь повторить в домашних условиях. Такое не каждый потянет. И это не так чтоб и плохо.

Ох, ностальгия. Сейчас разрыдаюсь.

У меня же был секс. Еще какой. На холодном морском берегу. По всем канонам порока. Жестко. Жестоко. До судорог. До обморока.

А теперь что? Нежные обнимашки. Легкие поцелуйчики в макушку. Насмешка. Реальное издевательство.

Хотя садист есть садист. Когда жертва сама рвется и жаждет, моментально утрачивает интерес к экзекуциям. Действует от противного. Мучить не станет. Утопит в ласке.

Мой зверь не уезжал и не прятался, не пытался прикрыться важной работой, не пережидал бурю в уютной безопасности одного из своих многочисленных офисов. Он постоянно был рядом. На связи. Стойко выносил истерики, перепады настроения, безумные прихоти. Казалось, даже наслаждался процессом. Упивался моментом. Откровенно кайфовал.

Извращенец. Вердикт обжалованию не подлежит.

— Алекс, а не хотел бы ты… — запинаюсь, гадаю, как бы сформулировать свое низменное желание поприличнее, и не нахожу ничего лучше следующих ремарок: — Ну, хоть немного. Хоть чуть-чуть. Хоть капельку…

— Что? — вкрадчиво осведомляется фон Вейганд, всем своим видом мастерски имитирует полное недоумение.

— Разденься и полежи рядом со мной голым, — выпаливаю лихорадочно.

— Ты чего? — поражается. — А как же наш ребенок?

— Он внутри, — пожимаю плечами. — Довольно глубоко. Вряд ли что-то увидит. А если даже увидит, то забудет.

— Лора, — мягко поглаживает по плечу, трется щетинистой щекой о мою шею. — Давай я тебе десерт принесу.

— Алекс, — роняю раздраженно. — Это и будет десерт.

— Выбирай — меренга или шоколадный фондан?

Измывается. Изысканно, изощренно. Сразу заметен опыт в пыточных делах, призвание не пропьешь.

— Ладно, — вздыхаю. — Давай свою меренгу. Только клубнику не забудь. И еще тот крутой соус. Ну, смесь на основе лайма и базилика.

Может, он специально меня откармливает? Чтоб после родов никто не позарился? Или просто намеревается на убой отправить? Выполню свое основное предназначение — и хватит, мигом пустят в расход. Нечего оставлять лишних свидетелей.

Эх, вот и доверяй после этого людям.

Паранойя обостряется. Буйствует психоз. Гормоны шалят.

Но очень скоро я забываю обо всем. Резко. Напрочь. В момент. Полностью отключаюсь от реальности.

Ведь начинаются роды. И вроде ничего не предвещало. Как всегда. Без предупреждения. Раз — и понеслась душа в рай.

Девятый месяц.

Раннее утро. Вдалеке пламенеет рассвет. Солнце неспешно поднимается над горизонтом, озаряет морской берег.

Красота. Разгар лета.

А я…

Я…

— Алекс! — подскакиваю на кровати, сквозь протяжный стон повторяю: — Алекс…

— Боль? — фон Вейганд поднимается, обнимает меня, просыпается в ту же секунду, когда зову его, будто и вовсе не смыкал глаз. — Схватки?

— Я, — бормочу сдавленно. — Я не хочу умирать.

— Ты не умрешь, — заверяет и мигом чмокает во взмокший висок.

— Откуда? — вопрос тонет в диком вопле, стиснув зубы, довожу фразу до логического завершения: — Откуда ты можешь знать?

Тишина. Слова излишни.

Он знает все. Всегда. И не отпустит. Никогда. Даже на тот свет.

А потом схватки усиливаются, и у меня возникают крамольные сомнения относительно всемогущества фон Вейганда. Но времени размышлять нет. Точнее — нет возможности. Достаточно трудно думать и анализировать, когда твою поясницу полосуют стальные лезвия, а позвоночник вытягивают через промежность. По-живому.

Я часто читала про тех счастливых женщин, которые рожают прямо по дороге в больницу, пропускают начало схваток, едва ли ощущают приближение торжественного момента, и лишь отошедшие воды сигнализируют о том, что счастье близко.

Я также слышала, главное — не паниковать. Правильно дышать, расслабиться, избегать истерического крика, настроиться на нужную волну и пропитаться гармонией, отдаться светлым чувствам и преисполниться радостью накануне грядущего материнства.

Я знала многое. Очень. В теории. Да и практические занятия не пропускала. Меня тренировали специалисты высокого класса. Духовно и физически. День за днем.

Но у реальности свои правила. И эти правила редко приходятся по вкусу.

Черт. Разрази меня гром. Проклятье.

Выгибаюсь на кушетке. Застываю дугой. Зубы до скрипа сжимаю. Вою. Дико. Безудержно. Кричать больно. Постанываю. Глухо. Тихонько. Кулаки стискиваю. Терплю. Пробую унять ужас, убаюкать панику. Напрасно. Легче не становится. Мучения не отступают ни на миг.

Вокруг светло и стерильно. До жути. До тошноты.

— Алекс, — хватаю фон Вейганда за ворот медицинского халата, сжимаю ткань судорожно скрюченными пальцами: — Обещай мне.

— Обещаю, — соглашается моментально.

— Ты же… ты ведь… — осекаюсь, глотаю воздух, задыхаюсь и кривлюсь в болезненном спазме: — Ты даже не представляешь — что обещаешь.

— А не надо представлять, — произносит ровно. — Я сделаю все, чего ты захочешь. Исключений не будет.

— Никогда, — закусываю губу до крови. — Никогда не женись. Чтоб никаких свадеб с другими бабами. И вообще… не трахайся, понял?!

— Хорошо, — усмехается.

— «Хорошо» — это не клятва! — выдаю возмущенно, давлюсь очередным утробным воплем, напрасно пытаюсь занять удобное положение, умерить агонию.

— Тебя трахать можно? — интересуется вкрадчиво.

— Только не сейчас, — роняю сдавленно, изгибаюсь в экзотической позе. — Потом. Конечно, если выживу.

— Тогда клянусь, — говорит фон Вейганд. — Никогда не женюсь на другой женщине. До конца своих дней буду трахать тебя одну.

— Ты… ты уверен? — ловко помещаю вопрос в паузу между истошными криками.

Так. Вот не надо крутить пальцем у виска. Я должна была спросить. Должна. Ясно?

— Ну, — задумчиво протягивает он.

— Чего?! — возмущенно взвиваюсь.

— Тужься, — советует мягко.

— Отвечай! — требую яростно. — Быстро. Не смей переводить разговор на другую тему. Не пытайся улизнуть, используя наше дитя.

— Лора, — лихо перехватывает мои запястья, защищая собственное горло от безжалостного захвата. — Сейчас есть дела поважнее.

— Ты совсем обалдел? — даже про схватки забываю.

— Дыши глубже.

— Дышать? — исторгаю гневное шипение. — Уж лучше тебя задушу. Медленно. До одури мучительно. Ах ты ж…

— Тебе нельзя волноваться, — не перестает нарываться.

— Так не волнуй меня! — восклицаю надрывно.

— Тише, — поглаживает по макушке, определенно намеревается довести до белого каления своим поведением: — Сохраняй спокойствие.

— Говори! — бросаю хрипло. — Давай. Где твое чистосердечное признание. Я требую четкого ответа: уверен или нет. Вот. Выкладывай.

Даже не знаю, откуда берутся силы выдать подобную речь. Еще и без видимых запинок. Как на духу. Слова, будто из пулемета вылетают. Поток не удержать.

Бормочу еще что-то. Безостановочно. На автомате. Рефлекторно. Болтаю и болтаю, никак заткнуться не могу. Остановиться не выходит. Не удается.

Подождите. Пожалуйста.

О чем я? И где?

В тумане. В дурмане. Кровавом. Искристом. Сверкающем. Я безнадежно теряюсь в извилистых лабиринтах. Сбиваюсь в поисках дороги к выходу.

Алекс. Ты мой единственный ориентир.

— Лора, — произносит фон Вейганд, сжимает мои заледеневшие пальцы в своих до дрожи обжигающих. — Я здесь. Я рядом. Всегда. Это не изменится.

— На… напомни, — роняю тихо и всхлипываю, дальше просто глухо шепчу: — З-зачем я выбрала естественные роды? Это же пиздец. Давай уже вколем мне хотя бы какую-то анестезию. Я согласна на кесарево сечение. На эпидуралку.

Ха. Поздно. Наверное.

Усмехаюсь. Нервно. Отчаянно.

Содрогаюсь. Захожусь в кипучем спазме. Вою под стать раненому животному, дикому зверю, попавшему в железный капкан.

Наша любовь без анестезии.

Вот и рожаю так же. Как заложено природой. Жажду каждый миг выстрадать, вытерпеть, вынести. И принять. Выпить одуряющую боль до капли.

— Скажи, — сквозь гулкий стон выдаю я, сгибаюсь практически пополам, ощущение, будто позвоночник переламывают надвое, аж кости хрустят: — Прошу, скажи мне.

— Что? — спрашивает фон Вейганд. — Что ты хочешь услышать?

И правда.

Что?

Я не нахожу правильного ответа. Никакого не нахожу, если честно. Попросту не успеваю. Все вдруг теряет значение. Становится абсолютно не важным. Другие женщины. Обиды. Гипотетические измены. Козни врагов. Проблемы. Невзгоды. Возможная непогода.

Замолкаю. Толком не осознаю — почему. По какой такой причине затихаю в момент. Точно ожидаю чудо. Жизнь чую.

Толчок.

Внутри. Снаружи. Всюду. Сразу. Везде.

Удивительно мягкий. Плавный. Едва ли ощутимый после жесточайших страданий на протяжении долгих изнурительных часов.

Крик разрывает тишину.

Громкий. Звонкий. Радостный. Родной. Пробирающий до горячих мурашек под озябшей кожей.

Крик настоящего победителя.

Оглушительный.

Жадно глотаю воздух. Не верю. Не решаюсь. Боль исчезает, отступает, прячется и таится на самом дне. Враз немею, застываю, страшась шевельнуться, магию порушить.

— Уже? — растворяюсь в пылающих черных глазах.

— Да, — коротко подтверждает фон Вейганд.

И целует меня. Резко. Жестко. Алчно. Порывисто. Впивается в губы и крадет дыхание, растекается по жилам сладчайшим ядом. Прошивает плоть электрическим разрядом, обвивает колючей проволокой.

Ты мой.

Единственный.

А я твоя.

Глупая.

Наивная.

Невинная.

Жутко ревнивая.

Такая.

Первая.

И последняя.

— А-а-алекс, — выдыхаю в его рот, сдавленно выдаю: — Я тебя…

Люблю?

Нет.

Мало.

Ничтожно.

Едва ли отражает даже слабую тень моих истинных чувств.

— Знаю, — обрывает поцелуй, нежно слизывает кровь с искусанных уст, вмиг исцеляя раны, тихо заключает: — Я тебя тоже.

До одури.

Одержимо.

Дико.

Безумно.

Буйно.

Два оголенных провода.

Пересеклись. Переплелись. Проросли. Друг в друга. Вошли в плоть и в кровь. Теперь не разлучить, не расцепить объятья, не ослабить. Захват на смерть.

И вот.

Нас уже больше.

Мир встречает новую жизнь.

Господи.

Боже мой.

Держи меня. Крепко. Крепче. Пока твои пальцы покоятся поверх моих, я готова все на свете пережить, вынести, выстрадать, вытерпеть. Никакая тьма не будет страшна.

— Я угадал, — говорит фон Вейганд. — Это мальчик.

Все посторонние люди покидают импровизированную палату. Врачи. Медсестры. Хотя прежде я едва ли их замечала. Когда рядом мой мужчина, остальные уходят на второй план.

А теперь?

Теперь как?

Он передает мне ребенка и усаживается напротив. Молчит. Наблюдает.

Наш сын.

Наше дитя.

Продолжение.

Настоящее.

Реальное до дрожи.

— Алекс, — шепчу одними губами, осторожно придерживаю младенца, опасаюсь ненароком навредить. — Он такой маленький. Он…

Глаза голубые. Нет. Синие. Прямо синие-синие. Синющие. Поразительно яркие. Больно смотреть. Огромные. Гигантские глаза. И ресницы. Длиннющие. Пушистые.

Прикиньте? Ресницы! Оказывается, они у новорожденных уже есть. А еще брови. Пышная шевелюра. Вот это грива. Явно в меня пошел, у папы ведь прическа совсем скучная.

Ой, а ручки. Ладошки. Крохотные. Ножки. Пальчики малюсенькие. Так и тянет затискать, но боязно. Вдруг боль причиню.

Я не могу насмотреться. Не могу перестать улыбаться. Возможно, даже опять начинаю нести вслух всякую чушь. Совсем себя не контролирую. Задыхаюсь от нежности.

Но это нормально. Я же мать. Официально. Поэтому имею полное право умиляться и выдавать на поток феерический бред. Ну, то есть вести себя в привычной манере.

Ладно. К делу.20e228

Вам не стыдно, а?! Никак не надоест за мной наблюдать? Куда подевались остатки совести? Честь где? Вообще не замечаете границы личного пространства?

Вы видели меня разную. Очень. Всякую. В самых неприглядных положениях и позах. В жутких декорациях. В моменты превосходства. В минуты истинного торжества.

Забавно, однако порой кажется, будто вы знаете обо мне больше, чем я сама.

И вот наступает черед прощаться. Взять паузу. Потому что существуют вещи, которые нельзя ни с кем делить. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Конечно, настанет день, и мы встретимся снова. В самый неподходящий миг, когда расслабитесь, забудете, перестанете ждать, влюбитесь в новую, куда более разумную героиню совершенно иного романа, искренне проникнетесь и погрузитесь в другую захватывающую историю. Я вдруг прилечу и бабочкой счастья присяду на плечо, вкрадчивым взмахом крыльев напомню о себе.

Хорошо. Кого я пытаюсь обмануть? Вам слишком многое обо мне известно. Поэтому глупо строить подобные иллюзии. Бесполезно играть чужую роль.

Только попробуйте меня забыть. Рискните здоровьем, ага. К вам нагрянет отнюдь не трепетная бабочка, а громадный гиппопотам. Плюхнется на голову и быстро по земле размажет. Будете знать, как опасно важных людей из памяти вычеркивать.

Я вернусь. Обязательно. Однажды.

Пожалуй, даже не раз. И не два.

Ну а если вам хочется узнать спойлеры, то не стану ничего таить. Через пару лет фон Вейганд потеряет берега, и мне придется замутить с его прежде потерянным, но вдруг неожиданно возникшим на горизонте братом. Брутальным красавцем. Высоченным. Мускулистым. Бритоголовым. Удивительно похожим на юного Арнольда Вослу.

Ох, что это будет за мужчина. Моя давняя эротическая мечта. Еще и шейх. Первый парень на деревне… ой, вернее, на пустыне. Короче, круче жениха в целом мире не найти.

Шучу. Или нет?

Если честно, я хочу родить девочку. Потом. Когда-нибудь. Победим лорда Мортона и отметим знаменательное событие рождением второго ребенка. Отличный расклад.

Не зря учителя в школе говорили, что мне нужно книги сочинять. Хм, по правде, они говорили немного иначе, несли странную крамолу про хроническую безграмотность, скудный словарный запас и тотальную лень. Но гений всегда дорогу пробьет.

— Алекс, я… — перевожу взгляд на фон Вейганда и осекаюсь.

Черные глаза блестят. Очень странно сверкают. Подозрительно. Непривычно. Необычно. Как будто… Даже не отваживаюсь додумать мысль до конца.

— Здесь слишком светло, — говорит он.

По смуглой щеке движется прозрачная капля. Прокладывает неровный путь, прорезает на коже ломаные линии, обрывается и теряется в жесткой щетине.

Вода. Просто вода.

А потом еще одна капля. И еще одна. Снова. Опять. Из глаз к подбородку, срываясь в пропасть.

— Алекс, — едва дышу. — Ты…

— Я и правда отвык, — улыбается фон Вейганд, глядя на нашего сына, а после вновь переводит взгляд на меня. — От такого количества света.

И я понимаю, что никакими «люблю» невозможно озвучить это. Даже самыми красивыми фразами не выразить, не выстроить, не обрисовать. Самых ярких красок окажется мало. И самые яркие цвета поблекнут, потеряются рядом. Тут надо чувствовать.

Мужчины плачут.

Иногда. Очень редко. Молча. Сжав зубы. Сведя челюсти до скрипа. Стиснув кулаки. Практически молча. Глухо. Без всхлипов. Но громко. Оглушительно. На разрыв.

Даже Дьявол плачет.

Когда Бог отпускает грехи.

Эпилог

— Вот кто будет мир вокруг члена вертеть, — заявляет Вальтер Валленберг, склоняясь над младенцем.

— Прошу вас не выражаться подобным образом при ребенке, — строго выдаю я, наблюдая за каждым движением проклятого барона. — Дети запоминают все, что услышат, даже если не могут пока осознать смысл.

— Пусть запоминает, — произносит невозмутимо. — Дело говорю.

Протягивает руку вперед, заносит ладонь над малышом и не сдерживает восхищенный возглас, когда тот хватает его за палец.

Надо же. Сатана способен на радость.

Эй, кто-нибудь, включите камеру.

— Я начал, Алекс продолжил, а этот парень доведет все до конца, — заключает Валленберг и широко усмехается. — Понял меня, Адам? Если кто на твое посягнет, раздирай ублюдков на куски. Клыками и когтями. Звери свое не отдают.

— Пожалуйста, — бросаю с нажимом. — Прекратите учить моего сына всякому непотребству. И не смейте впутывать его в эти темные разборки.

— Видишь, какая хватка? — хмыкает, тянет руку назад, слегка отодвигает в сторону, однако малыш не разжимает пальцы. — Он сопли жевать не будет. Раз взял, уже не отпустит.

Вздыхаю. Неодобрительно поджимаю губы.

Кого здесь волнует мое мнение?

Мальчик от своего прадеда без ума. Улыбается. Агукает. И не ощущает от него никакого зла. А глаза у них и вовсе одинаковые. Натурально. Реально. Один в один. Яркая небесная синева. Должны потемнеть. Надеюсь. Очень надеюсь. Иначе оторопь берет.

— Вы ведь знали про мою беременность, — произношу я. — Еще тогда, в больнице. Вам сразу доложили.

Риторический вопрос. Фон Вейганд поднял все медицинские записи, а после основательно надавил на врачей. Он переживал, что операции и прием определенных препаратов могли негативно повлиять на развитие плода. Выяснилось, лечение проводилось уже с учетом «интересного» положения. Каждая процедура была абсолютно безопасной, схема терапии составлялась на основе настоящих анализов.

— Почему сразу не рассказали? — спрашиваю. — Ни мне, ни Алексу.

Жутко понимать, что этот страшный человек узнал о моей беременности гораздо раньше меня самой. Еще и комментарии двусмысленные себе позволял. Насмехался.

— А зачем вам говорить? — пожимает плечами. — Дурью маетесь. Развели трагедию на пустом месте.

Ну, да. Конечно.

Приятно познакомиться. Вальтер Валленберг. Специалист по семейным вопросам. Лучший на свете психолог. Обращайтесь.

Хотя… гад прав. Про ребенка мы все выяснили в самый правильный момент. Лучше не придумаешь.

— Адам, — чеканит мужчина. — Ты далеко пойдешь. Дальше всех своих предков. Люди будут от страха дрожать от одного твоего имени. Клянусь. Ты достигнешь того, чего даже я не успею.

Мальчик смеется. Нежно. Переливчато. Звонко. Маленький ангелочек даже не ведает, на какую сторону его пытаются перетянуть.

Ничего. Я рядом. Я позабочусь о своем ребенке. Он станет хорошим человеком, добрым и справедливым, пойдет в дедушек. В моего папу и в папу Алекса. Возьмет от них все самое светлое, и это поможет развеять любую тьму. И вообще, главное не гены, а воспитание.

Возможно, он станет великим ученым. Или наоборот — проявит творческую натуру. Будет петь или картины создавать. Сыграет в кино. Лично фильм снимет.

А как иначе, если мама настоящий талант?

Умница. Красавица. Само очарование.

— Повезло тебе, — вдруг произносит Валленберг, окидывая меня долгим и пристальным взглядом. — Такого мужика породила.

— Спасибо, — киваю. — Только не найдетесь, что он вырастет вашей копией.

Барон кривится в оскале. А потом хохочет. Громко. Раскатисто. Его смех звучит угрожающе, будто удары грома.

— Как я не станет, — заявляет, отсмеявшись. — Под ним земля дрожать будет. Гореть. У него норов похлеще моего во сто крат.

Мечтатель. Что с этого старика взять?

Я не печалюсь. Не напрягаюсь ни капли. Не вижу ни единого повода для переживаний. Я сумею донести до сына верные идеалы, как бы ни развивалась наша судьба дальше. Душу в него вложу. Сердце. Кровь отдам. Ничего не пожалею. Никогда.

***

Про счастье писать скучно. Просто. Банально. Заурядно. До зубного скрежета.

Круто, когда драма, куча событий и приключений, навороченный сюжет, надрыв и психоз, взрыв аорты в каждом слове, бомба скрывается за очередным лихим поворотом.

Круто, когда скорость доходит до максимума, педаль газа выжимается до упора и ты смело мчишь по встречной полосе, отчаянно надеешься на вроде бы абсурдный, однако же свято обещанный всесильным автором счастливый финал.

Круто, когда до мозга, до печени, даже гораздо глубже. Насквозь. Оставляя незаживающие кровоточащие ранения. Раздирая до мяса и до костей, продирая до самой сути, выжигая внутренности каленым железом. Вырезая остро заточенным клинком клеймо.

Круто, когда по живому, без наркоза, без страховки, без повторных дублей, от первого и до последнего кадра на единственную пленку. Без черновика, без тысячи исправлений, без тени цензуры. На одном вдохе и выдохе.

Круто, когда…

Ты не там.

По ту сторону страницы. По ту сторону экрана. По ту сторону света и тьмы. Подальше от коварных планов. На безопасном расстоянии от опасных игр. Наблюдаешь, но участия не принимаешь. Лишь опять поражаешься своему до одури сбитому пульсу.

Поверьте.

Не проверяйте.

Жить лучше скучно.

Просто. Банально. Заурядно.

Долго. И счастливо. До зубного скрежета. Сладко. Приторно. До тошноты. На веки вечные позабыв про шальные выбросы адреналина.

***

Мои мечты продолжают сбываться. Одна за другой. Фон Вейганд дарит мне встречу с родителями. Даже мою бабулю доставляет в секретное место. Правда, сам ускользает, личного знакомства не происходит.

Необходимая мера безопасности.

Я охотно поддерживаю легенду о таинственной и опасной работе своего нового супруга. Если верить спонтанно сочиненной биографии, мой второй муж почти шпион. Эдакий Штирлиц. Мрачный. Холодный. Благородный. Разве только без нацистской формы.

Никаких фото. Никаких видео.

Полагаю, это разумная плата за месяц, проведенный вместе со своей семьей, а также за шанс представить родным людям моего малыша.

Адам улыбается.

Растет и крепнет с каждым прошедшим днем. Он почти не плачет, не требует к себе внимания, ведь все и так вокруг него послушно отплясывают, спеша исполнить любой каприз. Мальчик оценивает ситуацию, наблюдает, изучает мир вокруг.

И не важно, кто оказывается рядом.

Моя мама. Папа. Бабушка.

Вальтер Валленберг. Элизабет. Точнее просто Лиля. Так эта невероятная и совершенно восхитительная женщина просит себя называть. А я всякий раз стесняюсь, не решаюсь настолько фамильярно сократить ее имя.

Так вот. Не важно, кто рядом.

Я или фон Вейганд.

Любой человек мигом оказывается во власти этих ярких синих глаз. Расплывается в улыбке, растекается от умиления и выпускает больше слюней, чем малое дитя.

Парадокс. Загадка природы. Научный факт.

Взрослые покорно пляшут под дудку ребенка.

А как иначе? Как?! Разве реально устоять и не потискать эту прелесть? Эти вот крошечные кулачки не обцеловать? Пухлые щечки не приласкать?

Эх, милота.

Впрочем, тревога меня не отпускает. Мрачные мысли пуще прежнего одолевают. Даже в раю обнаружу повод для грусти. Это моя суперспособность: находить повод для нытья. Впрочем, тут и правда дело дрянь. Причина для волнения очень серьезна. Гнетуща.

Наша сексуальная жизнь оставляет желать лучшего. Вернее — нашей сексуальной жизни в принципе нет. Ни в какой форме. Поцелуйчики и обнимашки не считаю, даже самые жаркие и страстные. Только аппетит дразнить, дрочить и дрочить, но не кончить.

Простите. Извините. Вот такая перед вами женщина. Падшая. Пропащая. Если по дерзким фантазиям судить, то пробу негде ставить. Отпетая грешница.

Секс после родов есть.

Наверное. Надеюсь.

У кого-то. Где-то.

Я знаю. Точно. Уверена.

Я читала в Интернете.

Эти люди не могли врать. Не могли же. А?! В сети ведь чистую правду пишут. Не всегда, разумеется, однако довольно часто.

В конце концов, в семьях часто бывает больше одного ребенка. Значит, после рождения счастливого первенца партнеры занимаются сексом еще как минимум раз.

Верните мой секс.

Прошу.

Пожалуйста.

В наших интимных отношениях возникает пауза. Долгая. Раздражающая. Угнетающая. Отправляющая самооценку в унитаз.

Я полностью восстанавливаюсь после родов. Сбрасываю лишний вес, обращаюсь в худышку, которой прежде никогда не была. Все благополучно заживает, работает и стреляет.

Тогда в чем проблема?

Фон Вейганд не хочет меня? Увидел, как ребенок вылез из того самого места, испытал шок и напугался столь сильно, что больше не желает иметь с этим ничего общего. Или потерял влечение, ибо я мать его ребенка. Раньше трахал шлюху, грязную и порочную девку, а теперь перед ним та, кто привела в мир единственного сына. Такую женщину строго запрещается подвергать безудержному разврату и опалять кипучей похоти.

А может, уже другую нашел? Работы много. Ночами не спит. То лорда Мортона добить старается, то ребенка нянчит. Прямо хоть разорвись. Но он же талантливый. Всегда все успевает.

Я намекаю.

Тонко. Или не очень. Как получается, в общем.

Наряжаюсь в развратное белье. Рассекаю пространство в полуголом виде. Кручусь и верчусь, изображаю эротику, выхожу далеко за рамки приличия.

А результата ноль.

Либо паршиво намекаю. Либо кое-кто не желает мои намеки воспринимать всерьез. Предпочитает держаться подальше и никак не реагировать.

— Алекс, возьми меня, — говорю прямо. — Трахни уже, пожалуйста. По-нормальному. Хватит относиться как к хрустальной вазе.

Хохочет. Подхватывает меня на руки и кружит.

— У тебя что, только два режима? — перехожу в атаку. — Либо секс, либо любовь. Выбрать можно одну опцию. Обе никак не пересекаются?

Смеется. Прямо заливается. Довольный.

Ну вот, явный признак измены. У него был секс. Иначе откуда берется такая неприкрытая веселость? А я уже для подобных вывертов не пригодна. Отработанный материал. Загнать под стекло и любоваться. Восхищаться. Поклоняться. И все. Стоп.

Страшно сказать. Стыдно. Начинаю скучать по временам, когда являлась бесправной рабыней, ползала у него в ногах, обтираясь о высокие черные кожаные сапоги.

— Я приготовил для тебя сюрприз, — улыбается фон Вейганд.

Раньше звучало жутко.

Теперь тянет зевнуть.

— Галерея шоколадных фонтанов? — выдвигаю предположение.

— Нет, — решительно отклоняет.

— Новая яхта с моим именем? — роняю наугад.

— Мимо, — мигом отмахивается.

— Самолет? — тыкаю пальцем в небо.

— Был в прошлом месяце, — заявляет с долей укоризны.

— Остров? — продолжаю озвучивать самые очевидные варианты.

— Тоже был, — хмурится.

— Гора бриллиантов?

— Не угадала, — отрицательно качает головой.

— Сапфиры? — не спешу сдаваться.

— Лора, — сурово сдвигает брови, губы кривит в явном неодобрении моего сомнительного креатива, как будто даже обижается. — Я не люблю повторяться.

— Показывай, — тягостно вздыхаю.

Жестокая насмешка судьбы.

Выходила замуж за палача. За монстра. За кровожадное чудовище. За буйного психопата, не ведающего ни милости, ни пощады. За дикого и безумного зверя.

А теперь он заперт в клетку. Если что и прорывается на волю, это моментально пресекают, загоняют в глубь, во тьму, а меня окружают лаской и нежностью.

Тьфу.

Хотя если поразмыслить, если включить остатки мозга, если честно признаться, расклад не так уж плох. Хорош. Даже очень.

Просто скучно. Немного. Чуть-чуть. Самую малость. Тоскую по нашему драйву.

Ладно. Привыкну. Однажды я просила фон Вейганда быть самим собой и ни в каких развлечениях себе не отказывать. Результат вышел спорный. Перелом ребер. Разрывы самых чувствительных мест. Шок. Жесть. Травма на всю оставшуюся жизнь.

Кажется, никто не хочет повторять ошибки прошлого.

Но был ведь и морской берег. Жара посреди ледяной гальки. Было же улетно. Отвязно. Грязно. Сладко. Повторить бы.

Фон Вейганд относит меня в кабинет. Усаживает в свое кресло, кладет на стол увесистую папку. Толстенную. Здоровенную. Весьма внушительных размеров.

— Что здесь? — спрашиваю, ощущая, как холод крадется вдоль позвоночника.

— Взгляни, — следует лаконичный ответ.

Раскрываю папку, читаю название, выведенное каллиграфическим, идеально красивым почерком и невольно кривлюсь. Почему по-русски? Неужели зря немецкий учу?

— Звучит немного сопливо, — признаюсь честно.

— Согласен, — ухмыляется.

— Только не говори, будто там твой тайный дневник, который ты ведешь с первого дня нашей встречи, методично записывая туда все свои трепетные переживания.

— Ну, в какой-то степени, — протягивает задумчиво.

— Господи, Алекс! — восклицаю с ужасом. — В кого ты превращаешься? В кого я тебя превращаю?!

— Хм, — выразительно закатывает глаза. — В хорошего человека?

— Нет, — бормочу сдавленно. — Только не это. Кто будет надирать зад гребаному лорду Мортону? Кто подарит нашему сыну власть над этим долбаным миром?

— Разве добро не побеждает зло? — изображает истинное изумление.

— Вот не идет тебе доброта, — удрученно качаю головой. — Совсем не идет.

— Ты сперва прочитай, — советует елейным тоном. — Потом делай выводы.

— Название — половина успеха, — заявляю авторитетно. — И знаешь, с таким названием эту твою книгу никто даже не откроет. Весьма банально и посредственно. Разочаровываешь раз за разом. Когда исправляться собираешься?

— Однажды я прочел твой дневник, — говорит фон Вейганд. — Теперь настал черед вернуть долг.

— Ты правда… — запинаюсь. — Сам написал? Без помощи? Без дополнительной поддержки? Даже не нанял литературных негров?

— Лора, — улыбается. — Читай.

Отходит, занимает кресло напротив, располагается в удобной позе, наблюдает за мной исподлобья. Скалится. Глазами сверкает. Ну, прямо мороз по коже. Как в наши лучшие времена.

Эх, тряхнем стариной?

— Тут довольно много страниц, — пролистываю и обалдеваю, пораженно присвистываю, уточняю: — Дохрена страниц. Еще и от руки написано. Кстати, почерк улетный. Мои жалкие каракули даже рядом не стояли.

Молчит. Не желает тишину разрывать.

— Я сразу должна прочесть? — напрягаюсь. — Предлагаю растянуть на пару дней. А может, на неделю? Посмаковать, продлить удовольствие. Ибо не каждый день парни вроде тебя выдают личные мемуары для прочтения.

Тишина. Нулевая реакция. Как бы намекает — действуй. Кончай болтать. Берись за прочтение.

Начинаю. Крадучись. С явной опаской. Осторожно. Зажмурившись. Прикрыв веки. Страшусь лишнее прочесть. Разрушить любимый образ.

Молчание украшает мужчину. Вот реально. А то как залезешь в мысли, как сорвешь тайные покровы, а там одни сопли и слюни, пошлость и примитив, жажда траха и тотальное отсутствие мозга. Даже непонятно, как человек империю в своих руках удерживает. В голове-то исключительно влажные фантазии.

Но здесь меня затягивает с первой строчки.

Я цепенею. Холодею. Леденею. Раскалываюсь на фрагменты и заново воедино собираюсь. Гневаюсь. Страшусь. Пугаюсь. Губы кусаю, ногти грызу. Нервно перелистываю страницу за страницей, жадно впиваюсь взглядом в четко выведенные строки. Содрогаюсь. Стыну, стужей скованная. И сгораю от одержимого жара. Подрагиваю. Поджимаю ноги к груди. Обнимаю себя. Не могу сдержать слезы. Рыдаю. Захлебываюсь. Задыхаюсь. Закипаю от возмущения. Но продолжаю. Читаю дальше. И дальше. До последнего, раздирающего душу и тело на части слова.

— Алекс, это… — запинаюсь, враз отчаявшись подобрать верное определение, рефлекторно признаю поражение. — Это просто…

— Нужно сжечь дотла, — выдает с дьявольской усмешкой. — Уничтожить сразу после прочтения.

— Нет-нет, — шмыгаю носом, поспешно собираю листы, складываю обратно в папку, прижимаю к стреноженному сердцу. — Никогда. Даже не пытайся. Не отдам.

— Вот как? — уточняет вкрадчиво.

— Да! — выдаю запальчиво. — Это по-настоящему. По живому. На грани. На нерве. Это тобой пропитано. Пронизано и прошито. Поэтому — даже не надейся, не пытайся отобрать. Я еще не раз и не два хочу перечитать.

Фон Вейганд поднимается, приближается вплотную, удивительно легко, практически без труда разжимает мои пальцы, отбирает рукопись.

Никаких угроз. Никакой грубой физической силы. Хватает единственной ухмылки, одного движения губ. Неуловимого. Мимолетного.

Комната погружается во тьму. Резко. Безнадежно.

Не могу ему противиться. Не могу сражаться. Теперь точно. Подчинена целиком и полностью. Связана цепями намертво.

Я думала, зверь в клетке. Заключен за тысячей замков. Пленен. Запечатан в железной клетке. Но нет. Зверь рядом. Всегда. Близко. До одури. Дышит в затылок. Преследует, следует неотступно. Никогда не отступает, ступает след в след моих стоп.

Зверь улыбается. Смеется. Хохочет. Подхватывает меня на руки, беззаботно кружит по комнате, несет романтическую чепуху. Зверь дурачится. Позволяет себе слабость. И расслабляется. Дарит подарки. Выполняет желания и мечты. Нянчится с нашим сыном, возится с малышом, играет, будто самый обычный отец. Умиляется, сияет от счастья, мастерски скрывает дикую натуру хищника.

Но…

Зверь не меняется. Не исправляется. Не поддается дрессировке. Точит зубы и когти для других. Загоняет врагов насмерть.

Чужакам не стоит появляться у него на пути. Не стоит рисковать, испытывать судьбу. Кто не свой, тот никто. Пустое место. Раз дорогу перейдешь, костей уже не соберешь. Будешь растоптан, закатан в бетон.

Зверь страшен в ярости. В гневе. А в ледяном спокойствии даже страшнее. Опаснее. Во сто крат хитрее. Безжалостнее. Злее.

Черт.

Проклятье.

Я же люблю его.

Жуткого. Жестокого.

Беспощадного.

Жаждущего крови.

Я люблю Зверя.

И прощаю все.

Каждый грех.

Прошлый.

Будущий.

Любой.

— Алекс, — шепчу я. — Не надо ничего сжигать. Спрячь, только не уничтожай. Прошу, мне очень жалко это потерять.

Фон Вейганд бросает рукопись на пол.

Ну, хотя бы не в камин. Ничтожная, но все же значимая отсрочка. Не отступлю. Потом еще поспорю и поборюсь, настою на своем. Сохраню. Сберегу. Впитаю строки нутром.

— Это здесь, — прижимает мою ладонь к своей груди. — На месте моего несуществующего сердца. Никуда не исчезнет.

— Алекс, ты…

— Я могу сохранить заметки, — небрежно произносит он, прожигая тяжелым взглядом, в пепел обращая. — Или даже новые набросать.

— Новые? — вновь зажигаюсь.

— Мне понравилось за тобой наблюдать, — ухмыляется, обнажая зубы. — Твои чувства покрепче чистого спирта.

— Тогда напиши продолжение, — требую моментально. — Пожалуйста.

Фон Вейганд подхватывает меня под ягодицы, разворачивает и усаживает на стол, толчком раздвигает ноги, оказывается между широко разведенными бедрами. Вмиг весь воздух из легких выбивает. Почву отбирает, пространство вокруг собой заполняет.

— Алекс, — всхлипываю.

— Я покажу, — обещает елейно.

— Ч-что? — запинаюсь.

— Продолжение, — заключает мрачно.

И в губы мои вгрызается. Не целует. Берет без остатка. Бешено. Дико. Неистово. Снова и снова. Напрочь стирая грани допустимого. Рушит запреты. Ломает. Уничтожает до самого основания. Порабощает и подчиняет, пробуждает давно забытый инстинкт. Клеймит.

Похоже, с нашим воздержанием покончено. Раз и навсегда. Решительно и бесповоротно. Зверь устал контролировать аппетит. Вырвался на волю и требует отрыва по полной.

Отлично. Не возражаю. Не имею ничего против.

— Алекс, — упираюсь ладонями в широкую грудь, отстраняюсь, однако полностью контакт не разрываю.

Я смотрю тебе прямо в глаза. Дерзко. Отчаянно. Позабыв про страх. Отринув разумную осторожность. Ощущаю одержимость нашего слитого воедино пульса. Погружаюсь под лед. Окунаюсь в темные студеные воды.

Улыбаюсь. Шепчу, не размыкая губ. Молча. Ведь ты услышишь. Везде. Всегда. Разберешь каждое слово сквозь абсолютную тишину. Неизбежно доберешься до затаенной сути.

Я спрашиваю — ты помнишь?

Даже бешеные морские волны не сорвали обручальное кольцо с моего пальца. Тянули вниз, влекли на дно, однако не сломали, не разломали вдребезги, не вынудили потерпеть кораблекрушение. Знак свыше? Истина. Шрам. Внутри. Неисцелимый.

Время теряет власть. Судьба лишается силы.

Мы едины. Как плоть и кровь. Вот правда.

Свет. Тьма. Не важно.

Просто забава. Чужая игра.

А ты –

Жутко. Жестоко.

До дрожи.

Жадно. Желанно.

До колких игл под кожу –

Алекс.

Ты моя жизнь.

Фон Вейганд усмехается.

Знаю. Давно. Всегда.

Вот что его взгляд отвечает.

Ты

На веки веков

Моя.