По осколкам нашей любви

∙ ГЛАВА 26 ∙

Я знала, что что-то не так, как только вошла в школу.

В воздухе царила тишина.

Проходя по первому коридору отдела английского языка, мне показалось, что слышала сопящий звук из одной комнаты отдыха. Я собиралась уже перестать прислушиваться, как Ниша позвала меня из открытого дверного проема комнаты для персонала.

Как только увидела ее лицо, я поняла, что с чутьем у меня все в порядке. Что-то было совсем не так.

— Можешь подойти? — тихо попросила она, выглядя разбитой.

Я поспешила к ней, и Ниша аккуратно провела меня в комнату для персонала. Эрик, Барбара и две других коллеги были в комнате. У Барбары были слезы на глазах, а черты бледного лица Эрика были напряженными.

— Что происходит, черт возьми? — спросила я. Пульс начал биться, когда нервные бабочки залетели мне в живот.

Ниша взяла меня за руку.

— Ханна… Джаррод Фишер был убит в субботу вечером. Мы только что узнали сегодня утром.

Я тупо уставилась на Нишу, пытаясь понять ее слова.

— Что? — Я отдернула руку, глядя на Эрика и Барбару. — Это шутка?

— Ханна, я знаю, что он был твоим любимым учеником. Мне жаль.

— Не понимаю. — Я с недоверием посмотрела на Нишу. — Я не… Я не… нет. — Я трясу головой.

Ее добрые глаза стали влажными от слез.

— Он ввязался в драку с мальчиком постарше. С плохим парнем. Тот ударил Джаррода ножом. Он умер в хирургической.

Нож? Джаррод?

Смышленый, очаровательный, забавный Джаррод, кому я говорила нескончаемое количество раз, что нужно контролировать вспыльчивость. Джаррод, чья мама и маленький братик полагались на него. Джаррод. Пятнадцатилетний мальчик, у которого была впереди вся жизнь.

Умер.

Просто… умер?

И все?

Это невозможно.

Рыдание вырвалось из меня прежде, чем смогла остановить его, и затем я оказалась в руках Ниши, обрушивая жгучую боль от его внезапной потери в ее плечо. Когда я думала о его маме и младшем брате, о горе, которое будет их грызть, которое будет отдаваться болью в каждой мышце и нависать над их жизнью в течение последующих месяцев, я плакала лишь сильнее.

Слезы, наконец, прекратились. Я попыталась отдышаться, когда вырвалась из рук Ниши.

— Прости. — Я ударила себя по щекам, чувствуя смущение из-за того, что сломалась в школе. На лицах моих коллег лишь один взгляд — понимающий. Джаррод был для меня тем ребенком, с которым я действительно чувствовала, что могу изменить его жизнь. В нашей работе было трудно это чувствовать — что мы имели для кого-то значение. Я думала о том, чтобы обсудить выбор университета с Джарродом в следующем году; помочь ему получить финансовое обеспечение; гордиться им и тем, как далеко он продвинулся. Я чувствовала, что видела его, когда никто другой не видел, и надеялась, что для него это имело значение.

Как будто я погрузилась в какой-то ужасный сюрреалистический кошмар.

Дети не умирали от драки с ножом в моем мире.

Где мы были, чтобы это остановить?

Как могло случиться, что вот, он был в классе только на прошлой неделе, а теперь я думала о нем в прошедшем времени? Как кто-то превратился из осязаемого человека в призрака, фигуру в киноленте воспоминаний?

И вновь нахлынули слезы.

— Ханна. — Ниша потерла мою руку, утешая. — Тебе придется собраться, милая. У тебя уроки, и у тебя… у тебя сегодня четвертый курс старших классов.

О, боже.

Как я буду вести этот урок, пока все это время на меня будет смотреть его пустой стул?

Я судорожно выдохнула и вытерла слезы.

— Знаю, — сказала я дрожащим голосом, как и губы. — Просто дай мне минутку.

— Похороны будут в четверг, — сказал мне Эрик. — Четверг, одиннадцать часов на Кладбище Дин.

Я вздрогнула, втягивая воздух, чтобы сдержать очередной поток слез.

— Как думаешь, мне дадут выходной, чтобы сходить?

— Ханна, ты была его любимым учителем, — любезно сказал Эрик. — Мы позаботимся о том, чтобы тебе удалось попрощаться.

Я сжала губы, глаза обжигали новые слезы.

— Перестань плакать, — тихо сказала Ниша. — Чтобы спокойно пойти к детям.

Первый урок в то утро был нелегким, но это класс первого курса, и они были подавлены известием о смерти Джаррода, которое уже стало известно их юным ушам, когда оно прошло через школьные залы, поэтому они тихо опустили головы и продолжали работу, которую я дала им.

Когда в класс вошел четвертый курс, я почувствовала, что дрожала, и мне пришлось повернуться к ним спиной, втянуть в себя эмоции и сосчитать до десяти, прежде чем смогла встретиться с ними лицом к лицу. Когда все уселись на свои места, я оглядела их, заметив заплаканные лица некоторых девушек и потрясенные бледные черты остальных. Даже Джек выглядел расстроенным.

Я знала, что некоторые из них никогда не касались смерти, и большинство из них никогда не касались смерти ровесника — кого-то такого молодого, жизненно важного. Молодость одинакова тем, что существует убеждение в собственном бессмертии, что можете видеть и делать все, что угодно, потому что и вы, и мир, каким вы его знаете, по-прежнему будут такими же по утрам.

Мне было интересно, как одноклассники и друзья Джаррода справлялись со своей внезапной смертностью.

Взгляд остановился на его пустом стуле, и я прислонилась спиной к столу, пальцами впиваясь в дерево.

— Хотела бы я сказать вам, почему, — произнесла я, прочищая горло, когда голос сорвался на последних словах.

Стейси, симпатичная белокурая девушка, которая сидела за столом позади Джаррода и часто выходила с ним из класса, поймала мой взгляд, когда сердито вытирала слезы.

— Почему жизнь может так быстро изменится? — продолжила я. — Как может сердце так внезапно перестать биться, мгновенно разбивая все сердца, которые когда-либо были связаны с ним? Но, правда в том, что нет никакого смысла в смерти Джаррода. Ничего такого, что я могла бы увидеть. Хотелось бы иметь ответ получше, но у меня его нет.

Вся комната молча наблюдала за мной, и я продолжила говорить:

— Могу сказать вам, что нормально чувствовать то, что вы чувствуете сейчас. Нормально, что вы скучаете, нормально, что вам больно, и нормально чувствовать себя потерянным — до тех пор, пока вы приходите ко мне, к вашим друзьям или семье, пока все эти чувства пытаются вас одолеть. Потому что из-за них некоторые из вас будут злиться, а кому-то понадобится обвинить кого-то. Это нормально, когда злишься. Я не могу сказать вам, правильно или неправильно чувствовать вину, но могу сказать, не злитесь слишком долго и не держитесь за вину вечно. Такого рода гнев может отобрать часть вас, ту часть, которую вы не сможете вернуть. Джаррод не хотел бы этого. Под вспыльчивостью и развязностью он был действительно хорошим человеком, — мои губы дрожали, а глаза блестели от непролитых слез, которые я не могла и, честно говоря, не хотела скрывать от них, — и я не думаю, что он хотел бы этого для каждого из вас. Я не буду вам лгать. Это все меняет. Может изменить даже вас самих. Знаю, что это изменит меня. — Я беспомощно пожала плечами, внезапно почувствовав себя такой молодой, слишком молодой, чтобы помочь им. — Думаю, это напоминание о неуверенности в жизни и глупости существования, когда мир молится с тобой, чтобы жить. Если вы вынесете что-то из этого, то, пожалуйста. Мы принимаем жизнь как должное. Мы должны остановить такое. Мы должны начать жить. — Я оглядела их всех, поймав взгляд убитых горем глаз. — Если кому-то из вас нужно поговорить со мной, пусть даже для того, чтобы записать чувства на бумаге, я буду здесь.

Я грустно улыбнулась сквозь слезы и постучала по стопке книг рядом со мной.

— Джаррод однажды признался, что его любимой книгой, когда он был моложе, был «Дэнни, чемпион мира», написанная Роальдом Далем. Его учитель начальной школы прочитал ее классу. Поэтому мы собираемся почтить ее сегодня — вы можете читать вместе со мной, пока я читаю ее вам.

Перед уроком я побежала в начальную школу по соседству и попросила у них копии книги, объяснив, почему они мне нужны. Они были добры и любезны, позволив мне одолжить их. Я раздала копии детям и медленно положила последнюю книгу на стол Джаррода, борясь со слезами. Его друг, Томас, который всегда дерзил в классе, издал удушающий звук из-за моего жеста, и, когда посмотрела в его сторону, я увидела, как он закрыл голову руками на столе с дрожащими плечами, пока пытался заглушить рыдания. Я прошла мимо него, сжимая его плечо в утешении, прежде чем подойти к своему столу, борясь с ожогом от эмоций в собственном горле. Мышцы челюсти, десен, щек болели от чувств.

Каким-то образом мне удалось открыть книгу, и я начала читать.

Я провела день, чувствуя, как будто пробиралась сквозь грязь. Я отправила электронное письмо учителю, с которым разделяла уроки грамотности для взрослых, и объяснила, почему не смогу провести урок вечером на этой неделе. Я получила понимающее электронное письмо в ответ, и он сказал мне, что прикроет меня. Как только занятия закончились, после работы я запрыгнула в автобус в Лейт. Был только один человек, которого хотела видеть больше всех.

Я хотела Марко. Хотела обнять его и почувствовать его силу, вдохнуть его и знать, что не отказалась от того, чтобы жить той жизнью, которую действительно хотела, жизнью, в которой нуждалась.

Я была полна решимости, что когда-нибудь в ближайшем будущем сделаю это. Ханна, которой я была раньше, Ханна из моих дневников ничего не боялась. Я не хотела больше бояться и не хотела, чтобы жизнь проходила мимо меня. Однако я не думала, что было правильно использовать Марко в качестве эмоционального опоры. Между нами и так все было сложно. Когда я пошла к нему, мне хотелось, чтобы он был уверен, что приехала к нему по верным причинам.

Поэтому я вышла из автобуса и направилась к квартире Коула.

Как только он открыла дверь, я бросилась в его объятия и заплакала. К счастью, его изворотливого соседа по комнате не было, так что я могла рассказать Коулу о Джарроде наедине. Он ненадолго оставил меня, чтобы приготовить мне чашку чая, а когда вернулся, притянул меня к себе и обнял покрепче.

— Я стояла там перед детьми, — шептала я, — говоря им, что нужно слишком рано научиться понимать, насколько хрупка жизнь и что они должны учиться у нее и действительно жить. И чувствовала себя таким лицемером, когда велела им жить, пока сама так боялась жизни, что даже оттолкнула Марко.

— Чего ты боишься, Ханна? Он причиняет тебе боль?

— Да. Но я сама больше не хочу причинять. Как только пройду через это, я пойду к нему.

— Ханна, он любит тебя. Ты должна пойти к нему сейчас, пусть он поможет тебе с этим разобраться.

— Не могу. — Я упрямо покачала головой. — Я могу справиться с этим в одиночку. Поэтому пойду к нему потом, чтобы было понятно, почему иду к нему. Кроме того, мне нужно поговорить с ним о том, что возможно оттолкнет его, и он не захочет быть со мной.

Коул нахмурился.

— Что бы это могло быть?

— Я не могу иметь детей.

— С каких пор?

— Я не хочу их, Коул. После случившегося. Я почти умерла. Не могу обрести любимых людей на это снова.

— Кто сказал, что обречешь? Есть риск?

Я пожала плечами, чувствуя себя глупой, но уверенной в своем страхе.

— Всегда есть риск еще одной внематочной беременности, но нет, доктор сказал, у меня может проходить здоровая беременность.

— Ладно, так… ты не хочешь их? Или боишься? — Я пожала плечами. — Ты хочешь детей, Ханна? — настаивал Коул на ответе. — Я сжала губы и кивнула. — Тогда однажды… ты станешь достаточно храброй. — Он казался таким уверенным, что мне больше не оставалось, как понадеяться на его правоту.

Коул был не единственным, кто пытался заставить меня позвонить Марко и рассказать ему о Джарроде. Элли тоже. Несмотря на то, что семья была рядом со мной в трудную минуту из-за потери ученика, они, похоже, не понимали, что я бы справилась сама.

Утро четверга наступило слишком быстро. Я оделась в консервативное черное платье-карандаш, которое иногда надевала в школу, и позаимствовала длинное черное шерстяное пальто Элли. Мать Джаррода решила устроить похороны на могиле сына, а не внутри церкви. Когда я приехала, колени чуть не подкосились при виде его мамы. Я не знала, видела ли прежде такое опустошение.

Харви, младший брат Джаррода, прильнул к матери с широко раскрытыми глазами.

Слезы тут же свободно вырвались наружу, когда я нашла место в толпе скорбящих рядом с началом. Я узнала несколько лиц его одноклассников — Томас и Стэйси были тут с родителями. После того, как проговорил священник, гроб Джаррода был спущен в могилу.

Мать Джаррода бросила розу. Девушка, которую я не знала, шагнула вперед и бросила другую. За ней последовала Стейси, а затем пожилая женщина, которая сразу же после этого крепко обняла маму Джаррода.

Когда наступила моя очередь, я шагнула вперед, пока бумага в моей руке впивалась в кожу. Я осторожно бросила ее в могилу. На ней были слова, которые я позаимствовала у Шекспира.

— Спи, милый принц.

Спи, убаюкан пеньем херувимов!

Это был мой способ попрощаться и дать ему понять, что он имел для меня значение, что я видела его таким, каким он был на самом деле, и что хотела, чтобы он нашел покой, где бы ни был сейчас.

— Спи, милый принц.

Спи, убаюкан пеньем херувимов!

Я отступила в толпу, дыша с дрожью, когда священник начал произносить последние слова. Погруженная в печаль, я смутно осознавала, что люди рядом со мной смещались, но не подняла глаза.

Я не смотрела вверх, пока меня не всполошили теплые, грубые пальцы, скользящие по моим, чтобы крепко сжать мою руку. Дыхание покинуло меня, когда я повернулась и увидела Марко.

Меня охватили шок, облегчение, неверие и благодарность.

Его добрые глаза встретились с моими, и он крепче сжал мою руку.

Слова Элли, сказанные несколько месяцев назад, внезапно всплыли в моей голове:

Пять лет назад ты начала закрываться от нас, притворяясь, что все нормально, и решив заботиться о себе самой без нашей помощи. Ты должна это прекратить. Не только ради себя, но и нас. Мы всегда рядом, если будем нужны тебе, и честно говоря, нам нужно, чтобы ты в нас нуждалась.

Меня поразила правда в том, что она все время была права. Я нуждалась в них, мне был нужен Марко, и я знала, что Марко нуждался точно так же, как и семья нуждалась в том, чтобы я просила их о помощи. Поэтому я дала ему понять об этом.

Спасибо.

Марко прочел безмолвное послание в моих глазах и в ответ прижался губами ко моему лбу, дабы утешить. Я закрыла глаза, кладя голову ему на плечо, и слушала, как священник хоронил Джаррода Фишера.