По ту сторону Тьмы. Между Здесь и Там... (СИ)

3.13

Кажется, ему впервые ничего не снилось, и это было непросто хорошо. Это было великолепно. Просто плавать в сплошной черноте. В ласковых объятиях воистину милостивой Тьмы, ускользать из которой совершенно не хотелось. Да и как что-то там могло хотеться, если он всё равно ничего не видел, не слышал и не чувствовал. Его по сути в те мгновения вообще не существовало. Вернее, он был частью этой Тьмы. Её ничтожнейшей молекулой. Невидимой песчинкой.

А потом что-то туда проникло. Подобно лучу утреннего солнца, прорезавшего водную гладь вместе с толщей воды до самого дна или же где-то на полпути до оного. Коснулось век мужчины, резануло его чувствительные зрачки и выпустило пару капель «крови» из резко набежавших слёз.

Разве что общая контузия сошла не сразу. Он уже начал пытаться открывать глаза, притом, что веки его совершенно не слушались, но его слух ещё был заблокирован глухой тишиной. Только через несколько минут у него стало уже что-то получаться, а окружающие звуки словно набухали, нарастали и приобретали с каждой пройденной минутой более естественное звучание. Глухота отступала, а за ней и слепота. Но не пустота, которая охватила его сознание пугающим онемением, как какой-нибудь мощной анестезией, которая воздействовала не на тело, а именно на мозги. И вот ей сопротивляться было просто невозможно. Несмотря на тот факт, что его руки были уже почти свободны.

Почти, это значит, они не были привязаны к его телу с помощью длинных рукавов смирительной рубашки из плотной и совершенно не рвущейся ткани. Он даже их через какое-то время увидел и сумел более-менее рассмотреть, а потом пошевелить едва ли слушающимися пальцами, когда его глаза приоткрылись где-то наполовину.

Поднять тогда головы он ещё не мог. Но зато понял, что никаких солнечных лучей вокруг него не было и в его лицо ничего не светило. Комната, в которой он сидел (наверное, в одной больничной распашонке), выглядела довольно тёмной или сумрачной, словно за её окнами в этот момент стояла пасмурная погода или же очень раннее утро. Разве что Кену было на это, откровенно начхать. Ему вообще было на всё тогда начхать, потому что он до сих пор ничего не испытывал. Просто тупо запоминал то, что видели его глаза и что удавалось расслышать пока ещё сильно контуженному слуху.

Он даже не сразу понял, что упало на его руку рядом с краем плотного кожаного наруча, пристёгнутого ко второму наручу на другом запястье, а те, в свою очередь крепко держались за широкий пояс из того же материала на животе Вударда с помощью коротких отрезков из стальных цепей. Но когда он кое-как напряг зрение и «настроил» его, то понял, что это была немаленькая (и судя по всему давно не первая) капля… Капля его собственной слюны. И сейчас, в это самое время, новая порция вязкой жидкости уже набухала и копилась на его подбородке, неспешно стекая из уголка его совсем чуть-чуть приоткрытого рта.

Он попытался открыть глаза пошире и даже повести головой. Понимание того, что действие явно какого-то убойного лекарственного препарата стало терять свои изначальные отупляющие свойства, начало касаться его сознания пока ещё едва ощутимыми поглаживаниями и то поверх головного мозга. Как и некоторая часть из его личных воспоминаний. Как и осознание, кем он был, где находился и почему именно здесь находился.

— Как вы себя чувствуете, мистер Вудард? Вам получше? Вы меня уже видите и слышите?

Он хотел было дёрнуться, когда почувствовал чьё-то едва уловимое движение откуда-то слева, коснувшееся его локтя подобно дуновению невесомого призрака. Но скосив в ту сторону глаза, всё же сумел разглядеть край чего-то белого. Белую одежду? Белую юбку? Подол белого халата.

Что-то коснулось его подбородка, из-за чего вновь пришлось перенастраивать фокус зрения, чтобы увидеть чью-то руку, которая попыталась приподнять его явно нелёгкую головушку, одновременно прижимая что-то другой рукой к его подбородку и краю рта.

— Вы сможете сейчас пережёвывать и глотать питьё?

И опять не сразу (потому что вновь пришлось фокусировать зрение для новой дистанции, что давалось с куда большим трудом и усилием, чем в нормальном состоянии), ему удалось рассмотреть мило улыбающееся лицо какой-то молодой или моложавой женщины с явными латинскими корнями. Большие цыганские глазища чёрного цвета (слава богу, хотя бы не светящиеся ни красным, ни жёлтым) с угольной обводкой из чёрнющих и длинных ресниц, аккуратный чуть вздёрнутый кверху носик и очень пухлые (но едва ли накачанные ботоксом) губы без единой капли помады. Кажется, от неё даже ничем и не пахло — ни шампунем для волос, ни дезодорантом-спреем для тела, ни теми же духами. Может только больничной стерилизацией с характерным химическим «привкусом».

Медсестра или сиделка очень аккуратно и тщательно вначале вытерла ему подбородок, потом подобрала той же салфеткой капли слюны с его руки рядом с большим пальцем. С абсолютно безжизненным и даже не шевельнувшимся в тот момент «мёртвым» пальцем.

— Если ещё не можете говорить, достаточно моргнуть, мистер Вудард. Подошло время завтрака. Вам необходимо подкрепиться и выпить лекарства, которые нужно принимать вместе с пищей.

Ещё лекарства? Разве в него не затолкали половину из всех имевшихся тут запасов тяжелейших транквилизаторов и успокоительных? Сколько лет он старался их избегать и ничего добровольно не клал себе в рот из ранее прописанного ему доктором Меллоном. А тут и суток вроде не прошло, а он уже выглядит, как овощ. Или медленно сваренная в кипятке лягушка, которая так и не заметила, когда и как её сварили.

Конечно, он ни черта ещё не мог говорить. Он даже понятия не имел, чем его обкололи, из-за чего он был вообще не в состоянии не соображать, ни двигаться, ни хотя бы что-то разглядеть с расстояния двух метров. Как и повести в сторону не то что головой, а глазами!

Но он всё-таки попытался хотя бы просто моргнуть. Чтобы проверить, что у него получается делать. Да и упомянутая сиделкой еда тоже в какой-то степени должна была стать для него небольшим антидотом. В любом случае, есть нужно было. Тем более для поддержания физических сил, ещё и человеку с такой, как он, комплекцией.

Вот только сможет ли он в таком состоянии жевать, вот в чём вопрос? И как долго собираются его в данном состоянии держать? Не всё же оставшееся на его жизненном счету время? Или же…

Ему-таки удалось моргнуть и даже пошевелить во рту языком. Разве что сказать что-нибудь у Кена так ничего и не вышло. А мычать или издавать нечленораздельные звуки почему-то совершенно не тянуло.

Просто подожди. Подожди совсем немного… даже когда поймёшь, что силы к тебе вернулись. Главное, не показывай этого сейчас, кому бы то ни было. В особенности этой…

Он не понял, как потянулся взглядом к рабочему бейджику санитарки-сиделки, вновь потратив какое-то время на очередную настройку зрения, чтобы суметь прочесть её имя. Изабель. Кен почему-то даже не удивился.

В общем, не показывай этой Изабель, что действие лекарств начало ослабевать. Потому что однажды тебе придётся изгаляться так, чтобы их не глотать. Если, конечно, тебя не будут одновременно колоть. Вот тут-то ты уже ничего не сможешь сделать. Только надеяться на привыкание организма к этой дряни и не подавать опять же при этом никакого вида, чтобы дозу, не дай бог, не увеличили раньше времени.

Изабель удовлетворительно улыбнулась и кивнула, чтобы тут же выпрямиться и куда-то отойти. Кен же старался удержать голову в том положении, в какое сиделка её приподняла. Он пытался рассмотреть хотя бы часть той комнаты, где сейчас находился, неизвестно когда и кем сюда приведённый. И откуда, к слову, тоже.

Всё, что с ним происходило до сегодняшнего пробуждения, начиная с того момента, как он очнулся в процедурном кабинете Хардинга в присутствии самого Хардинга глубокой ночью, и заканчивая полной отключкой после последнего запомнившегося укола, — ничего после этого в памяти Кена так и не отложилось. Снилось ли ему что-нибудь вообще, или может его опять выбросило в какое-то другое место? — наверное, он этого уже никогда не узнает. Правда, когда пребываешь в подобном состоянии, узнавать что-либо или просто что-то вспоминать, на это не то что не было ни сил, ни соответствующих желаний, но и тех же мыслительных импульсов. Вроде бы ты есть и даже знаешь кто ты, но… Чтобы удержать в голове хоть какую-то конкретную мысль, для этого приходилось постоянно напрягаться, как при фокусировке взгляда и совершенно незначительных телодвижений.

К слову, он даже не заметил, когда именно вернулась Изабель, подкатив к тому месту, где Кен тогда сидел, тележку-этажерку с парочкой мисок, тарелок и высокого пластикового стакана. До того момента его то и дело расплывающийся взор обшаривал решётчатые экраны больших окон немаленького эркера явно незнакомого ему помещения и явно с высокими потолками. Хотя в самом окружающем пространстве он продолжал теряться, как и в большинстве ощущениях. Словно данное пространство, как и испытываемые ощущения, то куда-то выпадали, то возвращались на прежнее место, то просто растворялись в памяти или, точнее, в слепой зоне.

С мыслями и того было в разы хуже. Они то и дело перескакивали с места на место, как те блохи. Причём не всегда было можно уследить, куда именно улетела та или иная мелькнувшая в голове мыслительная точка.

Не переживай, Кен. Что надо, ты обязательно запомнишь. Сейчас для тебя главное — набраться сил. И начинать потихоньку оценивать обстановку.

— Ну что, мистер Вудард. Вы готовы к завтраку? — сестра мило улыбалась. А, когда усаживалась на придвинутое поближе к Кену стул-кресло, в её неглубоком треугольном «вырезе» белого халатика под шеей заметно сверкнула цепочка с золотым распятием.

Какое-то у Хардинга нездоровое пристрастие к дамочкам с латинской кровью — вновь мелькнула в голове Кеннета очередная неусидчивая «блоха».

Мексиканки служанки в его доме (и не только служанки, но и водитель). Моника Фалкони в качестве секс-жертвы. Теперь вот медсёстры-сиделки в его дорогущей частной клинике закрытого типа. Что-то Мия в этот пёстрый рой черноглазых бабочек совершенно не вписывается. Хотя… Какое это вообще могло иметь значение на данный момент? Скорее, куда интереснее узнать, набирал ли Хардинг в свой штат работников определённый контингент только по внешним признакам? Или же они обязательно должны были быть, как эта Изабель, немножко набожными?

— Вы только не переживайте. Как только действие лекарств закончится, и вы попадёте на приём к доктору Хардингу, он сразу же назначит вам дальнейший курс лечения, отвечающий вашим медицинским показателям. После чего, думаю, вы сумеете дальше уже самостоятельно и принимать пищу, и ходить в туалет.

Самостоятельно ходить в туалет? Как мило. Они ведь не успели ему за эту ночь ввести мочевой катетер? Потому что он пока ничего такого не чувствует. Впрочем, как и не помнит, когда в последний раз ходил отлить. Ведь он по любому со вчерашнего вечера уже никуда самостоятельно не ходил на своих двоих. Лишь бы и вовсе не успеть разучиться этого делать в этом треклятом бедламе.

— Кормят у нас хорошо. — Изабель продолжала непринуждённо щебетать, правда, таким нарочито менторским тоном, будто перед ней сидел не здоровенный мужик свыше шести футов роста и весом, куда далеко за двести двадцать фунтов*, а, как минимум, умственно отсталый подросток лет четырнадцати. — Но, похоже, на кухне ещё не получили на ваш счёт нужных распоряжений. Вам определённо требуется двойная порция…

Ну, хотя бы с наблюдательностью у неё всё в порядке. Да, и, судя по её прочим профессиональным качествам, с остальным тоже. Сиделкой она здесь уж точно работала далеко не первую неделю. Вон как ладно справляется с ложкой и кашей, зачерпнув на пробу небольшую порцию овсянки явно со сливочным маслом, чтобы примерится ко рту Вударда и проверить, как пойдёт их самое первое свидание за совместным и почти интимным завтраком. По крайней мере, она определённо вторая женщина в мире (после матери Кена), кто вот так вот без балды не побоялась покормить его с ложечки.

— Откройте рот, мистер Вудард. Вам должно понравиться.

Прозвучало как-то двусмысленно, но Кеннет не стал особо сопротивляться, так как ему и самому было интересно, сумеет ли он справиться со столь непосильной для него сейчас задачей. Поскольку просидеть полдня под капельницей до самого обеда его совершенно не тянуло.

Но, как ни странно, у него всё получилось. Хотя радоваться было ещё рано, но и мысль о том, что его — не только здоровенного, но и полностью здорового мужика собираются кормить, как немощного старика, пока ещё не задевала определённых в мозгу зон, которые отвечали за раздражительность и ярость. Вопрос ещё заключался в том, сумеет ли он удержать во рту ловко всунутую Изабель кашу, уже остывшую, но не то чтоб сильно холодную. Но каша удержалась. Вернее, сработал врождённый рефлекс, за который отвечал по большей части мозг, а не воля самого Вударда. Разве что жевать и глотать оказалось так же сложно, как и удерживать в голове определённые мысли, а взгляд — на одной конкретной точке. А ещё точнее, долго. Никогда ещё так долго он не прожёвывал грёбаную ложку каши, одновременно пытаясь подключить сглатывающий эффект.

— Вы просто отличный молодец, мистер Вудард. Хотите запить?

Он опять моргнул, как будто ему и самому было интересно наблюдать за данным квестом, пока ещё не имея никакого представления, куда же он его приведёт в ближайшем будущем.

Изабель временно оставила на столешницу тележки миску с кашей и подхватила оттуда длинный пластиковый стакан с крышкой, из которой торчала белая трубочка питьевой соломинки.

— Это чай с небольшим добавлением сахара. — кофе (и, в особенности, чистый и крепкий) местным пациентам тут определённо противопоказан.

Соломинка ловко скользнула меж губ Кеннета. И с этой задачей он тоже справился почти на ура, хотя в какой-то момент и хотелось закрыть глаза, чтобы всего этого не видеть и не осознавать… А ещё лучше, не записывать на чистую плёнку своей памяти, которую почему-то совершенно не хотелось расходовать на подобные воспоминания. О таких вещах не рассказывают в семейном кругу в рождественские вечера своим внукам, слушающим тебя с восхищённо открытыми ртами.

«Хотите услышать, как вашего дедушку по молодости заперли в психушку и кормили там с ложечки?»

А ты и вправду уверен, что у тебя будет такая возможность в будущем — иметь собственную семью?

Кен сглотнул, чуть переусердствовав. Очередная обильная порция влаги подступила к его глазам. Но ему удалось отключить именно этот долбанный рефлекс. Потому что он не мог себе позволить расслабиться до такой степени, чтобы из него полезли все имеющиеся с рождения и приобретённые при жизни формы слабостей. И тем более сейчас, когда ему требовались все оставшиеся силы для скорейшего восстановления себя прежнего. Поэтому и приходилось терпеть и давать себя кормить. А потом жевать, глотать, тянуть через соломинку сильно разбавленный водой чай и снова жевать, буквально ощущая, как от непомерного усердия на его висках и лбу над левым глазом вздуваются вены и проступают капельки холодного пота. Да и челюсти с желваками уже тянут от непосильного напряжения.

Но, кажется, с каждой новой ложкой становилось полегче. Вернее, силы, хотя и не быстро, но возвращались. И оно понятно, ведь чем больше ты двигаешься и тем самым разгоняешь в крови адреналин, тем быстрее он выгоняет оттуда любую закачанную в тебя дрянь.

Хочешь выжить — не останавливайся! Никогда не останавливайся!

И всё равно, казалось, прошла целая вечность, пока он не съел половину этого грёбаного завтрака и не допил почти весь чай из пластикового стаканчика. Вечность, которую он мечтал теперь стереть из своей памяти, как кто-то стёр все недостающие воспоминания до его последнего пробуждения.

— А теперь ваши таблетки. Мистер Вудард. Их надо принять во время еды.

Ну, разве он мог отказать этой милой женщине, которой столь благодетельный Николас Хардинг разрешил работать в своей клинике за достойную оплату? Интересно, как сильно она ненавидит то, чем ей приходится здесь заниматься? Хотя она ведь католичка, а подобные вещи должны быть у них буквально в крови.

Кен проглотил кое-как и таблетки. Несмотря на то, что сил у него к этому времени ощутимо прибавилось. Правда, на долго ли? Оставалось только надеяться на то, что эти таблетки действовали не настолько убойно, как те препараты, которыми Хардинг его обкалывал со вчерашнего вечера.

Первое утро в его клинике прошло не столь трэшево, как первая ночь. Можно себя даже с этим поздравить. Кен справился. И даже выжил. И даже не возненавидел себя за то, что ему приходилось тут делать. Возможно, когда-нибудь ему удастся всё это забыть или списать на кошмарный сон-видение. Пусть по ощущениям ему и кажется, будто его мозги где-то на треть свернули набекрень, но он точно знает, что это воздействие убойных транквилизаторов. Он не псих. И никогда им здесь не станет. Что бы Хардинг там не говорил и не пытался с ним сделать. У него ничего не получится. Ни у него, ни у его длинноволосого двойника из Остиума.

_________________________________

*1 фут — 30 см, 1 фунт — 453г