Победитель, или В плену любви

ГЛАВА 9

Чья-то нога сердито пнула Александра в бок.

— Да не сплю я! — возмутился Александр и перехватил башмак. Ну конечно, братец резвится.

— Тогда поднимайся, бездельник! Пора! — прогрохотал Харви. Он был уже полностью одет, а в руке держал огромный ломоть хлеба. Другой рукой он подхватил одежду Александра, швырнул брату и присел на край постели. Откусив от ломтя, он только кивнул: давай, мол, собирайся.

Хрипло прокукарекал петух. Александр отбросил плащ и сел. Живот сводило, глаза жгло от недосыпания. Люди в казарме поднимались со стонами и ворчанием. Он спросил себя, не пролежали все они полночи с открытыми глазами с умом, пораженным мрачными, кровавыми картинами, которые рисовало их воображение.

Казарму освещали факелы, воткнутые в кольца на стенах. А небо за окном оставалось угольно-черным: рассвет еще не наступил. Александр поднялся и побрел к кадке ополоснуть лицо; все напомнило Кранвелл, когда его поднимали к заутрене, молиться и петь в монастырской часовне. Он долго шел по темным лестницам, полусонный, досматривая уплывающие сновидения. Скелеты, ухмыляющиеся со стен. Вчера вечером он видел их так ясно — и, казалось, что смотрится в зеркало…

Он окунул лицо в воду, утерся и выглянул в окно. Стены и башни окутывала тьма, размывая контуры. Только над восточной стеной небо чуть побледнело.

Вновь прокукарекал петух, и на этот раз отозвались еще несколько голосов из разных частей замка.

Начинался четвертый день осады; пока что Лаву держался, но опасность взятия крепости нарастала. Состоялось два приступа, и длинные черные потоки на стенах, оставленные кипящей смолой, свидетельствовали о неудачах Ругона. Но и Лаву пострадал, Валуны, брошенные камнеметами, оставили на стенах глубокие рытвины; больше всего пострадала южная стена. Накануне штурмовая команда подтащила к воротам таран, а длина осадных лестниц позволяла попытаться взобраться на любую из стен.

Первые вылазки были отбиты — с немалыми трудностями для осажденных; и эти первые неудачи, казалось, ничуть не смутили Амона де Ругона. А то, что он не отошел, а разбил лагерь чуть дальше, чем в полете стрелы от крепости, укрепило Харви и других опытных рыцарей гарнизона в подозрении, что де Ругон ожидает подкрепления, — а значит, надо попытаться что-то предпринять против тех, кто сейчас осаждает Лаву, прежде чем предположение станет свершившимся фактом.

Холодная вода несколько взбодрила; Александр вернулся в караульное помещение, отломил хлеба, намазал его свиным студнем и налил кубок вина. Он жевал и глотал без всякого аппетита, просто потому, что знал: надо подкрепиться перед предстоящей схваткой. Следующий раз удастся поесть — если удастся вообще — через добрые шесть часов, то есть после сражения…

Затем он проверил свое оружие: копье, щит, длинный кинжал и старый меч, теперь полностью подновленный, отточенный и отполированный до убийственного блеска. Все это теперь понадобится в бою. Первые приступы отражали стрелами, камнями, дротиками и кипящей смолой, и дело не доходило до рукопашной. Ее черед придет в ближайший час.

Небо на востоке стало пепельным. Александр удостоверился, что ножны прочно прикреплены к поясу, и вышел из караульной, направляясь к месту построения.

— Не надо так волноваться, — сказала Элайн, взглянув на Манди. — Когда Амон возьмет Лаву, он пощадит жизни защитников. Он гневается на Бертрана, а не на солдат. — Она бросила взгляд на окно. Сквозь закрытые ставни приглушенно доносились голоса воинов, топот и ржание коней.

Элайн и Манди разрезали льняное полотнище на полосы для перевязок. На нескольких подносах были разложены толстые иглы и суровые нити, стояли мисочки с толченой костью и фляжки с бальзамом. Манди знала, что сегодня ей придется зашивать не ткань, а человеческую плоть.

Она искоса посмотрела на леди Элайн. Ее властная напарница, несомненно, волновалась, хотя и старалась этого не показывать. Имя Амона де Ругона то и дело всплывало в разговоре, словно Элайн пробовала эти звуки на вкус. А еще она говорила «когда», а не «если».

— А почему вы так уверены, что Амон возьмет Лаву? — спросила с любопытством Манди. — Харви говорит, что силы осаждающих не столь велики, чтобы представлять реальную угрозу.

Элайн закончила ровный, как стрела, разрез, а затем взглянула на Манди с кошачьим блеском в глазах и бросила негромко:

— У Амона в рукаве запасено несколько фокусов.

— Откуда вы знаете? — спросила Манди, беспокойство которой пока что не развеяли слова сиятельной дамы.

Элайн вела себя очень странно с тех пор, как войско Ругона появилось у стен Лаву. Она ничуть не страшилась опасности и чего-то выжидала; а вчера, когда никого, кроме Манди, не было рядом, принялась танцевать и кружиться по комнате, что-то мурлыча себе под нос.

Элайн так долго молчала, что Манди подумала: ответа уже не получить, но наконец леди со вздохом отложила ножницы.

— Я знала Амона, когда была совсем ребенком, а он — оруженосцем в свите моего отца… Я хотела выйти за него замуж, но у отца были собственные планы устройства моего семейного благополучия, и юный оруженосец со скромным состоянием в эти планы никак не вписывался. Все, что нам выпало — это несколько свиданий украдкой за лето перед моей свадьбой… — Элайн сделала изящный и неопределенный жест, и Манди заметила, что на руке у леди больше нет тяжелого перстня с рубиновой печаткой. — И хотя ничего большего, чем слова и нежнейшие поцелуи, не произошло, отец бы убил нас обоих, если бы узнал; а ни у Амона, ни у меня не было смелости или безрассудной отваги ваших родителей, чтобы тайно сбежать. А с тех пор я дважды стала женой и однажды — вдовой. Он же ни разу не был женат, но добился немалых успехов, сражаясь под знаменами Львиного Сердца. Бертран совершил ошибку, угнав стадо Ругона: Амон — сподвижник короля.

Элайн сошла с помоста, приблизилась к очагу и подбросила поленьев в огонь под котлом.

— Амон пришел не только ради Лаву, — сказала она, отстраняясь от взметнувшихся языков пламени, — а еще и ради меня.

Когда солнце окрасило розоватым светом восток, отряд защитников Лаву сосредоточился у ворот перед вылазкой. В зависимости от характера или состояния своих нервов рыцари или горячили своих коней, или успокаивали их, поглаживая или ласково бормоча.

Харви сидел на коне у левого плеча Бертрана, действуя как его телохранитель и знаменосец. Незавидная роль, поскольку захват вражеского знамени считался несомненным фактором победы и его хранитель становился важной целью атак. Но из всех рыцарей в отряде Лаву Харви был самым сильным и искушенным во владении оружием.

Александр пристально поглядел на Харви и в который раз пожалел, что не может держаться в седле с такой же высокомерной уверенностью. Все внутренности сводили спазмы, предательская слабость сковывала руки и ноги. Он понимал, что не сможет как следует управляться со щитом и копьем, что окажется легкой добычей, и приготовился к гибели. Кое-кто из сидящих рядом воинов бормотал молитвы, но обращение к Всевышнему не приносило Александру облегчения, поскольку прошлый опыт молений вызывал мрачные воспоминания.

Покачивая копьем, он слушал скрип наматываемых на лебедки ржавых цепей; тяжелая завратная решетка начала медленно подниматься. Плотно закрытый шлем Харви с узкими прорезями на лицевой части повернулся, и боевая рукавица рыцаря взметнулась, приветствуя Александра. Молодой человек ответил таким же приветствием и одарил брата слабым подобием улыбки. Старомодный шлем Александра был с опускающимся забралом и оставлял открытым рот и нижнюю челюсть. Кольчуги для Александра в арсенале Лаву не нашлось, приходилось обходиться стеганым гамбезоном, поверх которого было надето нечто вроде длинной овчинной безрукавки. Единственное, что утешало — то, что одежда намного меньше стесняла движения, чем кольчуга и латы.

Арнауд де Серизэ толкнул Александра локтем.

— Держись поближе ко мне. И не связывайся ни с кем, кто лучше вооружен. Если почувствовал, что увяз в бою, — отступай.

Александр кивнул, но на самом деле мало что понимал, подавленный слепым страхом. И спросил рыцаря:

— А вы не боитесь?

— Чего? — резко вскинулся Арнауд. — Рискуем всего-то жизнью.

Решетка уже поднялась достаточно, открывая проезд. Александр повозился, перехватывая поводья и щит левой рукой; правой предстояло орудовать копьем. Самсон в нетерпении перебирал копытами; Александр ощутил испарину и сказал хрипло:

— Я не хочу умереть.

Арнауд бросил твердо, почти высокомерно:

— А ты и не умрешь. Не так-то это просто. Из-за этого мне еще придется переносить страдания… — Он окинул Александра сердитым взглядом. — Знаешь, юноша, почему Харви обязал меня защищать тебя?

Александр медленно покачал головой.

— Потому что знает, что из-за этого я не смогу найти подходящую свалку и в ней — достойного избавителя от земных скорбей.

Александр ничего не смог сказать в ответ. Любые слова казались неуместны, а выражения признательности и прочие банальности вызвали бы только презрение.

Но чуть позже Александр все-таки выдавил:

— Я хотел бы хоть как-то облегчить тяжесть в вашей душе.

— Слишком поздно, сынок. Каждый сам несет свой крест.

Решетка поднялась чуть выше голов всадников, и воины, слегка пригибаясь под ее клыками, проехали к наружным вратам. И вот они распахнулись, и всадники, набирая ход, вырвались из замка. Самсон порывался перейти в галоп, но Александр сдерживал коня: сомкнутый строй не позволял ни ринуться вперед, ни отстать.

Недолгий пологий спуск от ворот — и вот отряд уже на ровном поле, и Бертран проревел боевой клич: «Лаву! Лаву!»

С тяжелым грохотом копыт, все ускоряя мах, воины Лаву — стремя к стремени — накатывались на лагерь осаждающих и слишком поздно обнаружили, что их стало вдвое больше, чем предполагалось, и они хорошо подготовлены к нападению.

Осознав опасность, Бертран дико замахал рукой; боевой рог трижды отчаянно взревел, подавая сигнал к отступлению, и умолк: стрела впилась в горло трубача. Рыцари Лаву попробовали отступить, но оказались в полном окружении: челюсти западни захлопнулись.

Пеший копейщик — острие его копья зло сверкало — бросился на Александра; юноша похолодел от страха, но почти автоматически уклонился и тут же уздой и бедрами послал Самсона вбок — и конь мощным плечом отбросил солдата наземь. Двое пехотинцев бросились к упавшему, один прикрыл его щитом, а второй замахнулся на Александра секирой.

Не ввязываясь в бой, Александр хлестнул Самсона и отскакал в сторону — и тут обнаружил, что попал из огня в полымя. Теперь на него ринулись, нацелив копья, двое конных рыцарей, а рядом не было и следа Арнауда. Время перед неизбежным столкновением, казалось, страшно замедлилось, и вдруг Александр ощутил, что страх улетучился чудесным образом. Никакой дрожи, никакого стеснения в животе, только поток холодного гнева прокатился по жилам. Если придется погибнуть, то вместе не с одним и не с двумя поверженными врагами.

Он выставил щит, прикрывая грудь и низ лица, направил копье и толкнул пятками в бока Самсона. И в самый последний момент сближения уздой и отработанным движением бедер заставил коня вильнуть в сторону, и передний атакующий промахнулся. В то же мгновение Александр поднялся в стременах, повернулся и ткнул копьем рыцаря мимо щита.

Острие пронзило панцирь и гамбезон и вошло в тело. Удар был недостаточно силен, чтобы убить, но наверняка выводил из строя. Рыцарь вскрикнул от боли и неожиданности и выронил копье. Александр же выдернул свое копье из раны и повернул Самсона так, чтобы конь раненого рыцаря оказался между ним и вторым нападающим.

Противники обменялись хриплыми от гнева проклятиями, но Александр, несмотря на ярость в крови, сохранял холодный рассудок. Мысли приобрели чрезвычайную ясность и быстроту, а реакция стала молниеносной.

Рыцари немного отступили, решая, как начать новую атаку; один из них прижимал руку к пробитому панцирю, и между пальцев боевой перчатки пробивались струйки крови. Но вот второй, не раненый, выхватил из чехла позади седла «утреннюю звезду», цепь с шипастым шаром.

Это было страшное оружие, но требовался хороший навык пользования им. В случае промаха можно было запросто вывихнуть руку, можно было крепко стукнуть себя по затылку или спине. Но в руках мастера зубчатый шар мог проломить в щите дырищу размером с кулак, а не защищенного тяжелым панцирем человека размолотить в кровавую лепешку.

Рыцарь начал раскручивать цепь над головой. Александр тут же послал Самсона на противника, целясь копьем в центр смертельного круга, чтобы цепь намоталась на древко и можно было выдернуть оружие, как некогда удалось сделать это с Удо ле Буше. Рыцарь, разгадав намерение Александра, поспешно попытался нанести упреждающий удар — и промахнулся; а юноша мгновенно изменил тактику и нацелил копье в открывшийся правый бок. Мах Самсона усилил удар, и наконечник копья пробил панцирь и плоть и уперся в кость. Рыцарь взвыл от боли. Его напарник попытался прийти на помощь, но не смог из-за раны поднять меч. Александр выдернул копье, и тут же на взмыленном и забрызганном кровью коне подлетел Арнауд.

— Глупый мальчишка! — проревел он, умело отмахиваясь от пехотинцев, которые подбегали к месту схватки. — Да и Харви тоже совсем свихнулся!

Александр оглянулся. Вокруг — сверкающие мечи и воздетые копья; и над сражающимися справа взметнулся грозный клич: «Король Ричард!», а слева — «Маршалл!»

Александр повернул коня и глянул в ту сторону, где над сражающимися воинами еще реяло знамя в руке Харви. Если бы к Амону прибыло обычное подкрепление, то воины выкрикивали бы клич «Ругон!». То, что сейчас прогремело над полем боя, указывало, что войсками командует сам Ричард Львиное Сердце.

Тем временем над лагерем, растоптанным сотнями копыт, наполненным лязгом оружия и криками, реющее в самой гуще схватки знамя Лаву дрогнуло, а затем исчезло из вида.

— Монруа! — проревел Александр и ударил пятками в бока Самсона. Теперь начиналось его личное сражение, — Монруа!

Мрачный Арнауд развернулся и поскакал следом. Собственная жизнь его совсем не заботила, но он пообещал удержать от погибели неопытного юношу.

Александр тем временем выхватил меч и дрался, как демон, одержимо продвигаясь к месту падения знамени. А там уже взметнулось другое — три золотых льва на темно-красном фоне.

Горячий пот заливал глаза Александра, рукоять меча жгла руку через перчатку; а в мозгу билась единственная мысль: найти Харви, спасти его, нисколько не осознавая тщетность попытки. Он должен был это сделать — и делал все, что мог.

— Монруа! — прокричал он снова, изо всех сил.

Путь преградил рыцарь на мощном сером жеребце. Александр рубанул, но удар был легко парирован двухцветным, желто-зеленым щитом с изображением алого рыкающего льва в центре. В таких же цветах был и нагрудник рыцаря, а могучая рука вздымала великолепный боевой меч, по сравнению с которым клинок Александра выглядел игрушечным.

— Маршалл! — вскричал звонко, почти радостно, рыцарь, отражая удар, и низринул меч. Щит Александра треснул, а левая рука до подмышек онемела. Тем не менее Александр поднялся в стременах и замахнулся, но в это время огромный серый конь ударил грудью в плечо Самсона, и юноша потерял равновесие, вылетел из седла и грохнулся на землю так, что в глазах потемнело.

— Не надо, мой лорд! — услышал он крик Арнауда. — Взываю к милости Вашего Величества! Он же совсем ребенок! Возьмите мою жизнь вместо его!

Кованые копыта топтались рядом с Александром, едва не задевая. А вот ноги в тяжелых сапогах. Резкий удар сбил с головы шлем; еще один сапог ударил в плечо… Что-то кричат, проклятия, резкие вопросы, какой-то горячий спор… Удар сапогом в бок; Александр свернулся клубком, поджимая колени к груди. Темнота, темнота наплывала, охватывая все существо. «Вот и смерть пришла», — с неожиданной легкостью подумал, ускользая в небытие, Александр. Какая там слава — удушливая грязь наползает на лицо, а сверху давят то ли сапоги, то ли копыта…