Победитель, или В плену любви

ГЛАВА 32

Манди смотрела на воду, прочно замерзшую в лютый мороз, окрасивший мир в металлические оттенки серебра, олова и свинца. Разноголосые вскрики и пронзительный смех доносились от людей, катающихся на льду. Молодые парни, в основном с голенями, замотанными ремнями воловьей кожи, скользили по льду, отполированному и гладкому, как ртуть.

Александр усмехнулся ей.

— Ну как, займемся и мы этой забавой? — спросил он. Она сморщила носик в сомнении, но села радом с Флорианом в овальные большие салазки, которые они волочили к большой, ныне замерзшей топи за северной стеной Лондона.

Это была идея Александра — переделать кадку в салазки. Она была гладкой и добросовестно смазана воском свечей, и веревка проходила от начала до конца. Флориан удобно разместился там, покрытый овчиной, такие же шапочка и рукавички укутывали его голову и руки. Манди подняла ногу, а Александр толкнул — и салазки покатились. Его ловкие пальцы согревали перчатки.

Для тепла и удобства Манди надела несколько его вещей — рейтузы, утепленные шерстью, тунику в серо-голубую клеточку, короткий, отделанный мехом плащ, капюшон и накидку для головы, перчатки из овчины, чтоб защитить свои пальцы от холода. Он сказал, что она выглядит очень привлекательно, а она подняла на него глаза и назвала его льстецом. Она не могла не признать, что одежда очень уютна и двигаться в ней очень легко. Платье бы мешало ходить, и только привело бы к тому, что одежда волочилась бы по земле.

Александр прокатил их один раз и собирался прокатить еще раз. При его дыхании изо рта вырывались облачка воздуха на каждом выдохе.

— Я не хочу вставать, — засмеялась Манди.

— Нельзя просиживать так много времени на мягком месте, — хмыкнул он, собираясь подтолкнуть их. — Давай покатаемся на коньках. Понравится, обещаю.

— Где и когда ты этому научился?

— Как-то зимой в Орбеке, с сыном моего господина Маршалла, на замерзшем пруду. — Он встал на коньки сам и помог надеть такие же, но поменьше, Манди.

Манди очень осторожно поднялась на ноги. Это похоже на деревянные башмаки, подумала она, но с более узким краем и поверхностью такой скользкой, как дорога в ад.

— Держись за меня, — весело сказал Александр. — Смотри, что я делаю. Смотри, ты должна поставить ноги вот так. Доверься себе на льду. Не думай, просто лети.

Он сделал это без особых усилий, но, подумала она, немного неразумно. Основой его рыцарского мастерства было его атлетическое сложение. Но она не смогла продержаться долго, особенно после того, как с криком «Ох!» сделала неверное движение, из-за которого он упал первым, пока она отчаянно махала руками, стараясь удержаться на ногах…

Время, проведенное в таком веселье, прошло быстрее, чем казалось. Половина населения Лондона, казалось, выехала на каток, чтоб получить удовольствие. Кадка-салазки Александра не были единственным новшеством. Кто-то еще катался на плетеных хлебных корзинах, и она заметила, что кто-то пользовался кусочком барьерного ограждения. Молодые люди играли в рыцарей на коньках, орудуя длинными деревянными шестами. От них донесся шум столкновений и сильных падений.

Когда стали болеть щиколотки, Манди решила погреть руки около одной из каштановых жаровен, стоящей прочно на льду, пока Александр толкал Флориана одного в кадке. Она следила за мужчиной и ребенком с улыбкой на губах и глубокой болью привязанности, обвивающей ее сердце.

Это было почти Рождество, Новый год быстро приближался, и она чувствовала перемены в себе, как будто она бежала от прежней жизни с раскрытыми объятиями для будущей. Что-то непременно станет не так, как сейчас.

Но она знала то, что это скоро произойдет. Быть может, сразу после Рождества. Они оба должны были пробыть в Винчестере несколько последующих дней. Александр — по делам Маршалла, она — для того чтобы сделать новую мантию для молодой королевы, как рождественский подарок от Иоанна. Что будет после, то будет после. Улыбаясь себе, она повернулась и купила мешочек каштанов.

С пылу с жару, они обожгли ей пальцы, но тепло, исходящее от них, было прекрасным, и на вкус они были божественны, окутанные дымом, как мукой. Она искала глазами Александра и Флориана, намереваясь позвать их. Но чья-то рука вынырнула рядом с ней и вытащила два каштана из мешочка.

— Ну и ну, а еще говорят, что привидений не бывает! — продекламировал Удо ле Буше, его черные глаза сверкнули. Он перебрасывал каштаны из одной руки в другую, а потом разгрыз один поломанным зубом.

— Манди де Серизэ. В последний раз, когда я вас видел, вы были в каком-то осажденном лагере в Нормандии, в компании братьев де Монруа.

Он бросил горелую скорлупу на лед и стал жевать нежный белый орех.

— Что вы здесь делаете?

Холод пробрался до позвоночника Манди. Его тон был достаточно дружелюбным, но дружбы в нем не чувствовалось. Это было сродни тому, как чувствует себя человек, оставленный приманкой для волка.

— Я наслаждаюсь днем, — ответила она, зная, что не сможет освободиться из-за привязанных к ногам коньков.

Ле Буше улыбнулся, шрамы на его лице из-за холода стали мертвенно-бледными.

— Вы живете в Лондоне? — И посмотрел на ее руки.

Где те дни, когда она не носила колец, храня в ларце серебряное, которое было с ней еще со времен турниров, и золотое, бывшее когда-то материнским?

— Не всегда. — Она начала медленно отъезжать от него, высматривая Александра. Двое мужчин и три женщины, очевидно, компаньоны ле Буше, стояли на другой стороне, праздно глазея на них. Лица женщин были накрашены, а резкий смех одной из них напомнил Манди о Гризель, потаскухе, с которой ей пришлось бороться за материнское имущество. Все они были пьяны, и пар, вырывающийся изо рта и ноздрей ле Буше, содержал явный запах вина.

Ле Буше расколол еще один каштан.

— Замужем? — спросил он. — Чья-то ты хорошая женушка?

— Это вас не касается!

Ле Буше приподнял бровь.

— Может быть, да, а может, и нет. — Он оглядел ее с ног до головы, удивляясь ее мужскому наряду. — Вы всегда так одеваетесь?

— Если это мне идет.

— О, это идет вам, золотце. — Он ухмыльнулся, его сходство с волком усиливалось из-за сломанных зубов. — Но это едва ли наряд прикрытой респектабельности, не так ли?

— Я уверена, что вы распознаете респектабельность, когда она бьет вам в лицо.

— Попробуйте. — Он подставил щеку в насмешливом приглашении.

Без предупреждения овальная кадка проскользнула по льду, задев ногу ле Буше и сбив его с ног. Он тяжело перевернулся на бок, воздух вырывался изо рта, как из проколотого пузыря. Раздался резкий женский смех.

Александр скатился за кадкой, Флориан зацепился за его спину.

Он подошел и стал поворачивать кадку, и, казалось, при повороте совершенно случайно задел ногу ле Буше. Когда он восстановил равновесие, костяные коньки проскользнули по руке ле Буше.

Удо ле Буше так сильно ударился при падении, что не мог не то что кричать, а даже проклинать. Друзья подбежали помочь, а женщина все кудахтала и подталкивала всех, пока один из них не упал на лед с криком боли. Александр усадил Флориана в салазки, схватил Манди за руку и повел их подальше от опасности.

Когда они были довольно далеко, он остановился, тяжело дыша; в глазах вспыхивали искры.

— Христос, не будь здесь Флориана, а меч при мне… — Он покачал головой и вздохнул.

Манди перестала развязывать свои коньки. Ее руки тряслись. Она посмотрела вдаль, но не было и намека на преследование. Александр посмотрел тоже, его глаза бегали, не останавливаясь.

Она заставила себя дышать медленно и глубоко, морозный воздух заполнял ее легкие.

— Что он тебе сказал?

Она пересказала ему все, пытаясь в то же время сбросить коньки.

— Однажды ты упомянул, что Удо подходил к Харви с просьбой о женитьбе на мне. Ты помнишь?

Отвращение скользнуло по его лицу.

— Я не забуду это никогда: это день, когда ты бежала, Харви сломал ногу, а ле Буше оставил меня бездыханным.

Она чувствовала переполняющую его злобу, кипевшую и из-за прошлого, и из-за случившегося несколько минут назад. Тысячи вещей поменялись с того дня, о котором они говорили, но эти перемены вели их по замкнутому кругу.

— Как ты думаешь, он все еще хочет заполучить меня или просто проверяет, как я отреагирую?

— Ты внучка Томаса Стаффорда, — мрачно сказал Александр. — Почему же ему не хотеть тебя?

— Иисусе, — прошептала она и вжалась в короткий плащ; зубы стучали от тревоги и отвращения так же сильно, как от холода.

— По крайней мере, он не знает, где ты живешь. — Его голос понизился. — Ты же не сказала ему правды?

Она скованно покачала головой.

Сузив глаза, Александр посмотрел вокруг, затем расслабился, выпуская вдох облегчения.

— Я думаю, что он живет в каком-то соседнем городе. Надо выяснить, где. Попробую разузнать… по крайней мере, пока что лишь это, — он продолжал с мрачным удовольствием. — Надеюсь, я сломал ему ногу, так же, как он сделал это Харви, но не думаю, что ударил его достаточно сильно. Хотя он и будет хромать какое-то время.

— Он был полупьян.

Александр взял ее под руку.

— Идем, ты белее снега. Я отведу тебя домой.

Они пошли обратно в город, избегая приближаться к торговцу каштанами. Флориан слишком устал и поэтому задал всего пару вопросов о человеке, которого Александр переехал салазками, получив в ответ пояснение, что это был несчастный случай.

Уже темнело, когда они достигли дома, который снимала Манди, похожего, только чуть-чуть поменьше, на дом в Руане, с садом, смежным с Криплгэйт. В мире замерзшего голубого и серебряного света, искрившегося инея на всех поверхностях, седая дымка маскировала путь. Колокола святого Жиля призывали ко всенощной. В жилищах мерцали свечи, и запах горящего дерева тяжело оседал в воздухе, синеватая поволока добавлялась к дымке.

Тизл лаял за дверью и царапал дерево коготками. Манди достала ключи из-под мантильи и засунула их в замок. Когда замок щелкнул, она повернулась к Александру.

— Останься у нас, — торопливо произнесла она, как будто слова должны прозвучать до того, как откроется дверь. Заклинание на пороге, чтоб защитить дом от дьявольских духов. — Очаг еще теплый, а у нас там тушеная баранина и свежий хлеб.

— Как я могу отказаться, — сказал он, шутливо сморщившись. — Еда, тепло и компания. Что еще нужно сердцу мужчины?

В этот момент Тизл нажал на дверь и вылетел оттуда мимо Александра с визгом радости, избавляя Манди от ответа.

Они ели тушеную баранину и разговаривали о житейском, о забавных ежедневных случаях из жизни их сына. Александр поиграл с ним в кости и учил его простой игре, пока веки ребенка не стали слипаться. Потом он отнес его по ступенькам в маленькую кроватку, находящуюся напротив стены рядом с кроватью Манди.

К тому времени как Флориан был взят на руки, он уже заснул, его темные ресницы лежали как веер на щеках, лоскут желтого одеяла касался ног. Тизл заскулил, покрутился несколько раз и улегся в ногах у маленького мальчика.

Чувствуя теплый свет нежности, Александр поцеловал сына и вернулся к камину.

— Уже спит, — сказал он и поднял игральные кости.

— Он играет, пока не уснет, а потом просыпается уже готовым играть снова, — произнесла Манди, слегка встряхнув головой.

Она наблюдала за ним, когда он собирал кости. Плавные движения и грация были очевидны еще в первые дни турниров, когда он присоединился к брату, как надоедливый юноша.

Она подумала о нем, когда она впервые увидела его, лежащего желтым, изможденным на тюфяке брата, среди рухляди холостяцкого существования Харви. Тогда она была полна любопытства и сострадания. Зародилась дружба и стала дополняться другими влечениями и более двусмысленными эмоциями. Они придумали мечту, прожили ее и выучили несколько сложных и болезненных уроков…

Вверх и вниз, бросай и лови, костяшки гладкие, как сливы…

Она облизала губы и откашлялась.

— Твое предложение выйти за тебя замуж еще в силе?

Итак, слова вылетели, упав между ними, как камни, создав барьер, из-за которого она не могла больше говорить.

Александр держал кости на ладони.

— Почему ты спрашиваешь? — Его лицо ничего не выражало.

— Просто, если да… Я согласна.

— Спросила бы ты меня сегодня, если бы не Удо ле Буше?

— Да, — сказала она и покраснела, так как от признания ей стало не по себе, а его лицо опять стало бесстрастным. — Я бы спросила. Это у меня в мыслях уже несколько недель… И… и всегда было в моем сердце. Если твое предложение в силе, то я бы хотела, чтобы Харви обвенчал нас перед свидетелями настолько быстро, насколько возможно.

Кости полетели в воздух и упали на плитку камина. Александр смотрел на нее, сжав кулаки на коленях, и дышал быстро и часто.

— Если мое предложение в силе, — хрипло произнес он. — Женщина, ты с ума сошла? Я был уверен, что ты откажешь.

Она протянула руки к косе и вытащила ленточки, встряхнула волосы, рассыпав их по плечам бронзово-каштановым водопадом. Это было символическое движение, потому что только один мужчина может видеть распущенные волосы женщины — тот, который делит с ней постель и жизнь. Он преодолел расстояние между ними, чтобы дотронуться до этих струящихся локонов, взял ее лицо в ладони и поцеловал ее.

Она мягко вздохнула и потянулась к нему. Их тела слились в объятиях и тесно прижались друг к другу. Приветствия губ становились отчаянными поцелуями, изменяя ритм дыхания, обрываясь для глотка воздуха. Его ладонь скользнула по ее груди и талии, вторая сжимала ягодицы, он толкнул ее себе на колени. И Манди, имея уже опыт, сильно нуждаясь в этом, запустила пальцы в его волосы и стала извиваться на его вздувавшемся паху.

Он дрожал от ее прикосновений и стонал. Она сжала губы от удовольствия и почувствовала нарастающую чувственную теплоту в глубине своего тела. Прошло много времени с тех пор, как они виделись с Иоанном, и она получала такое удовольствие от встречи. Только сейчас она поняла, насколько она голодна. И, конечно же, Александр должен быть голоден, если только то, что он холостяк — правда. Наверное, она не должна извиваться сильно. Возможно, он остановится, если она скажет.

Александр думал о том же и испытывал свою совесть сомнениями. Одна проблема тянет за собой другую, как в тумане думал он, когда она прижималась к нему, придумывая почти нестерпимые движения. Он поморгал, закрыл глаза и переборол себя через мучительное удовольствие. Так наверное, поступал Харви. Быстрая связь на полу, с одеждой, сброшенной, чтоб не мешать пути, — и ничего, кроме щекотливых воспоминаний в будущем.

— Подожди, — отдуваясь, прошептал он и схватил ее бедра, пытаясь остановить. — Нет, Манди, нет.

Она выпрямилась и посмотрела на него, ее лицо горело, а серые глаза с поволокой были похожи на пустыню. Потом она хлопнула себя по губам и запустила руку в свои волосы, провела по их длине и забросила за спину — как будто причина всего, что сводит его с ума, удалена.

— Слишком быстро, да? — спросила она, еле сдерживая улыбку. — Но святой Иисус, я не хочу останавливаться.

По их обоюдному согласию его рука скользила вверх и вниз по ее спине.

— Я помню, что случилось в прошлый раз. Это было быстро и неожиданно, как молния.

— Это было так давно, — пробормотала она, выгибаясь в такт его прикосновениям. — И теперь никто из нас не пьян… о, невинность.

— Мне кажется, я пьянею от тебя. — Он уткнул лицо ей в шею со звуком, напоминающим полустон-полусмех. — Боюсь, что я сейчас лопну.

Она обняла его, прикусив слегка мочку уха.

— Но не прежде, чем я буду готова, надеюсь.

Он сделал гримасу.

— Прошло не так много времени после потери ребенка. Ты не опасаешься сегодняшней ночи?

— Ничуть. Матушка Гортензия показала мне один способ предохраняться самой.

Ее кожа увлажнялась под его губами, под ней чувствовался быстрый пульс, ее волосы, прохладные и гладкие, струились под его ладонями. Приманки, которым почти нельзя противостоять. Он стиснул зубы, теряя контроль, желая броситься в чувственную любовь стремглав, но знал, что совесть будет нечиста, если он не скажет:

— В круговерти турниров встречались пожилые женщины. Они давали снадобья и обещали, что женщинам из лагеря можно будет ни о чем не беспокоиться. Но вскоре те, кто поверил, умерли.

— Советы матушки Гортензии — не пустой звук, я обещаю.

Она засмеялась и просунула руку под тунику и рубашку, чтобы дотронуться до его обнаженного бока; ее ноготки нежно царапали кожу.

— Если бы я не доверяла ей, сидела бы я в этом кресле или нет, делая то… или это? — Она пошевелилась и оказалась верхом на нем.

Невозможно было говорить, истязая удовольствием; Александр покачал головой и прекратил думать о чем-либо, кроме тела.

Пол оказался жестким, и они расстелили его плащ, чтобы закрыть стебли. В опочивальне была прекрасная пуховая постель, но присутствие Флориана и Тизла стесняло их пыл. Да и с их-то разгоревшимся желанием могли бы они тратить время, чтобы подняться по лестнице?

Александр сбросил с себя тунику и рубашку, потом, в мягком красноватом отблеске, шедшем от камина, помог раздеться ей. Нужно было отстегнуть брошку и расстегнуть пуговицы; ни одна из этих вещей не могла не вызвать горячей спешки, и ему пришлось унять себя, чтоб справиться с ними.

Грудь высоко вздымалась, округлая, с коричневато-розовыми сосками; на животе — слабые серебряные отметинки, показывающие, что она уже рожала.

Ему хотелось схватить и ворваться в нее, но прошлый опыт научил, что все искусство заключено в деликатности, и его прикосновения были легкими, нежными — скольжение большими пальцами вокруг возбуждавшихся сосков и трепещущее посасывание языка. Она извивалась и приближалась плотнее к паху, напирая на него. Он сжал ее ягодицы и, будучи под ней, наклонял ее назад и вперед, приближаясь к опасной ступени рядом с бездной.

Он опустил одну руку к ленте нежной кожи, появившейся между рейтузами и верхней одеждой, и стал ласкать ее. Опять у нее вырвался стон.

Развязывать и расстегивать все крючки и шнурки сейчас, казалось, смешно, но на самом деле полезно, так как движения его пальцев были ласкающими, и каждый нажим на чувствительное тело, каждое касание костяшками или ребром ладони заставляло ее содрогаться и мягко вскрикивать.

Александр не хотел ничего, кроме как сорвать с нее одежду и вонзиться в нее, но он держался, зная, что скорость — не главное. Он пытался успокоить себя, медленное движение за медленным движением; концентрируясь на ее напряженности, попробовать уменьшить свою, но это стало до невозможности трудно, так как она извивалась сверху. Ее рот, качание ее бедер в одном ритме были призывными и возбуждающими.

Он нашел край набедренной повязки и стал искать большим пальцем застежку. Она изогнулась, едва не сломав позвоночник, но сейчас с диким криком впилась ногтями в его кожу.

— Сейчас? — хрипло произнес он.

— О, Боже, скорей, чем сейчас, — простонала она.

Она почувствовала себя на той же ступени, что и он. Их рты соединились в глубоком поцелуе, он приподнял ее с паха, снял повязку и развязал свою. Она легла на свой плащ, ее глаза были полуприкрыты, волосы разметаны вокруг, ее тело было открыто для него. Оставалось только одно, — волнующий момент контроля, мгновение любить и быть любимым.

Когда он взял ее, она приветствовала, выгнув спину, обхватывая руками и высокие, темные стены, которые раздражали, но и сдавалась с каждой волной его тела; между ними была распаляющая тишина. И только когда он уже вышел из нее, она почувствовала, что будто произошел внутренний взрыв, и крик вырвался из груди.

На сундуке стояла маленькая уэльская арфа. Александр взял ее и провел аккуратно рукой по струнам.

Закутавшись в плащ, Манди села у огня, где они только что занимались любовью, и потягивала вино из бокала.

— Развлеки меня немного, — попросила она с обворожительной улыбкой. — Спой мне песню трубадуров. Что-нибудь новое, что ты еще никому не пел.

Он скривил губы в задумчивости, взял арфу и подвинулся поближе к огню.

— Песнь трубадура. — Он поцеловал ее, слегка укусив, и пригубил вина из ее бокала. — Обычно пение предваряет постель, — сказал он, смеясь.

— То есть ты все время соблазняешь женщин, я правильно поняла?

Он улыбнулся.

— Приходится, пока одна из них не возьмется за меня и не украдет мое сердце.

Лежа рядом с ним, она проводила пальцами ног по его голени и икре.

— Я люблю смотреть на твои пальцы. Я представляла их на своем теле тогда, на турнирах, и боялась, что кто-нибудь прочитает мои мысли. А потом ты ушел к другим женщинам, и вернулся в лагерь, выглядя так, будто они обглодали тебя до косточек. Иисус, от ревности я так сжала кулаки, что на ладонях остались следы от ногтей.

Она бросила на него взгляд, полушутя, но и волнуясь.

— Ты помогал мне подобрать под плат волосы и спрашивал, есть ли что поесть. Иногда ты даже целовал мою щеку — с запахом другой женщины на своей коже. Ты даже представить себе этого не мог, никогда.

— Нет, — сказал он, и нотка сожаления проскользнула в голосе. — Не представлял, пока не стало поздно, — произнес он, зябко вздыхая, начал расписывать все в темных тонах. — Я никогда не хотел сделать тебе больно, я не хотел.

Манди повернулась к нему.

— Это уже в прошлом. — Ее глаза сверкнули. — Мне не надо представлять, потому что я знаю.

Она подняла голову и поцеловала его, отодвигаясь, прежде чем желание возвысится до потери контроля.

— Спой мне, — она попросила еще раз, поглядывая на арфу.

Александр прочистил горло.

— Не знаю, смогу ли я, — сказал он. — Тебе придется контролировать мой голос и легкие, связать их в один тугой узел.

— Тогда твое пение будет очень убедительным.

Он посмеялся над этим, прикрыл глаза и заставил себя выполнить ее просьбу. Первая песня была на манер трубадуров, как она и посоветовала, на провансальском языке, история о кавалере, сохнущем от безответной любви.

После окончания первой песни зазвучала вторая.

Он заметил, что песня требует небольшой обработки, но Манди считала, что она прекрасна и должна оставаться в этом виде: прямо из души — к арфе, мотив ненавязчивый и серебряный, как сосулька.

Затем он спел ей еще одну песню, на языке, которого она не знала, хотя вновь мелодия показалась ей трогательной и красивой.

— С уэльского, — сказал он. — Я слышал это в замке уэльского лорда, когда охранял эбермонское имение для Маршалла. Это написал один из гэльских поэтов, Хьювел ап Овэйн, во имя своей любви!

— Это прекрасно! — Она чуть не расплакалась.

— Не стоит преувеличивать, — сказал Александр и положил арфу на колени. — Но все же это чудесный язык. Я знаю на нем пару слов: могу поздороваться и попрощаться, поднять кубок, сказать да и нет. Времени перед отъездом было немного, чтобы узнать больше.

— Ты хочешь вернуться?

Потирая подбородок, он задумался на мгновение.

— Это единственное место, где я чувствовал себя по-настоящему дома с того времени, как умер мой отец, а Вутон Монруа получил в свою собственность Реджинальд, — медленно произнес он. — Я знаю, что хорошо управлял Эбермоном. Я горжусь тем временем, которое я там провел. — Он вздохнул. — Но мне тогда впервые доверили такой пост, и у Уильяма Маршалла уже был на примете более взрослый человек для постоянного руководства. Кроме того, — добавил он, улыбаясь, — если бы я остался в Эбермоне, я бы никогда не нашел тебя. Тогда были бы другие возможности.

Он притянул ее к себе, и арфа соскользнула с колен с нежным звоном удивленных струн.

— Скажи-ка мне, — прошептал он, прикоснувшись к ее губам, — готовы ли врата рая открыться?

Манди прикоснулась к его бедру, ладонь ее руки массирующими движениями поднималась все выше, пока, наконец, не достигла твердого тепла его опять восставшей плоти. Играя, она обхватила ее рукой, направляя ее от тела, а затем отпускала, позволяя вернуться обратно.

— Почему бы тебе не постучаться и не узнать? — промурлыкала она.