Победитель, или В плену любви

ГЛАВА 15

Весь следующий месяц Манди часто возвращалась в мыслях к ночи похорон ее отца. Память обладала поистине сказочным качеством — нечто вроде того, как переедание сладостей притупляет вкусовые ощущения. Чем больше она пробовала распутывать различные обстоятельства, тем более запутанными они становились, оставляя ее с неразрешимым узлом в центре.

Единственная нить, которую она сумела распутать, была та, которая тянулась в самую сердцевину путаницы, и это касалось ее собственной судьбы в мире, находящемся во власти эгоистичных и подозрительных мужчин. Она видела, что, несмотря на все барьеры, женщины могут сделать многое.

Леди Элайн де Лаву сумела обратить в свою пользу условия осадной войны и выходки ее недалекого, самодовольного мужа. Сара, вдова торговца, жила своей собственной жизнью и принимала собственные решения с замечательными смелостью и апломбом. Манди пришла к выводу, что наиболее важная вещь заключалась в том, чтобы сохранять искру, заложенную в самом естестве, несмотря на все попытки окружающих растоптать ее.

Правда, Харви или Александр вроде не собирались растаптывать ее, думала она, пока расправляла отрез желтого полотна, купленного вчера, и собиралась раскроить.

Они воспринимали ее как должное. Она была для них как бы домашней женщиной, сестрой, служанкой. Она готовила и стирала, штопала и ухаживала за ними. В свою очередь они защищали ее, предоставляли ей безопасный ночлег, уважали ее, но иногда этот невинный союз утомлял.

Пока она, стоя на коленях на ткани, делала первый решающий разрез, Александр возвратился к палатке за новым копьем. Он шел уверенным, энергичным широким шагом; защитная стеганка на нем была самого высокого качества.

Они имели достаточно серебра в эти дни, чтобы позволить себе приобрести лучшее снаряжение. Александр и Харви стали превосходными напарниками на ристалище: один — мощный и стойкий, как скала, другой — быстрый и подвижный, как метеор. Иногда Манди чудилось, что ее отец едет с ними призрачным третьим напарником, и она была уверена, что Харви и Александр чувствовали его присутствие тоже. Достаточно сказать, что первый кубок, который они поднимали после любого успеха, они всегда выпивали молча в его честь.

Занятость для зимнего сезона была хорошей. Их боевая выучка и продолжающаяся война между Ричардом и Филиппом Французским гарантировали это. Манди забыла количество замков, которые они помогли осаждать в промежутках или даже в течение турниров. Несколько раз Харви и Александр сражались под знаменем лорда Иоанна, графа Мортейна, младшего брата Ричарда.

Он был вроде паршивой овцы: во время отсутствия Ричарда в крестовом походе он захватил больше, чем ему было положено, и устроил заговор, чтобы занять пустующий трон своего брата; но после коленопреклоненного покаяния и просьбы о прощении у Ричарда он стал теперь его верным союзником. Он был вынужден сделать это, потому что не было никакой гарантии, что бездетный Ричард назовет его своим преемником.

— Как идут дела? — спросил Александр с полуулыбкой и склонил голову, чтобы понаблюдать, как она режет ткань безошибочными движениями.

— Спроси через пару дней, — ответила она, тоже улыбаясь, и слегка качнула головой.

Она шила новый костюм, выдержанный в фамильных цветах де Монруа, синем и желтом.

— Конечно, все будет готово быстрее, если ты поможешь мне накладывать швы.

— Я не могу представить себе страшнее муки даже в чистилище, — тут же заявил с гримасой деланного ужаса Александр.

— Тогда хотя бы возьмись помешивать в котле еду и дай мне побольше времени для шитья, — сказала она ехидно.

Он посмотрел искоса, чтобы понять, шутит ли она. Манди с трудом сохраняла серьезное выражение, хотя подрагивающие губы угрожали выдать ее.

— Ладно, если у меня останется время, когда закончу тренировку и напишу письмо для одного рыцаря, я так и сделаю, — сказал он со страдальческим вздохом.

Манди кивнула, будто поверила.

Он не изъявил достаточной готовности оказывать помощь и ушел, оставляя ее со смехом на губах и с раздражением, сводящим брови.

Харви сидел на земле, жуя кусок хлеба с солониной, когда Удо ле Буше присоединился к нему с флягой вина и собственной едой, состоявшей из половинки домашней птицы и горстки фруктов.

Перед двумя мужчинами простиралось турнирное поле Гурнэ, покрытое летней коричневой пылью, а за ним тянулись другие поля, на которых едва виднелась пшеница, которую некогда собирали селяне. Сейчас их хлеба были сожжены войной.

— Так, — сказал ле Буше, работая челюстями. — Куда вы дальше направитесь, Монруа?

Харви сдержанно поинтересовался, в чем причина расспросов ле Буше. Присутствие ле Буше было как заноза в заднице, никакого желания водить с ним компанию Харви не испытывал, но не мог не замечать, что после смерти Арнауда ле Буше упорно искал случаев поговорить. В ком-то другом Харви заподозрил бы чувство вины, но он знал, что ле Буше не способен на столь высокое чувство.

— Я слышал, что граф Мортейн нуждается в воинах, — сказал осторожно Харви. — Я мог бы поискать его вербовщиков.

— Вы ставите Иоанна выше Ричарда? — В голосе ле Буше прозвучало искреннее удивление.

Харви сосредоточился на еде и не отвечал, только пожал плечами. Он не собирался сообщать ле Буше, почему он и Александр предпочли избегать Ричарда Львиное Сердце.

— Ричард — лучший из воинов, — сказал ле Буше.

— Означает ли это, что вы намереваетесь отправиться к Ричарду?

— Не решил еще. — Ле Буше провел языком по зубам и вытащил крошки из бороды. — Зависит от того, какое предложение я получу.

Они закончили трапезу в молчании.

Харви встрепенулся и напрягся, когда ле Буше заговорил снова, как бы равнодушным тоном, но его темные глаза прищурились и приобрели расчетливое выражение.

— Вы думали относительно поиска мужа для девочки де Серизэ?

Волосы на затылке Харви встали дыбом.

— Нет, — сказал он более резко, чем хотел, и тут же полюбопытствовал: — А почему вы спрашиваете?

— Она больше не ребенок. Большинство девочек ее возраста к настоящему времени уже хорошо устроены, и все у них в порядке.

— Арнауд вверил ее моему попечению. Я не отдам ее никому, пока не буду уверен в нем.

Ле Буше кивнул.

— Значит, вы не приберегаете ее для себя самого?

Харви поперхнулся.

Ле Буше заботливо похлопал его по спине и предложил глоток своего вина.

С покрасневшими глазами Харви впился взглядом в него.

— Я выколочу эту мысль из вашей головы булавой! — прорычал он, прежде чем его настиг второй приступ кашля.

— Хотел бы я видеть, как у вас это получится, — презрительно парировал ле Буше. — Но ваша собственная голова полна странных мыслей. Почему вы так окрысились от моего вопроса?

Харви с трудом протянул воздух через гортань.

— Манди де Серизэ — мне как дочь или племянница. Я знал ее, когда она была не выше моего колена. И брак с ней — это вроде кровосмешения! — Теперь Харви вскочил вне себя от возмущения.

— Но откуда мне это было знать, если бы я не спросил?

— А зачем вообще вам надо было спрашивать?

Ле Буше вздохнул.

— А вы как думаете? Я сам чувствую, что несу ответственность за благополучие девочки, так как ее отец закончил жизнь от моего меча. Зная, в каком она оказалась положении, я собираюсь сделать ей предложение. У меня есть деньги вдобавок к моему имени, и я — хороший добытчик, намного лучший, чем когда-либо был Арнауд де Серизэ.

Харви прямо вздыбился от ужаса.

— У меня нет никакого намерения устраивать состязание за нее, — бросил он хрипло. — И сама девушка не подавала никакого знака, что желает изменить свое положение.

— Но, конечно, она не пойдет против вашей власти, если вы примете решение?

— Я никогда не стану принуждать ее к чему-нибудь вопреки ее желаниям.

Ле Буше бросил на него странный, почти сочувственный взгляд.

— Это право мужчины — управлять женщинами, а их обязанность — повиноваться, — сказал он.

— Нечего меня поучать, — схватился Харви. — Я уже сказал, что не имею никакого намерения искать ей жениха.

— Но теперь, после моих слов, вы сделаете это?

Харви почувствовал себя так, будто его загнали в угол.

Александр знал бы, что сказать, но ум Харви не был таким гибким. Он мог изъясняться мечом и жестом гораздо легче, чем словами, но ни то, ни другое в настоящее время не было желательно. Так что он только отвесил бесцеремонный поклон и ретировался — что его и спасло.

Ле Буше остался на том же месте, допивая свое вино и пристально разглядывая тихий, пасторальный пейзаж, но его глаза остались прищуренными, а в резких линиях его лица не было никакого спокойствия.

— Ты имеешь в виду нечто подобное? — Александр воткнул серебряную иглу в ткань и протянул светло-желтую нить.

Манди прикусила губу, пытаясь не засмеяться.

— По крайней мере, ты шьешь теперь по прямой линии, — сказала она любезно.

Александр возвратился со своих привычных военных развлечений раньше всех, и Манди задразнила его, понуждая взять иглу.

— Если будешь упорно заниматься, со временем сможешь прошить столь же прекрасный шов, как любая изящная леди, закрытая в ее покоях, — поддразнивала она.

— И тогда у меня на пальцах будет больше дырок, чем в решете, а глаза навсегда будут видеть только ряды и ряды крошечных стежков, аминь! — парировал он, отворачивая лицо.

— Так ты признаешь поражение?

Александр засмеялся.

— Изучение тактики подсказывает, когда следует согласиться со своим поражением и совершить изящное отступление. — Он вручил ей желтую ткань. — Ты шей, а я буду готовить.

— Трус, — заявила Манди, откровенно подтрунивая, и наблюдать, как он занялся ужином.

Она должна была признать, что он имел некоторый талант в приготовлении еды, когда это требовалось. С колдовским блеском в глазах он притащил винную флягу Харви и вылил больше половины ее содержимого в котел, стоящий на треноге на огне.

— Он не похвалит вас за это, — предупредила Манди со смехом.

— Он сможет скоро купить несколько больше. Кроме того, его здесь нет. Он — в лагере с Осгаром, Элис и еще какой-то потаскушкой, так что сомневаюсь, что он возвратится до полуночи.

Вытащив кинжал, Александр приступил к приготовлению овощей. Игла Манди летала над тканью, и наступила тишина. Это был один из тех вечеров, который западает в память, и она цепляется за него в случаях, когда Александр, так же как и Харви, оказывался далеко от очага.

Александр переложил нарезанные овощи в горшок с вином, перемешал все, затем притащил свою дощечку и разложил принадлежности для письма.

Продолжая шить, Манди смотрела на него, и острая боль пронзила ее, из какой-то части, которая была более глубокой и дикой, и она даже не знала, как это назвать. Она только знала, что для нее — радость быть с Александром и что ее дыхание начинало частить, а щеки гореть всякий раз, когда он смотрел на нее. Однако, сейчас он не смотрел, а сосредоточенно нагнулся и выписывал изящные буквы коричнево-черными чернилами из дубовой золы.

Восхитительный аромат смешивающегося в тумане на золотом вечернем воздухе пара и дыма начал доноситься от кипящего котла.

«Мы могли быть хорошей семейной парой», — подумала Манди и на мгновение почувствовала удовольствие от мечтаний. Но даже сейчас, приукрашивая этот момент подобно писцу, рисующему буквицу, она знала, что этого не может, не должно быть. Никакая пара не была больше преданной, чем ее родители, — и посмотрите, что случилось с ними. На совместном жизненном пути они погубили друг друга…

У Александра подвижный, беспокойный характер. Сейчас он, в сущности, просто взял короткую отсрочку перед новым жизненным броском — а ей хотелось большего, чем холщовая палатка, соломенная подстилка и отсутствующий муж. Ее фантазии приняли другой оборот, и она вообразила себя нарядно одетой, важной и избалованной леди, свободной от мирских забот. Но и этого было слишком мало для нее. Знатных дам и так немного, и за свои пышные наряды они расплачиваются почти полной утратой свободы. Все, что остается, вероятно, мелкое тщеславие да маленькие заботы, разрушающие душу.

Пока Манди шила, она пришла к выводу, что источник свободы должен черпать силу в ее собственной жизни. Но нужно понимать себя и сей мир — и это понимание станет как зерно, прорастающее в достижения. Источник оросит зерно… Если о первом не заботиться как следует, последний никогда не сможет расти.

Манди нахмурилась, поскольку она боролась с мыслями. Ее взгляд еще раз упал на Александра, который только что закончил письмо и посыпал песком чернила, чтобы высушить их. Вот он-то направил свои мысли, мечты и идеи в дела и шагает по избранному пути с неиссякаемой энергией.

— Не мог бы ты научить меня этому? — спросила Манди, повинуясь импульсу, рожденному ее мыслями.

— Чему? — Он оглянулся.

— Читать и писать, как ты.

Она ожидала, что он скажет, как это трудно, что это вовсе не дело для женщины или что у него нет времени.

Александр осторожно свернул лист пергамента в цилиндр и перевязал его узкой полосой ленты.

— Могу, если ты хочешь, — сказал он. — Но этому нельзя научиться за один вечер.

— Я готова упорно заниматься.

Александр поджал губы и провел по ним указательным пальцем в обычном жесте замешательства и подумал, откуда такой внезапный интерес.

Манди покраснела.

— Я хочу научиться, — сказала она воинственно. — Ничто не появляется из ничего. Я наблюдаю, как ты размалываешь чернила, точишь перо и пишешь красивые письма. Я хочу научиться делать то же самое.

Он слушал ее объяснение очень внимательно, и медленная улыбка загорелась в глубине его глаз.

— Очень хорошо, я все тебе покажу, — сказал он. — И надеюсь, что ты окажешься лучшим писцом, чем я — портным!

Следующие две недели между прочими делами Манди занялась обучением письму. Она сама объясняла Александру, как просто шить, но он обнаружил другое, когда взял иглу. Теперь, в свою очередь, она поняла, что легкая непринужденность, с которой он владел своей иглой обманчива, все было более трудней, чем это выглядело со стороны. Она начала обучение с восковой дощечки и острого деревянного стилоса. Когда же она выучила все буквы алфавита, в их прописной и строчной формах, он приступил к обучению пользования пером и пергаментом.

Перо иглы должно быть срезано точно, чтобы обеспечивать ровный край и толщину чернилам, которые в свою очередь должны быть смешанными в правильной пропорции — ни слишком густые, ни слишком жидкие.

Пергамент должен быть заранее подготовлен для каллиграфического письма и размечен шилом, чтобы определить каждой букве ее место. Манди пришлось научиться подчищать свои постоянные поначалу ошибки, не повреждая поверхность листа. Хотя она делала много ошибок, ей помогал править и красиво выводить буквы ее глаз швеи. Александр был как расплавленное олово: то нетерпеливо хватался за голову, то быстро нахваливал, но, кажется, оставался доволен своей ученицей. Он заставил ее писать один из его текстов и затем читать это ему. Затем заставил ее написать короткое письмо воображаемому другу.

Ее понимание росло, и она впитывала знания с такой энергией, о которой даже не подозревала до сих пор. Александр был удивлен, восхищен и очень гордился и ее успехами, и ее старанием настолько, что сократил свои посиделки с другими рыцарями, чтобы выделять дополнительное время для занятий.

Харви, однако, был против полного обучения.

— Это — не женское дело, набивать голову такими знаниями, — протестовал он, когда с Александром как-то утром ухаживали за лошадьми. — Я и то не нуждаюсь в этих навыках. Зачем это ей?

Александр улыбнулся с сожалением, продолжая поглаживать тянущегося к яслям Самсона.

Харви, подобно большинству неграмотных людей его положения, воспринимал умение читать и писать с глубоким подозрением. Но знания медленно, но окончательно становились необходимыми для дальнейшего продвижения человека, и те рыцари, которые цеплялись упрямо за старое, оставались позади. Хуже всего было то, что они оставались позади торговцев и ремесленников, богатых крестьян и женщин.

— Я не вижу ничего плохого в ее обучении, — мягко ответил Александр. — По крайней мере, она никогда не будет в зависимости от какого-нибудь писца.

Лицо Харви потемнело.

— Ничего, кроме печали, эти знания не принесут, — сказал он. — Ты забьешь ей голову всякими странными понятиями, которые разрушат ее, а ведь она уже на выданье. Ты показываешь ей мир, где она никогда не будет жить.

— О, не будь таким твердолобым, Харви. Есть много женщин, которые грамотны, и их мужья не бьют их за это. Посмотрите хоть на мать Ричарда, королеву Элеонору. Разве он не обязан своей свободой ей? Если бы не ее способности, он все еще томился бы в немецком плену.

— Да, и сама она вертела в течение шестнадцати лет собственным мужем, разжигая смуту, — парировал Харви. — Смуту, которая никогда не случилась бы, знай она свое место.

Братья впились взглядом друг в друга.

— Тогда ты сообщи Манди, — сказал Александр сквозь зубы с презрением. — Сообщи ей, что она не может продолжать учиться и именно из-за твоего свинского невежества.

Харви немедленно замахнулся на брата.

— Да, — сказал молодой человек высокомерно, — поставь меня на место тоже.

Харви посмотрел на Александра, затем на свои сжатые в кулак пальцы, а затем неразборчиво выругался, повернулся на пятке и бросился вон. Александр выдохнул наконец и бросил щетку на землю. Причина была не только в чтении и письме, подумал он. Что-то еще грызло Харви. Он был какой-то кислый и рассеянный эти последние несколько недель, но не находил ничего лучше, чем выражать свое беспокойство вспышками злости. Возможно, так и должно было быть, но Александр не имел ни малейшего желания послушно играть козла отпущения.

Он уже нарядил Самсона в новую сине-желтую попону, когда Харви вновь появился одетым для рыцарского поединка, в полных рыцарских доспехах — готовый к бою на час раньше, чем было намечено сражение. Александр с интересом отнесся к этому предзнаменованию, но не сказал ничего вслух и снова вернулся к заботам о жеребце.

Харви прокашлялся.

— Он напоминает рыцарского коня, — прокомментировал он. — Жаль, что нет рыцаря, а есть только кавалер, ездящий на нем.

Александр сверкнул глазами.

Харви ответил ему с деланным негодованием, но его губы чуть изогнулись в улыбке.

— Всей-то разницы между рыцарем и валетом — что успели нацепить, чем задница прикрыта, — парировал Александр с поклоном к наряду Харви.

Харви сделал примирительный жест и отвернулся, чтобы начать снаряжать Солейла.

— С чего это ты стал таким сторонником принципа «Женщина, знай свое место»? — адресовал вопрос Александр спине брата. — Тебя же это никогда не трогало раньше. Я даже помню, ты сочувствовал и говорил Арнауду, что жаль Манди, обреченную чуть не с рождения носить очеломник.

С сердитым вздохом Харви повернулся.

— Да что по волосам плакать, когда можно голову потерять! — рыкнул он.

— Я должен понять…

— Да все очень просто. Тогда я не был ее опекуном; это было дело ее отца — устанавливать правила. Теперь же это — мое дело. — Он провел правой рукой по волосам. — Ах, Христос, тебе это следует тоже знать. Я получил предложение от Удо ле Буше на брак с ней.

— Что ты получил? — ужаснулся Александр.

— Несколько недель назад он переговорил со мной. Сказал, что чувствует себя ответственным за нее. — Несколько белокурых волос осталось в руке Харви, и он смотрел на них безучастно.

— Ты отказал ему, конечно?

— Я сказал, что она станет супругой человека, которого я посчитаю наиболее подходящим, и когда придет время…

— Даже если этим человеком будет он? — Голос Александра наполнился презрением.

— Конечно, я не выдам девчонку замуж за убийцу ее отца! — Харви застыл в негодовании. — Так что ты можешь приберечь свое высокомерие для другого случая. Но то, что он сказал, заставило меня задуматься. Ей шестнадцать лет, и это время, когда она должна быть отдана кому-то — предпочтительно человеку с солидными средствами к существованию.

Александр смотрел на своего брата с тревогой. То, что сказал Харви, было прагматично и верно. Но как-то не хотелось думать о Манди как замужней и живущей в другом месте…

— Она вовсе не должна выходить замуж. Мы можем защищать ее честь, и она имеет часть состояния Арнауда как гарантию.

Харви покачал головой.

— Я — только ее опекун. Мужчины, в том числе ле Буше, понимают, что они имеют шанс заполучить больше. Она — внучка Стаффорда, и она имеет шансы на приданое. Она молода, невинна и симпатична. Нетрудно сообразить, что все это вместе делает ее ценным призом. — Он отвернулся резко к Солейлу и продолжил возиться с жеребцом.

— И где ты собираешься искать человека, чьи средства к существованию достаточно солидны? — спросил Александр как бы небрежно.

— Я не знаю, — голос Харви стал злым и раздраженным. — Но ты, забивая ей голову понятиями и вещами, далекими от обыденной жизни, совсем не облегчаешь мою задачу.

— Она попросила, чтобы я научил ее. По ее собственной воле она хотела научиться писать. Нельзя отказывать человеку, который стремится к совершенствованию.

С этими словами Александр сел на Самсона и поскакал, разогревая коня. Он был глубоко взволнован мыслями о Манди, представляя кандидатуры для выбора мужа. Не было никого даже отдаленно подходящего, и меньше всего — Удо ле Буше. Сама мысль об этом заставила его передернуться. И все же Харви был прав, называя ее ценным призом. И это также была мысль, которая до сих пор никогда не приходила в голову Александра.

Манди налила вино в два кубка и вручила один из них Александру. Ее мысли оживились, наполненные новым знанием. В ее движениях и голове была легкость, словно она была пьяна.

В тот полдень турнир проходил удачно для мужчин, и они приняли несколько богатых выкупов от французских рыцарей. Все повеселились вокруг общего костра с танцем и пением. Потом Харви ушел в темноту с одной из женщин, а Александр сопроводил Манди назад к их палатке. Затем, со странным, глубоким блеском в глазах, он разложил письменные принадлежности и продемонстрировал ей арабскую систему цифр.

Манди нашла идею забавной, а символы — намного более простыми для использования в вычислениях, чем неуклюжие римские цифры.

— И это вам тоже преподавали в монастыре? — спросила она, усаживаясь рядом с ним.

Александр отрицательно покачал головой и выпил вино быстро, так, как он всегда делал после турнира. Обычно ему требовался целый вечер, чтобы вернуть нормальный темп его уму и телу. Сейчас Манди могла ощущать лихорадочную напряженность в нем, и ее собственные эмоции нуждались в ответном понимании.

— Я выучился сам, — сказал он. — У нас была рукопись, скопированная монахом по имени Аделяр Бас. Это был трактат по использованию арабских цифр. Некоторые думали, что это заклинания черной магии, но это только меня раззадорило, и я решил научиться пользоваться ими. — Он поднялся, чтобы взять бутылку, вернулся и снова наполнил свой кубок. — Харви полагает, что я не должен учить тебя всему этому. Он говорит, что это заставит тебя думать о вещах, непригодных в твоей повседневной жизни.

Манди горько засмеялась.

— Только то, что ты показываешь мне, делает повседневную жизнь терпимой, — объявила она, мотнув головой. — Наверное, он думает, что я не должна иметь никаких забот, кроме прялки да котелка!

— Он думает, что ты будешь не удовлетворена своей судьбой, если будешь знать больше о жизни. — Он откинулся назад на табурете и стал качать одной ногой.

Манди засмеялась снова. Она осушила свой кубок и стукнула его оправой по бутылке, которую он все еще держал.

— Он немного опоздал. Как я не могу знать, когда я вижу это каждый день в людях, которые прибывают, чтобы наблюдать турниры, — в лордах, у которых есть деньги, чтобы нанять кого-нибудь вроде нас, чтобы умереть за них? Конечно, существует нечто большее, Мы знаем это…

— В глубине души Харви тоже это знает, — сказал Александр.

Они допили вино.

Очеломник особенно досаждал; Манди, ощутив прилив смелости и какой-то непокорности, выдернула костяную закрепляющую булавку и сбросила покров.

Волосы упали каскадом до бедер, мерцая оттенками бронзы и золота. Она увидела, что глаза Александра расширились.

— Что-то не так? — У Манди заплетался язык, и она решила, что не слишком было мудро пить наравне с Александром.

— Ты не часто снимаешь свой покров, даже передо мной или Харви.

— Ты возражаешь?

Он покачал головой.

— Я думаю, как жалко, что ты обречена носить это. У тебя прекрасные волосы.

Манди, расправляя пряди, изучающее взглянула на Александра и спросила себя: принимать ли его слова как ни на что не претендующий дружеский комплимент или читать в них большее.

Через какое-то время она сосредоточилась и сказала рассудительно, чуть излишне старательно выговаривая слова:

— Я предполагаю, что покров на волосах действует как защита. Это делает меня как бы чуть отстраненной в глазах людей. Я знаю, что среди женщин знатного происхождения все более распространяется мода показывать свои волосы, но при той жизни, которую мы ведем, я не осмеливаюсь.

Она поднялась на ноги, намереваясь поставить пустой кубок на полку, но от внезапного движения энергии вина в ее крови у нее закружилась голова. Она споткнулась и затем наткнулась на ногу Александра. Так как он в это время откинулся назад на табурете, то потерял равновесие, и они оба повалились на пол шатра, рядом с опрокинутым табуретом и винной бутылкой, содержимое которой вылилось на землю.

Александр приподнялся на локте.

— С тобой все хорошо?

Манди чуть растерянно смотрела на него.

— Да. — Она слышала свои слова, хотя на самом деле ее голова кружилась. — Не думаю, — хихикнула она, громко икнула, потянулась за кубком и выпила остаток вина.

Он убрал волосы с ее лица.

— Ты выглядишь настолько другой с непокрытой головой…

— О чем это ты? — Звук его голоса вызывал нескромное, тающее ощущение внизу живота.

— В моих объятиях сейчас не чопорная уравновешенная сиделка, там — девушка, более прекрасная, чем Изольда, Джиневра и любая другая женщина, когда-либо увековеченная трубадуром. — Рука, поглаживая, перемещалась вдоль ее волос и остановилась, слегка касаясь ее тела.

Манди хихикнула снова и подтолкнула его руку, которая коснулась как будто случайно округлости ее груди. Она чувствовала жар и головокружение.

— Ты… Ты только говоришь это.

— Нет, это правда, я клянусь в этом на моем сердце. Почувствуй. — И, взяв ее руки, он положил их на свою грудь.

Она чувствовала сильное, но быстрое биение под руками. Затем по ее рукам протекло влажное тепло ласки — он поднял их от своей груди, приблизил к губам и касался кончика каждого пальца кончиком своего языка.

Манди дрожала и задыхалась, но она не выдергивала свою руку и не пробовала подняться с пола. Ее тело приветствовало его давление, а место между ее ногами стало чувствительным и словно раскаленным.

Рациональная часть ее ума говорила об опасности, о том, что она должна спасаться, пока не поздно, но она отвергала это с тем же самым нетерпением, с каким сбросила свой очеломник. В их игре не было никакого зла. Она могла остановиться в любое время, если бы захотела.

Он погладил ее волосы снова, по-видимому, очарованный их роскошью.

— Ты скрываешь золото здесь, — он произносил невнятно, наматывая локон на ладонь, — и бронзу и янтарь. Богатство превыше богатств королей. О Боже, Харви обезумел, если смеет даже думать о…

Он прервался, пряча свое лицо в ароматной мягкости ее локонов.

— Харви обезумел, если смеет даже думать о чем?

— Ни о чем, — пробормотал он. — Ни о чем, что имело бы смысл.

Она открыла рот, чтобы настоять, но он закрыл ее губы своими, крадя ее дыхание и вместе с ним ее разум.

Поцелуй, долгий и медленный, ясно продемонстрировал, как многому научился Александр со времени того первого неуклюжего объятия в крепостном дворе Лаву. Его руки ласкали с определенным, уверенным намерением. Даже больше чем наполовину нетрезвый, он знал, куда положить их и как сильно нажать, чтобы вызвать ответную негу.

Когда поцелуй закончился, Манди попробовала восстановить сбитое дыхание, чувствуя, как будто не только плоть, но и кости тают в истоме, но он не дал ей никакого времени, его губы ласкали и ласкали, в то время как он мягко откреплял брошку на ее платье.

Было самое время остановиться, оттолкнуть его, но то, что знал разум, тело жестко отвергало, стремясь к близости с Александром. Вино пело в ее голове, мир заволакивался дымкой, и ощущения, которые вызывал Александр, были просто восхитительны. И когда он задирал юбки и откреплял набедренную повязку, она нетерпеливо раздвинула бедра и подняла их так, чтобы он легко мог стянуть это с нее.

Он гладил место между ее бедрами, пока она не застонала, и когда стон изменил звук и застрял в ее горле, он вошел в нее и пресек ее голос другим поцелуем, который приплывал и отступал в ритме с движением его тела.

Его дыхание становилось все отрывистее, он дрожал от усиливающегося желания, и его плоть в ней становилась тверже и словно бы раздувалась.

Манди оторвала губы от его рта и прокричала через сжатые зубы. Ее ногти царапали влажную льняную рубашку Александра и впивались через ткань в сильную спину, когда раз за разом тонкие ощущения пробегали дрожью через ее поясницу. Александр тяжело дышал ей в ухо и с заключительным, мощным выпадом направил себя к экстазу завершения.

Он перевернулся, чтобы не упасть на нее, его дыхание рвалось из горла, его глаза уже закрывались после физического выплеска, в котором соединялись вино, вожделение и удовлетворенная страсть.

Голова Манди продолжала кружиться. Место между ее бедрами горело и пульсировало. Она закрыла глаза и почувствовала себя лучше. Чувство утомления и сон стали окутывать ее, но ей было неудобно.

— Утром, — пробормотал Александр. — Поговорим утром.

— Мне холодно, обними меня.

Он повернулся и сжал ее в своих объятиях. Она чувствовала вино в его дыхании.

— В постели теплее, — пробормотал он.

Вместе они поползли под покрывала ложа, которое когда-то принадлежало ее родителям. Александр приглаживал ее волосы, погладил ее руку и начал храпеть.

Манди плотно прижалась к нему и через миг тоже уснула.

В холоде рассвета Манди пробудилась, дрожащая и одинокая, и немедленно почувствовала несколько неприятных ощущений. Сильно болели глаза, тошнило, и между бедрами чувствовалась унылая, влажная пульсация. Она тихо застонала и перевернулась, желая куда-нибудь исчезнуть.

Покрывало мягко тянулось по ее плечам, передавая теплоту, и на мгновение, растерянная, она подумала о своей матери. Но видение белой тонкой материнской руки было стремительно вытеснено видом длинного указательного пальца на загорелой руке с коротко подстриженными ногтями, и она сжала свои веки в страхе, но было слишком поздно. Другие, отвратительные образы переполнили ее внутренний взор: пальцы на местах гораздо более интимных, чем плечо, — поглаживание, игра на ее плоти подобно музыканту на арфе, пульсация между бедрами, пока она не познала одно только желание и сладость боли.

— Манди? — Голос Александра был встревоженный и мягкий.

Если бы она открыла глаза снова, то увидела бы его виноватый взгляд, но, не способная справиться, она притворилась, что была все еще безразлична к миру. Он уже оделся или она увидит его голым, если поднимет веки? Подкатила тошнота, поскольку она помнила волнообразность их тел вчера вечером в процессе удовлетворения желания. Возможно, это был только греховный сон; возможно, если оставаться с закрытыми глазами, это уйдет и не придется стоять перед холодным светом утра и вещами, о которых она предпочла бы не знать. Она лежала совершенно тихо, вынуждая себя дышать глубоко, пока он не убрал руку.

Было тихо, и она знала, что он стоял над ней, решая, будить ее или нет. Затем он вздохнул.

— Манди, я должен идти и позаботиться о лошадях. Я вернусь позже, и мы сможем поговорить.

Она лежала не шелохнувшись, цепляясь за возможность остаться одной. Александр еще немного постоял, несколько раз шепотом повторив ее имя, потом вздохнул и ушел.

Манди осторожно оторвала голову от подушки и пристально посмотрела через спутанные волосы в серый свет рассвета. В шатре царил небольшой беспорядок, указывая, что она не устроила обычную вечернюю уборку перед сном. Лист пергамента с арабскими цифрами, смело накарябанными коричневыми чернилами, валялся на полу около кровати, а поверх него — ее очеломник.

— Иисусе, — прошептала она и зарыла голову в подушку. Это был сон, сказала она себе, и ничего более, лихорадочный сон, вызванный излишне выпитым вином.

Но когда она повернулась и села, ее тело лишило эту отговорку силы. Кровь текла по внутренней стороне бедер, и внутри что-то влажно пульсировало. Она смогла уловить кислый запах вина, выпитого и пролитого прошлой ночью, и запахи, оставленные энергично двигавшимися телами на кровати.

Сколько же раз она клялась себе, что турнирная круговерть не сломает ее, и все же ее решимость потерпела неудачу при первом же искушении.

Живот свело, и она поспешно присела на ночной горшок. Очень больно — и в моче какие-то беловатые разводы.

Когда, наконец, она смогла двигаться, то наклонилась к кувшину с водой, вылила часть содержимого в деревянное корыто и вымыла себя полностью, а затем растерла бедра полотняным полотенцем, пока кожа не покраснела и не воспалилась. Тогда она оделась и упрятала волосы под плат. Ты скрываешь золото здесь…

Она стиснула зубы от новой волны тошноты и, сдернув окровавленную простыню с кровати, вышла из шатра.

Проясняющийся рассвет заставил ее вздрогнуть, а головная боль усилилась, пока не засела где-то над бровями горячим и тяжелым слитком. И как ее отец мог злоупотреблять этим день ото дня, если тело будто наливается отравой так, что и не поймешь, что болит больше всего?

Манди прошла к берегу реки и бросила простыню в воду. Затем она стала бить по ткани камнем, пока кровь не растворилась, как самое простое пятно. Тогда она выжала полотно и развесила его по нескольким кустам для просушки.

Лагерь, раскинувшийся перед ее пристальным взором, представлял собой обширное поле с шатрами, палатками и грузовыми повозками, многочисленными воинами и лошадьми. Его размер был раздут присутствием принца Иоанна, графа Мортейна. Она видела его знамя, трепещущее над шатром, и все вокруг было заполнено пестрыми одеждами оруженосцев, посыльных и слуг. Новое наступление против французов было, вероятно, неизбежно, и это сулило опасную, но постоянную занятость для Харви и Александра. Она мысленно содрогалась, частично опасаясь за них, частично — за себя. Это привело ее к выводу, что нельзя так зависеть от них. Доверие так легко может быть предано…

Поднявшись, она оставила свою стирку и направилась к месту, где были привязаны лошади.

Александр ухаживал за коричневым жеребцом Харви, его рука энергично скользила по темно-золотистой шкуре. Манди сделала паузу, чтобы понаблюдать за ним, и набиралась отваги, чтобы побороть застенчивость.

Рано или поздно они должны были встретиться, но о чем надо поговорить? Случившееся вчера вечером никогда не должно было состояться, но это произошло, и ничто не могло изменить простой факт. Дружба и взаимная привязанность были пересилены страстью.

После очередного длинного взмаха он поднял голову, увидел ее и немедленно прекратил работу.

— Я оставил тебя, чтобы ты поспала, — он сказал неловко, пока приближался и затем остановился на расстоянии вытянутой руки.

Манди смотрела на него осторожно, ее руки были прижаты к бокам. Никаких слов не нашлось, поскольку она не знала, что делать в подобной ситуации.

Александр смотрел на нее как на бесстыдницу или как невинную девицу, которая сделала ужасную ошибку? И она должна смотреть на него как на расчетливого соблазнителя или как на человека, который на взлете страсти отбросил разум?

Он потер свой лоб, который был прорезан двумя вертикальными, хмурыми морщинами.

— Если это что-то значит, то мне жаль, — сказал он. — Мы оба были ослеплены вчера вечером, но я признаю, что это — моя ошибка. Если бы я был трезвый и в здравом уме и если бы у Харви не состоялся…

— Если бы у Харви не состоялось что?

Он покачал головой.

— Это не имеет значения. Что мы должны…

— Да соберись же, наконец! — сказала она отчаянно. — Скажи, о чем собирался говорить.

Александр вздохнул.

— Ты знаешь, что Харви упрекал меня вчера за то, что я учу тебя читать и писать. Он говорит, что мало кому нужна образованная жена, что бессмысленно давать тебе крылья, раз ты никогда не будешь летать, и…

— Еще меньше мужчин захотят взять в жены недевственницу, — заметила она.

— Ты могла бы выйти замуж за меня, — сказал Александр. — Тогда ты могла бы приблизиться к осуществлению заложенного у тебя в сердце.

Манди посмотрела на него; на губах все еще горел ее последний упрек.

В глубине души она ожидала, что он сделает именно такое предложение. Это было самое меньшее, чего требовала честь, и, хотя кодекс был нарушен вчера вечером, она знала, что Александр обладает врожденным пониманием благородства.

— А что скажет Харви?

— Харви меня проклянет, — он сказал кратко, затем пожал плечами. — Харви разъярится, как дикий боров, но в конечном счете все поймет. Он, возможно, даже почувствует облегчение. Это позволит ему отклонить предложения от других желающих.

— Так он получил другие предложения относительно меня? — атаковала Манди.

У Губы Александра искривились.

— Удо ле Буше все примазывался к Харви: оказывается, он предложил и теперь ждет ответа.

— И Харви не нашел возможным дать ему прямой отказ? — Голос Манди вскипел ненавистью и яростью. — Хорошо же мой отец выбрал, когда назвал твоего брата моим опекуном. Он мог бы так же оставить меня беззащитной среди стаи волков! Не прикасайся ко мне!

Она сделала быстрый шаг назад_, поскольку он предложил руку для примирения.

Его глаза потемнели, и он вздрогнул от ее движения.

— Ты, верно, полагаешь, что Харви продал бы тебя Удо ле Буше?

Она прикусила губу и почувствовала предательские слезы в глазах.

— Я больше не знаю, во что верить.

— Харви никогда не сделает тебе больно. Он только и думает, что о твоем благе.

— Как ты сам, — усмехнулась она.

Краска бросилась ему в лицо.

— Я предлагаю тебе брак со мной, — он сказал натянуто. — Твоя честь будет восстановлена, и моя — тоже. Так будет лучше всего.

— И ты будешь любить и лелеять меня все мои дни.

— Твоя жизнь будет моей.

Манди боролась с желанием отказаться от его предложения, но этого не происходило, и он оказался в очень неловкой ситуации. Жалость, но этого недостаточно.

Если бы он обнял ее, поцеловал ее нежно и сказал, что она — кровь его жизни, она могла бы уступить.

Потрясенная его практичностью и неумеренностью своих собственных изменчивых эмоций, она сохраняла дистанцию.

— Мне нужно побыть одной, чтобы собраться с мыслями. — Она прижала руку к своей больной голове. — Мои умственные способности все еще настолько притуплены, что я едва отличаю голову от пяток.

Это была только половина правды. С каждой минутой ее разум становился все более ясным.

— Заканчивай с лошадьми, — сказала Манди. — Позже, когда я не буду чувствовать себя такой больной, мы еще поговорим.

И, не дожидаясь его возражений, она повернулась к шатрам и пошла с выпрямленной спиной. Нет, хотя она была соблазнена, все равно не станет опускать плечи. И не было никакого смысла оглядываться.

Когда Манди приблизилась к своему жилью, шаг стал более осторожным; аккуратно и неслышно она потянула в сторону откидную занавеску. Внутри, однако, было пусто, и Манди вздохнула с облегчением. Чувствуя отвращение от своего разговора с Александром, она не могла сейчас предстать перед Харви также.

— Я не могу выйти за него, — сказала Манди, обращаясь к жесткой полотняной стене шатра. — Я не стану выстилать дорожку к прижизненному аду.

Она не могла жить такой жизнью, какой жили ее родители, наблюдая себя и Александра, медленно умирающего от ее капризов. У них даже не было такой любви, чтобы выдержать их, и эмоции, кипящие сейчас в воздухе, могли легко превратиться в горечь и ненависть, так и не перейдя в прочную привязанность.

Она представила себя через пять лет, с погасшей душой и истощенным телом. В ее ногах сидел ребенок, младенец у ее груди и другой — в животе. Желтовато-коричневые глаза Александра игнорировали ее, чтобы остановиться на очередном испускающем флюиды богатства и привилегированности существе, которое жеманничает с ним среди толпы…

Манди положила ладонь на свой плоский живот, так как страшная мысль пронзила ее мозг, что она могла бы уже быть с ребенком.

— Нет! — Она отвергла такое предположение и попробовала успокаивать себя бытующим мнением, что женщина никогда не беременеет первый раз. Кроме того, что сделано, то сделано, и ничему не помочь, заламывая руки. Она должна быть практичной, и следует действовать стремительно, пока еще было время.

Минутным делом было отпереть ларец и вытащить два мешочка серебра ее приданого из его двойного дна. Всего десять марок и сто тридцать шиллингов. Она убрала их в свой кожаный дорожный ранец и завалила сверху иглами, мотками пряжи и швейными ножницами. Добавила туда же гребенку, чистую женскую сорочку и запасную тунику, оставив только место для двух яблок и ломтя хлеба, завязанных в ее запасном очеломнике. Наконец, она прихватила в руку кожаную фляжку с водой, накинула плащ вокруг плеч — и была готова.

На пороге шатра она поколебалась и повернула обратно к письменным принадлежностям, все еще разбросанным с прошедшей ночи. Она подточила перо, чтобы удалить высохшие чернила с его кончика, положила перед собой лист пергамента и ниже арабских цифр написала: «Так было бы хорошо, но этот путь лучше. Не ищите меня, вы меня не найдете. Прощайте, и храни вас Бог».

Она прикусила губу, поскольку написала первое письмо от своего имени, и быстро провела рукой по глазам, но ее намерение не изменилось.

Отложив перо, она помахала пергаментом в воздухе, чтобы высушить чернила, и затем спрятала записку под плащ Александра. Она хотела, чтобы он нашел ее, но не сразу, потому что ей нужно было найти какое-нибудь место, чтобы как следует спрятаться.

На сей раз, выйдя из палатки, она направилась прямо через лагерь к главной дороге, ведущей к Гурнэ.