Поцелуй воина

Глава 19

За вечерней трапезой Габриэль сидел вместе с дюжиной других братьев в малой монастырской трапезной. Пачеко и Фернан ели молча, не поднимая головы, как и все остальные братья ордена. Его глаза болели от недосыпания, но от него не ускользнула их подозрительность.

Он тупо смотрел в миску ячменной похлебки, стоящую перед ним, видя искаженное отражение своего усталого лица и напоминая себе правду: их интересует Ада, ничего больше.

Пачеко наблюдал за ним с тем же самым выражением, какое было у него во время их утренней встречи. То, что наставник послушников тайно издал приказ о его наказании, не смягчило ужасное чувство, что от него потребуют еще большей жертвы.

– Добрый вечер.

От тихого женского голоса за спиной Габриэля охватила дрожь. Утренний голос, мед и анис. Сладкий, пряный и запретный. Но его реакция не передалась другим мужчинам. Некоторые нахмурились. Другие ниже натянули капюшоны, пряча усмешки. Только Фернан улыбался открыто, его говорливый рот явно просил встречи с кулаком Габриэля.

– Она не может находиться здесь, – тихо сказал Пачеко.

Габриэль собрал новый урожай возмущения. Что знала Ада о законах и подчинении ограничениям, которых придерживались все остальные? Ничего.

Он встал и повернулся, глядя Аде прямо в лицо. Его сердце громко стукнуло, замерло, а потом учащенно забилось. На ней было простое зеленое платье, и она стояла перед ним чистая, аккуратно причесанная и необъяснимо злая.

Она моргнула и кашлянула, прочищая горло.

– Ты что, не веришь в общепринятые любезности?

Ее ядовитый тон, весьма отличный от медово-сладкого приветствия, заставил Габриэля осознать, что дюжина пар глаз устремлена на них.

– Тебе нельзя быть здесь, – сказал Габриэль, ведя ее к широкому арочному входу.

Толстый гобелен заколыхался, когда они проходили мимо. Бланка, скромно стоявшая позади Ады, отступила и пошла вслед за ними в ближайший внутренний дворик.

Ада изобразила на лице скуку, превратив в посмешище его попытку сохранить спокойствие. Он уловил легкий запах лимона, отчего рот наполнился слюной.

– А почему нет? Мы с Бланкой голодны.

– Есть в присутствии женщины не позволяется, даже если это канониса. Вы должны ужинать с другими женщинами. Разве Фернан не сказал тебе это?

– Возможно, он позабыл. – Она пронзила его этими своими ясными проницательными глазами. – Они боятся, что не смогут устоять перед нашими прелестями? Возможно, мысль о прелюбодеянии за обеденным столом затрудняет пищеварение?

– Это могло прийти им в голову.

– А в твою приходило?

Отшвырнуть в сторону миски и кувшины, тарелки и чашки. Усадить ее на шершавый деревянный стол и сорвать с нее это платье. Зарыться в ее отзывчивую плоть. В этот раз он был почти готов, позволив этим образам вторгнуться в его чувства, точно так же как готовился к удару плети с железными наконечниками. Расслабься. Смирись. А потом шок от того, что это закончилось.

Искушение было не таким.

– Ну конечно, приходило, – сказала Ада. – Ты лицемер. Я сказала это – а потом доказала.

– Не больше, чем любой человек.

– Значит, слишком много, чтобы вынести. – Она повернулась, чтобы уйти вместе с Бланкой. – Я вытерплю то, что мне придется остаться в этих стенах. Вот увидишь. У меня здесь есть друзья, даже если ты отказываешься быть любезным.

– Друзья?

Она наклонила голову набок.

– Бланка и Фернан.

-– Фернан тебе недруг, inglesa.

Улыбка, появившаяся на ее лице, была гораздо более неприличной, чем дружелюбное веселье, которое она делила с Фернаном.

– Бланка, тебе надо найти, где трапезничают канонисы, – сказала она. – Я поговорю с Габриэлем и скоро догоню тебя.

Он думал, что возвращение в Уклее напомнит ему о жизни, которую он собирался вести, и что обширность территории монастыря позволит ему свести общение с Адой к минимуму.

Какой глупец!

Он взял ее за руку выше локтя и повел прочь из дворика, в сторону фехтовального зала. Быстрая проверка подтвердила, что похожее на пещеру пространство пусто. В коридоре они взяли по факелу и вошли в зал. По стенам висели мечи разных видов, а также доспехи, щиты, палицы и арбалеты. У дальней стены стояло четыре мишени для стрельбы из лука, прямо под четырьмя окнами-бойницами. Внутрь не попадал свет, чернота ночи была почти абсолютной, но пламя факелов заставило очертания каждого предмета трепетать среди теней.

В этом золотом свете Ада казалась богиней – раздраженной богиней. Ему бы радоваться, что ее волосы благопристойно убраны, но он не мог не вспоминать их свободными, рассыпавшимися, сияющими.

Его ладони стало покалывать. Заживающие мозоли, несомненно.

– И почему это я не должна считать Фернана одним из моих немногочисленных друзей?

– Он слишком много времени проводит в деревне. Его флирт с местными девушками известен всем. – Габриэль пожал плечами. – Я только хотел избавить тебя и Бланку от трудов самим обнаружить его истинный характер.

– Его характер? Интересно.

Как он мог смотреть в лицо врагам не бледнея, когда пронзительный взгляд этой женщины превращал его в мальчишку? Но после его напряжения и кошмарной встречи с Пачеко он потерял силу духа для таких откровенных столкновений.

– Да, – сказал он. – Я бы не хотел, чтобы он воспользовался преимуществом твоего друга.

– Потому что ты приберег это право для себя?

– Ада, я не сделал ничего, чего бы ты тоже не хотела.

– А ты подумал о том, что будет, если я забеременею?

Земля ушла у него из-под ног. Головокружение нахлынуло на него, как кипящая смола, вязкая и обжигающая. Ребенок. С Адой.

Он закрыл глаза, но не смог прогнать картину, в которой Ада качала его сына или дочь, дочь с волосами такого же глубокого темно-каштанового цвета, как у ее матери. Тоска, не похожая ни на какое физическое желание, пронзила его. Сожаление, последовавшее за ней, оставило его задохнувшимся, страдающим и пустым.

– Я полагаю, это означает «нет», – тихо сказала она.

– Ада...

– Фернан ведет себя по отношению ко мне больше как друг, чем ты. Ты решил обращаться со мной как с заразной. Это ты привез меня сюда.

Она подошла ближе, ее глаза горели пламенем, завораживающие и яростные. Габриэль жадно вдыхал ее аромат – единственную часть ее, которой он мог наслаждаться безнаказанно.

– Интересно, какие еще эгоистичные цели роятся в твоей голове?

– Перестань.

– Я не думаю, что перестану, – прошептала она. – Ты хотел, чтобы я была здесь, Габриэль. Ты потратил очень много сил, чтобы я выздоровела, но я думаю, что ты уже жалеешь об этом.

Сладость ее дыхания омывала его лицо. Боже, как же ему хотелось снова поцеловать ее! Сколько часов прошло? Всего один день? А его тело уже так изголодалось по ней, как будто они никогда не касались друг друга.

Но этого больше никогда не будет.

– Ты не единственное мое сожаление, – сказал он.

Ада рассмеялась – тихо, мелодично и грешно.

– Но какой толк проходить твое послушничество, если ты уже нарушил все данные тобой обеты?

– Рамки моего послушничества определяет наставник. Я обсуждал с ним прошедшие недели, и он позволил мне остаться.

Ада медленно кивнула и отвернулась к стене с оружием. Габриэль медленно выдохнул горячий Воздух из легких, чувствуя облегчение от того, что она дала ему передышку. Она пошла вдоль стены, ее лицо отражалось в поверхности каждого клинка. Искры серебристого света играли на ее волосах и на корсаже платья. Она остановилась под цветочным крестом Сантьяго.

– Я никогда не понимала, насколько Сантьяго отличается от других орденов.

– Да. – Габриэль нахмурился, гадая, что значит мрачность в ее голосе. – Он уникален.

– Ты поэтому выбрал его?

– Ада, я не хочу это обсуждать.

Она повернулась, ее глаза сузились.

– Например, у вас остается ваша собственность. Разве это не правда? Нет никакого обета бедности.

Габриэль стиснул зубы. Фернан.

– То, что брат приносит в орден, принадлежит ему. Когда он умирает, орден получает наследство.

– Интересно также, что нет никакого запрета брака и никакого запрета насилия.

Она подошла к нему. В одно мгновение она стояла под крестом ордена. В следующую секунду она оказалась от него на расстоянии вытянутой руки. То удивительно безразличное выражение лица сменилось яростью. Раскаленной яростью.

– Или я ошибаюсь, Габриэль?

Их взгляды боролись так же жестоко, как если бы каждый из них держал в руках острый меч из тех, что висели на холодных каменных стенах зала.

Странное ощущение предательства жгло ее виски. Он солгал ей о своих клятвах. И его ложь предала все благородные намерения, о которых он говорил.

– Ты не ошибаешься, – бесстрастно сказал он. – Кабальеро могут свободно жениться, если получат разрешение от папы Александра. После женитьбы рыцари могут жить со своими женами либо в монастыре, либо в собственном доме.

Он говорил о своих клятвах, только чтобы одурачить ее, не только из-за ее пристрастия к опиуму, но и для того, чтобы избежать соблазнения. Эта возможность казалась слишком презренной, и все же она не могла успокоить свой гнев.

– И целомудрие не абсолютно, – холодно процедила она. – Мужчина может жить со своей любовницей без порицания или изгнания. Разве это не так?

– Очевидно, все это тебе поведал Фернан? – Его губы изогнулись – это была не улыбка и не насмешка. – А я думал, что переводчица благородной сеньоры будет слишком бесстрастна, чтобы заботиться о наших своеобразных местных обычаях.

– Я жила не в пещере.

– О? – Он удивленно поднял брови. – Опиум, похоже, довольно хорошо удерживал тебя вдали от мира.

– В Англии сожительницы были бы просто еще одной категорией шлюх, а не официально разрешенными спутницами, – сказала она. – Будучи в Толедо, я не обращала на них никакого внимания. И уж совершенно точно не думала, что их отношения с los caballeros могут быть одобряемы Церковью.

– Мы – это все, что стоит между христианскими королями и южными племенами. Правила были... изменены для нас. Даже если мужчина не может жениться, сознание того, что у него есть любовница, которую нужно защищать и содержать, может сдержать его низменные порывы.

– А что же женщины? Они ведь опозорены?

– Нет, – сказал он. – На границе слишком мало женщин, чтобы быть такими строгими.

– Но ты давал обет целомудрия? – спросила она, от растущего недоверия у нее перехватывало дыхание. – Ты давал обет воздерживаться от насилия? Это место стоит против всех, кто угрожает Кастилии. Эти рыцари готовы умереть все до одного, чтобы защитить Уклее. И все же ты хочешь, чтобы я поверила, что ты поклялся в обратном.

– Я никогда не лгал тебе.

– Тогда что это значит?

– Мои обеты – персонально мои. – Габриэль преодолел два разделявших их шага и схватил ее за плечи. Он слегка тряхнул ее, глаза смотрели яростно и безумно. – У меня личные причины.

– Должны быть, потому что они к тому же ненормальные.

Она попыталась высвободиться, но его пальцы только сжались крепче. Их лица были так близко; она заглянула в его глаза и облизнула губы. Она позволила своему телу подать сигнал, совсем чуть-чуть, и приникла к нему. Он оттолкнул ее.

– Bruja.

– Ты обзываешь меня ведьмой? – Она плюнула на землю между его широко расставленными ногами. – Ты единственный, кто выбрал то, чего не делает никто из братьев. Почему? Ты будешь стоять в стороне и позволишь опустошить это место? Ты оставишь меч лежать на земле и допустишь гибель людей?

– Нет, и мои поступки за последние несколько дней тому доказательство.

– Тогда зачем давать клятву? Ты должен был знать, что для таких, как ты, воздержание будет невозможно.

Он склонил голову набок.

– Для таких, как я?

– Для воина. Ты не священник, каковы бы ни были твои иллюзии.

–– Я был им, ты это понимаешь? Но больше нет.

Его отрывистый крик разлетелся по залу. Даже факелы, казалось, вздрогнули – пламя отбросило жутковатые пятна на его мрачное лицо.

– А воины не женятся?

Заложив руки за спину, Габриэль подошел к стене, увешанной разнообразнейшими мечами, от простых палашей до странных зазубренных клинков из далеких земель. Он смотрел на них с непроницаемым выражением лица. Сожаление? Печаль? Решимость? Примерно так же он смотрел на ее обнаженное тело.

– Каждый гарнизон должен стать городом. Самый легкий способ сделать это – превратить неженатых мужчин в респектабельных горожан с обязательствами, женами и детьми, которых нужно защищать. Вот почему они населяют эти города при сторожевых постах и вот почему терпят существование сожительниц. Это не брак, но маленький шаг в сторону стабильности.

– Но ты в стороне от всего этого?

– Я должен.

Ада подошла к нему. Они стояли плечо к плечу. Как это было бы – полагаться на такого человека, действительно рассчитывать на него как на партнера и друга?

Разжигая в себе чувство гнева, Ада встала перед Габриэлем.

– Большинство людей дают обеты только тогда, когда искренне верят, – сказала она. – Они чувствуют связь с высшей идеей. Они чувствуют себя призванными – даже обязанными – дать обет Господу. Они не используют их как тюрьму или наказание. Ты спрятался от мира и выстроил вокруг себя клетку.

– Ты не знаешь меня.

– Ты прав. Мне интересно, каким бы ты был на свободе.

– И был бы свободным от моих обязательств?

– Свободным от этой лжи. Я знаю, что сказала достаточно. – Она подошла к нему ближе, чувствуя его жар. – Ты не подходишь этому месту. Все видят, насколько ты отличаешься. Ты здесь чужой.

– Я... – Его голос стал хриплым до скрипа. – Я здесь не чужой. Ты не отнимешь этого у меня, каково бы ни было твое тело и твои слова.

– А чем ты был без ордена?

Темные глаза закрылись, он был повержен.

– Рабом и убийцей. Вот почему я решил связать себя этими клятвами.

Она покачала головой.

– Я не верю...

– Ада, не имеет никакого значения, во что ты веришь.

– Нет. Нет! Только то, во что ты веришь. Ты придумываешь ограничения, которые причиняют тебе боль. Ты отрезаешь себя от жизни. Насколько я знаю, ты лжешь мне! – Слезы рвались на свободу. Он не монах – это было ясно с самого начала. Но она воображала его воином, кем-то могущественным и сильным. Кем-то сильнее ее. – Ты скажешь мне правду? Ты доверишься мне?

Но он не ответил. Его глаза предостерегали ее. Мужчина, которого она касалась и любила сегодня утром, исчез. И будет лучше, если она забудет, что он когда-либо существовал.