Поцелуй воина

Глава 4

Габриэль смотрел, как всадник альмохада вытаскивает Аду из-под повозки.

Схватив ее под мышки, бандит втащил ее на свою лошадь и отобрал у пленницы короткий меч. Она отбивалась и брыкалась, но тщетно. Свободной рукой он схватил ее спутанные волосы и дернул назад, обнажая шею, а затем приставил к шее нож.

Габриэль с силой рванул поводья. Везде стражники сражались с бандитами, выкрикивая отчаянные приказы друг другу. Он пронесся сквозь это месиво, мимо груженых повозок и прячущихся в них пепельно-бледных торговцев. Его глаза ни на мгновение не отрывались от ножа у горла Ады.

То есть до того момента, когда другой проблеск металла не отвлек его: отыскав свой украшенный драгоценными камнями кинжал, Ада ударила бандита головой прямо в нос и одновременно вонзила кинжал ему в бедро. Мужчина завизжал. Она воспользовалась моментом, когда его руки ослабли, и вывернулась.

Ада неловко спрыгнула на землю. Габриэль поднял свой меч. Когда-нибудь он обезглавит человека. Ему понравится смотреть, как негодяй упадет, безголовый и окровавленный, – осуществленная угроза.

Но он должен соблюдать свои клятвы.

Бандит побледнел при виде надвигающегося на него Габриэля и поднял руки. Ада схватила его за кожаный ремень и одним яростным рывком опустила на колени. Она выдернула свой кинжал из бедра бандита и прикончила его.

Габриэль мог только смотреть, открыв рот.

Ада встала и вытерла клинок о юбку, потом повернулась к нему. Глаза, которые когда-то соблазняли его фальшивым умиротворением, теперь горели диким безумием. Ее голос был ниже, когда она спросила:

– Что остановило твою руку?

– Мои клятвы.

– У меня есть свои клятвы, – сказала она. – Я никогда больше не стану пленницей.

Двое пастухов бросились между ними. Габриэль ударил одного из них ногой в голову, так что тот кувырком полетел в грязь. Второй нырнул к Аде и схватил ее за платье, разорвав его на спине. Она резко развернулась и, схватив его за руку, изо всех сил укусила. Он закричал, ударив ее локтем в грудь. Она упала, задохнувшись.

Габриэль пришпорил коня. Низко нагнувшись, он схватил пастуха за шею и сжал, волоча его по земле. Пленник брыкался и давился, его лицо потемнело до болезненно-багрового. Лошадь несла их к бурному потоку реки Тахо. Одним движением руки Габриэль освободился от царапающегося и плюющегося человека, сбросив его в реку.

Он повернул коня и вернулся к побоищу. Осталось всего трое стражников и столько же бандитов.

И Ада – Ада снова была на коне Фернана и во весь опор мчалась на запад.

Из-за яростно завывающего в ушах ветра Ада не слышала больше ничего. Низко пригнувшись и подгоняя уставшее животное, она рискнула оглянуться. Она надеялась добраться до деревни или, может быть, до другого каравана, но Габриэль пресек все ее попытки. Его лошадь неумолимо приближалась.

Она убила человека. Уже второго. Свежее воспоминание о крови и блеск драгоценных камней смешались со старыми кошмарами и дали им новую жизнь. Как часто она пыталась вытолкнуть эти отвратительные картины из своей памяти – воспоминания о том, что сделал с ней Финч!

Габриэль ликвидировал разрыв между ними. Ада повернула коня к ирригационной канаве и резко бросилась влево. У Габриэля не было другого выхода, кроме как перепрыгнуть через канал и направить лошадь за ней. К тому времени, когда он развернулся и возобновил преследование, она уже значительно оторвалась от него.

Она мчалась без всякой цели. Плато тянулось во всех направлениях, плоская и бесконечная тюрьма. Никакой деревни. Никакого каравана. Это должно было бы сделать ее храброй, освободить, но она осознала неизбежное. Ее лошадь устанет. Она будет предоставлена капризам сурового плато – его неспокойной погоде и бандитам, – а у нее нет ничего, кроме кинжала и измученного животного.

Ада выпрямилась и натянула поводья. Лошадь под ней замедлила бег, ее бока покрывала пена, грудь тяжело вздымалась.

Ветер трепал порванное на спине платье, немного охлаждая жар скачки. Руки у нее были липкие, а во рту чувствовалась горечь.

Габриэль нагнал ее даже раньше, чем она успела сползти с седла и упасть в высокую густую траву.

– Почему ты сбежала?

Ноздри Габриэля трепетали вместе с каждым резким вдохом. Когда он стал спешиваться, его одежда зацепилась за луку седла. Он сбросил мешающее платье через голову и швырнул в траву. Темные шерстяные бриджи облегали стройные ноги. Туника, выкрашенная в темно-синий цвет полуночного неба, натянулась на широкой груди, завязки у горла свободно болтались, открывая шею – более светлая кожа и темные волосы.

– Я знала, что под этим одеянием ты мужчина. Не хочешь снять что-нибудь еще?

Он схватил ее за плечи и рывком поднял на ноги.

– Я задал тебе вопрос, – сказал Габриэль.

– У меня перехватило горло от страха.

Темные глаза пристально смотрели на нее.

– Ты смеешься надо мной.

– Конечно. Я убегала от тебя, и ты знаешь это.

– Ты убила того человека.

Кровь и сияющие драгоценности. Агония смерти. Недели изоляции, закончившиеся в огне. Она отбросила эти воспоминания и сосредоточилась на этом загадочном опасном человеке. Габриэль. Играть с ним было более занимательно. А если у нее есть хоть какой-то шанс вернуться в Толедо, ей нужно больше узнать о нем.

– Я? Убила человека? Ты уверен, что не путаешь меня с кем-то?

Он сердито сдвинул брови.

– Я видел тебя!

– Но это не могла быть я, сеньор. Мой кинжал бесполезен. Ты сам это сказал. И я всего лишь женщина.

Он стоял там, лицо – непроницаемая маска, палец все еще указывал в пустоту. Только когда она улыбнулась, он отреагировал – не жестокостью или новыми гневными словами. Он просто отошел, перекрестился и опустился на колени. Он опустил голову. Ада не могла разобрать слова, которые он бормотал, но смысл их был ясен.

На одно мгновение ей захотелось тронуть его за плечо и попросить об одолжении.

Помолиться и за нее тоже.

Какая нелепость.

Она порылась в седельных сумках Фернана и нашла полупустую фляжку молодого эля. Выпила его жадными глотками, потом плеснула на руки. Все тщетно. Пальцы, ладони, руки – все осталось покрыто липким красным.

– Не хочешь исповедаться?

Она испуганно взвизгнула.

– Вы в монастыре всегда так подкрадываетесь к людям? Или ты слишком трепетно хранишь обет молчания?

– Я не давал такой клятвы.

– А о каких еще клятвах мне следует знать?

– Целомудрие, – сказал он хриплым голосом. – Помимо всего прочего, я поклялся хранить целомудрие.

– Я не удивлена.

Дрожь, как будто от холода, охватила ее. Эта дрожь исходила изнутри. И вот опять. Ее руки дернулись, и фляжка упала на землю, расплескивая содержимое.

Габриэль сохранял терпение. С трудом. Молитва, казалось, совершила чудо, но стоило ему встать перед ней, как спокойствие покинуло его. Ее платье, разорванное на спине, свободно свисало по плечам. Он принял решение быть сильным и полезным своей новой подопечной, этой сварливой женщине, но каждое ее движение было угрозой: ты нарушишь свои клятвы. Он вытащил свою фляжку.

– Вытяни руки. Позволь мне помочь.

– Спасибо, я сама.

– Ты думаешь, что, потому что я дал клятву повиноваться и воздерживаться от насилия, я не могу быть сильным?

Улыбка приподняла уголки ее губ, на одной щеке появилась ямочка. На левой.

– Ты не можешь драться, или выйти из себя, или лечь с женщиной? Как же ты находишь выплеск своей энергии?

– В молитве и размышлении.

Она коснулась его ладони. Ее пальцы, словно змеи, скользили вверх по его руке.

– Это помогает?

– Лучше, чем опиум.

Ее кривая улыбка стала шире.

– А ты его пробовал?

– Нет, – ответил он, движением плеча освобождаясь от ее отвлекающего прикосновения. – Но я вижу, что тебе он приносит только фальшивое умиротворение.

– Оно не фальшивое. Только если я не...

Она содрогнулась и уронила голову.

– Что?

Она глубоко вдохнула, плечи поднялись от вдоха.

– Оно не фальшивое, пока у меня есть еще опиум.

Габриэль поднял ее подбородок.

– Чтобы признаться в этом, требуется смелость.

Она отпрянула.

– Дурачок, это было не признание – всего лишь правда. Если бы вы, такие добродетельные люди, не отбирали его у меня, я бы чувствовала себя лучше. Я была бы лучше.

Она скомкала ткань в своих дрожащих руках. Скрутить, сжать, освободить. Дрожь еще сильнее. Ее глаза затуманились.

– Inglesa, ты хорошо себя чувствуешь?

– Конечно, нет! Это все твоя вина. Твоя и твоего задания утащить меня подальше от мира.

– Ты хочешь сказать – подальше от ближайшего аптекаря.

– Да! Ты мог бы оставить меня в покое. Со мной все было бы в порядке. – Она презрительно усмехнулась и плюнула ему на ноги. – Лучше, чем быть здесь с тобой.

Энергия вырывалась из ее тела мощными волнами. Предстоящая долгая ночь, на протяжении которой ему придется удерживать ее от того, чтобы причинить вред себе или кому-то еще, казалась нескончаемым путешествием.

– Нам лучше вернуться к остальным, – тихо сказал он. – Мы поедем в резиденцию архиепископа в Епесе. Там ты сможешь переодеться.

– Я хочу домой.

– Дом в Уклесе – на этот месяц. Я уже говорил тебе это.

– Безумие. Ты дурак, и лицемер, и зануда, и...

– Я думал, что смогу помочь тебе, но я ошибся. Я не могу даже заставить тебя вымыть руки! – Он бросил закупоренную фляжку к ее ногам. – Бог в помощь, inglesa.

– Нет! Не уходи! Я сделаю все, что ты захочешь.

– И что ты сделаешь?

Ада запустила руки в волосы. Когда она подняла глаза, она вдруг всплеснула руками и расхохоталась, ее настроение менялось как ветер.

– Я сделаю все, что угодно, – сказала она со странной улыбкой на губах. – Назови свою цену, послушник. На таком большом расстоянии от остальных мы можем договориться.

Габриэль сначала нахмурился, с радостью осознав, что его первоначальной реакцией на такое бесстыдное предложение был гнев, но следом нахлынули страхи шок от желания. Усилием воли он подавил и то и другое.

– Я не хочу слышать твои непристойные предложения.

– Такой благочестивый.

– Я стараюсь, да.

– Нет, ты лжешь самому себе.

Он взялся за поводья.

– Это не твое дело.

– Прости меня, – сказала она с презрительной усмешкой. – Я больше привыкла иметь дело с мужчинами, а не со слугами Божьими.

– Ты привыкла иметь дело с томящимся от любви мальчишкой, который не может тебе отказать. Но я не такой мальчишка, и я хочу, чтобы ты вспомнила о хороших манерах.

– О манерах?

– Да. Когда ты попросишь меня о помощи, ты скажешь «пожалуйста».

Ее глаза потухли.

– Никогда.

– Я больше не предложу свою помощь, – сказал он. – Сделай это по своей воле, или ты сделаешь себе гораздо хуже, чем мог бы я.

– И это излечит меня?

– В конце концов.

– Раньше я убью тебя, – сказала она.

– Но я хочу, чтобы ты излечилась, больше, чем ты хочешь эту свою отраву.

– Очень в этом сомневаюсь.

– И когда следующая банда отступников появится здесь, их будет слишком много, чтобы ты могла защититься от них.

Тихий голос, так непохожий на все, что он когда-либо слышал, медленно проплыл над плато.

– Но тогда я смогу положить конец всему этому.

Непрошеный проблеск сочувствия и еще более сильный гнев подхлестнули его слова.

– Ты ищешь смерти, inglesa? Так вот чего ты жаждешь?

Она отступила на шаг, потом на два.

– Ты знаешь, что мне нужно. Другой выбор – обойтись без этого, и вот этого я не могу. Не могу пройти через это снова.

– Ты трусиха.

– А что ты знаешь о смелости, ты, прячущийся от мира?

Перед его мысленным взором пронеслось видение поля битвы, усеянного телами и убитыми лошадьми. Аларкос. Та опьяняющая победа. В тот долгий день он был храбр, как десять человек, убивая врагов весело и безнаказанно. Его смелость граничила с кровожадностью, лишенная мысли и человечности. Но с какой целью? Он был на стороне победителей, но те, кто пал от его меча, были кастильцы.

Сейчас он был лучше, отрицая эту варварскую часть себя.

– Я ученик, обучающийся смирению. Что должна сделать и ты.

– Я не буду...

Прежде чем Ада успела договорить, он схватил ее за плечо и резко развернул. Их тела соприкоснулись, ее обнаженная спина прижалась к его груди.

– Я уже спрашивал тебя, – прохрипел он. – Теперь я получу этот ответ. Ты хочешь умереть?

– Отпусти меня!

– Покорись, inglesa.

Он потянул ее руку. Ада поморщилась.

– Нет.

Ее кинжал блеснул в солнечных лучах и прорезал его рукав и кожу. Кровь хлынула, красная и быстрая. Напрягшись от боли, он вырвал клинок и швырнул его на землю.

Воспоминание о ее агонизирующем голосе прорвалось в его мозг, сквозь боль и его разочарования. «Я никогда больше не буду пленницей».

Габриэль знал, что такое плен, и от самой мысли о возвращении на службу к его бывшему хозяину у него стыла в жилах кровь. Он бы предпочел умереть. Что бы ни перенесла эта женщина, это привело ее к такому же решению. Смерть лучше, чем плен. И пока Габриэль пытался найти утешение в покорности, она видела в этом только слабость. Еще одна ловушка.

– Ты не хочешь умереть, но ты не можешь жить со страхом. – Он развернул ее к себе. Их глаза встретились через океан гнева. – Вот почему ты сражаешься, не так ли? Вероятнее всего, поэтому ты и научилась драться.

Она кивнула, едва заметно.

– Тогда позволь мне помочь тебе.