Пока мы не встретимся вновь

10

Уютно расположившись в комнате для приема гостей, залитой солнцем, Ева просматривала утреннюю газету. Поль уехал в консульство; дочери были на занятиях; на кухне вовсю шли приготовления к завтраку, который она устраивала сегодня для дам из французской колонии. Еще накануне она расставила по всему дому свежие розы из сада, так что теперь могла, не торопясь, знакомиться с тем, что происходит в мире, или хотя бы с событиями, значительными с точки зрения издаваемой в Лос-Анджелесе газеты.

Стоял май 1936 года. Франция была парализована забастовками, последовавшими вслед за победой на выборах Народного фронта, в рядах которого оказалось на удивление много социалистов и коммунистов. Закончилась война Муссолини с Эфиопией. Огромные пространства Северной Африки находились под властью итальянского наместника. Гитлеровский вермахт оккупировал бывшую Рейнскую демилитаризованную зону, проявив дерзкое неповиновение Лиге Наций и вызвав гневное осуждение Бельгии, Великобритании, Франции и Италии, хотя дальше осуждения дело не пошло и за этим ничего не последовало. А в Лос-Анджелесе сенсационной новостью, вынесенной на первую полосу газеты, было бракосочетание Дугласа Фербенкса-старшего с леди Сильвией Эшли. Ева с интересом принялась читать это сообщение. Героиней репортажа была женщина, по слухам, дочь лакея, которая какое-то время называлась «восходящей звездой» (хотя, что именно вкладывалось в это понятие, осталось совершенно не ясно) в одном из театральных обозрений Лондона, а потом ухитрилась выйти замуж за наследника титула и состояния графа Шифтсберийского. Теперь, спустя восемь лет, разведясь с лордом Эшли, она обольстила одного из знаменитейших голливудских актеров.

Ева внимательно разглядывала газетный снимок, на котором была запечатлена гражданская церемония бракосочетания, состоявшегося в Париже. Леди Эшли, надо отдать ей должное, была одета в высшей степени элегантно: пальто из светлой шерстяной ткани, украшенное громадным воротником в виде пелерины из темного соболя; под ожерельем из жемчуга и бриллиантов внушительных размеров красовался букет из четырех крупных орхидей. Лак и помада были одного и того же темно-красного цвета. Под ниточками бровей глаза казались удлиненными, их разрез — почти восточным. Несмотря на правильные черты, лицо это вряд ли можно было назвать по-настоящему красивым, и Еве оно казалось холодным. Рядом с леди Эшли стоял загорелый Фербенкс. Он светился неподдельной радостью человека, добившегося исполнения своего заветного желания.

У новобрачных был торжествующий вид. Позади остался скандальный бракоразводный процесс Фербенкса с Мери Пикфорд. В год перед женитьбой Фербенкс и леди Эшли совершили кругосветное путешествие на великолепной яхте Фербенкса, вызывая всеобщую зависть. Рассматривая на снимке женщину, явно привыкшую к роскоши и обожанию и столь желанную для мужчин, что они готовы на все ради обладания ею, Ева подумала, сколько домашних хозяек в Америке заявляют о том, как шокировала их эта свадьба, но втайне завидуют Сильвии Эшли. Миллионы? Десятки миллионов?

Ева бросила газету в корзину для бумаг. Времена, как и нравы, изменились, и Еве, которую всегда осуждали, придется сделать над собой усилие, чтобы самой не судить слишком строго.

Но ведь у нее есть Дельфина и Фредди, и если она может позволить себе с безразличием относиться ко всяким Сильвиям Эшли, то по отношению к собственным дочерям у нее множество обязательств. Дельфина сейчас в том возрасте, в котором Ева с трудом подавляла внутренний бунт. Конечно, пока Дельфина, эта прирожденная кокетка, шла, как легкомысленный ребенок, на поводу у своих желаний. Однако она отнюдь не была посредственностью. Виртуозно манипулируя мужчинами, Дельфина, кажется, не находила удовольствия ни в легких победах, ни в том, чтобы кто-нибудь страдал из-за нее. Она была ласковой, живой, капризной, но, в сущности, милой девочкой. По общему мнению, Дельфина придерживалась не слишком строгих моральных принципов, но в ее-то возрасте, да еще в этом особом городе, кто мог похвастать иным?

Ева очень скучала по Дельфине, которая жила в доме женского землячества Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, против чего Поль категорически возражал. Но университет, действительно, слишком далеко, чтобы ездить туда каждый день. Так или иначе, Еве казалось, что ее старшая дочь будет чувствовать себя лучше среди сверстников. Живя дома, она не смогла бы обрести настоящих друзей, а говорят, именно друзья студенческих лет остаются на всю жизнь.

Еву радовало, что Фредди пока еще учится в школе. Следующей осенью, когда она поступит в университет, ей тоже, возможно, захочется войти в женское землячество и уехать из дома, однако втайне Ева надеялась, что этого не произойдет. Она ненавидела американскую систему, отрывающую детей от семьи, но не могла противостоять ей. Ева надеялась, что сама Фредди не захочет слишком отдаляться от своего драгоценного аэропорта Драй-Спрингс.

Вместе с тем Ева сокрушалась, что Фредди в отличие от Дельфины лишена многих радостей юношеского возраста, не имея даже ни одной близкой школьной подруги. Очень уж отличались интересы ее младшей дочери от интересов сверстников. Фредди еще слишком юная для такого страстного увлечения авиацией, да и такая целеустремленность не соответствует ее возрасту. Если бы Фредди чуть больше походила на Дельфину, а Дельфина на Фредди… «Ну как же я глупа», — подумала Ева и отправилась на кухню, желая убедиться в том, что все идет по плану. Проверяя чаши для ополаскивания пальцев, она думала о том, что, к счастью, хозяйке дома в отличие от гостей не нужно быть в шляпе. Хоть одной заботой меньше.

Дельфина положила сигарету и обвела взглядом комнату своей лучшей подруги и однокашницы по женскому землячеству Марджи Холл. Эта комната, где только что сменили обстановку и где все стало белым и розовым, казалась храмом непорочности. Обстановка совершенно не вязалась с короткими ярко-желтыми кудряшками Марджи, ее пышным молодым телом и дерзкими зелеными глазами. Но, как говорила Марджи, ради того, чтобы пореже видеть мать, она готова вытерпеть и такой антураж.

Мать Марджи только что развелась в третий раз и вышла замуж в четвертый. С тех пор как шесть лет назад Дельфина подружилась с Марджи, комната ее подруги на Бель-Эйр претерпевала изменения в третий раз. Таким образом бывшая миссис Холл пыталась компенсировать своей дочери нежелательную эмоциональную встряску. Что касается Марджи, такая тактика матери вполне устраивала ее, поскольку позволяла обходить острые углы. Кто знает, может, в следующий раз вкус дизайнера совпадет наконец со вкусами самой Марджи.

Сейчас мать Марджи проводила в Европе свой очередной медовый месяц; отец, по слухам, жил в Мексике, но о нем уже давно никто ничего не знал.

Ева не могла недоброжелательно относиться к Марджи только потому, что та из неблагополучной семьи, или потому, что у девушки вызывающе яркие волосы. По словам монахинь из «Святого сердца», у которых Ева наводила справки, Марджи Холл была покладистой, пунктуальной, вежливой и усердной. Училась она вполне прилично, казалась очень живой, а то, что она не подвержена депрессии, настоятельница считала благом. Ее волосы? Ну что ж, она их не красила, это ее натуральный цвет. К сожалению, слишком уж яркий, но с этим ничего не поделаешь.

Случись Еве осмотреть будуар Марджи, она поняла бы, что ее интуитивная тревога имеет основания. В туалетном столике Марджи было припрятано раз в десять больше косметики, чем у Дельфины. Ее шкафы были набиты бесчисленными изысканными и модными вечерними платьями, накидками и туфлями на высоких каблуках. Все это больше подошло бы зрелой женщине, а не восемнадцатилетней девчонке. В потайном ящичке бело-розового бюро находилась изрядная сумма денег. Эти деньги девушки добыли в подпольных казино, куда они часто ходили в сопровождении мужчин. Такие нелегальные притоны пышно расцвели по всему Лос-Анджелесу при попустительстве городской администрации, которая с каждым годом становилась все более коррумпированной. Мужчины в городе поговаривали о том, что эти прелестные создания несомненно приносят им удачу, считая Марджи и Дельфину прекрасными талисманами, щедро вознаграждали их, советовали не слишком сорить деньгами и предлагали свои услуги на будущее.

Дельфина держала свои туалеты, купленные на заработанные деньги, в шкафах своей подруги.

С отменой сухого закона контрабандной торговле спиртным пришел конец, и теперь, когда можно было потреблять спиртное открыто, игорный бизнес расцвел еще больше. Любой, у кого были соответствующие связи, мог выиграть или проиграть изрядную сумму в десятках мест, начиная от прекрасно оборудованных клубов бульвара Сансет до лачуг на пляже и плавучих казино «Монте-Карло» и «Джоанна Смит», куда доставляли катера.

В тех клубах, где бывали Дельфина и Марджи, подавали шампанское и икру, а гости приходили туда в вечерних туалетах. Слухи о том, что мафия с Восточного побережья прибрала к рукам игорный бизнес на Западе, делали запретный плод еще слаще.

Дельфина, конечно, позаботилась о том, чтобы родители не знали о ее ночной жизни. Своим поклонникам Дельфина не разрешала заезжать за ней в дом землячества: наблюдательная, бдительная комендантша, миссис Робинсон, немедленно кинулась бы звонить Еве, увидев, что девушка идет куда-то с незнакомыми мужчинами, а не с мальчиками из университета. У этих мальчиков часто не было ни гроша за душой, и они казались Дельфине слишком зелеными и наивными, чтобы вообще о них думать.

Подруги были неразлучны. Выручая друг друга на экзаменах, они сносно учились, хотя три-четыре ночи в неделю проводили за игрой или на танцах. Только перед рассветом, когда кончалось веселье, они отправлялись в «Сарди» и съедали по яичнице, после чего спутники отвозили их на Бель-Эйр, чтобы они успели поспать хоть пару часов до начала занятий. Девушки часто пропускали лекции: обе обладали прекрасной памятью и могли за несколько дней наверстать упущенное.

По субботам Дельфина и Марджи, прихватив заработанные деньги, отправлялись в лучшие магазины города, покупали себе новые платья и белье. Они чувствовали свое превосходство над девчонками из своего землячества, для которых приятно провести время означало пойти на футбол, а потом выпить фруктового пунша с ромом с группкой старшекурсников.

Подруги помогали друг другу, если случалось выпить лишнего; пробовали новые средства от похмелья и ничего не имели против смены партнеров, ибо считали, что все мужчины одинаковы. Они советовались по поводу новых причесок, обменивались новыми жаргонными словечками, делали друг другу педикюр, обсуждали поцелуи и ласки, и каждая предостерегала подругу от излишней доверчивости: мужчины иногда пытались зайти «слишком далеко», а они были «хорошими девочками» и берегли свою невинность.

Постоянной темой их разговоров и единственной стороной жизни, далекой от идеала, было то, что они — обыкновенные статистки в том спектакле, который разыгрывался каждую ночь в ресторанах и ночных клубах Голливуда. Увы, они не кинозвезды. Никто не пялил на них глаза и не просил автографов, хотя они были хорошенькими и модно одевались. Они чувствовали себя как рыбы в воде в мире, известном многим лишь по популярным журналам и вызывающим жадное любопытство публики, но одно дело, когда тебя узнает метрдотель в «Кокосовой роще», а другое, если тебя осаждает толпа поклонников и фотографов.

— Попытайся взглянуть на это иначе, — сказала Марджи. — Появись твое фото в газетах, родители посадили бы тебя на хлеб и воду.

— Мое фото могло бы появиться в газетах лишь в том случае, если бы я стала знаменитой, — возразила Дельфина, — и родители уже ничего не смогли бы с этим поделать.

Перед лицом столь неоспоримого довода обе замолчали. Среди их знакомых встречались актеры, но все они были заняты лишь в эпизодических ролях. Состоятельные мужчины, которые могли позволить себе приглашать их на танцы и в казино, были молодыми холостяками и занимались бизнесом; актеров терпели лишь потому, что те приводили с собой молодых восходящих звезд.

— Не унывай, Дельфина, — проговорила Марджи, вынимая из их тайника пятисотдолларовую пачку денег и деля ее на две равные части. — Кинозвездам приходится рано вставать, к тому же они вечно влюбляются или разочаровываются в любви, а это, согласись, совсем не то, что нужно тем, кто мечтает о красивой жизни. Послушай, не знаю, как тебе, но мне совершенно нечего надеть сегодня, и мы только теряем время, сидя здесь и чувствуя себя отвратительно потому, что ты не Лупи Велес, а я не Адриана Эймс. Или наоборот?

— Ну и вкус у тебя, Марджи! Ты — Мирна Лой, а я — Гарбо.

— Пошли, дорогая. Впереди интересный вечер. После ужина отправимся на пляж. В двенадцати милях от Санта-Моника-бэй недавно открылось новое плавучее казино, и там будет весь цвет общества. Дельфина! Хватит раздумывать… Пора по магазинам!

Фредди пришла на тренировку рано, но Макгир сделал ей знак, чтобы она подождала, пока он закончит разговор с посетителем. Фредди уже встречала этого человека. Свид Кастелли был постановщиком авиационных трюков в небольшой студии Дэвидсона на Пико. Он часто наезжал в Драй-Спрингс, чтобы посоветоваться с Маком относительно проблем, возникающих по ходу съемок очередного фильма об авиации времен мировой войны. Публика была от них без ума.

Когда в 1918 году мировая война закончилась, герою этой войны, Теренсу Макгиру, исполнилось уже двадцать два года. Он вернулся из Франции домой, твердо убежденный в том, что будущее гражданского транспорта принадлежит авиации. После ряда неудачных попыток создать небольшую авиакомпанию он обнаружил, что никто не собирается производить пассажирские самолеты, способные совершать дальние перелеты между крупными городами. Пассажиры довольствовались путешествиями по железной дороге.

Поэтому Макгиру пришлось смириться с действительностью и вложить все свои сбережения до последнего цента в «Кертисс-Дж. Н-4». Этот небольшой надежный самолет помог ему сводить концы с концами. Макгир работал на ярмарочных площадях. Посадочной полосой для его самолета служили поле для игры в бейсбол, рейстрек или даже выгон для скота. Продемонстрировав фигуры высшего пилотажа, он катал пассажиров, взимая по пять долларов с человека, но наступил момент, когда никто не давал за полет больше доллара. Лет через двадцать после первого полета братьев Райт интерес к авиации поубавился, прелесть новизны пропала. Ни армия, ни флот не были заинтересованы в развитии воздушных сил, и человеку, который не мыслил для себя никакого иного занятия, кроме пилотирования, не оставалось ничего другого, как отправиться в Голливуд и стать профессиональным пилотом, выполняющим авиационные трюки в кинофильмах.

Долгие годы он работал на студии «Фокс», где размещались штаб-квартиры пятнадцати кинокомпаний. Именно здесь очень высоко ценили его мужество, мастерство и молодость. Мак работал с такими же молодыми людьми, как и он, готовыми за сотню долларов заставить самолет пролететь вверх брюхом в нескольких дюймах от земли, а за полторы тысячи — взорвать самолет в воздухе, выбравшись из него. Ни один пилот-каскадер не мог заработать ни цента, не подвергая жизнь риску. Макгиру доводилось летать с Диком Грейсом, Чарлзом Стоффером, Фрэнком Кларком и Фрэнком Томиком; с Диком Кервудом и Дюком Грином; с Морисом Мерфи, Лео Ноумсом и Россом Куком. К 1930 году из десятков парней, ставших друзьями Макгира, остались в живых лишь несколько человек. Ни один из них не умер естественной смертью. Они проживали каждый день ярко и отважно умирали, словно по собственному выбору, молодыми.

Именно тогда, в начале нового десятилетия, осознав, что многие из его веселых и остроумных друзей проиграли схватку со смертью, Теренс Макгир открыл на свои сбережения летную школу.

Все зависело исключительно от везения. Все погибшие парни были первоклассными пилотами, и Теренс знал, что рано или поздно настанет и его черед. Ему посчастливилось остаться в живых после более чем трех дюжин тщательно подготовленных авиакатастроф, в которых он не раз ломал кости.

Возможно, он был не таким, как все, но ему хотелось заглянуть в будущее. Вместе с тем он никогда не смог бы расстаться с Голливудом. Отказавшись от выполнения авиационных трюков, он стал собирать самолеты устаревших моделей, неоднократно побывавшие в ремонте. Он сдавал напрокат киностудиям «Спады-220», немецкие «Фоккеры-Д.VII», английские «Кэмелы». На эти средства Мак содержал свою школу. Макгир так виртуозно ставил воздушные бои, что был нарасхват у киностудий, снимавших фильмы на военные темы. Все же он не стал бы отрицать, что скучал по старому доброму времени, по тем полным опасности и одновременно прекрасным дням.

Свид Кастелли, как и Мак, в прошлом летчик, выполнявший когда-то фигуры высшего пилотажа, имел теперь вид весьма преуспевающего служащего. Мак казался таким юным рядом с этим человеком в деловом костюме, а ведь они, скорее всего ровесники, — подумала Фредди. Казалось, Мак принадлежал к совершенно другому поколению, скорее к поколению Фредди, чем Кастелли.

Фредди заметила, что Мак ни капли не изменился с тех пор, как она впервые увидела его пять лет назад, когда ей было одиннадцать с половиной. Она спросила его тогда, сколько ему лет, потому что этим поинтересовалась ее мама. Ответив, что сорок, он объяснил, почему получилось, что он моложе ее отца, хотя они оба участники мировой войны. Набравшись смелости, она полюбопытствовала, женат ли он. Мак ответил, что у большинства летчиков, занимающихся высшим пилотажем, хватает ума оставаться холостыми, и, миновав брачный возраст, он будет слишком стар, чтобы расставаться с холостяцкими привычками.

— Ну, что, малышка, все выяснила?

Наблюдая за тем, как он разрабатывает план воздушного боя, в котором должны будут участвовать шесть самолетов, Фредди вдруг поняла, что никогда больше не задаст ему ни одного личного вопроса, хотя считала его своим лучшим другом. Еще она подумала, что, в сущности, забавно считать лучшим другом того, кто сам к тебе так не относится.

Фредди не спускала глаз с Макгира, пользуясь редкой возможностью наблюдать за своим инструктором. Она не могла себе этого позволить во время тренировок: Мак требовал полной сосредоточенности, хотя она не всегда внимательно слушала. Он становился как бы частью самолета. Когда они возвращались в школу, Фредди едва успевала повторить свой урок перед тем, как отправиться домой. Мак говорил сейчас так живо и образно, что она легко представляла себе перемещение каждого самолета: траекторию полета Мак чертил в воздухе вокруг своего стола.

Теренс Макгир был наполовину шотландцем, наполовину ирландцем, что без труда можно было определить, кинув взгляд на копну его густых светло-каштановых с рыжим отливом волос и светло-зеленые глаза с удивительно длинными ресницами. На его милом, добром лице даже сквозь загар проступали веснушки. Он был худым, подтянутым, почти метр восемьдесят ростом и мускулистым, как гимнаст. Фредди подумала, что жизнь наложила на него отпечаток, и всякий внимательный человек мог догадаться, что в воздухе Мак провел больше времени, чем на земле. Было что-то такое… такое независимое в его пружинистой походке, в его осанке, в его готовности принять любой вызов, какая-то непосредственность, добродушие. Улыбка Мака всегда означала для Фредди, что он с радостью выполнит любое ее желание, и интуиция никогда не обманывала ее. При всей своей открытости и воспитанности Мак был внутренне дисциплинированным человеком с трезвым умом и большим самообладанием. Ей казалось, что ни у кого на свете нет такой улыбки, как у Мака, улыбки, за которую она готова была отдать жизнь.

— Фредди, будь добра, принеси нам еще кофе. — Мак кивнул на кофейник, стоящий на шкафчике с бумагами.

Она принесла кофейник.

— Можно мне тоже? — спросила Фредди.

— Нет, ты еще мала, — рассеянно ответил он.

— Мама мне разрешает.

— А я нет.

«Черт возьми, — подумала Фредди, — что я, двухлетняя? Мне почти семнадцать, и я пью кофе с молоком на завтрак с тех пор, как хожу в школу, а этот зануда обращается со мной, как с ребенком. Да еще продолжает звать меня «малышкой», чего я терпеть не могу».

Надувшись, но не произнеся ни слова, она прислушивалась к разговору, который перестал ее интересовать. За тот месяц, когда она занималась высшим пилотажем, Фредди поняла: в основе всех эффектных и сложных фигур лежит комбинация, куда входят пять основных простых элементов: виражи, бочки, петли, потеря скорости и вращение. Многие пилоты погибали оттого, что не справлялись с потерей скорости и вращением. Она упорно тренировалась и выполняла однообразные упражнения, чтобы сделать полеты более безопасными. Тренировки помогали ей «кожей чувствовать» самолет; эту необъяснимую способность не могли заменить во время полета никакие меры предосторожности. Ну, а если этого недостаточно, то, как считала Фредди, для каждого маневра, которые выполняет «Райан», существуют идеальные скорости: для одинарной быстрой бочки — девяносто миль в час; для двойной — сто восемнадцать, для быстрой вертикальной бочки — сто сорок.

Как необыкновенно ощущение полной свободы в небе! Фредди хотелось немедленно сорваться с места, оставив Мака и Свида Кастелли с их проблемами, вскочить в первый попавшийся самолет и умчаться в небо. Фредди изо всех сил стремилась улететь куда-то, все равно куда, не думая о навигации, прецизионности, воздушном потоке, контрольных точках, — словом, обо всем, что могло бы встать между нею и тем восторгом, изумлением, которые испытала она в самостоятельном полете, когда с ней говорила вечерняя звезда, а созвездие Козерога манило ее к себе. Она знала, что сегодня ей не удастся так просто взять и улететь. Это было нереально, но она могла бы, черт возьми, — да еще как! — если бы только имела свой самолет.

— Проснись, Ева, проснись, — настойчиво повторял Поль, встревоженный телефонным звонком, раздавшимся в четыре часа утра.

— Что? Что такое? Который час? Что случилось? — сонно спрашивала Ева, щуря глаза от света ночника.

— Это Дельфина. Она звонит из полицейского участка в центре города. Я не понял толком и половины того, что она мне говорила. Сейчас поеду, заберу ее и привезу сюда. Я не хотел, чтобы ты, проснувшись, испугалась, что меня нет.

— Из полицейского участка? Она попала в аварию? Она не пострадала, ведь нет? — испуганно спрашивала Ева.

— Нет, нет, дело совсем не в этом. Она не объяснила толком. Она сказала, что просто играла в кости, но, дорогая, она была в истерике, и потом…

— Что потом?

— Она была пьяна, — безжалостно сказал он.

Часа через два Поль вернулся, привезя испуганную всхлипывающую Дельфину. Она выглядела жалкой и незащищенной. Ей удалось кое-как стереть с лица косметику, но она все еще была в дорогом вечернем платье из набивного черного с белым крепа и в болеро с меховой оторочкой. В этом наряде ее и арестовали на борту плавучего казино. Роскошное казино до капитального ремонта было грузовым судном под названием «Рекс».

Дельфина изо всех сил старалась войти в гостиную с гордо поднятой головой, но, увидев поджидавшую их Еву, расплакалась и тяжело опустилась на софу.

Ева вопросительно посмотрела на Поля, но он только качал головой. В его взгляде сквозили недоверие и глубокая печаль. Подвинувшись к Дельфине и взяв в ладони ее несчастное лицо, Ева крепко прижала дочь к себе.

— Ну, перестань. Что бы там ни случилось, это едва ли настолько ужасно, — в смятении твердила она.

Увидев Дельфину, всегда выдержанную и уверенную в себе, а вместе с тем ранимую и нежную, в таком состоянии, Ева думала только о том, как успокоить дочь.

— Боюсь, ты ошибаешься, дорогая, — спокойно сказал Поль и сделал ей знак, давая понять, что хочет поговорить с глазу на глаз.

— Дельфина, дорогая, поднимись наверх, надень халат, а потом спустись на кухню, я приготовлю завтрак, — сказала Ева, легонько подтолкнув Дельфину к лестнице. Услышав, как хлопнула дверь в прежней комнате Дельфины, Ева тотчас же повернулась к Полю. — Господи, что все это значит?

— Полиция нагрянула в одно из плавучих казино. Дельфину и Марджи посадили в одну камеру с десятком других женщин. Все они, как и Дельфина, были разодеты в пух и прах, а многие пьяны, некоторые — мертвецки. Мужчин поместили в другую камеру. Это какой-то сумасшедший дом: адвокаты, журналисты, фотографы, репортеры… Если бы не статус дипломата, мне не удалось бы так быстро вытащить ее оттуда.

— Но как она попала в подобное место?

— Она назвала имя какого-то мужчины, но мне оно ни о чем не говорит. Мне удалось вытащить оттуда и Марджи. Пришлось отвезти ее домой, другого выхода не было. Думаю, она не протрезвеет до завтра. Она все старалась убедить меня в том, что это казино — «шикарное место»: рулетка, кости, кено, «фараон»[12], «очко» и три сотни игровых автоматов. Лучше, чем в Тихуане. Она говорила, как заправский игрок, утверждая, что беспокоиться не о чем: судно имеет сотни спасательных шлюпок, поэтому там совершенно безопасно. — Он попытался улыбнуться, но это не получилось. — Она была настолько пьяна, что не поняла, кто я такой. Она все твердила о том, что у них с Дельфиной ко времени начала рейса была пара тысяч долларов и полиция обчистила их. Пока я вел ее к дому, она без конца повторяла, что я должен попытаться вернуть эти деньги. Даже лезла драться с полицейскими.

В голосе Поля звучало отвращение.

— Но… это невероятно, Поль, правда… правда? — сбивчиво бормотала Ева в полном замешательстве. — Студенты университета… в таком возрасте… спаивают девочек? Что же за комендант эта миссис Робинсон, если она позволяет им общаться с подобными мальчиками?

— Ты не совсем понимаешь, дорогая. Ты ведь не слышала, что несла Марджи. Если только все, что она говорила, не выдумка, — а поскольку она была слишком пьяна и разъярена, чтобы лгать, я ей верю, — они с Дельфиной постоянно участвуют в богемной ночной жизни Голливуда. К ним относятся с учтивостью, приличествующей их положению. Они посещают только элитарные клубы, защищенные от оскорбительных рейдов полиции. Она не могла поверить, что их осмелились задержать.

— Ночная жизнь? Ночные клубы?

— Казино, самые престижные. К этим казино студентов и близко не подпустят. Они ходят туда с мужчинами, взрослыми мужчинами. Бог знает, кто они, эти мужчины, на какие деньги они играют.

— О Поль, только не Дельфина! Марджи, возможно, но не Дельфина!

— Нет, дорогая, обе. Совершенно очевидно, это продолжалось весь год, и что бы там ни было, они обе принимали в этом участие.

— Я ей не верю и не поверю, пока не поговорю с Дельфиной. Я никогда не доверяла этой Марджи, мне не следовало слушать монахинь, — не принимала услышанного Ева, ее сердце готово было выскочить из груди.

— Давай позавтракаем, — предложил Поль, устало поведя плечами, — а потом отнесем Дельфине завтрак в ее комнату. Я не хочу, чтобы прислуга была в курсе происходящего.

— Нужно немедленно подняться к Дельфине и поговорить с ней. Завтракать сейчас я не в состоянии.

Дельфина вытирала полотенцем мокрые после душа волосы. Она была в своем старом белом купальном халатике. Сидя перед туалетным столиком, она аккуратно разделила волосы посередине пробором, и они, как обычно, спускались волнами от лба к маленькому подбородку. Более бледная, чем обычно, она уже пришла в нормальное состояние, о чем красноречиво говорили ясные и безмятежные серые глаза, в которых не было и намека на слезы.

— Дорогая, твой отец сказал мне… Марджи… Он думает…

— Мама, я слышала, что говорила Марджи, — перебила ее Дельфина. В голосе девочки звучала отчужденность, словно она абстрагировалась от реальной обстановки.

— Но, дорогая, это не… ты не…

— Мама, мне кажется, вы с отцом придаете всему слишком большое значение… Если бы я могла каким-то другим путем освободиться из этой камеры, поверь, я бы не стала вам звонить. Существовал один шанс из миллиона, что полиция устроит рейд, и сегодня мы оказались не в том месте и не в то время. Только и всего. Нас накрыли сразу же, едва нагрянула полиция. По меньшей мере тысяче человек удалось откупиться. Это несправедливо.

— Несправедливо? — недоверчиво переспросила Ева.

— Сегодня там могли арестовать чуть ли не весь Голливуд. Там были директора студий, все самые крупные звезды, знаменитости. Нам с Марджи просто не повезло. Возможно, газеты напишут об этом рейде, но не назовут ни одного имени. Они никогда этого не делают, можешь не сомневаться. Не отрицаю, я испугалась, и, конечно, мне было очень неприятно оказаться в тюрьме, но уверена, такого больше никогда не произойдет. — Наклонив голову, она принялась рассматривать сломанный ноготь и, вынув пилочку, начала его подпиливать.

— Прекрати, Дельфина, и посмотри на меня! Думаешь, это все, что я хотела от тебя услышать? Что ты делала в таком месте? Ты что, игрок? Что это за мужчины, которые привели вас туда? Откуда у тебя это платье и накидка? Скажи мне, ради Бога, что происходит в твоей жизни?

— В твоих устах это звучит слишком зловеще, мама. Марджи и я знакомы со многими интересными мужчинами, любителями ночной жизни. Они всего лишь наши приятели, ничего больше, — заявила Дельфина. — Мы так развлекаемся… Азартные игры — такой же вид развлечений, как ужин, танцы или варьете. Все же этим занимаются. Я не понимаю, что в этом плохого. Мы не на последние деньги играем. Я достаточно зарабатываю, чтобы покупать себе наряды. И тебе известно, что это никак не отражается на моей учебе: ты знаешь мои отметки.

— А алкоголь?

— Видимо, мне подсунули сегодня что-то более крепкое, чем я просила. Мне следовало быть осторожней. Да и Марджи тоже. — Дельфина искренне смотрела на мать.

Ева встала, ошеломленная тем, что Дельфина лжет: не в первый раз она напилась и не в первый раз играла.

— И сколько же лет тем мужчинам, с которыми ты и Марджи играли? — строго спросила она.

— Джеду и Бобу? Лет по двадцать, я думаю, — спокойно ответила Дельфина, ища что-то в своем шкафу.

— А хорошо ли вы их знаете? — настойчиво продолжала Ева.

— Довольно хорошо. Они отличные парни. Надеюсь, их тоже отпустили, — добавила Дельфина с жалким смешком. Вытащив из шкафа розовое хлопчатобумажное платье, она бросила его на кровать. — Как хорошо, что я оставила здесь кое-что из своих старых вещей, — сказала она, улыбаясь Еве так безмятежно, словно разговор уже закончился.

— Дельфина, мне придется сказать миссис Робинсон, что мы больше не разрешаем тебе оставаться ночевать у Марджи. Никаких исключений больше не будет. Мы не можем помешать тебе дружить с этой девушкой, но я не примирюсь с вашим образом жизни. Так мы с отцом, по крайней мере, будем уверены в том, что ты подчиняешься правилам землячества и возвращаешься домой, когда подобает.

— Ты не посмеешь этого сделать! Ты сломаешь мне жизнь! — лицо Дельфины исказилось от гнева.

— Ты сама разрушаешь свою жизнь, — твердо сказала Ева, окончательно приняв решение. Она подошла к двери и распахнула ее. Дальнейшая дискуссия бесполезна. Необходимо установить за Дельфиной контроль.

Дельфина кинулась к двери и придержала ее, не давая матери выйти.

— А кто ты такая, чтобы меня учить? — наклонившись к Еве, прошипела она.

— Что? — спросила Ева, не веря своим ушам.

— Я хочу задать тебе пару вопросов, мама, раз уж ты решила обращаться со мной, как с малым ребенком. Интересно, сколько лет было тебе, когда ты жила в Париже со своим любовником? Ты была тогда моложе, чем я сейчас. За сколько лет до того, как ты вышла замуж за отца, это было? И сколько у тебя было любовников?

Ева почувствовала смысл сказанного раньше, чем это постиг ее мозг. Не ответив, она быстро захлопнула дверь, чтобы никто не услышал того, о чем говорит Дельфина.

На губах Дельфины заиграла торжествующая улыбка.

— Все это я узнала от Бруно, когда мы жили во Франции. Какая же ты лицемерка, мама. Почему бы тебе не запереть меня здесь, в моей комнате? Ты могла бы тогда не сомневаться, что я не стану поступать так, как ты. Имей в виду, я все еще девственница и собираюсь остаться ею, но вряд ли ты поспособствуешь этому, если скажешь миссис Робинсон, что мне нельзя больше ночевать у Марджи. Разве твои родители смогли помешать тебе делать то, что ты хотела?

«Сколько любовников?» — думала Ева, потрясенная вопросом. Что бы она ни ответила Дельфине, все было бы напрасно. Сознание Дельфины уже отравлено, вред нанесен. Ева сделала над собой усилие и заговорила спокойно.

— Я не обязана, Дельфина, отчитываться перед тобой. Я не могу запретить тебе слушать сплетни и верить тому, во что ты хочешь верить. Как бы то ни было, я несу за тебя ответственность и немедленно позвоню миссис Робинсон.

— Лицемерка! Лицемерка! — слышала истеричные выкрики Ева, выходя из комнаты.

Спускаясь по лестнице и с трудом держась за перила, Ева думала, что никогда не расскажет обо всем этом Полю. Подозрения Дельфины слишком огорчат его. Сколько любовников? Дельфина все равно не поверит, узнав правду. А Поль? Поверит ли он? Кроме Алена Марэ, у нее не было никого, но к этой теме они с Полем никогда не возвращались после их первого обеда в «Рице». Ей всегда казалось, что он с пониманием относится к тем далеким нелегким годам. А что, если он просто боится задавать вопросы?

В замке Вальмон было десять огромных комнат для гостей, но к тому времени, как Аннет де Лансель получила письмо из Калифорнии от своей невестки, почти все они были зарезервированы на летние уик-энды. Причиной тому было не французское гостеприимство, а шампанское, которым торговали Лансели. Вот почему им приходилось постоянно и с безграничной щедростью принимать гостей.

За сотни лет до того, как по всему свету распространились французские духи и французская мода, естественным стремлением человечества пить шампанское в огромных количествах и как можно чаще воспользовалась группа молодых аристократов из Шампани, владевших виноградниками во времена коронации Людовика Четырнадцатого в 1666 году.

Объединившись, маркиз де Силери, герцог де Мормар, виконт де Лансель, маркиз де Буа-Дофен и маркиз де Сант-Эвремон в числе других отправились в Версаль, где представили собственное вино из Шампани, намеренно навлекая на себя ярость двора, потому что только двор диктовал во Франции моду на все, начиная от пуговиц и кончая архитектурой.

После триумфального успеха в Версале они решили завоевать Англию, где потребность в шампанском вскоре так возросла, что оно сразу сильно поднялось в цене. Не менее предприимчивые сыновья и внуки аристократов из Шампани отправились за тысячи миль продавать шампанское великому князю России и основателям новой республики Соединенных Штатов. Не менее крупные рынки сбыта появились в Южной Америке и Австралии. Весьма дальновидным оказался и месье Моёт. Когда армии России, Австрии и Пруссии вторглись в Шампань после поражения Наполеона под Ватерлоо, император всячески поощрял разграбление винных погребов, полагая, что это привьет войскам оккупантов вкус к шампанскому, а, как говорится, «тот, кто однажды напился, выпьет еще». Действительно, возвратясь домой, офицеры остались постоянными заказчиками шампанского.

Наряду с духом предпринимательства и рекламы, который был в крови у владельцев виноградников, развилось совершенно не типичное для французов гостеприимство. Так как в Шампани всегда было не много отелей, французы сотни лет принимали в своих домах и замках визитеров из всех уголков земли, где пили шампанское. Редко производителю шампанского, обычного или ценной марки, случалось ужинать в одиночестве, кроме, конечно, пяти холодных зимних месяцев.

— Ты только послушай, Жан-Люк. — Виконтесса де Лансель была так взволнована, что, читая вслух письмо от Евы, проглатывала целые строчки. — «…Необходимо для Дельфины познакомиться… с миром, где такую важную роль играют традиции и к которому она тоже принадлежит… Совершенно очевидно, это невозможно в таком молодом городе, как Лос-Анджелес… Оба чувствуем, что она еще очень молода… Визит к вам может коренным образом изменить ее не вполне установившийся характер…»

— Визит? Разумеется, но когда?

— Прямо сейчас. «Нормандия» отплывает из Нью-Йорка через три дня. Видимо, она немедленно вылетает туда. Все это выглядит несколько поспешным, но с нынешней молодежью!.. Ева интересуется, сможем ли мы оставить Дельфину на все лето, — как она может сомневаться! Конечно, придется внести некоторые изменения в наши планы, но я что-нибудь придумаю. Жан-Люк, мы должны немедленно позвонить. Сколько сейчас в Калифорнии?

— Одиннадцать вечера? — прикинул он, отсчитывая время назад, но его жена уже горделиво проследовала в холл, к столу, на котором стоял телефон, прокручивая в голове варианты нового размещения гостей.

«Неустановившийся характер». Безусловно! А что Ева ждала от этого славного ребенка?