Пока мы не встретимся вновь

12

3 сентября 1936 года оказалось для Лос-Анджелеса кануном того дня, когда городу суждено было стать центром международной авиации. Приведя в порядок и расширя Майнз-Филд, его переименовали в Муниципальный аэропорт. Местные устроители шестнадцатых ежегодных национальных авиационных соревнований, впервые проводимых в Городе Ангелов, решили, что должны показать всему миру, как надо организовывать зрелища. Фредди чуть ли не наизусть помнила все многочисленные газетные публикации о предстоящем событии. Она знала, что главный церемониймейстер Гарольд Ллойд возглавит шествие колонны музыкантов и украшенных платформ к аэропорту, знала точное время, когда сигнальная ракета над аэродромом возвестит о приближении эскадрильи истребителей, призванных продемонстрировать построение и высший пилотаж в воздушном бою; знала, когда исполнят трюк с пересаживанием с мотоцикла на планер и когда состоится массовый прыжок парашютистов. Она была осведомлена, что мистер и миссис Фербенкс, а также Бенита Хьюм намерены устроить пикник перед началом выступлений, захватив с собой на поле канареечно-желтую корзину с едой, желтыми чашками и такими же тарелками. Адриану Эймс, одетую в коричневый твидовый костюм, предполагали увидеть в обществе ее бывшего мужа Брюса Кабо. Среди почетных гостей должны были появиться Кэрол Ломбард и Кэй Фрэнсис. Фредди знала по именам и даже в лицо юных дам из светского общества Беверли-Хиллз, собиравшихся приветствовать военных летчиков на балу для представителей армии и флота, который завершит первый день национальных авиационных соревнований.

Но вся эта показуха, заполняющая паузы между соревнованиями, мало интересовала Фредди.

Внимание Фредди занимали три события: «Бендикс» — трансконтинентальный скоростной перелет с Восточного побережья в Лос-Анджелес; «Рут Чаттертон» — соревнования по спортивному пилотированию, начавшиеся за шесть дней до этого в Кливленде, которые предполагалось продолжить как соревнование-гандикап в Лос-Анджелесе, и «Амелия Эрхарт Трофи» — замкнутые скоростные полеты вокруг ориентирных вышек — единственный вид соревнований, где ограничивалось участие женщин и где были заняты всего восемь человек.

Из всех трех видов соревнований ее воображение больше всего занимал «Чаттертон», причем настолько, что она лишь об этом и думала. Такого с ней не бывало со времен первого самостоятельного полета. Будь у нее самолет, она могла бы принять участие в этом виде соревнований и, возможно, выиграла бы. Если бы только у нее был собственный самолет.

В этом соревновании участвовали тридцать два человека, мужчины и женщины. Они летали на самолетах разных типов, пытаясь побить собственный рекорд скорости. Газеты взахлеб писали о молодой китайской летчице Кэтрин Сюй Фан Чунг, пилотировавшей маленькую «Сессну», и о Пэгги Селемен, девушке из Лондона, чья мать с улыбкой заявила репортеру: «Нельзя же целый день только и делать что танцевать, вот Пегги и выбрала авиацию». Черт, как она ненавидит эту Пегги Селемен, в приступе зависти признавалась себе Фредди, эту Пэгги Селемен вместе с ее чертовой мамашей!

О «Чаттертоне» было так больно думать, что Фредди постоянно пребывала в трансе, пытаясь сосредоточиться на абсолютно недосягаемом «Бендиксе» с его командой знаменитых пилотов. Сейчас они в последний раз оглядывали свои самолеты на летном поле Флойд-Беннетт. За несколько недель до этого дня циркулировали всевозможные слухи: о невиданных машинах сверхобтекаемой формы, о секретных испытаниях новых моделей в аэродинамических трубах, о новых сверхмощных двигателях, об отчаянных попытках пилотов всевозможными способами увеличить скорость своих самолетов. Газеты были полны загадочных статей и историй.

«Бендикс» — открытые соревнования для всех желающих с единственным условием: пилоты должны вылететь с аэродрома Флойд-Беннетт на рассвете четвертого сентября и прибыть в Лос-Анджелес в тот же день до шести часов вечера. Журнал «Авиэйшн мэгэзин» прочил победу Бену Говарду, победителю прошлогодних соревнований, летавшему на самолете «Мистер Маллигэн». Второе место журнал прочил Амелии Эрхарт на ее новеньком «Локхид-Электра», а третье — Жаклин Кокран. Журнал писал о благородном жесте Говарда Хьюза, приводя его как пример спортивного поведения. Тот отказался принять участие в «Бендиксе», поскольку его личный экспериментальный самолет был вне конкуренции: никто из пилотов не располагал такими деньгами.

Фредди, упорно отрабатывавшая накануне соревнований «иммельманы» и «чанделли» на самолете Мака, развивавшем скорость не более 90 миль в час, размышляла о Говарде Хьюзе, его ста двадцати миллионах долларов, об Эрхарт с ее самолетом, на который Локхид отвалил восемьдесят тысяч долларов, яростно выжимая все что можно из старенького надежного «Тейлора».

Почти все свободные уик-энды в течение июня, июля и августа она отрабатывала основные элементы высшего пилотажа и научилась выполнять (в присутствии Мака) такие сложные фигуры, как «Орегонский морской дракон», «Кубинская бочка», «Кубинская восьмерка», «Обратная бочка Фрэнка Кларка». Все прекрасно, думала Фредди, но это нисколько не приблизило ее к заветной цели — скопить денег на собственный самолет, поскольку каждый сэкономленный цент она тратила на уроки по высшему пилотажу.

Фредди мрачно размышляла о том, что через две недели начнутся занятия в университете. Она уже получила расписание, а мать таскала ее по магазинам, чтобы купить новую одежду. Летать она сможет теперь только по уик-эндам. Придется использовать летнее время, хотя на это уйдут все сбережения.

На первом курсе, с горечью поняла она, придется изучать предметы, необходимые для того, чтобы получить гармоничное гуманитарное образование. «К черту все это! Я совсем не хочу быть гармонично образованной!» — в сердцах выкрикнула она, обращаясь к безучастному альтиметру, злополучному индикатору скорости и ручке управления, служащей только для того, чтобы выполнять ее указания.

Но что же делать? Пойти во флот, чтобы повидать мир? В иностранный легион? Убежать с бродячим цирком? Чушь собачья! Все это возможно для юноши, но не для девчонки, которой нет еще и семнадцати. Никаких шансов! Ей суждено прямехонько отправиться в душную университетскую аудиторию.

Если бы Фредди могла снять ноги с педалей управления, она бы так гневно топнула, что проломила бы дыру в полу самолета. Вместо этого она выполнила последний безупречный «чанделль» — крутой набор высоты с поворотом на сто восемьдесят градусов — и приземлилась на аэродроме Драй-Спрингс.

Мак и Свид Кастелли, который приехал в аэропорт, чтобы обсудить с инструктором кое-какие проблемы, связанные с высшим пилотажем, стояли возле ангара и наблюдали за ее приземлением. Она выскочила из самолета, сняла защитные очки, отстегнула парашют, перекинула его через руку и направилась к ним.

Медные волосы, щеголеватая изящная фигурка, бриджи для верховой езды, короткие сапожки, купленные Фредди взамен развалившихся ботинок, и мужская рубашка с высоко закатанными рукавами — все это подчеркивало своеобразие ее облика.

— Привет, старушка. Отличный «чанделль» мы сейчас видели, — сказал Свид Кастелли.

В его тоне она сразу же уловила превосходство. Все старые пилоты, занимавшиеся высшим пилотажем, подумала она, убеждены в том, что никто не может летать так, как они. Ну, может, и не все, возможно, Мак так не думает. К тому же, она не выносила, когда ее называли «старушкой».

— Чисто декоративный, мистер Кастелли, — обронила Фредди, — сущий пустяк.

— Отлично выглядишь, малышка, — проговорил Макгир.

— Ого, Мак! От таких щедрых комплиментов я могу покраснеть, — сказала она, направляясь в контору. «Всегда одни и те же слова», — огорчилась она.

— Какая муха ее укусила? — спросил Кастелли.

— Мечтает об «Амелии Эрхарт», — пояснил Мак.

— Я тоже. Кто же не мечтает?

— Эмоциональный ребенок, — пожал плечами Мак.

— Ребенок? Послушай, Мак, эта девчонка уже не ребенок. Она лакомый кусочек, мечта…

— Она ребенок, Свид. А ты — грязный старикашка, — вдруг сердито сказал Мак.

— Ну и что в этом плохого, Макгир, — пошутил, как всегда, Кастелли. Увидев, что Фредди пошла к машине, он махнул Маку рукой и заторопился следом за ней.

— Ты уверен, что не передумаешь? — поравнявшись с Фредди, крикнул он Маку.

— Абсолютно, — ответил Мак.

— А это большие деньги, — прокричал снова Свид, явно сожалея, что не смог переубедить Мака.

— Да хоть какие, дружище. Я сказал, что больше этим не занимаюсь.

— Ох, — произнес немного раздосадованный Кастелли, обращаясь к Фредди. — Ради меня он сделал бы это, я знаю, если бы только его не заставляли надевать ненавистный ему парик.

— О чем речь? — равнодушно спросила Фредди.

Мак постоянно отказывался от работы, которую ему продолжали предлагать координаторы программ по высшему пилотажу, все еще не веря, что он окончательно порвал с этим делом.

— О фильме. Называется «Неуправляемый штопор». Я предложил ему на выбор Алису Фэй, Констанцию Беннетт или Нэнси Келли… Он мог стать дублером любой из них. Рой дель Рут, режиссер фильма, ни о ком другом, кроме Мака, и слышать не хочет, так прекрасно он дублировал Джин Хэрлоу в «Ангелах преисподней».

— Но это же было немое кино. Я помню. Лет семь назад.

— А никому и не нужно, чтобы он говорил, старушка. Он должен лишь надеть парик и летать. Разве от него хотят слишком многого? Разве это оскорбление?

— Нет, — хмыкнула Фредди, слегка повеселев, когда представила себе Мака в белокуром парике.

— Никого не могу найти; я и сам занялся бы этим, да моя фигура потеряла девическую стройность. Послушай, а ты собираешься участвовать в соревнованиях?

— Каждый день думаю об этом, — призналась Фредди.

— Может, в следующем году или через год тебе это и удастся, как знать, старушка, — мягко сказал он, заметив, что на ее лицо набежало облачко.

— Спасибо, мистер Кастелли, но я в этом сомневаюсь.

— Слушай, подожди-ка. Да ведь ты спокойно можешь стать дублером. Мак говорил, что ты многому уже научилась. В том, что мы планируем сделать, нет ничего особенного. Ты справишься. Ну как?

— Сейчас это невозможно, — сказала Фредди и, заметив его пыл, улыбнулась. — Еще более невозможно, чем мое участие в соревнованиях в будущем году.

— Почему? Скажи, что тебя останавливает.

Фредди уже подошла к машине. Это была машина Евы — роскошный «Ласалль» с откидным верхом. Она взяла из машины бледно-голубой кашемировый кардиган и набросила его на спину, завязав рукава под подбородком. Схваченные в узел волосы, отливая медью, обрамляли ее лицо.

— Во-первых, через две недели у меня начинаются занятия в университете, — сказала она, опершись о дверцу машины. — Во-вторых, мне надо встретиться с мистером Биовулфом. Кроме того, мой отец, человек очень консервативный, убил бы меня за подобные штучки, мама тоже приложила бы руку, ну а если бы после этого от меня хоть что-то осталось, Мак довершил бы работу.

Твердость Фредди больше, чем ее модная дорогая машина, убедили Свида Кастелли в том, что он обратился не по адресу. Эта «старушка» — девушка из хорошего общества, но с необычным хобби.

— Понял. Но спросить-то можно, правда?

— Правда, мистер Кастелли.

— Привет мистеру Биовулфу. Счастливчик, повезло ему.

9 сентября Ева устраивала большой прием в честь лейтенанта Детруайя, единственного французского пилота, участвовавшего в только что закончившихся соревнованиях. Фредди охватило столько разнообразных чувств, что она себя не узнавала.

С бьющимся сердцем наблюдала она, как Луиза Таден, участница «Бендикса», не заметив финишной черты, посадила свой самолет на другом краю летного поля и сочла себя проигравшей. И только настигшая ее толпа, возбужденная и ревущая, убедила Луизу в том, что она стала победительницей. Луиза пересекла страну меньше чем за пятнадцать часов, оставив позади все экспериментальные усовершенствованные самолеты. А ведь летала она на обычном маленьком «Бич-Стаггеринге», терзаясь, думала Фредди. Она сгорала от восхищения и черной зависти. На этом самолете мог летать кто угодно. Его мог купить любой, располагавший парой тысяч долларов.

В тот вечер, когда закончился «Бендикс», Фредди кругами ходила возле шатра, сооруженного национальной организацией дипломированных женщин-пилотов, носившей название «Девяносто девять», и наблюдала, как Таден, Лора Ингалс, занявшая второе место, Эрхарт и Кокран вместе с десятками других женщин-пилотов шли туда праздновать победу. А она не могла присоединиться к ним из-за своей застенчивости, которая возобладала над страстным желанием увидеть своих кумиров и поздравить их. В сумке Фредди лежал ее собственный диплом, но она не решалась войти и представиться, хотя знала, что ее встретили бы с распростертыми объятиями. «Мне нечем хвалиться», — горько думала она. Несколько минут она прислушивалась к доносящимся до нее звукам веселья, потом почувствовала, что не в силах этого выдержать, повернулась и ушла.

Хорошо еще, что в «Чаттертоне» победителем оказался мужчина, и она могла об этом не думать.

— Фредди, ты ведь помнишь, я жду тебя сегодня на приеме, — произнесла Ева, войдя в спальню дочери и увидев, что та задумчиво уставилась в стену. Еву, конечно, беспокоило то, что дочь с каждым днем соревнований становится все более отчужденной. Она не сомневалась: Фредди обрадуется, что авиационные соревнования проводятся в ее родном городе. Газеты так увлеклись сообщениями об этом, что даже Ева и Поль знали все. Но Фредди с утра до вечера пропадала на аэродроме, а придя домой, замыкалась в себе. Глаза ее казались воспаленными, но Ева считала, что причиной тому ее пребывание в течение всего дня на солнце, заливающем трибуны.

— Да, конечно, мама, — сказала Фредди. — Я не забыла. Я обязательно буду.

Она решила, что общение с цветом французской колонии отвлечет ее хоть немного от горьких мыслей о своей никчемности. Кроме того, ей было интересно взглянуть на почетного гостя, короля пилотов, выполняющих фигуры высшего пилотажа. Ему Фредди даже не завидовала, слишком уж недосягаем он был, все равно что Чарлз Линдберг или Сент-Экзюпери.

Мишель Детруайя прославил Францию и стал бесспорной звездой соревнований после блестящего показательного выступления на его «Кодроне», оснащенном двигателем «Рено». На создание этого самолета французы потратили миллионы долларов. Это был первый самолет безупречно обтекаемой формы. Летая на нем, Детруайя выиграл двадцатитысячедолларовый «Томпсон Трофи», оставив далеко позади всех конкурентов. Превосходство его самолета было столь велико, что пилота отстранили от других соревнований, «чтобы оставить кому-то шанс выиграть».

— Дорогая, надень свое белое льняное платье, — попросила Ева.

— Но, мама… — попыталась возразить Фредди.

— Это самый лучший из твоих нарядов.

К такому тону Ева прибегала только тогда, когда выполняла официальные обязанности жены дипломата. Фредди знала, что спорить не имеет смысла.

В конце этого дня сад дома Ланселей заполнили сотни гостей. Желающие пожать руку Мишелю выстроились в такую нескончаемую очередь, что Фредди оставалось лишь смотреть и слушать из-за спины матери, стоящей рядом с ним. Трудно назвать его красавцем, думала Фредди, глядя на его длинный широкий нос и двойной подбородок. Но глаза под прямыми и необычайно густыми черными бровями заставляли забыть обо всем. Он выглядел беззаботным и счастливым, как мальчишка, и явно привык к тому, что все носятся с ним, как со знаменитостью. Он вновь и вновь воодушевленно произносил одни и те же банальные фразы:

— Да, мадам, я собираюсь на следующий год бороться за эту награду; спасибо, мадам, я рад, что вам понравились показательные выступления; да, месье, я нахожу, что Лос-Анджелес очень приятный город, спасибо, месье; да, мадам, вы правы, мой отец действительно командующий ВВС Франции, я передам ему ваш поклон, спасибо, мадам; да, месье, у вас здесь замечательный климат, и я обязательно приеду еще, спасибо, месье; да, мадам, Калифорния действительно — райский уголок, благодарю вас, мадам.

«Разговор о пустяках, — подумала Фредди, когда очередь стала сокращаться и гости потянулись за угощением, — вот плата за известность». В конце концов, как это часто случается с почетными гостями, Детруайя остался один. Все эти незнакомые люди, отдав ему дань уважения, занялись друг другом и совершенно забыли о нем. Фредди шагнула вперед, выйдя чуть ли не из-за кустов.

— Лейтенант Детруайя, — неожиданно для себя очень быстро произнесла она по-французски, — не могли бы вы сказать, быстрый взлет, действительно, результат того, что ваш «Кодрон» оснащен воздушным винтом «Ратье» с двумя скоростями и двойным шагом и имеет пневматически убирающиеся шасси?

— Что?

— Я спросила…

— Я понял, что вы спросили, мадемуазель. И я вам отвечу: «Да».

— О, я так и думала. Скажите, а каков угол отклонения винта во время взлета и в момент максимальной скорости?

— Двенадцать градусов, мадемуазель.

— Интересно… двенадцать. Не удивительно, что вы все время побеждаете. А что бы случилось, если бы отказали шасси? Система же пневматическая, ведь так?

— Да, мадемуазель. К счастью, у меня есть аварийный ручной насос.

— А воздухозаборник, какова его длина?

— Может быть, вы… — Он запнулся, едва сохраняя серьезность, потом рассмеялся, но все же остановился. — Вы хотите проинспектировать самолет, мадемуазель?

— Хочу, — ответила Фредди. — Простите, а что в этом смешного?

— Единственный человек, кто задает здесь стоящие вопросы, и тот, оказывается, девушка. Ох уж этот воздухозаборник… — И он снова рассмеялся.

— Я пилот, месье, а не просто девушка, — сказала Фредди с таким достоинством, что смех его замер.

Он взглянул на нее внимательно.

— Мне следовало догадаться, — в конце концов откликнулся он. — Следовало.

— Ну вообще-то вы не могли предположить, — примирительно заметила Фредди.

— Да нет, это же очевидно. У вас и загар, как у пилота. — Он показал на вырез ее платья и короткие рукава. В глубоком вырезе виднелся темный уголок загара, заканчивающийся белым пятном на груди. — Даже руки, — сказал он, глядя на ее загорелые руки с белой полосой выше локтя, там, куда доходил рукав летной рубашки.

— Я пыталась обратить на это внимание мамы, но она настояла, чтобы я надела именно это платье.

— Даже у пилотов есть мамы. На чем вы летаете?

— На «Райане»… когда удается.

— Я знаком с этим самолетом. Текс Ранкин и я однажды соревновались на двух одинаковых «Райанах». Так просто, для развлечения, и я чуть не проиграл ему.

— Вы делали «Орегонского морского дракона?» Которого придумал Ранкин? Я только что освоила этот трюк.

Детруайя удивился.

— Этот трюк не для девушки-пилота, мадемуазель. Это просто неразумно, должен вас предостеречь.

— Я занимаюсь высшим пилотажем… — сказала Фредди очень скромно, поскольку разговаривала с чемпионом мира, но в глазах ее светилась откровенная гордость. — Я начинающий пилот, но…

— Но уже справляетесь с «Морским драконом»?

— Да.

— Должен поздравить вас, мадемуазель, — серьезно, без тени насмешки сказал он, явно пораженный. — Приветствую вас как пилот пилота.

Он пожал ей руку, но тут к ним подошла Ева и бесцеремонно его увела.

— Мадам де Лансель, кто эта девушка в романтичном белом платье? — спросил Детруайя. — Буду рад пригласить ее посмотреть мой самолет.

— Вы имеете в виду мою дочь, лейтенант? — спросила встревоженная Ева.

— Ваша дочь? Пилот?

— Представьте себе, да. Удивительно, не правда ли, для девушки, которой только шестнадцать.

— Только… шестнадцать?

— Только шестнадцать, — твердо повторила Ева. — Она еще ребенок, лейтенант.

— Ну и ну!

— Пойдемте. Начальник французского госпиталя горит нетерпением вас поздравить.

— Очень приятно, — вздохнув, произнес офицер. — Не ожидал.

В ночь после приема в честь Детруайя Фредди никак не могла уснуть от возбуждения. «Приветствую вас как пилот пилота», — сказал он. Как пилот пилота! Не «старушка», не «малышка», а пилот! Почему никто не хотел признавать в ней пилота? Для Мака она неизменно была ученицей. Он видел ее первые шаги и никогда этого не забудет. Никогда не даст и ей об этом забыть. Ей хотелось его ударить! Для отца она навеки останется только дочерью, он лишь терпит то, что она — пилот, предпочитает не думать об этом, а тем более ничего не слышать. Мама, отдав ей ключи от машины, тут же, кажется, забывала о том, куда она собирается ехать и что намерена делать. Ни один из них понятия не имел, что она овладела искусством высшего пилотажа, ибо оба ясно и без слов дали понять, что не хотят и вовсе не ждут сообщений об ее успехах.

Ну а если по-честному… Если она в самом деле считает себя пилотом, почему тогда не вошла в шатер «Девяноста девяти» и не присоединилась к тем женщинам, которые разделяли ее страстное увлечение? Разве она не одна из них? Разве нет?

Черт возьми, да она просто себя недооценивает, придавая такое значение мнению знаменитостей. Пора бы уже признать, что она многого добилась. Пилот! И, черт возьми, отличный!

Может, причина в том, что она еще недостаточно взрослая. Через несколько месяцев ей исполнится семнадцать. Наверное, это тот возраст, когда уже следует понять, что ты собой представляешь?

Взять хоть Дельфину, которая и старше всего на каких-то полтора года, хрупкую, всегда нуждавшуюся в защите Дельфину! Она и понятия не имела о том, что такое свеча зажигания, жила от одного маникюра до другого, а ведь снимается сейчас во французском кино, где ей вряд ли дают произнести что-то большее, чем фраза типа «будьте любезны». Сначала были истеричные звонки от бабушки, потом пришло письмо от самой Дельфины, с которой почему-то оказалось невозможно связаться по телефону. В этом письме она спокойно и радостно сообщила о том, что подписала контракт со студией «Гомон». Она начала сниматься еще до того, как родители получили ее письмо. Почему-то все решили, что во всем виноват Бруно, но никто не знал, как поступить и как все это остановить.

Дельфина вышла в большой мир, тогда как она, Фредди, вынужденно отклонила предложение выполнять в кино фигуры высшего пилотажа, хотя знала, что прекрасно справится с этим. А все из-за того, что родители, сходившие с ума от художеств Дельфины, требовали, чтобы младшая дочь продолжала учиться.

К черту все это! Это несправедливо, во всяком случае по отношению к такому пилоту, как она.

В офисе Свида Кастелли в студии Дэвидсона, как и ожидала Фредди, царил беспорядок, хотя помещение было просторней, чем она предполагала. Кроме письменного стола, за которым сидел Свид, в комнате был большой стол для заседаний, уставленный моделями аэропланов. На стенах не было живого места от карт. На полу, в углу, лежала кипа фотографий самолетов времен мировой войны, а среди них снимки самого Свида Кастелли в бытность его летчиком.

— Очень мило, — простодушно заметила Фредди, расположившись в кресле напротив письменного стола. — Мне нравится.

На Фредди были бриджи и доходящие почти до колен сапоги для верховой езды, хотя сама Фредди никогда в этих сапогах не летала, считая их неудобными, она тем не менее признавала, что они производят впечатление, поскольку напоминают о Пруссии. Старый черный свитер был заправлен в бриджи, стянутые широким кожаным ремнем. «Вылитый барон фон Рихтгофен», — с удовлетворением подумала она.

— Предложение о работе еще в силе? — прямо спросила она.

— Конечно. А как же свидание с Биовулфом и твои родители, старушка?

— Это моя забота, — ответила Фредди, — и зовут меня Фредди, а не «старушка».

— А это не шутка? — подозрительно спросил Свид.

— Я не играю в такие игры, Свид. Я пилот, и ты видел, что пилот хороший. Я сотни раз наблюдала за тем, как Мак готовил трюки. Насколько я разбираюсь в этом деле, у меня есть одно преимущество перед пилотами-мужчинами: в моем самолете можно ставить камеру хоть вплотную к моему лицу, я ведь к концу дня не обрастаю щетиной, как они. А в парике я буду больше похожа на Алису Фэй или Констанцию Беннет, чем кто-то другой. Разве не так?

— Совершенно верно. Но Мак… Ты говорила, он не хочет, чтобы ты работала дублером в кадрах с высшим пилотажем. Мне не нужны проблемы. Мы с Маком давно работаем вместе, и он мне очень нравится.

— Я думала об этом, Свид. Мак научил меня летать и опекает, как наседка.

— Да, Фредди, я заметил.

— Не могу же я всю жизнь думать только о том, чтобы его не огорчать. Ты видел наседок, радующихся тому, что птенец покинул гнездо? Ни одной, правда? И разве птенцы остаются на всю жизнь в гнезде? Нет, как ты знаешь. Это закон природы. Теперь наступила моя очередь начать самостоятельную жизнь, и Мак должен это понять. Мне нужна эта работа. По-настоящему нужна. Буду работать с полной отдачей. Обещаю.

— Такая богатая девушка, как ты? Перестань. Зачем тебе эта работа?

— Все лето я работала в первую смену в булочной Ван де Кампа, чтобы оплачивать летные уроки. А теперь мне необходимо иметь собственный самолет. Необходимо, Свид, а не просто хочется.

Фредди подалась вперед. Поставив локти на колени и опершись подбородком на руки, она смотрела Свиду в глаза ясным сильным взглядом. Она вдруг почувствовала себя взрослой.

— Я считал тебя богатой девушкой.

— Быть богатой — значит иметь деньги. Нет, это не так. У меня обеспеченные родители, но они не дают мне на полеты ни цента. Машина, которую ты видел, не моя, если это тебя ввело в заблуждение. Послушай, Свид, если я не нужна тебе, то наверняка буду нужна кому-то еще. Фильмы об авиации снимают в Голливуде на каждом углу. Я пришла к тебе первому, потому что знаю тебя, но если ты сомневаешься, только скажи — и я уйду.

— Считай, что ты получила работу, Фредди. Черт возьми, ты получила ее еще вчера.

Фредди радостно рассмеялась.

— И кого я буду играть? Алису Фэй или Констанцию Беннет?

— Обеих, а заодно еще и Нэнси Келли. Я использую тебя на всю катушку.

— А как насчет денег? — поднявшись и подбоченясь, спросила Фредди.

— Денег?

— Ты сказал, что много, но сколько именно?

— Пятьдесят долларов в день, так же, как я плачу Маку. Когда начнем снимать, тебе придется работать пять, а то и шесть дней в неделю.

— За специальные трюки дополнительно?

— Фредди, я смотрю, ты знаешь все не хуже меня. Дополнительно, конечно, как и всем. Сотню за полеты «вверх брюхом», хотя этого нет в сценарии; до тысячи двухсот за «штопор» с дымовым эффектом и полторы тысячи за «взрыв» в воздухе и прыжок с парашютом. На это можешь рассчитывать, это в сценарии есть, но никаких авиационных катастроф. Я тебе все равно не дал бы их делать. Женщины никогда этого не делают. Традиция. Что касается покупки самолета — к тому времени, как мы все отснимем, сможешь иметь целый воздушный флот.

— Не ве-рю, — медленно произнесла Фредди.

— Как это не веришь? — обиделся Свид. — Это, действительно, большие деньги.

— Я просто не верю, что… что наконец дождалась этого…

Фредди размышляла о том, что, когда бы она ни сообщила родителям о своем решении, они все равно его не одобрят, но, может быть, улучив момент, она получит хоть какое-то преимущество. Самым благоприятным было время перед ужином, когда родители сидели в гостиной за бутылочкой шампанского.

Открывать бутылочку шампанского, считал отец, можно только при трех условиях: без посторонних, во время обеда и если вы родились в стране знаменитых вин. По традиции первые несколько капель шампанского дали ему попробовать, едва он появился на свет. Его мать, осушив бокал до дна, обрадовалась тому, что ее новорожденный сын, как и все грудные младенцы Шампани, тут же перестал плакать.

Фредди решила в разговоре с родителями не упоминать о деньгах. Если ее пригласят сниматься несколько раз в году, она будет зарабатывать больше отца. И, конечно, придется пообещать им жить все время дома, за исключением выездов на съемки.

— Знаешь, дорогая, сегодня ты… выглядишь как-то особенно хорошо, — сказала Ева, когда Фредди вошла в гостиную.

Ева не любила говорить дочерям, как они красивы, но сегодня было трудно удержаться и не сказать этого Фредди. Девочка совершенно очевидно пришла в себя после депрессии во время авиационных соревнований: с лица исчезло страдальческое выражение. Изящное голубое платье гармонировало с синими глазами Фредди, глядящими из-под бровей, изогнутых так же, как и у Евы.

Вместе с тем во Фредди чувствовалась какая-то напряженность. Она решительно оперлась на каминную доску и смотрела на них со странной улыбкой, не тронувшей уголков ее пухлого, красиво очерченного рта. Эта сдержанная улыбка озаряла ее лицо радостью, как ни пыталась Фредди сохранить полную серьезность.

— Хорошая новость? — не удержавшись, спросила Ева. Фредди всегда была откровенна. — Надеюсь, не о лейтенанте Детруайя?

— Да нет, хотя он мне понравился. Нет, гораздо лучше. Я получила работу.

— Фредди, пожалуйста, не шути. Ты работала все лето. Нельзя же совмещать это с занятиями в университете, ты должна это понять.

— Мама права, — вмешался Поль. — Мы обсудили это и решили, что будем оплачивать твои летные занятия по уик-эндам, если это не помешает твоей учебе. Мы не можем разрешить тебе делать два дела сразу и понимаем, что ты не откажешься от полетов.

— Спасибо, папа. Я ведь знаю, как ты к этому относишься. Но речь идет не о неполном рабочем дне. Это настоящая работа.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Поль, отставив бокал.

— Эта работа займет весь день.

— Об этом не может быть и речи, — строго сказал он.

— Фредди, что ты такое говоришь? — воскликнула Ева.

— Я не буду учиться, мама. Я не могу. Я буду отвратительной студенткой. До меня это дошло прошлой ночью, хотя должно было дойти уже давно. Мне просто не хватало уверенности ни в себе самой, ни в том, что для меня лучше и правильней.

— Значит, ты решила, что уже достаточно взрослая и понимаешь, что для тебя лучше всего? — спросил Поль, еле сдерживая гнев.

— Я знаю, просто знаю.

— Подожди минуту, Поль. Фредди, ты не сказала нам, что это за работа.

— Она связана с полетами. Для кино. Точное пилотирование.

— О Господи! Ты не знаешь, на что идешь! Что значит «точное пилотирование»? — голос Евы дрожал от возмущения.

— Специальные полеты, те, что я отрабатывала. Показательные полеты, если хочешь. У меня есть к этому способности, и я это делаю хорошо.

— Это то, чем занимается Детруайя? — выдохнула Ева.

— Нет, мама. Он лучше всех в мире. Я тоже хорошо летаю, но не настолько. Пока.

— Черт возьми, Фредди! Я не потерплю этого! Я просто не разрешу тебе так поступить. Это совершенно исключено, раз и навсегда! Исключено. Мы тебе не разрешаем, слышишь, не разрешаем! Не даем тебе разрешения! — взорвался Поль. Он встал и угрожающе наклонился над ней.

— Тогда я обойдусь без вашего разрешения, — ответила Фредди, храбро шагнув вперед. — Вам не удастся мне помешать.

— Мари-Фредерик, я предупреждаю тебя в последний раз. С меня хватит того, что выкинула Дельфина. Я не сделаю дважды одну и ту же ошибку. Если ты думаешь, что можешь делать все, что заблагорассудится, и тебе это сойдет с рук, ты полностью заблуждаешься. Ты поступишь так, как я говорю, или немедленно уйдешь из этого дома и не вернешься, пока не одумаешься. Я не потерплю, чтобы дочь ослушалась меня. Поняла?

— Да, папа, — она повернулась и вышла из комнаты.

— Фредди, куда ты?

— Собирать вещи, мама. Это займет не много времени.

Фредди торопливо побросала в небольшой чемодан самое необходимое, оставив платья с длинными рукавами, свитера и юбки пастельных тонов — свою красивую и дорогую университетскую одежду. На всех этих вещах еще висели ценники. Бросив поверх всего кожаную летную куртку, Фредди в последний раз оглядела комнату. Уже не считая эту комнату своей, она оставляла ее без сожаления. Фредди знала, что Ева не поднимется, чтобы остановить ее. В вопросах дисциплины они с отцом всегда единодушны. Один только раз мать заняла самостоятельную позицию, вспомнила Фредди; тогда в отличие от отца она поняла, почему ее дочь одна совершила полет.

Родители были в гостиной, когда Фредди тихо вышла из дома, положив ключи от своей комнаты и от Евиной машины на столик у входной двери.

Не колеблясь, Фредди поймала попутную машину до Сан-Фернандо. Она знала, куда ей ехать. Спустя сорок пять минут она уже шагала по дорожке к маленькому домику Мака вблизи аэропорта Драй-Спрингс. Фредди никогда здесь не бывала, хотя и знала адрес.

Уже почти стемнело, но свет в доме еще не горел. Зато гараж был ярко освещен. Подойдя ближе, Фредди услышала, как Мак насвистывает мелодию и стучит молотком. Каштановые волосы Мака упали на лоб и почти касались его длинных ресниц. Он трудился над одним из своих последних приобретений, редким экземпляром «Фоккера Д.VII» с крестами на хвосте и длинном остром фюзеляже. В фильмах о войне часто снимали самолеты «Кертис Хокс» и «М.В.З», замаскированные под «Фоккеры», но это всегда выглядело фальшиво. Все больше и больше ценились настоящие самолеты, особенно с тех пор, как Говард Хьюз снял настоящие самолеты в «Ангелах преисподней».

Большая коллекция самолетов времен мировой войны, собранная Маком и сильно разросшаяся за последние шесть лет, постоянно пополнялась, поскольку любой самолет можно было восстановить, если он, конечно, не превращался после катастрофы в груду обломков. Макгиру пришлось взять себе нескольких помощников. Но самую ответственную работу он делал сам.

Фредди поставила чемодан и, небрежно засунув руки в карманы кожаной куртки, вошла в гараж.

— Привет, Мак. Тебе помочь?

Он в изумлении опустил молоток.

— Черт побери, что ты здесь делаешь?

— Я могла остановиться в гостинице, но эта идея мне что-то не понравилась.

— Ты ушла из дома? — недоверчиво спросил он.

— Меня попросили уйти, сказав: «Чтоб ноги твоей в доме не было».

Фредди произнесла это с бравадой и усмехнулась, однако это могло обмануть кого угодно, только не Мака.

— Подожди, что произошло? Твои родители не могли выгнать тебя на ночь глядя. Что же ты натворила, если такое произошло?

— Сказала им, что решила не учиться в университете. Я не могла иначе, Мак, просто не могла. От одной мысли об этой учебе я чувствовала себя заживо погребенной под библиотечной пылью. Это совершенно не для меня.

— Господи! — с возмущением сказал он. — Какая странная реакция! Понимаю, что они расстроились, это естественно, но отнестись к этому как к концу света — чистейший абсурд.

Отложив молоток в сторону, он выключил в гараже свет.

— Пойдем в дом, малышка, и ты мне все расскажешь. Уверен, ты сможешь все уладить дома без всяких драм. Они знают, где ты сейчас?

— Нет. Они не спросили, а я не сказала.

— Я должен им сообщить, чтобы они не волновались, но сначала давай поговорим.

Взяв чемодан, он провел девушку в темный дом и зажег свет в гостиной.

— Садись, будь как дома. Хочешь «коку»? Нет? Ну а я чего-нибудь выпью.

— У тебя не найдется бутерброда? — спросила Фредди, наблюдая за тем, как он наливает себе виски с содовой.

— Ты ушла из дома до ужина? Плохое же время ты выбрала. Идем на кухню, я посмотрю, не найдется ли там корочки хлеба.

Фредди с любопытством осмотрелась. Все безупречно чисто, аккуратно, но как-то безлико. Присутствие в доме Мака, конечно, ощущалось, но она предполагала увидеть что-то похожее на офис Свида Кастелли: беспорядок, дающий понять, что здесь живет мужчина, какие-нибудь сувениры. Но в комнате не было ни фотографий, ни картин, ни цветов. Судя по книгам на стеллажах, их постоянно перечитывали. Она никогда не видела этих книг в конторе Мака в аэропорту. Так же ясно, что мебелью в комнате никогда не пользуются. На кухне, такой же аккуратной, как и гостиная, заметны были хоть какие-то следы жизни: удобный старый крашеный стол, на котором стоял кувшин; большая плита и рабочий стол со всевозможной кухонной утварью. На плите — кастрюля внушительных размеров. Мак зажег под ней газ.

— Тушеное мясо. Повезло тебе, малышка. Сейчас подогрею.

Фредди села в одно из четырех виндзорских кресел, стоявших вокруг стола. Вплоть до этой минуты она не чувствовала, насколько устала и проголодалась. Она все еще находилась во власти эмоций и после бурного объяснения с родителями не могла ни о чем думать и ничего делать.

— Можно мне немножечко? — показала она пальцем на стакан Мака.

— Ты что, спятила, Фредди? Это же виски. Если хочешь пить, налей себе «коку».

Фредди вспыхнула от злости.

— Я уже сыта по горло разговорами о том, не спятила ли я и отдаю ли себе отчет в происходящем. Я никогда еще не рассуждала так здраво, и мне хочется виски, профессор.

Мак, следивший за кастрюлей с мясом, резко повернулся и пристально посмотрел на нее.

— Знаешь, мне надоело, что меня называют «профессор».

— Да я никогда еще тебя так не называла.

— И одного раза более чем достаточно. Прекрати.

— Ладно, пусть будет «консерватор».

— Нарываешься на неприятности? — мягко спросил он. — Не удивительно, что отец выставил тебя за дверь. Его ты тоже назвала «консерватором»?

— Нет, хотя это тебя не касается.

— Еще как касается, после того, как ты появилась здесь. Давай-ка, ешь мясо и молчи. Ты просто голодная.

Фредди с жадностью проглотила две порции такого вкусного тушеного мяса, какого ей никогда не приходилось есть. Сидя напротив, Мак потягивал виски и бросал взгляды на ее рыжую голову, склоненную над тарелкой. Пусть сначала поест, думал он, а потом вправлю ей мозги и позвоню родителям.

Фредди должна идти в университет, хотя он сам считал это глупостью. На карьере пилота ей придется тогда поставить крест. Даже самый лучший из них должен постоянно летать, чтобы поддерживать свое мастерство — это же не то что водить машину! Едва Фредди окунется в университетскую жизнь, эти занятия, свидания займут все ее время. Она станет пилотом выходного дня. Он, Мак, каждый день имеет дело с такими. А потом вообще перестанет летать, как многие из женщин, которых он знал. Начнет ходить на футбол вместо того, чтобы устремляться в облака. Такая угроза существует. Жизнь сделает свое дело… муж, потом дети…

Обычная история с тривиальным концом. Он не знал, почему воспринимает это как личную потерю, чувствует боль и даже что-то похожее на страх. А может, это и к лучшему. Она рождена, как и он, летать, но ведь она женщина, значит, как у пилота у нее нет будущего.

Он хорошо знал, что даже многие мужчины сходили с дистанции. «Ну и дураки», — подумал он и вдруг ощутил боль оттого, что уготовано Фредди. Мак даже задержал дыхание, испугавшись, что не сможет сдержать чувств. Сейчас самое время поговорить с Фредди по-отечески твердо и беспристрастно.

— Ну, теперь легче? — спросил Мак, когда она опустошила вторую тарелку.

— Гораздо. Где ты научился готовить?

— Голод — единственный стимул для человека, который живет один, так же, как для тебя учеба в университете. Мне пришлось научиться этому.

— Тонко ты подвел базу.

— Послушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Прекрасно понимаю. Но ты попала в серьезный переплет. И упрямство не поможет тебе выйти из этой ситуации. Ты что, располагаешь крупной суммой?

— У меня целых три бакса. Вот все, чем я располагаю. А еще одеждой, которая на мне и в чемодане. О, и зубная щетка. Я ее не забыла.

— Не знаю, что ты находишь забавного во всем этом.

— Мне нравится ощущать себя путешественницей.

— Далеко ли ты уедешь на свои три бакса?

— Посмотрим.

Она закинула руки за голову и милым жестом откинула волосы назад, думая при этом о Констанции Беннет и Алисе Фэй.

— Знаешь, малышка, ты сегодня слишком взвинчена. Мне знакомо это чувство. Завтра все будет иначе. Я уйду на полеты, а ты вернешься домой, помиришься с родителями, и вы придете к какому-нибудь соглашению… Если ты пойдешь в университет, может, они будут давать тебе деньги на полеты по уик-эндам. Это единственный путь, и, черт возьми, лучше, чем ничего. Ты знаешь это не хуже, чем я.

— Дело в том, что они предлагали мне это, но я отказалась, — тихо сказала Фредди.

— Какого черта! Столько времени наскребая гроши на уроки, ты отказалась от их помощи?

— Вот именно.

Она встала, собрала со стола посуду и начала ее мыть.

— У тебя есть посудное полотенце, Мак? Или пусть сама высохнет? Как здесь заведено?

— Фредди, ты сегодня слишком дерзка, и я не собираюсь попусту тратить время и учить тебя уму-разуму: ты все равно не послушаешься, что бы я ни сказал. Дайка мне свой номер телефона. Я хочу позвонить твоим родителям, чтобы избавить их от тревоги. Не скажешь? Ладно, я узнаю у телефонистки. — Он снял трубку.

— Подожди. Не звони им, пожалуйста, Мак.

— Извини, Фредди, но я это сделаю.

Он набрал номер телефонистки, но Фредди вырвала трубку у него из рук и повесила ее.

— Есть кое-что… еще… чего я тебе не рассказала. Дело не только в университете.

— Мне следовало догадаться, — серьезно сказал он. — А в чем же?

— У меня есть работа. Я могу себя обеспечить.

— Неужели ты собираешься угробить жизнь на работу в булочной или что-то в этом роде? О, только не это!

— Работа связана с полетами.

— Что ты имеешь в виду? Для девушки не подходит ни одна работа, связанная с полетами.

— Есть. Я работаю на Свида Кастелли. Он нанял меня дублершей Алисы Фэй, Констанции Беннет и Нэнси Келли в «Неуправляемом штопоре».

— Дублершей для выполнения трюков высшего пилотажа?

— Ты же не согласился…

— Высший пилотаж!

— Все, что нужно, я могу выполнить. И никто лучше тебя не знает этого…

— Я читал сценарий, Фредди. Ты не будешь этого делать! Выход из штопора у земли! Взрыв в воздухе и прыжок с парашютом! Прыжок с парашютом, идиотка несчастная!

— Все равно буду! — крикнула Фредди с решимостью на лице.

Макгир размахнулся и дал ей пощечину.

— Только через мой труп! — рявкнул он.

Фредди злобно набросилась на него, нанося ему удары по ногам сапогами, яростно молотя руками по его голове. Он с трудом поймал ее руки. Она притихла, а Мак, замерев, все еще крепко прижимал ее к себе. Так они стояли, прижавшись друг к другу, тяжело дыша и с изумлением в глазах. Вдруг Фредди, преодолев замешательство, потянулась к нему и прижалась губами к его губам.

— Я не допущу этого! — простонал он и поцеловал ее со всем пылом любви, в которой он так долго не признавался даже самому себе.

Они не могли оторваться друг от друга. Отпрянув на мгновение и с трудом переводя дух, они с новой силой устремлялись друг к другу, чтобы еще и еще раз испытать сладкую и пронзительную истому поцелуев. Им было мало этой близости, они хотели соединиться друг с другом так, как только могут два человеческих существа. Поцелуи настолько одурманили их, что, стоя посреди кухни, они едва держались на ногах. И тут Фредди простонала:

— Я хочу заняться с тобой любовью.

— Нет, я не могу, ты же знаешь. Я не могу!

— Но я так тебя люблю… Я всегда любила тебя… Поздно говорить «нет»… Мы уже не в силах остановиться.

— Я не могу. Это дурно.

— Это самое лучшее, что только бывает. Ты любишь меня так же сильно, как я тебя.

— Больше, чем ты можешь вообразить. Я никогда не думал, что способен так сильно любить. Ты — любовь всей моей жизни. Я бы и жизнь отдал за тебя.

— Так почему же это дурно? — спросила она, глядя на него с такой нежностью, с такой восторженной и откровенной радостью, что он понял: ему не устоять. А главное, он и не хочет этого.

В постели он вдруг почувствовал себя таким неловким, неуклюжим и неожиданно робким, что ей пришлось взять инициативу в свои руки. Ее невинность была по-детски беспомощной. Неудержимое стремление раствориться друг в друге, которое внезапно обрушилось на них, слегка утихло, когда они признались друг другу в любви.

Теперь им казалось, что впереди — бесконечность и постепенные открытия, о которых они так мечтали всего несколько минут назад. Они с удивлением познавали друг друга. Каждый волосок на голове Мака казался Фредди прекрасным, каждая морщинка на его лице — драгоценной. Она касалась губами его уха, трогала кончиками пальцев его брови. Она впервые прикасалась к мужчине, и это возбуждало в ней любопытство. Ее наивные ласки волновали его, и Мак, лежа на спине, ощущал такое счастье, что не мог думать ни о чем, кроме этого чудесного мгновения. Он смотрел снизу вверх на Фредди, склонившуюся над ним, и старался сдерживаться, хотя чувствовал ее длинные чуткие пальцы на своей шее и плечах. Она застенчиво поцеловала его в шею.

— Подожди, — прошептал он. — Не спеши.

Ее обнаженное тело было настолько прекрасным, что он не решался долго смотреть на него. Соски ее стали твердыми. Он еще и не притронулся к ней и смущенно подумал о том, что понимает, о чем они просят. Он положил Фредди на спину и склонился над ней.

Закрыв глаза, Фредди замерла. Никогда в жизни ей еще не было так хорошо, она и представить себе не могла, что когда-нибудь испытает нечто подобное. Она лежала, почти не дыша, и мечтала о том, чтобы он не останавливался. От его трепетных ласк ее тело пронизал, как молния, электрический ток, она чувствовала нечто никогда не изведанное. Сколько можно лежать вот так, неподвижно, испытывая безумное наслаждение, подумала она. Вдруг Фредди ощутила, как его пальцы легко и нерешительно заскользили по ее бедрам, поняла, что не может больше ждать, и сделала движение навстречу.

Время, казавшееся Фредди бесконечным, неисчерпаемым, вдруг исчезло. Она уже не справлялась со страстной потребностью познать Мака до конца, всецело отдаться ему. Она нетерпеливо развела ноги в стороны. Мак понял этот знак, но все еще не мог преодолеть нерешительность, и она с силой рванулась к нему сама. Почувствовав ее, он вдруг замер и осознал, что преступает черту.

— Нет, хватит. Я сделаю тебе больно, — прошептал он.

— Я хочу, чтобы ты это сделал, — простонала она, охваченная любовью и желанием. — Я хочу тебя, хочу, — снова закричала она и, видя его нерешительность, сильным нетерпеливым движением выгнулась вверх, напрягая спину, бедра, ноги и не оставляя ему выбора. Теперь у них была единая воля, единое стремление, единая цель. Наивная девушка и опытный мужчина слились в страстном порыве, связанные глубоким чувством, давним взаимопониманием и общими интересами.