Пока мы не встретимся вновь

15

Фредди мчалась в своем автомобиле, выжимая из него предельную скорость, поперек взлетно-посадочной полосы в Драй-Спрингсе. В полуметре от своего самолета она затормозила так резко, что машину чуть не занесло. Выскочив из машины, она освободила «Райдер», вытащила из-под колес тормозные колодки, прыгнула в кабину, ударила по кнопке стартера и через секунду подняла самолет в воздух. Впервые в жизни она не проверила ни машину, ни мотор перед стартом.

Меньше получаса назад она обнаружила письмо Мака и тут же поняла, что, если немедленно не поднимется в небо, не переживет такой боли. Другой возможности справиться с этим у нее не было. Она не могла перенести такого невыносимого страдания. Если бы Фредди не умела летать, она сошла бы с ума. Она летела с максимальной скоростью, взмывая все выше и выше в мрачное, сплошь покрытое облаками небо. Судя по приборам, она теряла высоту, и ей пришлось набирать ее, чтобы не оказаться в пике. Фредди часто и тяжело дышала, открыв рот, и часто щурилась, вглядываясь в серые облака, сквозь которые пробивался слепящий свет. Она забыла летные очки; на ней были только рубашка и свитер, то, в чем она вышла к завтраку. Поднявшись высоко, Фредди начала дрожать от холода, но продолжала подниматься все выше и выше. Неожиданно пробив облака, она оказалась над ними. Перед ней открылась небесная голубизна, к которой она рвалась, как бегун к финишу, и Фредди, внезапно обессилев, упала на рычаги управления.

Неконтролируемый «Райдер» летел на высоте нескольких сотен метров над белоснежным полем. Согревшись в залитой солнцем кабине, Фредди постепенно перестала дрожать, выпрямилась и взяла самолет под контроль. Увидев под собой разрывы облаков, Фредди начала нырять в них, как дельфин, то поднимаясь, то снова устремляясь вниз и думая только о том, чтобы безумное движение никогда не прекращалось. Увидев облако причудливой формы, она облетела его, касаясь крылом и точно повторяя его контур. Она находила узкие, извивающиеся, ярко-голубые просеки среди громоздящихся туч и устремлялась в них, не зная, куда они ее выведут. Фредди влетала в гущу облаков, исчезала в них, видя не дальше, чем на пятнадцать метров вокруг, выбиралась наугад и с интересом поглядывала по сторонам.

Фредди долго играла с облаками, прорезая их, обводя их контуры, ныряя в них, как в волны, потом выныривая, а иногда касаясь их бережно, как старых кружев. За все это время она ни разу не посмотрела вниз. Взглянув на приборы, она увидела, что горючее на исходе. Фредди не знала, сколько времени провела в воздухе. Теперь она пробила облака и устремилась вниз, чтобы определить, где находится.

Под ней простиралась пустыня, где не было ни дорог, ни деревьев, ни каких-либо объектов. Все пилоты, знакомые с долиной Сан-Фернандо, знали, что всего в нескольких минутах лета от этого места лежала огромная пустыня, карты которой не существовало. Фредди почувствовала себя так, будто оказалась в безбрежных океанских водах. Но, как бывалый моряк, она имела при себе компас. Подчиняясь законам, которым следуют все искатели приключений и все, кто хочет выжить, она повернула «Райдер» на запад и оказалась в Драй-Спрингсе за минуту до того, как у нее кончилось горючее.

Посадив самолет в самом дальнем конце взлетно-посадочной полосы, она выключила двигатель, но не могла заставить себя выйти из машины. Находясь в кабине, она чувствовала себя в надежном укрытии. Пока она была здесь, не могло произойти ничего плохого. Однако прежние мысли овладели Фредди, и она поняла, что от реальности не уйти. Самолет не мог служить ей убежищем. Фредди легко прикоснулась к приборам, словно благодаря их за снисходительность. Сегодня они простили ей безумный полет, и она не заплатила за это жизнью. Размышляя о том, что могло случиться, она заправила самолет горючим и только потом поставила на место, тщательно закрепив его.

«Ну и что теперь? — подумала она после того, как последний узел был завязан. — Что теперь?» Она стояла возле своего самолета, не зная, куда идти и что делать дальше. Сложив руки на груди, она прислонилась спиной к фюзеляжу и тупо уставилась на свои грязные ботинки.

— Фредди, а где Мак?

— Что?

Она подняла голову. Перед ней стоял Гейвин Людвиг, один из помощников Мака.

— Не знаю, что он собирался делать с самолетом, которым я занимался, — проговорил Гейвин. — Как быть: позвать Свида и сказать, что я уже все сделал, или подождать Мака?

— Как он получился?

— Лучше, чем новый.

— Тогда позови Свида и спроси, что делать дальше.

— Не-а. Я лучше подожду. Мак такой придирчивый во всем, что касается самолетов.

— Маку пришлось ненадолго уехать, и заменяю его я. Так что зови Свида.

— Хорошо, Фредди… Как скажешь. А Мак скоро вернется? Он не говорил, что куда-то собирается.

— Через неделю или две. Он уехал по семейным делам.

— Значит, в конторе будешь ты?

— С утра пораньше, Гейвин. Каждый день и с утра пораньше.

— На его столе гора почты, она пришла сегодня утром. Думаю, это может подождать до утра, но если ты сегодня окажешься поблизости…

— Где же я могу еще оказаться, Гейвин?

— Но ты уже летала сегодня.

— Да, это так.

— Не очень удачный день для этого, — заметил он, взглянув на небо, затянутое облаками.

— Да нет, ничего, — возразила Фредди. — Это все же лучше, чем совсем не летать.

В конце дня, возвращаясь из аэропорта домой, Фредди заехала на местный базар и купила все необходимое для приготовления самого сложного из мясных блюд, которые готовил Мак. Для него требовалось красное вино и семь видов овощей. Она поклялась себе, что к его возвращению освоит приготовление этого блюда. Почему он один умеет его делать, а ей доверяет лишь такие простые вещи, как гамбургеры и жареный цыпленок? Может, стоит купить еще суповые мозговые кости, телячью ножку и сварить суп? Это было тоже одно из тех блюд, которые Мак не доверял ей. Разговаривая с мясником, Фредди подумала, что это дало бы ей прекрасную возможность сравняться с Маком в кулинарном искусстве.

Вернувшись домой, Фредди бросила пакеты с покупками на кухне. Сложенная записка Мака лежала на столе. Она схватила ее, зажгла одну конфорку на газовой плите и, не разворачивая листка, сожгла его. Потом побежала наверх — привести в порядок постель, не застеленную утром.

Прибравшись в спальне, она взялась за ванную. В корзине для грязного белья оказалось несколько рубашек Мака. Она положила их в пакет, чтобы завтра же отвезти в прачечную. Когда он вернется, все его рубашки будут лежать ровной стопкой на полке. Она привела в порядок все вещи в шкафу так, чтобы вся его обувь стояла в одну линию, а пиджаки висели аккуратно. Фредди заново сложила его свитера и убрала белье и носки, которые нашла возле раковины: позже надо будет это постирать.

Когда она все закончила, уже стемнело. Она зажгла все лампы в спальне и, спустившись в гостиную, зажгла свет и там, чтобы навести порядок на книжных полках. Мак не считал, что книги должны стоять на полках аккуратно. Теперь у нее появилась возможность взяться за них и сделать все по-своему. Придется, наверное, соорудить дополнительную полку, поскольку не все книжки помещаются и сейчас; иначе, когда он купит новые, их некуда будет ставить, хоть клади на пол. Надо что-то решать, пока его нет.

Она налила себе немного виски и пошла на кухню — заниматься овощами. По части того как очистить, порезать и порубить овощи, Фредди считала себя настоящим специалистом. Этому сразу научил ее Мак, как только она переселилась к нему. Расправляясь с морковкой, она думала о том, долго ли он выдержит вне дома. Наверное, ему понадобится не меньше двух недель, чтобы преодолеть угрызения совести. Особенно после этого письма, написанного в таком нелепом драматическом тоне. Не выдержав двух недель, он будет выглядеть очень глупо, и оба они почувствуют это, как бы тщательно ни скрывали свои чувства. Может, ему нужен месяц? Не исключено. Наверняка не меньше, решила она теперь, хорошенько подумав. Паршивец, такой упрямый, он вполне мог затянуть эту идиотскую ситуацию на месяц или даже больше. Нет, не больше. Больше он не выдержит.

Без сомнения, думала она, очищая горох, пока свекла тушилась в большой сковороде, он вернется, скажем, вскоре после Дня Всех Святых. В прошлом году они сделали огромный фонарь из тыквы с дырками вместо глаз, носа и рта и положили его на крыльце дома, чтобы порадовать соседских детей. Не забыть бы сделать это и сейчас, чтобы не разочаровать ребятишек.

Острым ножом она быстро нарезала сельдерей. Приступив к картошке, Фредди подумала, что не мешало бы перекрасить кухню. На самом деле, неплохо было бы перекрасить весь дом, и снаружи, и внутри. Если пустить это на самотек, Мак будет все откладывать и откладывать. Раз уж он уехал и она осталась одна, надо это сделать. Вернувшись домой, он согласится, что все стало намного лучше. Может быть, она выберет материал и сменит занавески в спальне, возможно, даже и чехлы на мебели в гостиной. Будет гораздо красивее, чем сейчас. Если в гостиной станет уютней, они будут проводить в ней больше времени, чем сейчас. Набралось так много дел, которые надо провернуть до его возвращения, что Фредди боялась не успеть.

Но это не имело значения. Если Фредди начнет работу, Мак не сможет остановить ее, даже если вернется раньше, чем все закончится.

Мак не выносил перемен. Он был рабом привычек. С тех пор как она его знала, он не передвинул в своем неудобном офисе ни одной вещи и только добавил по ее настоянию коробку с картами. Она займется и его офисом тоже, пока у нее есть возможность. Никаких ситцевых занавесок, это уж чересчур, но ковер и пара удобных кресел не помешают. Мак сам сказал ей, что она может делать без него все, что хочет. В следующий раз, когда у него будет дурное настроение, он подумает, прежде чем давать ей карт-бланш. Только таким настроением и можно объяснить, что такой благородный человек выскользнул потихоньку из дома посреди ночи. Чем же еще?

Придется временно давать вместо него частные уроки, а то он растеряет своих учеников. Она могла бы получить инструкторское удостоверение уже в конце этой недели, вопрос упирался только в то, чтобы договориться о времени экзамена. Как это она не удосужилась сделать этого до сих пор? Придется предупредить его учеников, что скоро она ими займется. Она может взять на себя и руководство подготовкой трюков высшего пилотажа для субботнего сериала, поскольку сама сейчас не занята на съемках. Честно говоря, лучше заняться этим, чем согласиться на новую работу. Фредди очень хотела, чтобы, вернувшись, Мак признал, как хорошо она справилась со всеми делами, которые он так поспешно бросил.

Фредди переложила овощи в высокий чугунный горшок, добавила нарезанных помидоров, тушеную свеклу, три лавровых листочка и немного домашнего мясного бульона, который всегда стоял у Мака в холодильнике. Подбоченясь, она взглянула на содержимое горшка. Вино и специи она добавит позже. Теперь надо только подождать, когда все сварится. Она посмотрела на часы. Девять часов. Неужели уже так поздно? Как летит время, когда ты занята! Ужин будет готов в… полночь. Это блюдо готовится три часа. Хуже всего, что, как считал Мак, его надо есть только на следующий день, а еще лучше через день, предварительно подогрев, чтобы оно было вкуснее. Ну, она-то съест его сегодня же, пусть это будет и не так вкусно, решила она. А пока у нее есть время, она займется книжной полкой. Она налила себе еще немного виски и бросилась в атаку на книги.

Пока Дельфина принимала своих любовников у себя дома, женская часть прислуги следила за ее поведением с большим интересом и находила в этом огромное удовольствие. Они и не ожидали другого от кинозвезды. Да, у нее были любовные связи, без сомнения, но все обставлялось прилично, в собственном доме, и осуждать ее было не за что.

Теперь же, когда Дельфина проводила все ночи вне дома и они не имели понятия о том, где именно, их хозяйка казалась им хуже обыкновенной проститутки. Кто знает, презрительно говорила горничная Аннабел, сколько мужчин замешано в этом. Кто знает, какие злачные места посещает мадемуазель де Лансель, вторила жена садовника, Клодин, возмущенно фыркая. Кто знает, с какими мужчинами она занимается любовью, строила догадки Виолет, прислуга Дельфины, всем своим видом показывая, что подозревает хозяйку в самых гнусных пороках. Дельфина, говорили они друг другу в благородном негодовании, виновна в греховных действиях, имя которым decoucher, что буквально означало «спать где-то, а не у себя дома» и имело особенно аморальный оттенок. В 1939 году словом decoucher обозначали поведение только тех француженок, которые безрассудно себя вели в сексуальном отношении. Самое близкое по смыслу выражение «спать с кем попало» было не столь уничижительным.

Все три женщины, а заодно и Элен, повариха, были единодушны в своем новом отношении к Дельфине. Их оскорбило то, что Дельфина ускользнула от их наблюдения; они глубоко возмущались тем, что упустили информацию, которая позволяла им долгое время считать, что они имеют над ней власть. Но хуже всего было то, что ее независимость угрожала их кошелькам.

Когда Дельфины не было дома, все они лишались части денег. Она выплачивала им жалованье, но не одаривала их с прежней щедростью, ибо теперь это не имело для нее никакого смысла. К тому же, прислуга привыкла прикарманивать часть денег, выделяемых на хозяйственные расходы. Дельфина, со свойственной американцам глупой доверчивостью, никогда их не контролировала. Этой возможности они тоже лишились. Кроме того, Дельфина часто дарила им подарки и давала чаевые, наивно полагая, что они будут хранить ее тайны. Теперь, когда ее практически не бывало дома, прекратилось и это. Скрытая зависть, которую четыре женщины всегда испытывали к богатой, молодой, красивой и независимой Дельфине, вышла на поверхность и становилась все сильнее по мере того, как пролетали месяцы, а их хозяйка проводила каждую ночь неизвестно в чьей постели.

Никто в мире не знает, где мы, думала Дельфина, охваченная таким полным счастьем, которое заставило ее забыть о всех своих суевериях. Лежа под теплым пледом на диване в гостиной на бульваре Сен-Жермен, она думала о том, что впервые в жизни счастлива так, как и представить себе не могла. Она смотрела, как Арман читает сценарий своего нового фильма, самого сложного, какой ему когда-либо попадался. У Дельфины не было ни планов, ни честолюбивых стремлений; за ней никто не следил. А все это так недавно было частью ее жизни.

— О чем ты думаешь? — спросил он, не поднимая глаз от рукописи.

— Ни о чем, — ответила она. — Совсем ни о чем.

— Отлично. Так и продолжай, — сказал он, продолжая читать.

Он и пятнадцати минут не мог обойтись без нее, как бы ни был погружен в работу. Если она была где-то рядом, он протягивал руку, чтобы коснуться ее, если она ходила по комнате, он о чем-нибудь ее спрашивал и удовлетворялся любым ответом. Дельфина не знала, слышит ли он, что она сказала, или ему достаточно звука ее голоса, но никогда не спрашивала об этом, поскольку это не имело значения. Она сама просто радовалась тому, что они вместе. Дельфина могла часами, ничего не делая, находиться в комнате, где он читал. Когда же Арман уходил на студию, она весь день бесцельно слонялась по дому, мечтая и занимаясь поверхностной уборкой, и оживлялась только с его приходом.

Единственное, чего ей недоставало из прежней жизни, это печки, так хорошо обогревавшей ее дом. Здесь были батареи, но почувствовать тепло от них можно лишь сидя рядом. По предположению Дельфины, обитатели нижних этажей выдували все тепло из батарей, чтобы им уже ничего не доставалось. А Арман утверждал, что теплый воздух поднимается кверху и им достается большая его часть. Лишь эта тема и вызывала их разногласия, но поскольку наступил конец марта и консьержка вообще перестала отапливать дом, причин для разногласий не осталось.

— Поженимся и сразу найдем более теплую квартиру, — часто повторял он зимой, но Дельфина думала, что скорей замерзнет совсем, чем покинет квартиру, где Арман провел более пяти лет. На стенах бессистемно висели картины авангардистов, купленные Арманом по соседству; стоял рояль, на котором с одинаковым энтузиазмом он вдохновенно играл регтайм и плохо Шопена; старую истертую удобную мебель он отыскал на блошином рынке; ковры подарили ему родители, когда он впервые обзавелся своим собственным хозяйством. В этой квартире он впервые признался Дельфине в любви, и здесь же они впервые занимались любовью. Ни один дом никогда не будет так много значить для нее.

Она встала и подложила дров в камин. Скоро они спустятся вниз и пойдут ужинать в ближайший ресторанчик. Они делали так почти каждый вечер. Никто из них не готовил. Когда им хотелось поужинать дома, они покупали готовые салаты, сыр и сосиски и устраивали пикник перед камином. Его они топили почти каждый день, начиная с октября. По утрам Арман спускался и приносил ей булочку; она съедала ее, лежа в постели, вместе с кофе со сливками, который он кое-как научился приготовлять.

Дельфина думала о том, что при теперешнем образе жизни ей не нужны больше ни туалеты, ни портниха, ни сапожник. Дельфине казалось, что вещей, которые она постепенно перетащила сюда с Вилла-Моцарт, ей хватит до конца жизни, поскольку ходила она в основном в старых расклешенных брюках от Шанель и свитерах от Армани, напяливая их по два, а то и по три сразу. Приходя на несколько часов на Вилла-Моцарт, чтобы расплатиться с прислугой и убедиться в том, что дом все еще на месте, она надевала костюм и шляпу, но никогда не пользовалась своей машиной и услугами шофера, чтобы доехать до бульвара Сен-Жермен или оттуда до Вилла-Моцарт. Она не продавала дом и машину лишь потому, что обладание ими поддерживало необходимый ей имидж.

Дельфина не сомневалась, что уберегла свою жизнь с Арманом Садовски от чужих глаз. Когда он сказал ей, что ему внушала отвращение перспектива стать одним из многих ее любовников, Дельфина решила сохранить их связь в тайне до тех пор, пока не выйдет замуж. Она отвергла все предложения сниматься после первой же ночи, проведенной с ним, и привела своему агенту множество убедительных аргументов. Дельфина не решалась сказать Абелю правду, состоящую в том, что она слишком поглощена любовью, а потому у нее нет сил играть и справляться со сложной жизнью кинозвезды. Она отказывалась и от участия в фильмах Армана, зная, что выдаст свои чувства всей киностудии, если будет работать с ним. Лицедейство потеряло для нее былое очарование.

Реальность тоже мало волновала ее. В Испании к власти пришел Франко. Франция и Англия признали его. Дельфина старалась не замечать этого так же, как делала вид, что не замечает успеха нового фильма Марселя Паньоля «Жена булочника». Триумф Кэтрин Хепберн был так же безразличен ей, как и присуждение Нобелевской премии Энрико Ферми. Она не хотела всего этого знать. Она не стремилась и к замужеству, ибо оно неизбежно привлекло бы к ней общественное внимание. Ей удавалось уклоняться от ответа каждый раз, когда Арман затевал разговор на эту тему.

Все силы души Дельфины уходили на то, чтобы отгородиться от внешнего мира и сохранить атмосферу истинной любви. Ее единственной заботой были дрова для камина. Она давала чаевые мальчику из соседней дровяной лавки, чтобы он приносил их наверх.

Она постоянно переходила на другую сторону улицы, чтобы только не проходить мимо газетных киосков, никогда не смотрела на расклеенные на стенах плакаты. Она выбирала такие рестораны, где можно было не слышать разговоры людей, сидящих за соседними столиками, не посещала кафе, где посетители говорили о политике, не включала радио. А Арман знал, что не должен приносить домой газеты.

В течение всей это зловещей зимы и полной грозных предчувствий весны 1939 года Дельфина отчаянно защищала свой внутренний мир и наслаждалась счастьем с Арманом Садовски, который любил ее так, что понимал мотивы ее поведения и опасался разрушить неосторожным словом хрупкий мир ее иллюзий.

— Мадемуазель де Лансель, — сказала Виолет, когда в начале апреля Дельфина заглянула в свой дом на Вилла-Моцарт, — на прошлой неделе дважды звонил месье виконт. Я сказала ему, что вас нет дома, и обещала сказать вам о его звонке. Что передать, если он снова позвонит? Он, кажется, обеспокоен тем, что ничего о вас не знает.

— Не беспокойся, Виолет, я сама ему позвоню, — нехотя ответила Дельфина.

Ей удавалось избегать встречи с Бруно начиная с сентября под разными убедительными предлогами вроде тех, которые она придумывала, чтобы отказаться от предложений продюсеров. Но Бруно был значительно настойчивее, чем Абель, и, в отличие от Абеля, его желание увидеться с ней носило личный, а не профессиональный характер. Она знала, что не сможет больше уклониться от встречи с ним, хотя инстинктивно опасалась разрушить идиллию своего существования даже ради Бруно. Тем не менее разум подсказывал ей, что избегать его больше не стоит. Может быть, пообедаем вместе, подумала она, звоня ему в банк.

— Дельфина, я должен тебя увидеть. Прошла целая вечность, — сказал Бруно.

— Ужасно, что я столько времени не могла связаться с тобой, Бруно, ангел мой, но эта зима была для меня абсолютно невозможной. Бесконечные дела, встречи, продюсеры. И все чего-то хотят. Ни минуты свободного времени. Я чувствую себя пленницей. Этот мир кино! Но я соскучилась по тебе. Может, пообедаем? Ужины совершенно исключаются.

— Как послезавтра?

— Прекрасно. Где встретимся?

— Может, в моей новой квартирке? Ты ее еще не видела. И у меня сейчас отличный повар. Мне не хочется обедать в ресторане, я слишком часто делаю это по необходимости.

— Ты живешь на улице Лиль? У меня есть адрес.

— Давай в час. До среды!

Облегченно вздохнув, Дельфина повесила трубку и подошла к шкафу выбрать туалет для визита к Бруно. Она не купила себе ничего нового из весенней одежды, но десяток прошлогодних костюмов, тщательно отутюженных, висели в ее шкафу. Она остановилась на темно-синем костюме от Мулинэ и блузке из набивного, белого с голубым, шелка. Жакет был приталенным, со все еще модными буфами; расклешенная юбка чуть прикрывала колени. Мулинэ никогда не выходит из моды, подумала она, а белое с голубым всегда символизирует весну. Виолет подобрала к костюму широкополую соломенную шляпу, украшенную сзади бантом, туфли на высоких каблуках, сумку, перчатки и чулки.

— Не могла бы ты упаковать все это, Виолет, и вызвать для меня такси? — спросила Дельфина.

— Вы больше ничего не возьмете из одежды, мадемуазель? Только это? Ничего, например, для вечера? — спросила Виолет.

— В следующий раз, — ответила Дельфина тоном, исключающим дальнейшие вопросы.

Приехав двумя днями позже на улицу Лиль, Дельфина увидела, к своему удивлению, что Бруно занимает целый, отнюдь не маленький, частный дом. На звонок Дельфины вышел дворецкий во фраке и пригласил ее в просторный вестибюль с полом из черно-белого мрамора. Единственным украшением комнаты, похожей на музей, были доспехи и гобелены с изображением батальных сцен. Дельфине казалось, словно она попала в средневековый замок. Убранство было чисто мужским. По широкой центральной лестнице Дельфина, сопровождаемая дворецким, поднялась в превосходную библиотеку, оформленную в красных и золотых тонах. Навстречу ей бросился Бруно.

— Наконец-то! — воскликнул он, целуя ее в обе щеки. — И еще элегантнее, чем всегда!

— Спасибо, Бруно, ангел мой. Счастлива тебя видеть. Это и есть твоя новая «квартирка», шутник ты этакий. Судя по всему, твои дела обстоят неплохо.

— Слава Богу, это так, хотя и не с твоей помощью, негодная девчонка.

— Когда это ты начал собирать коллекцию лат?

— Это наследство Сен-Фрейкуровской родни. Когда дедушка умер, все перешло ко мне. Ну, а теперь я наконец нашел для этих сокровищ дом.

— Ах да! Я совсем забыла о Сен-Фрейкуровских предках. Жалко, что я не успела познакомиться с твоими бабушкой и дедушкой.

— Знаешь, они были до смешного старомодны. Они так и не смогли преодолеть антипатии к твоей матери.

— Возможно, они много потеряли, — равнодушно сказала Дельфина, игнорируя нелепый снобизм безразличных ей людей. Что такого сделала ее мать, которой наверняка было далеко до самой Дельфины? Ей хотелось написать Еве, что теперь она хорошо ее понимает, но Дельфина боялась выдать себя.

— Наверняка много потеряли, — ответил Бруно, подавая ей бокал с шампанским. — Ну что, выпьем за наших общих бабушку и дедушку? За Ланселей!

— За бабушку и дедушку! — сказала Дельфина, чувствуя себя виноватой. Она забросила их ради своей любви, как, впрочем, и всех остальных. Время от времени она звонила в Вальмон, но с тех пор, как пыталась укрыться там от своей любви к Арману Садовски, у них не появлялась. Кажется, будто все это было в прошлой жизни, а ведь с августа, который она провела там, прошло всего восемь месяцев. Много, слишком много для их возраста, подумала Дельфина, поклявшись себе хоть на денек выбраться к ним в ближайшее время.

Дельфина без аппетита приступила к обеду из пяти блюд. Его подавали двое слуг, тогда как Бруно рассказывал о последних лошадях, купленных им, о своем новом увлечении игрой в сквош, о поездках по делам банка братьев Дювивье. Наверное, он собирался попросить ее что-то сделать для него, иначе с чего такая срочность, зачем ему ее видеть? Но пока он не спросит ее прямо, она будет сидеть в своем восхитительном костюме и обворожительно улыбаться, удивляясь, почему холостой мужчина выбрал для себя такой стиль жизни.

— Ты очень красива, Дельфина, — неожиданно произнес Бруно, когда они, перейдя в библиотеку и сидя вдвоем, пили кофе.

— Некоторые действительно так считают, — ответила она. Итак, она права, подумала Дельфина. Ему нужна ее помощь. Должно быть, это связано с каким-нибудь мужчиной, на которого он имеет виды.

— Очень красива и чрезвычайно талантлива. А главное, очень обаятельна, что встречается гораздо реже, чем красота, и ценится больше, чем талант. Да притом еще и аристократка, Лансель, представительница старейшего дворянского рода. У тебя есть все, о чем может мечтать женщина. Перед тобой не сможет устоять ни один мужчина.

— Бруно, ты что, собираешься меня кому-нибудь продавать? — Дельфину рассмешила его серьезность.

— Тебе не следует растрачивать себя впустую, Дельфина. Это преступление.

— О чем ты говоришь? — воскликнула озадаченная Дельфина. Неужели он знал, что она уже давно не снимается?

— Я говорю о твоем романе с Арманом Садовски.

— А это не твое дело, Бруно! Как ты смеешь? Это уж слишком!

— Дельфина, выслушай меня! Это для твоей же пользы. Нет никого в Париже, кто не знает, что ты живешь с ним. Я слышал это от дюжины людей.

— Как они узнали? — изумленно спросила она, сразу остыв.

— Ты не можешь утаиться ни от кого в этом районе. Ты живешь через несколько улиц от меня, твоя квартира в центре шестого района, богемного района. Ты посещаешь все соседние бистро… и не ты единственная, должен тебя заверить. Ты покупаешь продукты в тех же магазинах, где их покупают все повара, ты входишь в дом и выходишь из него, а он находится по соседству с «Липпом», в котором время от времени обедает кто-то из мира кино, театра или политики.

— Ну и что, Бруно? Они только и делают что глазеют на всех, кто проходит мимо? Им нечего больше делать, что ли?

— Люди узнают тебя, Дельфина. Неужели ты этого не понимаешь? Ты настолько знаменита, что не можешь перейти улицу, не привлекая к себе внимания. Как бы ты ни была одета, они сразу узнают тебя. Не успеешь ты выйти из дверей магазина с яйцами или сыром, они уже говорят: «Вы видели ее? Дельфину де Лансель, кинозвезду? У нее интрижка с Садовски, режиссером. Они тут недавно были, ну просто как два голубка». Хозяин поделился с поварихой герцогини, та со служанкой герцогини, а на следующей неделе герцогиня подшучивает надо мной, сообщив об этом. Все очень просто. Поскольку все это связано с миром кино, Ги Маршан знал обо всем несколько месяцев назад. Он услышал об этом от трех разных людей, а все трое — завсегдатаи «Липпа». Он первый и сказал мне.

— Пусть они подавятся этими слухами! Все герцогини и все Ги Маршаны из мира кино! Подавятся! И ты, Бруно, тоже, в таком случае!

— Да послушай ты, черт побери! Если бы это был просто роман, я не стал бы взывать к твоему здравому смыслу, но с Садовски, с этим евреем, — как ты могла, Дельфина?

У Дельфины перехватило дыхание от того холодного презрения, с которым он это произнес. Она остолбенела. Словно уличный мальчишка запустил в нее куском дерьма. Неужели Бруно сказал такое?

— «С этим евреем»? Ты понимаешь, что говоришь, Бруно?

— Конечно. Он еврей, польский еврей, и ты не можешь этого отрицать.

— А почему я должна отрицать. Конечно, еврей. Ну и что? А теперь насчет Польши. Его предки родились во Франции. И в нем больше французского, чем во мне. Он такой же француз, как и ты, Бруно.

Дельфина дрожала от ярости.

— Его предки вышли из польского гетто, но даже если бы они жили сотни лет во Франции, он все равно был бы евреем, — парировал Бруно.

— Значит, в тебе говорит антисемитизм. Это единственная причина твоей антипатии. Тебе не стыдно, Бруно? Тебя совесть не мучает?

— Я знал, что ты поймешь неправильно. Я не больший антисемит, чем любой другой. Если евреи будут держаться от меня подальше, я тоже не перейду им дорогу. Но мой долг — защитить тебя. Ты моя сестра… единокровная сестра… значит, мы одной крови. Связавшись с евреем, ты наживешь проблемы. Ты же читала, что сделал Гитлер с германскими евреями. Тебе следует понять, что евреи стекаются во Францию из всех европейских стран, не только из Германии, пытаясь найти безопасное место. Некоторые из них, те, что поумнее, уезжают в Штаты или Швейцарию. Неужели ты думаешь, что твой Садовски стал меньше евреем потому, что живет во Франции? Ты считаешь, немцы отнесутся к нему иначе, если его предки родились во Франции?

— Немцы отнесутся к нему иначе? А какое отношение он имеет к немцам? — в голосе Дельфины слышались страх и возмущение.

— Господи, Дельфина, даже не верится, что ты этого не знаешь. Нам предстоит воевать с Германией, и мы проиграем.

— Ты псих. Я ухожу.

Дельфина встала и взяла свою сумочку.

— Сядь и выслушай меня. — Положив руки ей на плечи, Бруно усадил ее в кресло. — Вот что. Поскольку ты… имеешь дело с евреем, тебе надо знать, что происходит. В прошлом месяце Чемберлен заявил, что Англия будет сражаться на стороне Польши. Даладье присоединился к Чемберлену. А это значит, что Франция тоже будет воевать за Польшу. Воевать, Дельфина, воевать…

— При чем здесь Польша? Почему мы должны воевать за Польшу? — с глазами, полными ужаса, закричала Дельфина.

— Один Бог это знает. Еще шесть месяцев назад мы могли остановить Гитлера. Теперь уже слишком поздно.

— Ты не можешь так говорить, Бруно. Ты капитулянт, паникер. У нас есть линия Мажино и самая большая в Европе армия, — исступленно говорила Дельфина о том, о чем старалась никогда не думать.

— Линия Мажино его не остановит. — Бруно насмешливо покачал головой. — Бельгия нейтральна, Люксембург нейтрален, Россия тоже. Американцы знают, что надвигается война, и не желают вступать в нее. Ваш Чарлз Линдберг, который знает о воздушных силах больше, чем кто бы то ни было во Франции, совершил путешествие в Германию и видел их Люфтваффе. Теперь он утверждает: Германия так сильна, что никто с ней не справится…

— А как же Мюнхенское соглашение?

— Не смеши меня, Дельфина, — язвительно сказал Бруно. — Мюнхен только развязал Гитлеру руки. Война неизбежна, и мы ее проиграем.

— Ты что, военный гений или, может быть, прорицатель? — возмутилась Дельфина.

— А когда мы проиграем, дорогая Дельфина, к твоему еврейскому другу отнесутся так же, как к евреям в Германии. У него не будет ни работы, ни жилья, ни гражданства, ни даже такой малости, как водительское удостоверение. И придется ему бежать из Франции, если, конечно, у него хватит денег на это. Тебе хочется разделить его судьбу? А если ты останешься с ним, это неизбежно. Предупреждаю тебя.

— Это ложь! Такого не случится! Если будет война, Франция и Англия разобьют Гитлера. Ты жалкий и отвратительный трус, Бруно. Мне противно, что я твоя родственница. — Дельфина вскочила и направилась к двери. — Почему бы тебе не спуститься вниз и не облачиться в доспехи, которые принадлежали твоим храбрым предкам? Может, это придаст тебе смелости? Но если Гитлер когда-нибудь появится здесь и станет тебя искать, ты найдешь, где спрятаться.

— Фредди, ты собираешься на нью-йоркскую Всемирную выставку? — спросил Гейвин Людвиг в мае 1939 года.

Зайдя в контору в Драй-Спрингсе, он нашел ее там за разборкой счетов.

— У меня не хватит денег на горючее, — ответила Фредди.

Он оглушительно расхохотался. Только Фредди знала, насколько правдивы ее слова. Ей пришлось нанять троих пилотов-тренеров. Все они были мужчины. За всю историю американцы не проявляли такого интереса к пилотированию, как теперь, но никто из них не хотел иметь дела с инструктором-женщиной. Ей удалось сохранить учеников Мака лишь потому, что она пообещала им найти инструктора-мужчину. С тех пор как восемь месяцев назад Мак ушел, ей пришлось нанять еще двух инструкторов и приобрести еще один самолет «Уако Эн энд Си» с двигателем «Джекобс» и дополнительным сиденьем сзади для учебных полетов, а также еще один скоростной самолет для себя. На этом самолете «для тайного бегства с возлюбленным» можно было за одну ночь долететь до Лас-Вегаса и вернуться обратно. Работу «таксистом» Фредди ненавидела, но приходилось этим заниматься, чтобы заработать на жизнь.

Фредди удивлялась, что люди доверяли ей, прося доставить к сроку в церковь, но не хотели учиться у нее летать. Она была одной из семидесяти трех женщин-пилотов гражданской авиации США, но любой мужчина, независимо от того, когда он получил диплом инструктора, устраивал курсантов больше, чем женщина, способная выполнить сотню маневров, которых ему никогда не одолеть. Наверное, они считали, что управляет самолетом тот орган, которого у нее, как у женщины, не было.

Трем мужчинам, которые теоретически работали «на нее», надо было платить за каждый час работы; самолеты требовали ремонта; каждую неделю приходилось платить механику Гейвину; страховка обходилась в огромную сумму; следовало ежемесячно вносить ренту за ангар и контору; горючее стоило дорого, а школа, как думала Фредди, едва окупала себя и ее «Райдер». Периодические полеты в Лас-Вегас помогали ей сводить концы с концами и содержать новый «Уако». Иначе пришлось бы закрыть школу.

Фредди поднялась из-за стола и направилась в ангар, где стояли старые самолеты. Все они, отполированные до блеска, были без малейших следов пыли или ржавчины. Совсем недавно их покрасили, и они выглядели как новенькие: «Кертис» с толкающим винтом выпуска 1910 года; «Фоккер Д.VII»; две машины «Нью-порт-28»; самолет-разведчик «Томас Морзе»; «Гарланд Линкольн ЛФ-1» и самолеты «Стака». «Какого черта не держать лошадей и кабриолеты, — в ярости думала она, постукивая носком ботинка по колесу «Ньюпорта». — Или, например, единорогов?» Может, они принесли бы больше пользы, чем эти старые птицы, которые ни разу не понадобились ни одной студии за весь прошлый год. По мере того как угроза новой войны становилась все отчетливее, спрос на фильмы о мировой войне иссяк. Фредди научилась ремонтировать старые самолеты сама, поскольку не могла оплачивать эту тонкую работу, но при этом не хотела, несмотря на их полную ненужность, чтобы они превратились в груду хлама.

В январе прошлого года появилась богатая компания «Крылья военно-морских сил», которая поставила «Уорнер Бразерз» около четырехсот пятидесяти истребителей и тренировочных самолетов, а также пятьдесят «Пи-Би-Уайт-1» — гигантских летающих лодок «Каталина». Нет, ее старые бедные утки больше никому не нужны. Ее архаическая гордая эскадрилья была так же нужна фильмам 1939 года, как звезды немого кино, а сама Фредди имела так же мало отношения к пилотам военно-морских сил, участвовавших в съемках, проводимых в Пенсаколе, как к Лилиан Гиш. Ее могли пригласить дублером Оливии де Хевиленд, героини фильма, если бы не то обстоятельство, что женщин подпускали к самолету не ближе того расстояния, с которого можно послать ему воздушный поцелуй. Дела Фредди шли из рук вон плохо, и надеяться на то, что они улучшатся, не приходилось. Несмотря на это, у нее оставалась возможность «пойти полетать», но это было дорогое удовольствие, хотя и необходимое!

Едва Фредди охватывала злость сильнее той, которую она испытывала, проверяя свои старые самолеты, она прыгала в свой «Райдер» и устремлялась к горизонту. Фредди летала до тех пор, пока не ощущала, что гнев отступил и она готова встать на твердую землю.

Смириться с отсутствием Мака в первые месяцы после его ухода ей помогала уверенность в том, что наступит то завтра, когда он вернется. Но однажды утром она вдруг поняла, что Мак не появится ни сегодня, ни в ближайшее время. Ее охватила такая ярость, преодолеть которую ей помогла лишь бешеная активность. Эту ярость, поднявшуюся изнутри, невозможно было описать словами. «Как он мог так поступить со мной?» Эта фраза сверлила ей мозг, возвращаясь снова и снова как заклинание. Мысль о Маке стала навязчивой идеей и сводила ее с ума. Эти слова она повторяла с разным чувством: то с безграничной жалостью к себе, то с убийственной ненавистью к мужчине, который бросил ее, оставил одну сражаться с жизнью, лишив возможности на кого-то опереться. «Как он мог так поступить со мной?»

Этот вопрос Фредди не задавала никому, поскольку не могла признаться в том, что он ушел. По его словам, он любил ее так сильно, что должен был оставить… Что бы это ни означало, это было нечестно, думала Фредди, охваченная гневом, который не иссякал и не притуплялся. Что бы это ни означало, это всегда будет нечестно, и Фредди желала теперь одного — чтобы он приполз к ней на коленях. Тогда она сказала бы ему, как глубоко он ее ранил, как обманул ее надежды, как она ненавидит его. После этого она оставила бы его навсегда.

Теперь вечерами, одна, после ужина, Фредди, потягивая виски, погружалась в газеты и журналы по авиации, читая новости до тех пор, пока у нее не начинали слипаться глаза. Она ловила себя на том, что все чаще надеялась когда-нибудь наткнуться в газетах на имя Мака.

Она ни разу не увидела его имени, но стала прекрасно разбираться в том, что происходит в мире. Понятно, что теперь к авиации было приковано всеобщее внимание. Она с восторгом следила за тем, как быстро развивается авиация — и в европейских странах, и в Соединенных Штатах. Главный редактор журнала «Авиэйшн мэгэзин», вернувшись из ознакомительной поездки, поставил Германию и Россию по числу военных самолетов на первое место, Италию на второе, Соединенные Штаты на третье, а Францию на последнее. По качеству самолетов он поставил на первое место Германию и Соединенные Штаты, по производству — снова Германию.

После заключения Мюнхенского соглашения англичане начали разрабатывать план воздушной обороны, субсидируя тренировки женщин-пилотов наряду с мужчинами. К занятиям допускались все, прошедшие медицинское обследование, в возрасте от восемнадцати до пятидесяти. Фредди следила за этим экспериментом с повышенным интересом, особенно когда пресса подняла шум вокруг использования женщин-пилотов, которых, кажется, включили во все службы, кроме Королевских военно-воздушных сил, несмотря на громкие и яростные протесты.

Г.Г. Грэй, редактор английского журнала «Аэроплан», двойника американского «Авиэйшн мэгэзин», написал передовую статью, после которой Фредди охватила злость, не уступающая ее гневу на Мака: «Угрозу представляет женщина, считающая, что имеет право пилотировать скоростной бомбардировщик, а на самом деле не способная даже как следует отдраить пол в госпитале, или та, которая собирается работать в системе оповещения о воздушном нападении, но не может приготовить обед своему мужу».

Интересно, подумала Фредди, как поступили бы две сотни английских женщин-пилотов, уже служащих в войсках противовоздушной обороны и получивших заверения капитана Бельфора, заместителя министра авиации, что в случае чрезвычайного положения в стране им поручат перегонять самолеты, если бы этот мистер Г.Г. Грэй попался им в руки?

Сомнительная карьера Г.Г. Грэя послужила темой разговора Фредди с матерью, когда в прошлом январе, в день девятнадцатилетия Фредди, они сидели с Евой за ленчем. Все последнее время Фредди старалась пореже встречаться с матерью, опасаясь, что Ева, с симпатией относившаяся к Маку, спросит о нем. Фредди ничего не могла бы ответить ей, но Ева говорила только на общие темы и проявляла большую деликатность.

Фредди была благодарна матери за то, что при встречах Ева не задавала ей вопросов о личной жизни. Она не смогла бы говорить с матерью о своих невзгодах и злости. Мать была бы в шоке, узнав, что она уже не девственница, а всего хуже, что Фредди жила с мужчиной. Но она не хотела лгать Еве, как лгала Свиду Кастелли, когда он звонил или заезжал, что делал, к ее неудовольствию, каждую неделю. Он проявлял отеческий интерес к тому, как она ведет дела в летной школе, и, то ли по тупости, то ли занятый своими мыслями, верил басням, которые Фредди рассказывала ему о затянувшемся пребывании Мака на Восточном побережье. Фредди знала, что у Мака нет родственников, но выдумала, что в штате Мэн живут его пожилые мать и отец, о которых он должен заботиться. Свид, слава Богу, верил каждому ее слову.

Свид Кастелли был единственным мужчиной, которому Фредди безоговорочно доверяла. Ей пришлось уволить нескольких инструкторов из-за их настойчивых ухаживаний. В связи с этим у нее постоянно возникали проблемы, как заменить их. Когда Мак исчез, она перестала смотреть в зеркало, но, видимо, чувства, разъедавшие Фредди, не изменили ее, поскольку лишь самые стойкие женатые мужчины не пытались завоевать ее. Ну хоть надевай на голову бумажный пакет!

Фредди все еще бродила по ангару. Она немного успокаивалась рядом с этими допотопными аэропланами, которые любила почти так же, как Мак. Вдруг она услышала, как у летной школы затормозила машина. Выйдя на улицу, она прищурилась от яркого весеннего света и прикрыла глаза рукой. Свид Кастелли тяжело вылезал из своего старого седана. Ему необходимо следить за своим весом, подумала Фредди, для человека, занимавшегося высшим пилотажем, он слишком неповоротлив. Он обрадуется, увидев, что все три инструктора сейчас заняты работой. Если бы хоть один из них слонялся, поджидая ученика, Свид подумал бы, что дела идут не так хорошо.

Она весело пошла ему навстречу. Ветер так растрепал ее волосы, что они почти закрывали глаза. Фредди поцеловала его в щеку.

— Привет, Фредди, — сказал он, обняв ее одной рукой за плечи. — Никого, кроме тебя? Что-то тут слишком тихо.

Он огляделся: пусто было в школе, зато оживленно на аэродроме.

— Приободрись, Свид. Мои инструкторы трудятся. Честно отрабатывают свои деньги. Подожди немного и увидишь, как приземляется кто-то из нерадивых учеников. Обещаю.

— Кофе случайно нет? — спросил Свид.

— Что за летная школа без кофе? — усмехнулась Фредди, подумав, что ему не мешало бы выпить чего-нибудь покрепче, чем кофе. Этот полный лысеющий мужчина выглядел таким бледным, что Фредди встревожилась. Он здорово сдал за эту неделю. Возможно, он плохо себя чувствовал, во всяком случае, казался не таким жизнерадостным, как обычно.

— Прошу в мой роскошный кабинет, — галантно сказала Фредди, стараясь вызвать его улыбку, — в твоем распоряжении одно из моих новых кресел.

Она налила Свиду большую чашку кофе. Кофейник всегда был наготове: ученики постоянно просили у нее кофе, взволнованные перед взлетом и радостно-возбужденные после посадки. Кофе любили и инструкторы, и Гейвин. Фредди подумала, что тратит на кофе большую сумму, чем зарабатывала когда-то у булочника Ван де Кампа. Ей следовало бы брать за это деньги, может, тогда школа не стала бы убыточной.

Фредди опустилась в кресло. Новые недорогие, но удобные кресла она купила, чтобы сделать офис более привлекательным. Она ласково взглянула на необычно тихого Свида, потягивающего ароматный напиток. Допив до конца, он осторожно поставил кружку на стол, словно она была из тончайшего фарфора.

— Послушай, Фредди, мне надо с тобой кое о чем поговорить. — Вынув носовой платок, он вытер лоб и вздохнул. — Это касается Мака.

— Разве это нельзя отложить? — спокойно спросила Фредди, стараясь не выказать раздражения. Она была не в настроении сочинять очередные небылицы о том, как Мак заботится о родителях в штате Мэн.

Но Свид, кажется, не слышал ее.

— Это касается Мака, — веско повторил он. — Мы… поддерживали с ним контакт, Фредди.

— Не может быть! — почти бессознательно крикнула она.

— Мак звонил мне домой каждую неделю… с тех пор как уехал. Он… он хотел знать, как ты тут… должен был убедиться, что у тебя все нормально.

— Все это время ты знал и ничего мне не говорил?!

Вскочив на ноги, она встала перед ним, придя в ярость от такого предательства.

— Мак взял с меня слово, что я ничего не скажу, и я поклялся в этом. Я не мог сделать иначе, Фредди, мы же старые друзья, а ты понимаешь, что это значит. Он верил, что я сдержу обещание, и я его сдержал. Не думай, что это было легко. Мне претило делать вид, что я не знаю правды. Господи, я так ужасно себя чувствовал, Фредди, заставляя тебя сочинять все эти истории, но ничего не мог поделать. Мак обезумел бы, если бы я не говорил ему, что у тебя все в порядке. О, Фредди…

— Что случилось? — в тревоге спросила Фредди, сама не понимая почему. Она угрожающе нависла над Свидом.

— Подожди минутку, Фредди. Я постараюсь тебе объяснить… Мак… Фредди, Мак… в Канаде.

— Где в Канаде? — закричала она. Она полетит к нему. Она может завтра же быть с ним. Если она вылетит прямо сейчас и выжмет из «Райдера» максимальную скорость, то увидит Мака через несколько часов.

— Возле Оттавы. На учебной базе канадских. ВВС, — ответил Свид.

Повернувшись, Фредди пошла к двери. Свид встал и предостерегающе положил руку ей на плечо.

— Послушай, Фредди. Это еще не все.

— Не все? — повторила она. Почувствовав тревожную ноту в его голосе, она впала в панику.

— Мака нет в живых, Фредди, — с отчаянием произнес Свид, и из глаз его брызнули слезы. — Произошла катастрофа… Он врезался в землю при штопоре, Фредди… В считанные секунды все было кончено. Сегодня утром я получил письмо от его командира. Поскольку у Мака не было родственников, он… он дал им мои координаты на всякий случай. В письме говорится, что это произошло, когда он тренировал какого-то мальчишку, не справившегося с управлением. Во всяком случае, они так думают. Если не это, значит, что-то случилось с самолетом. До сих пор ничего точно не известно. Генерал думает, что они никогда точно не узнают. Похороны… были вчера… Военные похороны… обоих… обоих.

— Похороны, — эхом отозвалась Фредди. — Похороны? Мак! Мак? Мой Мак? Ты мне лжешь, правда, правда? Пожалуйста, скажи, что ты лжешь, Свид! Пожалуйста, пожалуйста, скажи это!

Ее умоляющий голос оборвался, когда шок сменился осознанием случившегося. Свид Кастелли неуклюже обнял ее, словно хотел защитить от своих же слов.

— Господи, как бы я хотел это сказать, Фредди! — услышала она его голос. — Этот парень был мне братом.

— О, Свид! — рыдания заглушали ее слова. — Как мне жить теперь, когда Мака нет? Как, Свид, как? И зачем?

— Фредди, милая. Это такое горе… Было так… прекрасно видеть вас вместе.

«Ты не должен был оставлять меня, Мак, не должен был уходить».

— Он был уверен в том, что поступил правильно, Фредди. Он все время утверждал, что поступил правильно, — произнес Кастелли. — Он так сильно тебя любил!

Снаружи раздался голос одного из инструкторов. Ему ответил ученик. Наверное, пока они разговаривали, сел один из самолетов. Фредди поспешно заперла дверь офиса.

— Может быть, ты вернешься в семью? — озабоченно спросил Свид, увидев, что она рыдает все отчаяннее. — Я же видел твою маму, помнишь? Тебе лучше быть с ней.

— Свид… Как я могу оставить наш дом? — Несмотря на горе, Фредди понимала, что он старается успокоить ее. — Разве ты не знаешь, что у нас есть дом… такой чудесный дом… как я могу оставить его? Это все, что у меня осталось от Мака.

— Понимаю, — сказал он. — Но когда ты будешь к этому готова… обещаешь подумать об этом?

— Когда я буду готова? Я никогда не буду готова, Свид, никогда, до конца моих дней.

— Пожалуйста, Фредди, разреши мне чем-то тебе помочь.

— Ты не мог бы… прийти ко мне завтра вечером и рассказать все, о чем вы говорили с Маком? Обо всем, что было с ним в Канаде? Ты не можешь снова рассказать мне… о том, как Мак любил меня?

В этот вечер, когда стемнело, Фредди вернулась в ангар, где стояли знаменитые старые самолеты. Один за другим она выкатила эти хрупкие, прекрасные, любимые машины на открытое, поросшее травой пространство за взлетно-посадочной полосой. Каждый из этих самолетов мог подняться в воздух. Мужчина — или женщина — могли улететь на них в голубую заоблачную высь.

Фредди сгруппировала самолеты как можно теснее, подтащив самые легкие из них к самым тяжелым. Потом принесла канистру с бензином и обильно полила машины. Медленно обходя самолеты, она ласково гладила в последний раз их крылья, шасси, фюзеляжи, касалась пропеллеров, заставляя их крутиться, громко произносила их названия, легендарные названия, которые так любил Мак. Здесь не было ни одной машины, на восстановление которой он не потратил бы сотни часов труда.

Наконец, нехотя, но решительно, она зажгла спичку и поднесла ее к ближайшей машине. Когда пламя разгорелось и прекрасная призрачная эскадрилья была уже готова взлететь в небо и присоединиться к НЕМУ, она сказала всего три слова, прежде чем уйти:

— Счастливых полетов, Мак.