Пока мы не встретимся вновь

22

— Между нами, Свид, тебе не кажется, что мы, черт побери, знаем о женщинах почти все? — спросил Джок Хемптон приятеля за обедом февральским днем 1951 года. — Спорим, что ни одна женщина не устоит перед нами, если мы вместе возьмемся за нее!

— Только не с тобой, — проворчал Свид.

— Сколько девочек у тебя было? Десятки? Сотни?

— Так много, что не сосчитать.

— У меня тоже. Но ты старше, опытнее и знаешь ее дольше. Скажи мне, что, черт возьми, происходит с Фредди?

— А я-то думал ты говоришь о женщинах вообще… О них я, конечно, кое-что знаю, а вот что с Фредди — понятия не имею.

— Послушай, я понимаю, что она особенная. Я ведь не полный болван и, поверь мне, знаю разницу между Фредди и другими, но все же она тоже женщина. Ведь у нее должно быть больше общего с другими женщинами, чем различий. Так ведь?

— Может, ты и прав, а может, и нет.

— Послушай, Кастелли, я рад, что заговорил об этом. Чертовски нужна твоя помощь. Ради всего святого! Она ведь не священный сосуд, она живая, и я теряю ее! Я хочу вернуть Фредди, чтобы она снова стала такой, какой была до развода. Помнишь?

— Конечно.

— Она всегда изумляла нас, правда? Черт возьми, Свид, помнишь, как мы потешались, когда Фредди, расхаживая с важным видом, придиралась к нашим оплошностям, стараясь вывести нас из себя, как поражала тем, что быстрее всех упаковывала снаряжение, а потом подбадривала нас и подшучивала над нами. Господи, да мне всегда нравились стервы. Сколько ни встречал я великолепных женщин — все они были стервами, но над Фредди словно был ореол святости. Что же с ней случилось?

— Она стала настоящей леди. Это, пожалуй, самое подходящее слово, которое я могу подобрать.

— Я знаю много разведенных женщин, поэтому могу сказать, что превращение в «настоящую леди» — ненормально в такой ситуации. Обычно они пускаются во все тяжкие, назначают свидания, покупают сексуальные наряды, просят друзей с кем-нибудь их познакомить, ну, может, не сразу, но со временем… Фредди и Тони развелись год назад, развод этот окончательный, а она по-прежнему каждый вечер сидит в своем огромном доме, обедает с Энни. А помощь восьмилетней дочери в подготовке уроков стала пиком ее общественной жизни! Я случайно узнал об этом, зайдя однажды навестить крестницу. И так изо дня в день. Только не говори мне, что это нормально.

— Ей так хочется. Не наше это дело.

— Согласен. Мне нечего возразить. Но, между прочим, она еще и наш партнер. Мы потеряем кучу денег, если Фредди не очухается в ближайшее время. Помнишь, как в последний раз она участвовала в новом выгодном деле, — как она тогда ругалась и кричала из-за каждой мелочи так, что слова нельзя было вставить! Не знаю, как смягчить ее сердце, да и ты, наверное, тоже, но мы потеряем бизнес в «Орлах» из-за того, что она теперь стала настоящей леди и даже пальцем не хочет шевельнуть. У нее даже походка изменилась! А помнишь, как в последний раз у нее был один из приступов «начальственности» и она заставила нас сделать то, чего мы вовсе не собирались? Правда, тогда нам удалось заработать кучу денег. Конечно, Фредди появляется в офисе, сидит там целый день, выполняет необходимую работу, но она уже никогда не проявляет свой прежний характер. Она больше не летает, а ведь Фредди всегда делала это — тогда ее и осеняли самые лучшие идеи. Получается так, словно мы купили большие, великолепные, сверкающие «американские горки», а потом они превратились в Маленькие нарядные карусельки. Это несправедливо по отношению к нам, и я считаю, что ты должен с ней поговорить.

— А почему именно я?

— Потому что ты знаешь ее с детства. Она выслушает тебя. Мне же она скажет, чтобы я отстал.

— Нет уж, спасибо. Хочешь сделать дело, делай его сам.

— Ты трусишь?

— Еще бы!

— А вот я — нет. Просто я думал, что лучше бы это исходило от тебя, Свид. Ну если ты такой трусоватый, попробую поговорить с ней сам. В конце концов, что тут страшного? Ну скажет, чтобы я отстал. А может, мне все же удастся заставить ее задуматься о главном. Нельзя же пребывать в трауре из-за развода всю жизнь!

— Ты собираешься касаться этой темы?

— Нет, я проявлю больше такта. Первое, что надо сделать, — это вытащить ее из дома и из офиса.

— Сходи с ней в парикмахерскую — это единственное место, где она бывает, кроме дома и офиса, — ухмыльнулся Свид Кастелли. Он никогда не станет совать нос в личную жизнь Фредди. Он слишком хорошо ее знает. Да и кому, как не ему, знать о том, какая горькая участь постигла ее с двумя мужчинами, так много значившими для нее? И если теперь Фредди хотела отгородиться от мира, можно ли осуждать ее за это? Но как бы то ни было, Джок Хемптон тоже очень волновался за Фредди, и это говорило о том, что души их не очерствели, а значит, с ними все в порядке.

— Я хочу пригласить Фредди на встречу друзей из «Орлиной эскадрильи». Да-да. Она не сможет отказаться. Фредди будет единственной девчонкой, которая знает об эскадрилье все, единственная, кто заслужил право идти туда.

— Ты думаешь, она согласится?

— Если не пойдет по доброй воле, я свяжу ее и брошу в багажник автомобиля. Я украду ее.

— Ты уверен, что изберешь именно этот способ?

— Ты, Свид, просто отвратительный, мерзкий старикан. Пожалуй, я заставлю тебя заплатить за обед.

Фредди хмуро посмотрела на себя в зеркало. Она злилась из-за того, что ее заставляли идти на этот бал. С того момента, как Джок упомянул о встрече друзей из «Орлиной эскадрильи», Фредди поняла, что если и есть на свете место, где она не хотела бы показываться, так это именно этот бал.

Из всех идей Джока эта самая худшая. Это было проявлением такой крайней бесчувственности и невероятной бестактности, что она даже ушам своим не поверила, когда Джок предложил пойти на бал вместе. Да как он вообще осмелился просить ее об этом! Неужели он не может понять, что встреча с людьми из «Орлиной эскадрильи» неизбежно напомнит ей о безудержной храбрости и мужестве, потерянных навсегда, о славных днях, как сказал Тони в их ужасном последнем разговоре, из которого Фредди не забыла ни единого слова. О тех самых днях, когда она была влюблена в свою работу и в Тони, и эти дни любви слились воедино. Тогда она всем существом ощущала свое призвание, и это поднимало ее до таких высот, о которых теперь она вспоминала с тоскливой завистью к прежней Фредди. И вдруг Джок проявляет такую черствость! Ни за что на свете она не войдет в зал, где сидят те, кто когда-то видел ее счастливой. Но Фредди так и застыла с открытым ртом: Джок не дал ей произнести ни слова, ни на минуту не умолкая.

— Нет, я не переживу, если ты не согласишься пойти со мной, — с убитым видом говорил он. — Сама подумай, у каждого из этих ребят есть жена, а у половины — дети. Ты не представляешь, что они говорили мне на прошлом балу! «Бедняга Джок, что, ты не смог найти себе женщины? Нет, что-то с тобой не в порядке. А может, ты слишком привязан к мамочке? Уверены, ты никогда не женишься и кончишь свою бесполезную жизнь старым холостяком». Или хуже того: «Я нашел для тебя девушку!» — и начинали знакомить со своими сестрами. Я очень люблю этих ребят, Фредди, но больше не хочу появляться на балу один, а из знакомых девушек я не мог пригласить ни одной — ведь они совершенно не умеют держаться, и это было бы кошмаром. Ну неужели тебе жалко потратить вечер, чтобы помочь мне? Ты просто прикроешь один из моих флангов и, если они, или особенно их жены, начнут атаку, сменишь разговор и снимешь их с моего хвоста. Понимаешь, в этой стране быть холостяком в тридцать один год — преступление против американского образа жизни. А если когда-нибудь тебе понадобится спутник — пожалуйста, рассчитывай на меня…

Он не принимал никаких отговорок, но единственного, что заставило бы его замолчать, Фредди ни за что на свете не согласилась бы произнести — того, что, с тех пор как удрал Тони (а он считал спасением как можно быстрее уехать от нее), она лишилась сил от бесконечной войны с самой собой и стала инертной. Она испытывала глубокий стыд, униженная укорами Тони и сознанием того, что они справедливы. Фредди беспрестанно обвиняла себя во всем. При этом она злилась как никогда в жизни. Этот слабовольный человек, уже совсем не молодой, свалил все заботы и проблемы на свою жену! Но, охлаждая гнев, память настойчиво твердила ей, что Тони прав: в Англии он был счастлив и все шло хорошо, пока они не переехали в Калифорнию. Каждый вечер, уложив Энни спать, Фредди вершила суд над собой. Она была обвинителем и защитником, судьей и присяжными; она обвиняла себя и находила оправдания, вспоминая до мельчайших подробностей последние пятнадцать лет своей жизни. Мак никогда не ушел бы от нее, если бы поверил, что она прислушается к голосу разума, он никогда не уехал бы в Канаду и не погиб бы там. А Тони? Почему ее не удовлетворяла жизнь в «Лонбридж Грейндж»? Ведь это была именно та жизнь, о которой мечтают многие женщины. Почему она не смогла приспособиться? Почему не постаралась стать женственнее? Походить на Пенелопу, Джейн, Дельфину, свою мать? У них на первом месте — мужья, их детей не коснулся развод, и они вели полноценную жизнь, приносившую им удовлетворение.

Но, черт возьми, разве у нее нет никаких прав? Разве ее мечты и увлечения не имеют значения? Почему нельзя желать, если знаешь, что волей и упорством добьешься этого! Лишь изредка Фредди давала себе передышку от этой изматывающей душу борьбы между стыдом и гневом. Никто не догадывался ни о том, что это Тони бросил ее, ни о том, что у него есть любовница, мысль о которой даже не приходила Фредди в голову. Теперь она потеряла всякую веру в себя. И все же теперь понимала, что ни один из доводов не позволит ей уклониться от приглашения Джока.

А тут еще и Энни. Этот паршивец Джок сказал ей: «Энни, разве тебе не хочется, чтобы мамочка пошла куда-нибудь приятно провести время? Как ты считаешь, разве плохо, если мамочка наденет красивое платье и пойдет со мной сегодня вечером?» Как это ему удалось найти путь к сердцу восьмилетней девчонки? Подучил он ее, что ли, сказать: «Ой, мамочка, конечно, ты должна пойти. Я сама могу сделать уроки, и мне очень нравится есть на кухне с Хельгой. А ты уже так давно не веселилась»! Девочка говорила с таким жаром, что Фредди подумала: «Будет очень плохо, если Энни поймет, что ее мать достойна жалости».

«Нет, — мрачно, решила Фредди, — меня заставили. Этот Джок Хемптон все предусмотрел». Она снова посмотрела на себя в зеркало. Все вроде в порядке, элегантное черное шелковое платье с высоким воротником и длинными рукавами сидело на ней так же безукоризненно, как все ее наряды. После ухода Тони она совершенно потеряла аппетит и заставила себя съесть обед, чтобы подать дочери хороший пример.

Фредди надела белый пояс, стянувший платье на талии. Вполне приемлемо: неброско, невычурно, не привлекает к себе внимания. Именно поэтому Фредди отвергла лучшие платья, от которых не отказалась бы ни одна женщина. Волосы она уже укладывала сегодня, и прическа все еще была аккуратной. Фредди слегка подкрасила губы, косметикой не воспользовалась. У жен бывших летчиков полным полно забот, это счастливые женщины, стремящиеся сделать счастливыми детей, обустроить свой дом для счастливых мужей — когда уж им пользоваться косметикой! Однако в американских журналах мод уже начали печатать советы для домохозяек. Фредди, конечно же, не хотела выглядеть голливудской звездой. Маленькие сережки и туфли-лодочки завершили ее туалет.

Прошло уже полчаса, но Фредди не могла заставить себя выйти из комнаты. Она поправляла платье то здесь то там, и уже в пятый раз рылась в своей сумочке. Джок и Энни оживленно беседовали наверху, Фредди слышала их голоса. Почему он не пригласил Энни на этот дурацкий бал? Но теперь уже поздно говорить об этом. Наконец Фредди заставила себя спуститься. Джок и Энни дружно хохотали, но когда Фредди вошла в гостиную, смех внезапно оборвался.

— Мамочка! — жалобно воскликнула Энни.

— Фредди, мы собираемся не на похороны, — заметил Джок. — Какого черта ты так нарядилась? Пойди переоденься. Мы и так уже опаздываем, так что несколько минут погоды не сделают.

— Ой, мамочка, ты ужасно выглядишь, — сказала Энни.

— Черный цвет годится на все случаи жизни, это всегда элегантно. Да что ты понимаешь в одежде! Это платье — от Жака Фата.

— Меня не волнует, от какого оно черта, но надень что-нибудь более симпатичное.

— Ты выглядишь в нем, как вдова, — добавила Энни, и ее личико омрачилось.

— Хорошо, хорошо. — Фредди сердито взглянула на Джока. Учитывая вкус всех его «Бренд», можно себе представить, что он имел в виду: что-нибудь блестящее, безвкусное и сексуальное. И этот павлин не сказал ей, что сам собирается идти в форме. Проклятый эгоист! Фредди быстро поднялась в спальню и снова стала перебирать платья, отшвыривая одно за другим.

«Что-нибудь более симпатичное»… Какая чушь! Симпатичное! Именно таково его представление о том, как должна выглядеть женщина. «Симпатичное» — слово, которое Фредди всегда ненавидела. Какое-то жеманное девчачье словечко, вызывающее раздражение, никудышное бессмысленное слово, пустота вместо слова. Хуже него разве только «миленькое». Ну уж нет, никто никогда не назовет ее «миленькой»!

Фредди вынула платье и повесила его перед собой. Она купила его как раз перед тем, как ушел Тони. Тогда оно было очень облегающим, и Фредди собиралась надеть его на так и не состоявшееся новоселье.

Больше она никогда не примеряла его, но это единственное у нее яркое платье вполне подходит для сегодняшнего случая. Фредди надела его и застегнула «молнию». Платье сидело великолепно, но придется сменить туфли, сумочку и подобрать другие, более крупные и блестящие серьги. Кроме того, надо нанести макияж, чтобы не выглядеть слишком бледной. Что-то хорошо бы придумать и с волосами — слишком гладкая, как у учительницы, прическа не годится для этого платья.

С волнением и ловкостью, уже почти позабытыми, Фредди наложила макияж, потом принялась за волосы, расчесывая их щеткой. Вместо аккуратной прически появились беспорядочные локоны, которые очень подходили к платью из ярко-красного шифона. Это платье, почти без лифа и с широкой юбкой, предназначалось для танцев, для того, чтобы обольщать при свете луны и падающих звезд. Фредди увидела себя в зеркале совершенно преображенной. Она не казалась симпатичной. Она выглядела… лучше — пожалуй, это самое подходящее слово.

Но чего-то не хватало. Фредди подошла к шкафчику с драгоценностями, выдвинула один из ящиков и достала оттуда «крылышки» Службы вспомогательной авиации. Если Джок надел генеральскую форму со всеми своими регалиями, то и она наденет их. К счастью, лиф платья так прочно пришит к подкладке, что крылышки можно спокойно прикрепить к нему. Да, этот сверкающий черный цвет с золотом, эти два широких распластанных крыла из тяжелого позолоченного серебра со значком Службы вспомогательной авиации в центре овала и есть тот заключительный штрих, что придаст ее наряду необходимую завершенность.

Фредди с гневным видом спускалась по лестнице в изящных ярко-красных босоножках на высоких каблуках.

— Теперь вы, надеюсь, довольны? — воинственно спросила она.

Джок и Энни вскочили со стульев и разинули рты.

— О Боже, Фредди!

— Вот здорово! Ты такая… такая красивая, — выдохнула Энни.

— Спасибо, дорогая. Я вернусь совсем не поздно, но обещай мне, что ляжешь спать вовремя. Я обо всем расскажу тебе утром.

— Ой, мамочка, как замечательно ты выглядишь! А через сколько лет ты позволишь мне надеть такое платье?

— Тогда ты будешь старой, очень старой.

— Тебе исполнится тридцать один год, как и твоей маме, — сказал Джок. — И ты будешь очень молодой. Ну, вперед, красавица! Не то придем позже всех.

— Джок, никогда — слышишь — никогда не называй меня «красавицей» таким самоуверенным тоном, или я шагу не ступлю из этого дома. Я иду не на свидание с тобой, я — твоя спутница, иначе я не согласна.

— Да, сэр, — отсалютовал Джок. — Виноват, сэр. Очень виноват, сэр.

— Вот так-то лучше, — раздраженно проговорила Фредди.

Джок набросил ей на плечи норковую накидку и предложил руку. Она подняла брови, удивляясь этому бессмысленному жесту.

— Думаю, обойдусь без твоей помощи, — сказала Фредди, быстро направившись к двери раскованной походкой.

Фредди остановилась как вкопанная, не решаясь войти в зал, откуда доносилась мелодия «Белые скалы Дувра».

— Джок, — сказала она с мольбой в голосе, — эта музыка…

Джок, безмерно довольный собой, словно не слышал ее. Он сам организовал этот бал, прослушивал оркестр, дал музыкантам список выбранных им произведений, арендовал зал в «Беверли-Уилшир», составил меню и разыскал всех пилотов из «Орлиной эскадрильи». Те, что жили далеко от Лос-Анджелеса, прилетели вместе с женами — это было любезностью со стороны «Орлов», и каждую пару доставили в «Беверли-Уилшир» — еще одна любезность «Орлов». Именно Джок решил, что все пилоты должны быть в форме. Он полагал, что приглашения, направленные им за шесть недель до торжества, давали ребятам возможность посидеть на диете и скинуть несколько килограммов, чтобы влезть в форму, снятую в самом конце войны… Сам же он не прибавил в весе ни грамма.

Упусти он хоть что-то, Фредди не приняла бы его предложения, поэтому он поздравил себя с успехом, который превзошел все его ожидания. Смешно сказать, но он не мог придумать ничего другого, чтобы вытащить ее из дома. Между Джоком и Фредди сложились отношения, не позволявшие ему пригласить ее на обед без особой на то причины. Между ними существовал какой-то невидимый барьер, и будь он проклят, если понимал, что ему мешало чувствовать себя с ней свободно и легко. Если бы не Энни, он ни за что не решился бы время от времени заходить к Фредди домой, позвонив ей. Не знай он Фредди лучше, Джок решил бы, что побаивается ее. Бывает же так, что кого-то отлично знаешь, а на самом деле все не клеится.

— Эта музыка, — повторила Фредди, — она так…

— Великолепна, не правда ли? — просиял Джок.

— Ужасна! — воскликнула Фредди. — Я не хочу увязнуть в этой искусственной ностальгии.

— Не мог же я отказать ребятам, если они просили, — ответил Джок, взяв ее за локоть.

— Глупец! Расчувствовался!

— И вправду какая-то чепуха получается. Ты права, но не можем же мы оставаться здесь. Ты ведь настоящий игрок, Фредди. Я ценю это. Помни, как только они заведут разговор о своих сестрах, ты скажешь: «У Джока уже есть очень милая подружка, но сегодня она не смогла прийти».

— Но это невозможно произнести серьезно.

— Да ради Бога, смейся, хохочи — только нажимай на слово «подружка».

Оркестр заиграл «Танцующую Матильду», слишком шумную, чтобы быть сентиментальной, и на этой волне воодушевления Джоку удалось подтолкнуть Фредди в зал, где их тут же окружили люди в форме, тузившие Джока и обнимавшие Фредди.

«Кажется, будто они начали веселиться еще вчера», — подумала Фредди. Здесь было шумно, многолюдно, суетливо, царило какое-то всеобщее возбуждение. Жены летчиков оделись так же ярко, как и Фредди. Временами Джок подхватывал Фредди и тащил ее танцевать. Оркестр заиграл «Давным-давно и далеко», и Фредди захлопала, даже не вспомнив, что в последний раз они танцевали с Тони под эту мелодию, да и под другую: «Весна наступит поздно»… Фредди внезапно подумала, что Джок — великолепный танцор. Музыка сменилась на «Прошу, приди ко мне…» Фредди почти развеселилась.

— Ты перестанешь напевать мне прямо в ухо? — зашипела Фредди.

— А я знаю все слова, — заметил он.

— Это не оправдание. Ты не Бинг Кросби.

К счастью, вмешались друзья, и весь следующий час Фредди, кружась, переходила от одного к другому, так что Джоку удалось сделать с ней лишь несколько кругов. Джок понимал, что обстановка не позволяет спросить Фредди, почему она плохо относится к нему. Он чувствовал себя не слишком уверенно. Фредди стала царицей этого проклятого бала. Словно какой-то дьявольский дух свободы и возбуждения вселился в нее, заставляя порхать на этих высоких каблуках, в этом сногсшибательном платье, в котором она никогда не посмела бы выйти из дома. Этот дух разрушения станет причиной ссор между многими мужьями и женами после окончания бала. И кто надоумил ее надеть эти крылышки! Из-за них другие женщины казались рядом с ней какими-то… недоделанными.

Обед проходил очень шумно: шампанское пенилось, тосты и шутки сменялись рассказами о подвигах, которые действительно свершались, потом снова начинались танцы… Музыка звучала уже несколько часов, но теперь для Фредди она была только фоном. Даже мелодия «Когда вновь зажигаются огни» утратила свою былую власть над ней. Фредди погрузилась в восхитительную атмосферу непринужденного кутежа — она даже не помнила, бывало ли ей когда-нибудь так весело. Да и вино, которое то и дело подливали официанты, кружило ей голову.

Дирижер оркестра подошел к Джоку и что-то шепнул ему. Чуть поколебавшись, Джок кивнул, затем вскочил на эстраду и знаком попросил всех замолчать.

— Ребята, вспомните, чего только не доводилось нам испытать: мы катапультировались, прыгали с парашютом, летали наперегонки к Блу Сван, пили теплое пиво и пели до упаду. Что же давало нам силы повторять все то же на следующий день? Помните, среди нас была девушка, которая пела песни времен первой мировой войны и учила нас этим песням. Оглянитесь! Сейчас мы снова услышим ее песни. Фредди, где ты? Подойдите сюда, первый офицер де Лансель.

Раздались громкие аплодисменты, и по залу пронесся гул одобрения. Фредди слышала, как все мужчины требовали ее выхода на сцену, и поняла, что попалась. Никто даже не заикнулся о том, чтобы познакомить Джока со своей сестрой, а он и не предупредил ее, что ей придется петь. Фредди бросил на него бешеный взгляд, но Джок лишь махнул ей рукой, приглашая на сцену, где оркестр заиграл мелодию «Алло, центральная! Дайте мне страну, где нет мужчин», — мелодию, которой не могло быть в его постоянном репертуаре.

«Постарайся держаться свободно», — сказала себе Фредди, но чьи-то невидимые руки несли ее к сцене, а там подхватил Джок.

— Ну и хорош ты гусь, — бросила ему Фредди.

— Я знал, что ты согласишься сделать это для ребят.

Она повернулась к дирижеру.

— У нас есть ноты, — заверил тот ее. — Нам дал их мистер Хемптон. Мы много репетировали, так что начинайте петь, а мы подхватим.

Фредди кивнула. Попалась так попалась. Джок даже принес для нее на сцену высокий стул из бара. Фредди взобралась на него и увидела полный зал, застывший в ожидании. Сердце ее заколотилось от воспоминаний. Она с ходу начала «Типперери». Ее голос звучал поначалу хрипловато, пока она не попала в такт с оркестром. Внезапно Фредди ощутила, что какое-то необычное волнение охватило зал. Она пела старые солдатские песни, а не романтические баллады о разлученных влюбленных, под которые все танцевали в сороковые годы. Ее песни пели храбрые мужчины в окопах и траншеях. Эти песни объединяли пилотов «Орлиной эскадрильи», без слов подпевавших ей, с другими поколениями воинов, их братьями по оружию. Фредди допела «Типперери» и начала «Спрячь свои тревоги в старый вещмешок».

Контральто Фредди, хоть и не профессиональное, очень напоминало тембр Евы — соблазнительно-сладкий на высоких Нотах, грубоватый и даже чуть сухой в среднем регистре и почти хриплый, манящий на низких нотах. Фредди все глубже погружалась в музыку, ощущая, как ее власть захватывает ее от куплета к куплету. Она переходила от «Не гаси в доме огней» к вальсу «Синий горизонт», от «Прощай, Бродвей, здравствуй, Франция!» к развеселой «Я всегда гонялся за радугой». Откинув голову, она дарила песни, как сувениры ко дню Святого Валентина, всем людям, слушавшим ее. Она словно перевоплотилась в Мэдди, хотя и в другом красном платье, поющую песни раненым французским солдатам и одному офицеру той самой ночью, которая решила его судьбу. Вдруг ей показалось, что она, двадцатилетняя, поет в битком набитом клубе для людей, которые знали — и гнали от себя эту мысль, — что завтра кто-то из них погибнет в небе, но сегодня они просили песен, а на сцене стояла юная девушка, светившаяся изнутри так, что ей не нужны были никакие юпитеры… Фредди пела песни, памятные ей с детства, но звучали они так свежо, будто их только сейчас сочинили.

Фредди спела все известные старые песни, но публика, охваченная восторгом, была готова слушать ее еще и еще. Фредди соскользнула со стула и сделал знак дирижеру, чтобы оркестр что-нибудь сыграл, пока она уйдет со сцены. Но тут Джок, очутившийся рядом с ней, начал напевать песню, слишком много для нее значащую: как тяжело ей было слушать ее… Едва раздался голос Джока, все мужчины присоединились к нему. Фредди же не могла пошевелить губами, незабываемая мелодия захлестнула ее.

— Фредди, давай, спой! — подбадривал ее Джок. — Мы не отпустим тебя, пока не споешь эту песню.

Кто-то из пилотов вскочил на сцену, обнял Фредди за талию и закружил ее в танце.

Они вместе напевали:

Они начали песню сначала, и Фредди, не в силах удержать слезы, почувствовала, как они текут по ее щекам. «О, нет! Я больше не могу», — подумала она и, разомкнув руки, обнимавшие ее, спрыгнула со сцены, протиснулась сквозь толпу пилотов, выскочила из зала и через широкий холл, устланный коврами, выбежала на бульвар Уилшир, чтобы поймать такси.

— Подожди, ты забыла накидку! — сказал Джок, нагнав ее и набросив мех ей на плечи. Он достал носовой платок и неловкими движениями стал вытирать ей слезы. — Господи, прости, что расстроил тебя… Я не думал…

— Да, конечно, зато ты хорошо продумал все остальное, — с обидой сказала Фредди. — Эти старые песни… где ты откопал ноты?

— Но послушай, Фредди, ты была грандиозна! А сама разве не рада, что пела?

— Мне пришлось… это не было бы так страшно, если бы я знала об этом заранее. Даже не представляю, как вспомнила слова, — примирительно сказала Фредди.

Привратник подогнал «кадиллак» Джока с откидным верхом. Джок сел за руль, и они двинулись домой в полной тишине, а эхо бессмертных мелодий продолжало звучать в их сердцах. Было уже так поздно, что дорога опустела, и Джок вел машину почти автоматически, с привычной для пилота скоростью. Он явно пренебрегал правилами движения — ведь выпито было немало. Он притормозил на дорожке из гравия и припарковался у дома Фредди.

— Итак, праздник окончен. Теперь увидимся еще лет через десять, — тихо сказал Джок.

«Какой он грустный, — подумала Фредди, — несмотря на такой замечательный вечер».

— Может, такого тебе уже никогда не удастся сделать, — сказала она. — Наверное, так и должно быть: одна такая ночь, а дальше… все пойдет своим чередом…

— Но тогда я больше никогда не услышу, как ты поешь… и, черт побери, Фредди, сегодня ты была именно такой, как всегда…

— Ничто не стоит на месте, Джок, все меняется, и не всегда к лучшему, — сказала Фредди с такой интонацией в голосе, словно все уже было решено. Она взяла сумочку и перчатки, намереваясь выйти из машины.

— Нет, подожди. Останься еще на минутку, давай поговорим. Мы с тобой никогда не говорим ни о чем, кроме бизнеса…

— О чем? — в замешательстве спросила Фредди.

— Да, о чем… ну, наверное, найдется, о чем поговорить, если люди знакомы десять лет и считают, что хорошо знают друг друга — по крайней мере, так оно и должно быть.

— Это ты о нас? — Теперь Фредди откровенно забавлялась. За то время, что она знала Джока, ей никогда не приходилось видеть его под действием алкоголя, и, конечно же, Фредди вовсе не собиралась сейчас вести какой-то бессмысленный разговор. — А тебе не кажется, что ты выпил немного лишнего, лидер эскадрильи?

— Да, черт возьми. Да, я напился. In vino Veritas — это что-нибудь да значит!

— Не думаешь ли ты, что пора отправиться домой и лечь спать? Поговорим в другой раз, — сказала Фредди, сдерживая смех. Он был так серьезен — совсем не похож на прежнего Джока.

— Господи, Фредди, — воскликнул он с негодованием. — Ты ведь совершенно ничего не знаешь обо мне. И даже не хочешь знать.

— Послушай, Джок, — заговорила она таким тоном, которым обычно говорила с Энни, словно он был ребенком. — Ты самый близкий друг Тони, Лонбриджи считают тебя членом семьи, вот уже пять лет мы партнеры по бизнесу, ты крестный отец Энни, ты был шафером на нашей свадьбе — о Господи! Конечно же, я хорошо тебя знаю.

— Ни черта! Для тебя я всегда был только одним из нашей группы — ты и сейчас это подтвердила. А тебе не приходило в голову, что у меня может быть своя жизнь, чертова жизнь, полная надежд, мечтаний и чувств, не связанных ни с Лонбриджами, ни с «Орлами»?

«Пьян он или нет?» — подумала Фредди. В его словах чувствовалась обида, и это заставило ее замолчать.

Но вместе с тем Джок был прав. Он резко повернулся, и очертания его головы и фигуры вдруг показались ей какими-то незнакомыми.

— Джок. — Она протянула к нему руки, словно извиняясь. Заметив этот жест, Джок со стоном схватил ее за руки и притянул к себе.

— Черт возьми, Фредди, тебе когда-нибудь приходило в голову, что я люблю тебя? Я больше не могу скрывать это!

— Джок! — удивленно и недоверчиво усмехнулась Фредди над этими абсурдными словами и оттолкнула его. — Перестань! Это все алкоголь, и этот вечер, и старые друзья, и музыка, и воспоминания… былые славные дни, а вовсе не любовь. Вспомни всех женщин, что были в твоей жизни, — голос Фредди стал шутливым. — Можешь ли ты с уверенностью сказать, что когда-нибудь любил одну из них?

— Черт побери, да будешь ли ты меня слушать? Перестань смеяться надо мной и оставь этот высокомерный тон. Это сущее несчастье влюбиться один раз на всю жизнь. Это произошло там, в церкви, в Англии, через пять секунд после того, как ты вошла туда и стала женой Тони. Когда ты подняла фату, я увидел твое лицо. Бестолковый тупица, я влюбился раз и навсегда. Многие годы я боролся с этим чувством, пытался избавиться от него. Я думал, что-то изменится, чувства угаснут, но такова уж моя судьба, этого не случилось. Я не хочу любить тебя! Как по-твоему, легко ли любить ту, кто воспринимает тебя ну… как обои на стене, забавные обои? Или как приложение к свадебным подаркам?

— Но… но… — Фредди не находила слов. Она никогда не слышала, чтобы Джок говорил так взволнованно, без остановки; вся его привычная холодность и жесткость куда-то исчезли.

— Не надо этих «но»! Я наизусть знаю, что ты мне сейчас скажешь: я слишком поздно появился в твоей жизни, ты уже была влюблена, я твой хороший друг, я часть прошлого, а прошлое нельзя переписать заново, уже поздно о чем-то говорить, ни домашнего очага, цветов, благодарности — единственное, что я от тебя услышал — это «но». Послушай меня, Фредди! Я тысячу раз обо всем этом думал. Мы можем предопределить будущее! Знаешь ли ты, сколько раз я проигрывал наше прошлое, думая, как все могло быть, если бы я встретил тебя тогда, когда должен был встретить? Погоди, не останавливай меня. Да, я слегка наклюкался — в конце концов, это и придало мне смелости сказать тебе все! О, Фредди, представь, что мы вместе с тобой учились в институте или в колледже — ведь это вполне могло случиться, мы ведь жили всего в сотне километров друг от друга, родились в один год и в один месяц — клянусь Святым Петром! Я бы увидел тебя и пригласил пойти со мной на школьный бал, мы бы болтали там только о самолетах и забыли бы о танцах, а потом я проводил бы тебя домой, и ты поняла бы, какие у меня намерения. А может быть, ты даже разрешила бы мне поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи. И мы бы никогда больше не смотрели ни на кого другого всю нашу жизнь. Мы ведь разминулись на какой-то дюйм, Фредди! Черт побери, представляешь, как мы могли бы быть счастливы!

— Я думаю… этого не могло произойти… это было совершенно невозможно… если путешествовать во времени. — Фредди никак не удавалось вникнуть в его рассуждения.

— А я уже собирался попросить тебя об одной глупости, — сказал Джок, и сердце его упало, когда он услышал привычные нотки в голосе Фредди.

— О чем?

— Только сопляк просит у девочки разрешения, — сказал он. — Не помнишь, как было в школе? — Он подвинулся к ней, обнял и, не позволив воспротивиться, поцеловал ее в губы. В этом поцелуе было уважение, нежность, наслаждение, но вместе с тем и чувство собственного достоинства. Так ведет себя человек, понимая, что его прикосновение не совсем нежеланно.

— Прекрати, — удивленно взвизгнула Фредди. Она так давно не целовалась, что смутилась и приняла строгий вид.

— Обними меня, Фредди, — сказал он. — Давай, попробуй. Если тебе не понравится, я перестану.

— Что ты, черт возьми, делаешь, Джок Хемптон?

— Целуюсь. Целуюсь — вот и все, — ответил он и снова поцеловал ее.

— Ты собирался поговорить, — напомнила Фредди, совершенно расслабившись от его сильных, уверенных рук, обнимавших ее. Он был такой большой, от него так необыкновенно пахло жареными каштанами, а руки были такими надежными… Кто бы мог подумать, что у него такие приятные губы?

— Потом. Поцелуй меня, Фредди, моя дорогая Фредди, пожалуйста, попробуй ответить на мой поцелуй. Да, это лучше, намного лучше, не стесняйся, ты такая красивая, я люблю тебя, я всегда любил тебя. Я не заставляю тебя любить меня немедленно, но разреши мне сделать все, чтобы ты полюбила меня, пообещай мне это! Всю жизнь я был одинок, потому что любил только тебя. Я всегда мечтал о твоем поцелуе, хотя и не надеялся, что это когда-нибудь произойдет и будет так прекрасно! — Он зарылся в ее волосы, и сердца их забились в унисон в мире, где все внезапно сместилось, и наступление утра зависело лишь от прикосновения губ к губам.

Джок сжал лицо Фредди руками и стал покрывать поцелуями ее волосы, горячие щеки, глаза. Наклонив ее голову и отвернув воротник накидки, он стал целовать нежную шею. Фредди попыталась освободиться, хотя ее охватил трепет от его нежных поцелуев, от его ищущих губ. Ей так не хотелось лишаться этого чудесного чувства безопасности, которое она ощущала рядом с ним. Фредди безуспешно пыталась увидеть в темноте его глаза.

— Джок, подожди! Ты так торопишься, я даже не знаю, что чувствую. Дай задний ход, позволь мне разобраться, представь, что это после школьного бала, не спеши, Джок!

Совсем недавно достоинство Фредди было так больно задето, что она чувствовала себя слишком уязвимой и не хотела терять трезвости, обретенной в долгие ночи, когда она возвращалась к одним и тем же вопросам. Ей не следует доверяться внезапным ощущения, вызванным словами и поцелуями Джока.

Он послушно положил ее голову себе на грудь. Одной рукой он слегка поддерживал Фредди, а другой нежно, словно маленького ребенка, гладил ее по волосам.

— Да, Фредди, как после школьного бала. Одно, чего хотелось бы мне тогда, это вот так же быть рядом с тобой и чтобы это длилось долго-долго… Я не могу поверить своему счастью, не могу поверить, что эта красивая рыжеволосая и синеглазая девчонка хочет летать так же, как я. Я хочу, чтобы однажды мы полетели вместе. Но все это — игра моего воображения, ведь мне еще только шестнадцать. — Он засмеялся. — Я еще слишком молод, чтобы даже мечтать о том, как когда-нибудь буду обнимать такую необыкновенную девчонку, как ты.

Фредди было так хорошо и спокойно рядом с Джоком, что она могла слушать его еще и еще, будто каждое произнесенное им слово убеждало ее в том, что впереди еще целая жизнь. Если соединить все эти слова, может получиться правда. Джок был так неожиданно ласков, так искренен в своей неловкости, прямоте и откровенности — как мальчишка. Фредди вспомнила: впервые увидев его, она подумала, что он похож на благородного викинга… может, она и не ошиблась. В его голосе слышалась такая сокровенная страсть, будто он действительно любил ее всегда. Теперь она понимала, почему раньше ей казалось, что он немного сердится на нее — ведь ему приходилось скрывать свою любовь. Если он любил ее. И вдруг все сомнения разом исчезли. Она узнала голос любви, услышав его снова через столько лет. Фредди протянула руки и крепко обняла сильную шею Джока, приподнявшись, чтобы прижаться страждущими губами к его губам и подарить ему первый поцелуй — неистовый, искренний и страстный.

— Господи! — выдохнул Джок. — Каким надо быть идиотом, чтобы оставить тебя! Я же говорил Тони, что он спятил! Каждый раз, когда я видел его с этой девчонкой, я называл его дураком, но, слава Богу, он меня не послушал.

Фредди ощутила укол в сердце.

— Ты… ты видел Тони с ней? Ты говорил ему! — Она опустила руки.

— Ну… ты знаешь… мужчины, друзья, конечно, они… ну, говорят друг другу…

— Господи, это значит, вы обсуждали меня! — Фредди задохнулась от возмущения. — Вы тайком с моим мужем и его любовницей обсуждали меня, смеялись надо мной, и, конечно, в таких задушевных беседах он доверительно сообщал тебе все ужасные, неприятные, очень личные подробности о том, что происходило между нами. Ты знал обо всем, а я ни о чем не подозревала! — Фредди резко распахнула дверцу машины. Прежде чем Джок успел шевельнуться, она выскочила, побежала по дорожке к дому и хлопнула дверью так, что у него не осталось сомнений: это — конец.

Весь остаток ночи Фредди просидела, согнувшись на стуле в своей спальне, охваченная гневом и болью. Ей было холодно, но она не могла двинуться, чтобы накинуть что-нибудь теплое. Потом она вскочила со стула и помчалась в ванную. Ее рвало до тех пор, пока в желудке не осталась одна желчь.

Как одержимая прокручивала она в голове каждое слово их разговора с Джоком. «Удобной мишенью — вот чем я была», — вновь и вновь повторяла Фредди. Когда изуродован самолет, когда летчик остается без боеприпасов, совершенно один, вдали от своих товарищей на вражеской территории, он молится только об одном: вернуться домой до того, как будет опозорен и расстрелян. Вот тогда он и становится беспомощной, жалкой, беззащитной мишенью, добычей, которой может похвастаться даже самый зеленый солдатик и которую может поразить с земли любой мальчишка с винтовкой. Именно так — не иначе. Как только могла она позволить себе поверить Джоку хоть на минуту!

Фредди страшно злилась на себя и ощущала такое бессилие, что радовалась даже приступам рвоты, приносившим ей облегчение. Она не должна себя обманывать. Она поверила ему. Она действительно поверила ему, когда он нес всю эту чепуху о том, как любил ее (о Боже, как часто женщины бывают такими идиотками!). О, как ей нравилось это! Да, ей нравилось это, нравилось так, что она никогда не перестанет презирать себя за эту слабость. Теперь она поняла Джока Хемптона, этого толстогубого ублюдка, знала, какие женщины ему нужны, — она насмотрелась на них с первых дней своего замужества. Английские «Бренды», американские «Бренды» — девицы, для которых достаточно одной минуты милой беседы в нетрезвом виде — и они твои. «Наверное, отчаяние написано у меня на лбу, — думала Фредди. — Пожалуйста, сэр, сделайте милость, возьмите меня». Вот что, должно быть, видели мужчины, глядя на нее. Она, как дура, растаяла от объятий. Каких-то паршивых объятий! Джок был единственным человеком, кроме Тони, осведомленным о том, что она не занималась любовью вот уже больше года. Джок знал, как она уязвима, и воспользовался своим преимуществом с первой же минуты.

Или — постой, постой… только ли Джок знал об этом? А может, Тони сказал и Свиду? Может, кому-нибудь еще? Вдруг об этом знают все? А может, это старая, всем известная история о Тони Лонбридже и его любовнице, о Тони, который бросил ее, потому что не мог заставить себя даже прикоснуться к бедняжке Фредди!

На сегодняшнем балу никто и словом не обмолвился с ней о Тони. А она разоделась как идиотка, нацепила крылышки… Они наверняка знают о разводе. Она не ребенок и прекрасно понимает, что в маленьком мирке «Орлиной эскадрильи» такие новости распространяются очень быстро, тем более что они были известными личностями. И, конечно же, все, по крайней мере, мужчины, были уверены, что она — девушка Джока. Иначе откуда эти проявления симпатии и одобрения… Тони вернулся в Англию сразу же после того, как они оформили документы о разводе… Было бы естественно, если бы кто-нибудь сказал о нем хоть слово, но никто ничего не сказал. Девушка Джока! О Боже, все они подумали, что она тут же прыгнула к нему в постель… в постель, которая еще не остыла после последней девчонки. Легкая добыча…

Когда же наступит рассвет? Когда? Зимой в Калифорнии рассветает поздно. Перед восходом солнца Фредди надела свой самый теплый летный костюм и оставила на кухне записку для Хельги и Энни.

С рассветом она добралась уже до Бербанка и выводила свою «Бонанцу» из ангара. С того дня, как Фредди показывала дом Тони, она редко на ней летала. А когда-то это было пределом ее мечтаний: самолет, купленный ею для семьи — для нее, Энни и Тони… Семейный самолет, в котором ни разу так и не летала ее семья.

В последний год Фредди несколько раз пыталась преодолеть подавленность, мучившую ее после развода. По вечерам она выводила свою «Бонанцу», но, увы, привычное блаженство полета, всегда излечивавшее ее, не возвращалось. Только уходя с головой в работу, ей удавалось забыться хоть на какое-то время. В офисе «Орлов» она не испытывала одиночества: день заполняли бесконечные разговоры с рабочими и множество проблем, требовавших немедленного разрешения. И ей это было необходимо. Ей нужен был шум голосов, разговоры с секретарями, бухгалтерами, менеджерами. Это хоть как-то скрашивало то тягостное одиночество, которое наступало вечером, когда засыпала Энни.

Но этим зимним утром она, конечно же, не пойдет в офис, рискуя встретиться там с Джоком и Свидом. «Джок отобрал у меня и «Орлов», — подумала Фредди, проверяя самолет. Ну что ж, она продаст свою долю и займется грузовыми перевозками. Она не останется его деловым партнером. Об этом и думать нечего. Но всеми делами она займется потом, после полета, как это бывало всегда после ее возвращения из Англии, — в трудную минуту она находила утешение в небе. Так было и сегодня.

Фредди посмотрела вверх. Видимости почти не было. Низкие, плотные облака, обычные для дождливого сезона в Калифорнии, редели только на небольшом отрезке в конце взлетной полосы, а на земле было темно, промозгло и уныло. Не очень-то приятный день, нелетная погода. Но там, выше облаков, когда она пробьется к солнечному свету, будет так же хорошо, как и раньше, разве что не видно земли. Но это и к лучшему, подумала Фредди, внимательно осматривая самолет. Зачем рассуждать об этом, ведь когда она взлетит, человечество останется внизу, а с ней будет только небо, горизонт и облака. Больше всего она хотела играть с облаками.

За «Бонанцей» приглядывал один из самых опытных механиков фирмы, но Фредди очень внимательно осмотрела самолет снаружи, поскольку уже несколько месяцев не делала этого сама. Сегодня она заставила себя особенно сконцентрировать внимание, так как была очень взволнована. В аэропорту в этот утренний час было тихо, из-за плохой погоды частные самолеты не взлетали. Фредди вырулила на взлетную полосу, чувствуя такое же сердцебиение, как узник, готовящийся к побегу. Она просмотрела предполетный контрольный лист, убедилась, что ни одна из стрелок на приборной панели не стоит на красном, и, наконец, позволила себе освободиться от оков дисциплины и забыть обо всех обязательных вещах, остававшихся теперь внизу, на базе. Она стремилась вперед, к манящему ее небу.

Выше сплошной пелены облаков возникло ошеломляющее царство света. Гладкий покров облаков внизу напоминал крышку огромной консервной банки. Очарования облачного пейзажа, которое надеялась увидеть Фредди, не было. Небольшие пики и долины выровнялись в плотную «крышку», над которой простиралась чистая, прозрачная синева утра, без загадочности и разнообразия. «Скучная синева, — разочарованно подумала Фредди, — синева, в которой нет ничего, что могло бы очистить мою душу и избавить от раздражения; синева, которую всегда спешит пройти пилот».

Фредди полетела на север, надеясь встретить хоть клочок облака, оторвавшегося от серой пелены, такой, чтобы поиграть, потанцевать с ним. Если бы повстречать грозу, которую обходит стороной любой пилот, обычную грозу — пик опасности, сознательно вступить с ней в борьбу, применив все свое умение и опыт. «А здесь, наверное, нет ливня до самого Чикаго», — с огорчением подумала Фредди. Это был день с нулевой видимостью и с нулевой активностью.

Фредди оглядела свою просторную, удобную кабину с внезапной неприязнью. Что за безликий самолет! У него такая безукоризненная обшивка, приборная панель сверкает новизной, а на новой тормозной педали нет ни единого следа. Фредди с раздражением потерла ее ногой. Тысячи раз приходилось ей летать на новых самолетах, доставляя их с завода на аэродром, — это и было работой Службы вспомогательной авиации, — но ни один самолет не раздражал ее так, как «Бонанца».

Этот самолет не только новый, но и абсолютно неинтересный, решила Фредди, удивляясь теперь, почему ей так хотелось купить его. Эта модель появилась на рынке всего несколько лет назад, первый одномоторный самолет для четырех человек с крейсерской скоростью 280 километров в час, очень надежный, с отличным качеством каждой детали. Все считали его бесподобным. Она назвала бы его проклятой жирной коровой, со злостью подумала Фредди, летающей коровой, которая может поднять маму, папу, двух детишек, корзинку с продуктами, спальные мешки, парочку слюнявых собачек — да, и конечно, ночной горшок.

Фредди мчалась на «Бонанце» по синему небу, выполняя некоторые фигуры высшего пилотажа, но ничто не убеждало ее, что эта корова может чему-то противостоять. А почему нет? Она ведь дорого заплатила за этот воздушный лимузин, с отвращением вспомнила Фредди, ощутив острое желание пересесть на какой-нибудь побитый старый славный самолет, на «старичка», каждое крыло которого хранит историю, на самолет с индивидуальностью, незримо запечатленной в каждой его детали. Фредди влюблялась во многие самолеты, и ни один из них никогда не изменил ей, ни один не сделал ее посмешищем. Какая разница самолету, что ты — женщина со своими женскими слабостями? Если ты их проявишь, он высосет из тебя все, ты станешь его жертвой, над которой легко посмеяться, которую легко обмануть.

Справа появился небольшой пробел в облаках. Фредди ринулась туда посмотреть, где она блуждает, и вдруг поняла, что не знает, где находится. Судя по часам, она вылетела из Бербанка час назад. Под ней был океан, серый, с едва заметной, чуть более светлой линией горизонта. Густой туман клубился неподалеку от Санта-Моники. Все аэропорты на многие километры вокруг, должно быть, закрыты для самолетов — лететь можно только вслепую, по приборам.

Это могла быть и Лапландия, подумала Фредди, с досадой покачав головой и вспомнив день, когда она впервые летела над Тихим океаном. Тогда она была до безумия влюблена в небо и гонялась за парусными шлюпками до самого горизонта, пока Мак не остановил ее. Она была такой юной, такой дикой и… такой счастливой! Это был ее первый самостоятельный полет: 9 января 1936 года, почти шестнадцать лет назад.

Не оглядывайся назад, Фредди. Никогда не оглядывайся назад. Кажется, я голодна, решила Фредди. Она не завтракала и, наверное, пропустит обед, поэтому надо поесть, даже не ощущая голода. Ближайшее место, где можно перекусить, аэропорт на острове Каталина. Фредди бывала там много раз: грязная взлетная полоса, без башни, но это единственное место, где можно приземлиться. Эта площадка возвышалась на 450 метров над окрестностями на вершине пустынного скалистого острова с романтическим названием и с гаванью — прибежищем авантюристов в тридцатые годы. Там, рядом со взлетной полосой, находится магазинчик, где круглые сутки продают кофе, и в хорошую погоду Каталину весьма охотно посещают туристы. Но сегодня погода под стать ее настроению, подумала Фредди, направляясь к хорошо знакомому плоскому кусочку суши в океане.

В ясный день Каталина всегда хорошо видна — так говорили многие опытные моряки. Но не сегодня. Остров куда-то исчез. Фредди посмотрела на компас, выверила курс и полетела к острову.

Когда Фредди подлетала к Каталине, ветровое стекло неожиданно окутали плотные клубы тумана, закрывшего все ориентиры. Фредди пришлось лететь быстрее, чем она предполагала. Нос и крылья самолета исчезли из поля зрения. Ей казалось, что она летит в заколдованной кабине. «Ну и что из того? — сердито подумала Фредди. — Ну и что!» Калифорнийский туман не шел ни в какое сравнение с этим. Ей нужно было бы взмыть вверх, к солнцу, но, черт побери, она хочет кофе, это ее территория, ее небо, оно принадлежало ей еще в детстве, и она время от времени снова завоевывала его. Черт ее побери, если она позволит этому паршивому туману отнять у нее все это. Она была одна в своем небе и так хорошо знала этот маршрут, что могла лететь вслепую. Фредди посмотрела на альтиметр. Высота достаточная, а это единственное, что ее волновало перед посадкой.

«Слишком низко» — последнее, о чем успела подумать Фредди, когда Каталина внезапно выступила из тумана, как непреодолимая скалистая стена. Упущена какая-то секунда, мгновение, которого хватило бы, чтобы резко набрать высоту. Самолет Фредди врезался в скалы. Разбитая вдребезги «Бонанца» еще двигалась метр за метром вдоль склона, подпрыгивая и скользя по камням в ущелье. Там она и затихла.