Порочная игрушка

ГЛАВА 12

Он

До самого утра я просматриваю на компьютере отчеты о прибылях и убытках. Мой разум никак не может понять, что произошло прошлой ночью. Я облажался. Тревор прикоснулся к моей игрушке и тем самым привел меня в ярость. В итоге я чуть не убил человека, а потом был готов трахнуть Банни в Дыре.

Однако что-то пошло не так.

Все изменилось.

Я обнаружил, что не хотел причинять Банни боль. Хотел доставить ей удовольствие. Хотел целовать ее и заниматься с ней любовью. Хотел, чтобы она, Джессика, спала в моей постели вместе со мной.

Я окончательно выжил из ума.

И вот поэтому, после того, как она заснула, я отнес Банни наверх и положил в ее постель. А потом засел в своем кабинете, пытаясь выяснить, как исправить это.

— Сэр, — Дюбуа стоит в дверном проеме, — сегодня вы рано встали. И если мне позволено говорить откровенно, выглядите вы ужасно.

Я раздраженно приподнимаю бровь, но когда он протягивает мне чашку дымящего кофе, меняю выражение лица на благодарную улыбку.

— Как Кристина?

— Ей лучше, и она порхает на кухне, занимаясь завтраком, несмотря на больную руку. Сказала, что приготовит на ужин ваше любимое блюдо, — говорит он мне, присаживаясь в кресло напротив моего стола.

Потягивая кофе, я задерживаю взгляд на своем помощнике. В его темных глазах отражается усталость, наверное, как и в моих, и мне интересно, почему он выглядит таким измотанным.

— Тушеная говядина... Нет ничего лучше хорошей еды после напряженных дней, — говорю я ему со вздохом.

Он кивает.

— Сэр… Я задерживаю на нем взгляд и жду, когда он продолжит. — Я считаю, что Тревор может стать проблемой.

Его слова озвучивают мои мысли, которые крутятся в голове уже какое-то время.

— Да, потому что он змея. Ты сказал ему, что он уволен?

Дюбуа качает головой и смотрит в окно.

— Он был очень плох, когда я оставил его в отеле. Гленн и Джамал заверили меня, что присмотрят за ним. Они оба боятся потерять работу, и, кажется, не особо сочувствуют ему. Джамал сообщит ему об увольнении, когда тот очнется и будет вменяем для разговора. Но, думаю, когда он придет в себя, то поймет, что потерял, и, возможно, будет мстить. Тревор всегда был расчетливым.

Я делаю глоток кофе, а затем киваю.

— Значит, мы будем следить за ним. Я назначу Джамала исполнительным директором, пока мы не придумаем что-нибудь получше. Сегодня сообщу нашим инвесторам об изменениях в компании. Конфиденциальной информацией Тревор не владеет, так что даже если попытается что-то сделать, у ублюдка не будет шансов. А если и сделает, я прослежу, чтобы он получил больше, чем несколько ссадин и ушибов.

Напоминание о том, как он коснулся моей игрушки, бесит меня, но я проглатываю комок ярости, вспоминая, что необходимо охладить свой пыл, когда дело касается Банни. Я слишком сильно поглощен ею, и это затуманивает мой рассудок.

— Сэр, — осторожно говорит Дюбуа. Я знаю, что он наблюдает за моим поведением и анализирует его. Он знает меня лучше, чем кто-либо. — Мне кажется, что мисс также будет проблемой.

Жидкий гнев течет по моим венам в ответ на его намек о том, что моя игрушка может быть неисправна, и я подавляю желание наброситься на него. Вместо этого спрашиваю его:

— Почему?

Он делает глубокий вздох, а затем выдыхает вместе со словами:

— Она морочит вам голову, сэр. За неделю, что вы ее знаете, вы неоднократно позволили ей нарушить правила. Она словно залезла вам под кожу. Из-за нее вы чуть не убили вашего исполнительного директора. Она опасна для вас и вашей компании.

Его слова не предназначены для того, чтобы причинить мне боль, а для того, чтобы защитить меня. Дюбуа всегда присматривает за мной и не только потому, что я плачу ему.

— Боже, — я издаю стон и тру заросшую щеку ладонью, — ты думаешь, я этого не понимаю? Но что мне делать, Ди? Я не могу просто отправить ее обратно, ты же знаешь.

— Почему нет? Отправьте ее обратно с сотней тысяч и умойте руки. Хоть Картье и превратил ее в нечто прекрасное, внутри она по-прежнему грязная и уродливая. Она не заслуживает вас. Я не могу смотреть, как эта игрушка разрушает то, над чем вы так долго работали.

Он прав.

Он всегда, блядь, прав.

Вопрос: стоит ли мне отправить ее обратно?

Что произойдет, когда эти сто тысяч закончатся?

Что произойдет, когда она поддастся минутной слабости и начнет искать героин?

Что произойдет, когда тупые ублюдки, вроде Корги, сделают ей больно?

— Я не могу так поступить. Она не готова. Недели воздержания не достаточно. Она вернется к своим старым привычкам до первых выходных, — быстро говорю я ему.

— Но сэр…— возражает он.

— Она не готова, Ди. — Я злюсь и бью кулаком по столу, от чего кофе выплескивается из чашки. — Они причинят ей боль. Он причинит ей боль.

— Тревор?

— Да, Треворы всего мира. По какой-то причине Банни привлекает всех этих чертовых волков.

— Как вы, сэр?

Я перевожу взгляд на него.

— Я самый большой и опасный волк из всех. И именно поэтому ей безопаснее со мной. Я хотя бы знаю свой предел. И могу уберечь ее от того, чтобы ею не пользовались, и убедиться, что она останется чистой.

— С ней это не пройдет, — пытается он снова, но уже не так уверенно.

— Нет, я буду держать дистанцию. Буду соблюдать правила.

— Ну, если так, — вздыхает он, — я отступлю. Вам стоит позвонить Нат. Вы давно не виделись. Уверен, она хотела бы услышать о Банни.

Я смотрю на него, оценивая его настойчивый взгляд. Он очень серьезен, но я еще не готов говорить об этом с моим сексологом. Я надеялся разобраться в этом самостоятельно, но ясно, что в ближайшее время этого не произойдет. Мы дружим на протяжении двух десятилетий. В юности отец отвел меня к ней, когда я боролся с гневом к матери. Но когда она оставила свою общую практику и сосредоточилась на сексологии, мы сблизились и вышли за рамки отношений врача и пациента. Именно Нат предложила направить мой садизм на добровольных мазохистов, или игрушек, как мне нравится их называть. В самом начале не все было гладко, и потребовались ее советы. Но, в конце концов, она помогла подобрать для меня способ пережить мучающую меня душевную боль. И меня раздражает, что Дюбуа предлагает вызвать подкрепление уже сейчас.

Вспоминаю дерзкие зеленые глаза Банни. Ее пухлые губы, зовущие меня по имени, будто в этом нет ничего страшного. Как я пожираю ее киску, будто это последняя моя еда. Эта дьяволица разрывает на части суть того, кем я являюсь.

Блядь.

Дюбуа прав.

Я теряю контроль.

— Черт возьми, хорошо. Позвони Нат. Я поговорю с ней. А пока хочу, чтобы ты нашел Корги. Каждого чертового Корги в Лондоне: неудачников, дилеров, бездомных панков.

Он в удивлении вздергивает брови, но не ставит под сомнение мою внезапную необходимость идти по новому «кроличьему следу».

— Когда найдешь их, принеси мне список. И фотографии.

Дюбуа встает, уже готовый приступить к заданию.

— А потом что, сэр?

— Узнаем, какой ублюдок сделал больно моей Банни, — говорю я без эмоций в голосе, — а затем убьем.

Толстяк в красном костюме машет проходящим мимо людям и благодарит их, когда они бросают монеты в его ведро. После того как они уходят, он вновь звонит в колокольчик. Я не понимаю. Он большой, вероятно, сытый, и просит у людей денег.

Почему мама не попросит денег у этих людей?

У меня выпирают кости, и я знаю, что это от голода. Нам нужны деньги больше, чем ему.

— Мама, — я тяну ее за куртку и показываю пальцем, — кто это?

Сегодня она не так больна. Она обещала мне особенный подарок, потому что сегодня Рождество. Я не понимаю, что такое Рождество, но хочу особенный подарок. Так что я все утро был хорошим мальчиком, пока она работала.

Она опускается на колени рядом со мной и теперь стоит на холодной земле. Мама не носит много одежды, и я удивлен, что она не мерзнет так же, как и я.

— Это… — говорит она со смехом, который напоминает мне колокольчик, в который звонит толстяк, — Санта Клаус.

Я нахмуриваюсь и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Ее голубые глаза такие же красивые, как сегодняшнее небо. Когда мама не болеет, она веселая и хорошая. Я люблю ее все время, но эти моменты лучшие.

— Кто такой Санта Клаус?

Ее улыбка исчезает, как будто она вдруг вспоминает что-то, и слезы катятся по ее щекам, оставляя черные полосы на своем пути.

— Он никто, Бракси. Просто гребаный толстый ублюдок.

Я смотрю на старика, который улыбается мне. Я ненавижу, как счастливо он выглядит. По какой-то причине мама его ненавидит. И я тоже.

— Пойдем, малыш. В приюте сказали, что они проводят рождественский обед в три часа. Мы опоздаем, если не поторопимся.

Следуя за ней, я стараюсь не смотреть на этого человека. Но не могу отвести взгляд.

— Хо-хо-хо! — кричит он мне, размахивая огромной конфетой, чтобы подразнить меня. — Что ты хочешь на Рождество, малыш?

Это выводит меня из себя. И когда он смотрит на маму тем взглядом, которым на нее смотрят все мужчины, я не могу сдержаться. Оторвавшись от нее, я бегу назад так быстро, как могут мои восьмилетние ноги, и бью старика прямо в его пи-пи.

— Ненавижу тебя! — кричу я ему. Не хочу плакать, хочу быть храбрым для мамы, но я так зол на глупого толстяка.

Его глаза широко распахиваются от шока, и он хватает себя там, где я ударил его.

— Ты в списке непослушных, — шипит он. — Плохие мальчики ничего не получат от Санты. Они не заслуживают игрушек.

Я размахиваюсь, чтобы снова ударить его, но мама дергает меня за руку и тащит прочь от него.

Не хочу никаких игрушек от толстяка. Я делаю их сам. Иногда, когда мама работает, я вырезаю фигурки из картона маленьким карманным ножиком, который украл в одной из квартир, где мы однажды были. Если нет картона, я вырезаю маленькие звездочки из алюминиевых банок от колы. Я делаю свои собственные игрушки из мусора, превращая их в нечто красивое. Это не те игрушки, которые он дарит хорошим мальчикам, но они мои.

Я до сих пор погружен в свои злые мысли, когда замечаю, что вокруг меня происходит что-то прекрасное. Поворачиваю голову и улыбаюсь, когда вижу приют, в который мы иногда ходим. Музыка, счастливая музыка играет фоном, и я снова начинаю чувствовать себя хорошо. К тому времени, когда мы поднимаемся по ступенькам, злость на Санту проходит.

Сегодня лучший день в моей жизни. Добрые люди в приюте приносят нам горячую, вкусную еду, и я даже подружился с маленькой девочкой. Она младше, и я притворяюсь, что она моя младшая сестра. Когда обед заканчивается, взрослые собирают детей вокруг большого дерева, украшенного огнями.

Мне нравится это дерево.

Оно делает меня счастливым.

— Друзья, — кричит какая-то старушка в слезах. Она не сердится. Ни капельки. Я думаю, что это слезы счастья. — В этом году было много пожертвований. У нас есть подарки для всех детей. Бог милостив!

Люди громко разговаривают вокруг нас. Мама гладит мои волосы так, как я глажу бродячих кошек, которых нахожу, и я тянусь к ее прикосновению. Люблю свою маму.

— Держи, малыш. Надеюсь, что ты получишь что-то особенное, — говорит мне старушка, протягивая запакованный подарок.

Коробка раскрашена той же белой и красной краской, что и конфета, которую Санта хотел дать мне. Мама кажется такой счастливой, и я не хочу портить ее настроение, начав злиться.

— Это мой сюрприз, мама?

— Да, Бракси. Открой его. Давай, посмотри, что тебе досталось. — Она целует меня в макушку.

Я осторожно стягиваю бумагу и тяну крышку коробки. Внутри пакет.

— Черт побери, они издеваются? — мама громко вскрикивает. — Мне обещали игрушку для моего сына, а не проклятые носки!

Я подскакиваю от ее внезапной вспышки гнева и обращаюсь к ней:

— Мама, мне нравятся эти носки. Они будут греть мои ноги. — Я разрываю пакетик и рад найти там шесть пар белых носков.

Она выглядит смущенной и убирает мои темные волосы с лица.

— Мне хотелось, чтобы тебе досталась игрушка.

Я улыбаюсь ей огромной улыбкой.

— Я делаю свои собственные игрушки, глупая, — говорю я ей, чтобы она не чувствовала себя плохо. — Носки лучше. Они мне нравятся.

Она обнимает меня, и я вдыхаю запах сигарет, смешанный с ее духами, которые иногда вызывают у меня головную боль. Я люблю ее запах. Хочу, чтобы она всегда держала меня в объятьях и никогда не ходила на работу.

— Что за игрушку подарил тебе Санта, малыш?

Мы с мамой отстраняемся друг от друга, чтобы посмотреть на старую леди. Я смотрю на нее со злостью.

— Санта — глупый эгоистичный толстяк, который дразнит детей конфетами. Моя мама подарила мне носки, потому что она знает, что мои ноги постоянно мерзнут. Я не нуждаюсь в игрушках от этого злобного человека. Я сам могу сделать свои.

— Ты никогда не рассказывал, как прошла остальная часть вечера, несмотря на то, что я слышала эту историю несколько раз, — говорит Натали, постукивая шариковой ручкой по своим полным губам.

Я потираю переносицу, чтобы убрать воспоминания прочь. Я как будто все еще чувствую ее запах. Вонь сигаретного дыма на ее одежде и запах ее тела — теперь я это понимаю. С воспоминаниями приходит поток ощущений, которые напоминают мне о матери.

— Она оставила меня играть с маленькой девочкой и ушла. Я просто свернулся калачиком под одеялом с девочкой, и она показывала мне куклу, которую ей подарили. Через несколько часов мама вернулась и сказала, что должна работать, и вытащила меня оттуда. Она так спешила, что я не успел забрать свои носки.

Горькие слезы появляются в моих глазах, и я качаю головой, чтобы избавиться от воспоминаний. Я был очень расстроен и просил ее вернуться. Мама ударила меня и велела заткнуться. У нее были важные дела. В ту ночь она трахалась с этим дурацким Сантой в его машине, пока я сидел на бордюре и наблюдал за его металлическим ведерком с деньгами. Я съел все его конфеты, и когда понял, что не могу достать деньги из ведерка, пописал внутрь него.

— Это не твоя вина, Брэкстон.

Спокойный голос Натали возвращает меня в настоящее. Конечно, это не моя вина. Я был наивным маленьким пареньком, который поклонялся своей непутевой матери.

— Ну, это было действительно весело, док, но у меня есть работа. Спасибо, что заставила меня почувствовать себя еще хуже, чем раньше.

Она хмурится. Натали красива и отлично выглядит для своих пятидесяти с хвостиком. На ней облегающий костюм, длинные светлые волосы убраны в гладкий пучок. Но она не мой тип. Слишком аккуратная. Слишком изысканная. Недостаточно испорченная. Я никогда не намекал на что-то большее, чем дружба, а она не отважилась прийти ко мне сама. Несмотря на то, что я моложе, я всегда привлекал ее. Это было очевидно, но ни один из нас ничего не предпринимал.

Игнорируя меня, она сразу переходит к главному.

— Как ты думаешь, твоя новая «гостья» заставляет тебя думать о матери больше? Поэтому она твоя любимица? Ты думаешь, что в этот раз, действительно, сможешь исправить ее?

Я закрываю глаза и думаю о Банни. В тот день, когда подобрал ее, а потом узнал, что она не ела ничего, кроме банана, я сочувствовал ее голоду. Когда она дрожала от холода, я хотел согреть ее. Когда Тревор пытался причинить ей боль, я хотел защитить ее.

Но Банни не напоминает мне о матери.

На самом деле, игрушка по имени Киттен — одна из первых игрушек, которую я взял, больше всего напоминала мне мою мать. Она была чиста от наркотиков, но у нее была зависимость. Несмотря ни на что, Киттен находила способы прятать сигареты по всему дому. Эта женщина жаждала никотина, и независимо от того, сколько раз Картье мыл ее, натирал кремами и наносил духи, она всегда напоминала мне маму. И с ней я был самым жестким. В итоге, я травмировал ее тело и разум, и наслаждался каждой гребаной секундой. Речь шла не о ее преображении, речь шла о ее наказании. Боже, она страдала.

Но с Банни все не так.

Она напоминает мне о замерзшем, голодном и злом маленьком мальчике, который прятался в шкафу все эти годы, пока маму трахал один из ее клиентов. Банни напоминает мне меня.

И это все меняет.