Порочная игрушка

ГЛАВА 24

Он

За всю жизнь я всего несколько раз испытывал абсолютную радость.

Однажды, в доме у очередного маминого дружка я обнаружил журнал Hustler. Сел с ним в ванной комнате и впервые в жизни помастурбировал. Это было приятно, но как только я закончил, то наспех отмыл себя, а журнал спрятал в задней части шкафа под раковиной. И прежде чем дал своей совести замучить себя, на мгновение представил, что нахожусь не в своей дерьмовой реальности, а в мире, который контролировал я. В мире, где я правил.

Я был счастлив.

В свой шестнадцатый день рождения я проснулся от металлического звона над ухом и, открыв глаза, увидел улыбающегося Ричарда, трясущего связкой ключей. Когда вышел на улицу, у подъездной дорожки я обнаружил черный «Камаро Z28» с золотистыми гоночными полосками. Он был моим. «Лучшее для моего мальчика», — сказал тогда Ричард.

Я был в восторге.

Но ни один из этих случаев не сравнится с тем, что я чувствую, когда слушаю смех Банни, ее пение и то, как она цитирует каждое чертово слово в этом фильме. Ее смех заразителен, и в этот момент что-то происходит. Мое почти несуществующее сердце начинает биться. Оно бьется для чего-то особенного. Оно бьется для нее.

Я переполнен абсолютной радостью.

И теперь, когда переплетаю наши пальцы, чтобы отвести ее в свою спальню, думаю, будут ли у меня когда-нибудь снова такие моменты, как этот. Это эгоистично, но я хочу больше этих моментов. Не только счастья — счастья с ней.

Это важнее, чем любая финансовая цель, которую я когда-либо перед собой ставил. Дороже, чем любой дом, который я когда-либо хотел купить. И это более недосягаемо, чем любой спортивный автомобиль, который я когда-либо хотел.

Мне хочется покорить ее, обладать ею.

Но меня пугает мое желание, чтобы и она владела мной.

— Ты когда-нибудь думал продать свою компанию? — тихо спрашивает она, прерывая мои мысли, когда забирается на кровать. Ее темные волосы небрежно собраны, и это выглядит неимоверно сексуально. Она снимает одежду и смотрит на огонь, пока ждет, когда я присоединюсь к ней.

Окидываю взглядом ее идеальное голое тело и снимаю свои пижамные штаны.

— Пару раз. Почему спрашиваешь?

Джесс пожимает плечами и ложится на кровать, а я ложусь рядом с ней. Мой член уже в полной боевой готовности, но мне любопытны ее мысли.

— Не знаю. Я имею в виду, что твой отель, кажется, приносит тебе много неприятностей. Да, ты наслаждаешься развлечениями, — говорит она, показывая на себя, — но мне кажется, оно того не стоит.

Перемещая кончик пальца по ложбинке ее груди, я вопросительно приподнимаю бровь.

— Во-первых, ты больше, чем обычное развлечение. Ты моя. А во-вторых, это приносит мне чертовски много денег.

Она смеется.

— У тебя их и так уже хренова куча. Не пора ли старине Кеннеди уйти на пенсию? Начать играть в гольф? Трахать игрушки? Сменить костюмы на спортивные штаны?

Меня передергивает от мысли носить спортивные штаны. Джинсы, возможно. Но спортивные штаны — никогда.

— У меня было несколько предложений о покупке FTL. Они все были отличными, но я боюсь расставаться с ней.

Зеленые глаза Банни встречаются с моими, и она буравит меня взглядом. Обычно я отталкиваю ее, но сегодня она, кажется, одержима исследованием тех моих сторон, которые даже я сам полностью не изучил.

— Думаю, ты должен продать ее. И в ближайшее время. Рынок уже не тот, что был раньше. Нужно продать ее, пока ты еще можешь выручить хорошие деньги, и инвестировать во что-нибудь другое. — Ее забота о моей компании имеет скрытый смысл. Почему Банни волнует, что я сделаю с одной из моих самых прибыльных компаний? В любом случае, она же скоро уйдет.

Я чуть ли не смеюсь вслух. Никуда она, блядь, не уйдет!

— У кого тут финансовая специальность? — спрашиваю я, продолжая дразнить ее соски.

— Я не глупа, Бракс, — фыркает она. — Я смотрю на картину в целом. Если все это когда-нибудь попадет под пристальное внимание, боюсь, что твоя «законопослушная и платящая налоги» компания может быть не такой уж законной, как ты утверждаешь. И что тогда?

Мои сотрудники делают все возможное, чтобы следовать букве закона. Но Банни избили под крышей моего собственного отеля, что заставляет меня задаться вопросом, соблюдаются ли все правила должным образом. Соглашения между игрушкой и клиентом — конкретные и согласованные. Однако, когда клиент имеет дело с игрушкой, с которой у него соглашения нет, границы становятся размытыми. Я пару раз задумывался над этим, но после того, что произошло в Вегасе, понимаю, что этим нужно заняться вплотную. И после ситуации с Тревором, я спрашиваю себя, что еще происходит без моего ведома.

— Моя компания не будет находиться под пристальным вниманием. Перестань беспокоиться, — говорю я ей с ворчанием.

Банни глубоко вздыхает.

— Что, если Джим… э-э, Джеймс, разозлится за то, что ты ударил его? Разве он не говорил, что он политик? Такой человек может превратить твою жизнь в ад. Он может найти способ посадить тебя в тюрьму.

Ее нос краснеет и она, кажется, сдерживает слезы. Небольшое подергивание ее нижней губы говорит о том, что она близка к тому, чтобы расплакаться. Меня радует, что Джесс переживает за меня.

Я хмуро смотрю на нее.

— Этот мудак не тронет меня — собака лает, караван идет.

Банни вздрагивает от моих слов, поэтому я обхватываю ладонями ее лицо и смягчаю тон.

— Банни, я не собираюсь в тюрьму. Я не стыжусь своей компании и не боюсь, что меня отправят в тюрьму. Тем не менее, могу понять твою точку зрения относительно того, чтобы уйти в отставку. Я становлюсь старше и устаю. Но я не позволю какому-то мудаку напугать меня до такой степени, чтобы выставить на продажу свою компанию, прежде чем сам буду готов это сделать.

Согласившись, Джессика кивает и гладит меня по щеке. Ее прикосновения нежные и успокаивают меня.

— А теперь, — я вздыхаю, не желая говорить ей следующую часть, — я бы хотел, чтобы ты воздержалась от лишних обсуждений, когда мой отец посетит нас.

Она широко распахивает глаза, и я вижу в них вопрос. Мы не разговаривали о наших семьях до этого момента, и это важно для меня. Наши отношения развиваются ненормально для господина и его игрушки. Джессика становится моим утешением. Моим другом. Любовницей. Доверенным лицом. Моим спасением.

— Мне позвонили, пока я ехал сюда. У него был сердечный приступ. И его врач не хочет, чтобы он жил один. Отец стареет, и доктор считает, что ему будет лучше рядом с семьей. — Я с трудом сглатываю, надеясь, что волнение в моем голосе не покажет мою уязвимость.

Здесь, в своем теплом убежище, я чувствую себя свободным от прошлого, настоящего и будущего. Рядом с Джесс время останавливается. Это похоже на вечное счастье.

— Жду не дождусь встречи с ним, — говорит она с искренней улыбкой на лице, и моя грудь немного раздувается от гордости. — Как думаешь, я понравлюсь ему? Я имею в виду, он знает о твоем «игрушечном» фетише?

— Папа полюбит тебя, это я могу гарантировать. Я никогда не знакомлю его с людьми, в которых не уверен, — говорю я с намеком. — Но послушай, Джесс, он не знает о некоторых аспектах моей жизни. Я каждый год езжу к нему на Рождество, и мы встречаемся в Лос-Анджелесе, когда я бываю там. Он занят своим благотворительным клубом и обществом любителей орхидей, но он никогда не был здесь. Мой папа из тех людей, которые видят хорошее в каждом, даже в таком уличном мусоре, как я.

Банни удивленно округляет глаза, и я сразу понимаю свою оплошность. Но прежде, чем могу отвлечь ее, моя любопытная Банни выдает еще больше вопросов.

— Брэкстон Кеннеди, ты самый утонченный, изысканный и потрясающий мужчина, которого я когда-либо встречала, и ты, определенно, не уличный мусор. Мусор — это я, красавчик. Так, значит, твоя история подобна истории «из грязи в князи»? А что насчет твоей мамы? Где она?

При упоминании матери мой мир переворачивается. Тепло, в котором я так стараюсь укрыться, исчезает, и жуткие воспоминания атакуют меня. Мне все еще горько от ее потери.

Стараюсь думать о чем-то другом, чтобы отогнать воспоминания, особенно самые последние, и представляю треск черепа Корги, снова и снова; и каждый следующий раз громче предыдущего, пока он не звучит в моей голове, как взрывающийся попкорн.

Но я не могу выбросить ее из головы.

Грустные больные глаза мамы появляются перед моими глазами.

Я моргаю и моргаю, чтобы избавиться от этого воспоминания, но оно не исчезает.

— М-м-мистер Кеннеди, — плачу я в трубку. Визитка, которую он дал мне, смялась от того, что я часто держал ее в руках. Она уже не такая красивая и чистая, как он, но такая же грязная и темная, как и я.

— Бракси? Боже мой! Где вы? Я вернулся со встречи в прошлом месяце, а вы, ребята, пропали. Где, черт возьми, вы сейчас? Я обыскал весь этот проклятый город в поисках вас двоих!

Я прекрасно это помню. Мама вытащила нас из его роскошной квартиры. Не прошло и получаса, как он ушел на встречу. Она сказала, что Ричард заслуживает лучшего, чем она. Мне было грустно оставлять его и его теплый дом, но в глубине души я был рад, что мама не считает, что я заслужил больше, чем она.

У меня вырывается сдавленный всхлип, и я хватаю ртом воздух, пытаясь сделать следующий вдох. Не могу это сделать. Не могу сделать это без нее.

— Мистер Кеннеди…

На другом конце линии наступает тишина, и на мгновение я чувствую, будто я один на этой Богом забытой планете.

— Зови меня Ричард. Где ты?

— В квартире в китайском квартале. Они оба… — Я не могу сказать это.

— Черт!

Мы оба молчим, но я слышу, как он крушит вещи вокруг себя. Мы пытаемся скрыть друг от друга слезы. Наконец, через несколько минут, он вновь говорит:

— Бракс, я еду за тобой. Сяду на самолет из Лос-Анджелеса сегодня же, и буду там к утру. Ты можешь оставаться на месте? Можешь подождать меня, сынок?

Моя душа радуется, услышав его уверения, что он идет за мной. Я чувствую себя настолько потерянным, и самой мысли о том, что он найдет меня, достаточно, чтобы продолжать жить.

— Да, я могу.

Он просит адрес, я нахожу его на одном из конвертов и диктую ему.

— Ричард, — спрашиваю я, — вы можете поторопиться? Тут нет еды, и я голоден.

Его голос полон эмоций, когда он говорит:

— Запомни мои слова, сын. Пока я жив, ты никогда больше не будешь голодать. Теперь ты — мой мальчик.

Не хочу вешать трубку, его голос успокаивающий и сильный. Хочу зацепиться за него и никогда не отпускать. Я никогда не знал своего «сукиного сына» — отца. Так его называла мама. Но за четырнадцать лет моей жизни, Ричард стал для меня самым близким человеком. Даже тот старик в приюте, что учил меня читать, когда я был младше, не заполнил эту нишу.

— Мне нужно купить билет, — расстроено говорит он, его слова отражают мое настроение.

Я киваю, но слезы катятся, потому что я не хочу, чтобы он заканчивал разговор, но хочу, чтобы он пришел ко мне. Скольжу взглядом по маме и ее клиенту — они лежат в постели. Их тела уже были холодными и твердыми, когда я прикоснулся к ним. Причины их смерти валялись вокруг: иглы, пакетики с наркотиками и грязные ложки.

Моя мама была очень больна.

Но теперь она не больна.

— Почему она оставила меня?

Ричард вздыхает, но его голос тверд:

— Брэкстон, она не могла помочь себе. Твоя мама оказалась на ложном пути и никак не могла найти путь обратно. Такие люди, как твоя мать, заслуживают больше, чем та плата, за которую они продают себя. Иногда они нуждаются в ком-то сильном и способном показать им другой путь. Теперь твоя мать свободна от своей болезни и наркотиков. Однажды ты увидишь ее снова, сын — в другой жизни, где она опрятная и здоровая. И не мучай себя вопросом, любила ли она тебя. Потому что, несмотря на ваше положение и ваши проблемы, кое-что всегда было неизменно. Ее любовь к тебе.

Его слова успокаивают меня, и я становлюсь на колени рядом с ее телом. Оставляю поцелуй на ее холодной коже и сглатываю слезы.

— Я не хочу быть один.

— Брэкстон Кеннеди, — говорит он авторитетным голосом. Я вздрагиваю, услышав свое имя с его фамилией. Мама сказала, что у нас нет фамилии. Фамилии нужны, когда ты принадлежишь кому-то, кто заботится о тебе, а мы заботились о себе сами. — Ты никогда не будешь одинок. Даю слово, сынок.

После разговора с Ричардом, я нахожу одеяло и накрываю им свою голую маму. Забравшись под него рядом с ней, я обнимаю ее застывшее тело и целую ее в лоб.

— Мама, — шепчу я, — теперь Ричард будет заботиться обо мне. Тебе не придется снова работать.

— Брэкстон, поговори со мной.

Всхлипы вытаскивают меня из воспоминаний, и я рад увидеть Банни. Вот только она тоже плачет. И не просто плачет, а рыдает. Я мгновенно осматриваюсь.

Ее ноги обернуты вокруг моей талии, а ладони покоятся на моих щеках. Я по яйца глубоко в ней и не помню, как оказался там. Ожидаю увидеть страх в ее глазах. Ненависть. Что-то кроме слез, которые крадут мою душу прямо из моего чертового тела.

— Джессика, — рычу я и пытаюсь выйти из нее, — Господи, что за хрень?

Она поднимает голову и успокаивающе целует мои губы. Всем телом извивается подо мной, настоятельно призывая продолжить. Мое сердце замирает, и мир на мгновение останавливается.

С ней.

Только с ней.

Целую ее так, чтобы она поняла, как необходима мне. С каждым толчком в ее тугой жар, я позволяю ей владеть мной так, как никто никогда не мог.

— Ш-ш-ш, — бормочет она мне в рот, — теперь у меня есть ты.

От этих слов я хочу ее еще больше. Слов, которые я сказал ей несколько недель назад в кабинете, когда показал свою самую жестокую сторону. Когда ее мышцы напрягаются вокруг моего члена, я кончаю. Не уверен, что она кончила, потому что я потерялся в ней — в ее запахе, вкусе, голосе, во всей ней. Джесс кажется абсолютно довольной, поглаживая мою спину и целуя так, будто ее губы имеют силу исцелять.

И прямо сейчас она исцеляет каждую чертову часть меня.

Я не отстраняюсь от нее, просто смотрю в ее глаза. Ее теперь уже безмятежное лицо блестит от слез, а ее розовый носик ужасно мил. Как она так легко околдовала меня?

— Итак, что произошло между тобой и твоей мамой? — спрашивает она мягким тоном.

— Ненавижу ее.

Яд, которым я старался напитать свои слова, не произвел должного эффекта. Даже я знаю, что это ложь.

Она хмурится, чем портит свое совершенное личико.

— Почему-то мне сложно в это поверить.

Я пожимаю плечами и выхожу из нее, перекатываясь на спину. Она сворачивается клубочком рядом со мной и нежно проводит пальцами по моей груди.

— Расскажи мне о ней, Бракс.

Я невесело смеюсь.

— Нечего рассказывать. Она была наркозависимой шлюхой, которая едва могла заботиться о своем сыне. По этому поводу особо нечего сказать.

Ее резкий вздох крадет еще больше моей души. Джесс смотрит на меня с выражением замешательства и боли.

— Как и я? — спрашивает она с легким надрывом в голосе. — Ты ненавидишь меня, потому что я такая, как она?

Я вспоминаю, в каком виде Банни первый раз очутилась в моей машине. Макияж размазан. Она была ужасно грязной и адски воняла. А еще практически кишела болячками. Я выбрал ее так же, как выбирал их всех. Потому что она была такой же, как моя мать много лет назад. Но в отличие от того времени, теперь у меня есть контроль над ситуацией. Исправляя этих шлюх и вдыхая в них жизнь, пусть только на шесть месяцев, я успокаиваю монстра внутри меня. Делаю для них то, что не мог сделать для мамы.

Но Джессика?

Сначала эта женщина ничем не отличалась от остальных, но ей удалось пробиться к моему сердцу. Я знал, что она отличалась от остальных. Ее жизнь приняла дерьмовый оборот, но она не была потеряна или уязвима, как я, когда был ребенком. Каждый раз, когда ей холодно, я чувствую чистое опустошение, ведь это напоминание о ее бездомном прошлом. Каждый раз, когда Кристина передает ей тарелку с едой, она ценит ее, будто это последняя еда. И каждый раз, когда мы вместе, она упивается моей похвалой или наказанием так же, как брошенный ребенок или щенок.

Джессика напоминает мне себя.

Мы разделяем те же чувства. Они связывают нас вместе.

Конечно, у других шлюх были те же проблемы. Но все они, казалось, страдали от душевных мук, как моя мама. Даже когда я пытался исправить их, то всегда знал, что они возвратятся к прежнему. Это было в их ДНК.

Тем не менее, моя Банни выжила.

Я вижу, как возвращаются ее сила и решимость. Блеск в ее глазах, с которым она преодолевает свое прошлое, затмевает все, что она делает. Когда я вижу Джессику, я словно смотрюсь в зеркало.

— Джессика Кеннеди, я никогда не смогу ненавидеть тебя, — шепчу я и целую ее в макушку. — На самом деле, ты до чертиков пугаешь меня, потому что мои чувства к тебе совершенно не похожи на ненависть, детка.

«Фамилия нужна, когда ты принадлежишь кому-то, кто заботится о тебе».

Я жду, что она начнет задавать вопросы: станет возражать, что ее фамилия «Рэббит», или же назовет мне свою настоящую фамилию. Но вместо этого Джессика прижимается ко мне.

— Я бы хотела остановить этот момент, — говорит она, и ее мягкое дыхание щекочет мою грудь.

Закрыв глаза, я улыбаюсь.

Это похоже на вечное счастье.