Порочная игрушка

ГЛАВА 22

Он

Прошло несколько дней с тех пор, как Банни опознала этого ублюдка — Корги. Следующие несколько дней я, как одержимый, разбирался со всеми своими делами, лишь бы быстрее попасть в Лондон. Мы больше не говорили об этом мудаке, но по тому, как она отдалилась, и ее плохому самочувствию, я понял, что она рассказала лишь малую часть из того, что он делал с ней. Когда она поняла, что я собрался в Лондон, то попросила проверить, все ли у ее подруги в порядке. Узнать, как та жила все эти годы. И я проверю.

— Вон там. — Я указываю на окно в захудалом жилом комплексе в Дагенхаме.

Дюбуа притормаживает, и мы паркуемся у тротуара. Он достает монтировку из багажника, и вместе мы идем к полуразрушенному зданию. Перед тем как приехать сюда, я убедился, что этот ублюдок до сих пор живет тут. Говнюк слишком беден, чтобы иметь мобильный телефон или доступ в интернет, поэтому мы не смогли узнать, бросил ли он наркоту и есть ли у него семья. Так что решили, что неожиданный визит — отличный ход. Мы имеем дело не с лучшим человеком в мире, а возможность того, что он наладил свою жизнь, равна нулю.

Номер его квартиры 623, и мы осторожно поднимаемся на шестой этаж. Уже далеко за полночь, так что на улице нет даже шлюх и пьяниц. Как только мы добираемся до двери, Дюбуа вскрывает ее монтировкой. После быстрого осмотра конуры, которая напоминает Дыру у меня дома, Дюбуа остается у двери, а я крадусь по коридору к единственной двери. Изнутри доносится храп, и у меня в груди все сжимается от удовлетворения.

Включаю свет и осматриваюсь. Голый нарик лежит, развалившись посреди кровати. Пухлая шлюха — вероятно, одна из тех, кого он удерживает силой, судя по свежим отметинам на ее запястьях и лодыжках — свернувшись калачиком лежит, прижавшись к нему. Игла торчит из ее руки.

Ярость кипит внутри меня.

Мне тошно от того, как черноволосая шлюха повинуется мужчине рядом с ней. И, несмотря на то, что она не похожа на мою мать, голову заполняют воспоминания из детства. Такое происходило каждый чертов день, пока она не умерла и не освободила меня. Каждый день с тех пор, как я себя помню, почти до пятнадцати лет я был с женщиной, которая должна была любить меня.

Эта женщина не заслуживает реабилитации. Моя мать так и не получила ее. Вместо этого она умерла в единственном мире, в котором я знал ее.

— Девушка? — шепчет Дюбуа рядом со мной, выдергивая меня из воспоминаний о матери.

— Отвези ее куда нужно, пусть ей окажут помощь. Деньги — не проблема. Когда закончишь, вернись и забери меня, — говорю я тихо и забираю у него монтировку. — Закончу сам.

Коротко кивнув, Дюбуа подходит к шлюхе и осторожно вытаскивает иглу из ее руки. Большинству он может показаться жилистым и воспитанным, но я неоднократно видел этого засранца в драке. Дюбуа обладает, вероятно, такой же силой, как и я. Он не испытывает ярости, которая дает силы мне, но он жестче многих. Поэтому с легкостью поднимает женщину на руки, будто она ничего не весит. После его ухода, я разворачиваюсь к ответственному за разрушение жизни моей женщины ублюдку. За превращение ее в игрушку — мою игрушку. Она не заслужила такой жизни, но в очередной раз мужчины взяли то, что им не принадлежало. Так сделал мой отец с матерью в тот момент, когда оставил ее и малолетнего сына без копейки.

Постукиваю концом монтировки по ладони и подхожу к краю кровати. От миски, полной недоеденной лапши, исходит кислый запах. В желудке мутит от отвращения. Будучи ребенком, я бы и дважды не раздумывал, прежде чем съесть эти помои. Когда мать была занята своим очередным хахалем, который позволял ей приходить к себе, я делал налет на кладовую. В большинстве случаев эти идиоты были бедны так же, как и мы, и я, в конечном счете, ел засохший кусок пиццы или что-то вонючее и сомнительное из холодильника.

А теперь, когда я охуенно богат?

Я ем все, что, блядь, пожелаю. Включая придурков, как этот.

— Просыпайся, Корги, — выплевываю я полным ненависти тоном.

Парень возмущается и медленно открывает глаза. Он в замешательстве, но по-прежнему немного под кайфом от героина, которым, я уверен, поделился со шлюхой.

— К-кто ты такой, черт возьми? Где Дарлин?

Я усмехаюсь.

— Я — твой худший кошмар, мудак. А это, — говорю я, когда замахиваюсь монтировкой и бью его по зубам, — за Джессику.

Корги хрипит, кровь льется из его рта, и он неумело пытается отползти.

Но я быстрее.

Я всегда быстрее.

Бью его по спине, и он с грохотом скатывается на пол. Я спокоен и иду на другую сторону, чтобы увидеть его на четвереньках, сплевывающего кровь.

— А это, — бью его по задней части черепа, — за мою мать.

С хлопающим звуком его голова раскалывается. Кровь заливает все вокруг его скрюченного тела, и я улыбаюсь. Никогда раньше не получал такого удовлетворения. На один краткий миг чувствую, что отомстил за единственных двух женщин, о которых когда-либо заботился.

Осознание этого приходит само собой и сеет необычное чувство внутри меня.

Я забочусь о Джессике.

Действительно забочусь.

Игрушка или нет, она глубоко запала в мое черное сердце и посадила крошечное семя, которое начинает прорастать.

Этот мужчина хорошо относится к маме. Они до сих пор делают ее работу в его спальне, но он готовит нам еду и позволяет мне смотреть фильмы на большом телевизоре в гостиной. Мы находимся в его квартире уже неделю, пока мама работает, и мне начинает нравиться здесь. Тут тепло и удобно. Он даже дал мне большое мягкое одеяло, чтобы я мог завернуться в него; и всегда улыбается мне, как будто я желанный гость.

— Пока, Ричард, — хрипит мама, когда выходит из его спальни.

Он идет за ней, на ходу застегивая свою модную белую рубашку. Ричард не грубый и не грязный, как другие мужчины. Он сказал мне, что обычно не живет в Нью-Йорке — он тут по делам из Лос-Анджелеса.

— Пожалуйста, Вики, поедем со мной. Я могу сделать тебя и Брэкстона счастливыми.

Она поворачивается и смотрит на него.

— Ты забыл? Я — шлюха. И точно не понравлюсь твоим богатеньким друзьям.

Он хватает ее за руку и притягивает к себе.

— Нет у меня никаких богатеньких друзей. Пусть я и из Лос-Анджелеса, но я не такой сноб, как ты думаешь. Я нормальный парень, который заботится о нормальной девушке и о ее ребенке.

Мне нравится, как нежно он обнимает маму. Я забыл про телевизор и смотрю, как Ричард гладит маму по волосам, будто она его домашний питомец. Мне нравится это. Она кажется такой спокойной в его руках. Мне хочется, чтобы он гладил ее так всегда.

— Я не знаю, — говорит мама, задыхаясь. — Что, если ты устанешь от нас? И что это сделает с Бракси? Он так наивен для своего возраста. Это раздавит его.

Я боюсь, что причина того, что Ричард не захочет нас, во мне. Я пытался держаться подальше и не беспокоить их. И хорошо себя вел по сравнению с большинством четырнадцатилетних мальчиков, я уверен.

Ричард обхватывает ладонями мамино лицо и поднимает его, как в кино, чтобы поцеловать ее губы. Я должен отвернуться, но пленен эмоциями, которые витают в комнате.

Он хочет ее.

Он хочет нас обоих.

Я сглатываю комок волнения.

Действительно ли мы можем отправиться с Ричардом в Лос-Анджелес? Будет ли у меня спальня? Купит ли он мне носки? Будет ли он готовить для нас каждый вечер?

Ричард разрывает поцелуй и смотрит на нее сверху вниз.

— Детка, позволь мне показать тебе. Есть отличный реабилитационный центр и…

Мама резко отталкивает его. Печаль на его лице убивает меня. Я будто смотрю на крушение через окно, и нет никакого способа, чтобы остановить это.

— Я не один из твоих проектов, Ричард! Ты не можешь очистить меня и починить! Меня нельзя починить!

Она начинает запихивать свои вещи в сумку и плакать — мама никогда не давала волю слезам. Это до смерти пугает меня, потому что я понятия не имею, что происходит.

Ричард шагает к ней и тянет к себе.

— Господи, женщина. Перестань быть такой сумасшедшей. Я не хочу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Я. Просто. Хочу. Тебя.

И вновь она тает в его руках. Он тянет ее обратно в свою комнату. Я смотрю телевизор, но слушаю их. Обычно, когда она работает, то стонет и говорит что-нибудь типа «Сильнее!» или «Быстрее!», но всегда ровным, скучающим тоном.

Но сейчас…

Сейчас она выкрикивает его имя снова и снова, будто это молитва.

Ричард. О, Боже. Ричард. О, Боже, Ричард.

А он выкрикивает ее имя.

Вики. Ты нужна мне. Вики. Поедем со мной.

Примерно через час Ричард появляется со счастливой улыбкой на лице. Он одет в костюм и галстук, и выглядит самым красивым из всех мужчин, с которыми она когда-либо была. Я хочу быть похожим на Ричарда, когда вырасту. Он шагает ко мне и ерошит мои волосы.

— Я собираюсь построить для нас дом. — Его тон серьезен, так что я верю. — Ты хороший парень, Бракс. Ты заботился о ней, как никто другой. Пришло время мне позаботиться о вас. Обещаю, что с этого момента жизнь станет лучше.

Я киваю, и слезы радости затуманивают глаза.

— Твоя мама — крепкий орешек и не любит подачки. Будет чертовски сложно убедить ее, что я люблю ее. Но я сделаю все, что потребуется. Она другая — в хорошем смысле другая — и я собираюсь помочь ей поправиться. Ей никогда не придется работать, ни одного дня в ее жизни.

На сердце теплеет от его слов. Мама всегда больна и слишком много работает.

— Держи, — говорит он и протягивает мне визитку, — присмотри за ней сегодня, пока я буду на встрече. Это не должно занять больше пары часов. Когда я вернусь, будь готов лететь через всю страну. Я с нетерпением жду этого, малыш.

Он подмигивает мне и уходит.

Смотрю вниз на шероховатую карточку. Ричард Дж. Кеннеди, его имя аккуратно написано вместе с адресом в Лос-Анджелесе и номером телефона. Я обращаю внимание на дополнение — 1982.

— Подождите!

Он останавливается и поворачивается, чтобы увидеть, как я бегу в его сторону. Я обнимаю и вдыхаю его запах. Он пахнет чистотой и так, как должен пахнуть успешный мужчина. Мне нравится его запах. Хотя я и пользовался его душем и мылом всю прошлую неделю, я не пахну так, как он.

— Спасибо, Ричард. Мама заслуживает лучшей жизни, чем эта.

Он гладит мои волосы, и на глаза наворачиваются слезы. Я хочу, чтобы он гладил меня так вечно.

— Ну, сынок, я думаю, что ты прав только частично. Вы оба заслуживаете лучшей жизни, чем эта. Обещаю тебе, что все наладится. Я позабочусь об этом.

Смотрю в иллюминатор, погруженный в воспоминания. Путь в Сиэтл неблизкий, и я изнываю от потребности увидеть Банни. Несколько раз в течение недели я звонил Картье, чтобы проверить, как она, и он говорил, что все в порядке. Потребовалось все мое самообладание, чтобы не попросить позвать ее к телефону, но я прекрасно знал почему. Если бы он сделал это, я бы тут же запрыгнул в самолет, чего не мог себе позволить. У меня были дела, с которыми я должен был разобраться, включая долбаного Корги.

Снова и снова я прокручиваю в голове момент, как размозжил ему череп. Это успокаивает меня в минуты гнева. Напоминает, что женщины, как мама и Банни, должны быть защищены от таких уродов.

Вторую часть перелета я сплю, пока мы не приземляемся в Вашингтоне. Протираю заспанные глаза и вытаскиваю телефон из кармана на груди, чтобы проверить, не пропустил ли чего.

Двенадцать пропущенных звонков.

Код Лос-Анджелеса.

Вот черт!

Я набираю номер телефона, и женский голос отвечает мне:

— Мистер Кеннеди?

— Да. Кто вы, черт возьми? С моим отцом все в порядке? — задыхаясь, спрашиваю я.

Она с грустью вздыхает на другом конце линии, и мое сердце пропускает удар. Только не он. Пожалуйста. Боже, нет.

— Меня зовут доктор Акер. И, на самом деле, он не в порядке.

Я закрываю глаза и провожу ладонью по волосам, пропуская их сквозь пальцы.

— Он умер?

Потрясенный вздох раздается на другом конце линии.

— О, небеса, нет. Слава Богу! Ваш отец перенес небольшой сердечный приступ прошлой ночью. Я пыталась дозвониться до вас. Он в порядке, но должен находиться под постоянным наблюдением.

— Я займусь этим. Рядом с ним будут лучшие медсестры. — Я выделяю каждое слово. Этот мужчина не будет бороться один, если я могу хоть что-то сделать для него.

На линии тишина.

— Это не нужно. На самом деле, мистер Кеннеди, думаю, было бы лучше, если бы вы находились рядом. Он мог бы погостить у вас некоторое время. Вы его единственный сын, и я думаю, он поправится гораздо быстрее, если вы будете рядом.

Я потираю переносицу. Отец был моим миром с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Если бы не он, я бы не получил образования и не стал бы бизнесменом. Я обязан ему всем.

Но могу ли я пустить его в свой мир?

Позволить ему быть рядом с той чернотой, что до сих пор живет во мне?

Он будет чувствовать себя неудачником.

Он разочаруется во мне.

Волна тошноты подступает к горлу.

— Я мог бы навестить его.

Она громко вздыхает.

— Мистер Кеннеди, вы любите своего отца?

Слезы жгут глаза, и я кусаю кулак, чтобы не заплакать.

— Конечно, люблю. Что за глупый вопрос?

Ее молчание делает все только хуже.

— Ему можно летать? — наконец, спрашиваю я.

— Да, через четыре-пять дней я смогу дать ему разрешение, — говорит она, ее голос стал немного мягче. — Это к лучшему. Он — хороший человек, и ему нужно быть рядом с сыном.

С трудом сглотнув, я киваю. Несмотря на желание оградить его от своей жизни, я знаю, что сделаю для него все. Даже если это означает привести его в мой разочаровывающий мир. Мир, который он открыл для меня. И который я затем сформировал под свои собственные потребности. Если бы не он, я был бы никем.

— Тогда решено, доктор Акер. Я буду у вас к концу недели.