Потерянная душа

ГЛАВА 6. ПОБЕГ В ПРОВИНЦИЮ.

Всю дорогу до городка, где родилась, Настасья проспала. У нее страшно болела голова, резало глаза, а во рту стояла неприятная сухость. Вода не спасала от перманентной похмельной жажды. Плохое самочувствие являлось жестоким наказанием за разгульную ночь в компании сногсшибательного соседа. Они проснулись от холода, струившегося в раскрытое окно. Оба смутно помнили подробности вечеринки и, хотя тесно прижимались во сне, проснулись полностью одетыми. Не натворив никаких глупостей, неловкости соседи не ощущали.

Настя открыла глаза, когда автомобиль остановился в старом дворе с высокими тополями, едва покрывшимися нежно-зеленым пушком и детским деревянным городком с песочницей и качелями. Было людно: бегала ребятня, на лавочках сидели кумушки, с подозрением поглядывающие на машину со столичными номерами.

Неожиданно перед глазами у девушки вспыхнул яркий свет. Она дернулась, стараясь стряхнуть наваждение, но секундой позже мысленно перенеслась в другое время.

В ясный день она бежит по дорожке с белыми бордюрами. Солнце рисует световые пятна, над головой волнуются густые кроны деревьев. Ветер подхватывает подол легкого детского платья.

Она несется на всех парусах, потому что там, за парком, ее поджидает обожаемый дед. Мама предупреждала, чтобы она не носилась, как бандитка и не портила праздничного платья — дедушка не любит неопрятных девочек. Однако ее не страшит наказание за испорченную одежду или сбитые носы на туфлях. Главное, что дед приехал!..

— Мы приехали, — объявила Катя, возвращая сестру в действительность.

Настя захлопала глазами, пытаясь разобраться, в каком времени находится. Она покосилась на водительницу, но, кажется, та не заметила, что младшая сестра на короткое время выпала из реальности.

Катерина была занята собственными мыслями и, судя по встревоженной мире, довольно неприятными. Она заглушила мотор, вытащила из замка зажигания ключи — ее руки дрожали от волнения. Настя догадалась о причине нервозности, но промолчала.

Сестры вышли из педагогической семьи, посвятившей жизнь школе и преподаванию. На взгляд певицы в одной квартире проживало слишком много заслуженных учителей страны: мать, отец и властный дед — человек старой формации, кому и принадлежали четырехкомнатные хоромы. По словам Катерины, младшая сестра ходила у старика в любимицах. Но, судя по всему, она сильно приукрасила отношения в семье, иначе бы не переживала перед встречей с родственниками.

— Пойдем? — нацепив на нос большие солнцезащитные очки, поторопила Настя.— Угу.

Девушка спрыгнула с высокой подножки внедорожника и вдохнула полной грудью. Воздух казался свежим, вкусным. Звучали радостные детские голоса, скрипели качели — практически идеалистичная атмосфера вызывала странные ощущения, точно горожанки перенеслись в другую реальность.

— Что-нибудь кажется знакомым? — тихо просила старшая сестра, и певица покачала головой. Настя не помнила ничего: ни запахов, ни обстановки.

Когда они вошли в подъезд, то гостья присвистнула от удивления. Стены были густо усыпаны многочисленными надписями — признаниями от почитателей таланта Нежной Соловушки.

— Стены уже перестали красить, — пояснила Катя. — Бесполезно. Оставили, как есть.

Поклонники подходили к процессу росписи творчески: рисовали рожицы, картинки, писали целые строчки из песен. В одном послании Настя заметила, что кто-то нравоучительно исправил грамматические ошибки, а внизу поставил жирный кол. Девушка не сдержала сдавленного смешка.

Сестры поднялись на четвертых этаж, где рядом с железной дверью стояло целое ведро свежих гвоздик. Вероятно, еще один привет от фанатов.

— Серьезно? — фыркнула Настя. С самого пробуждения от комы ее возмущали охапки похоронных цветов.

— Цветы сначала просто на порог подкладывали. — Катя немного запыхалась от подъема. — А потом мама выставила ведро с водой — так хотя бы не вянут.

Звонить не пришлось, дверь сама собой отворилась — вероятно, долгожданных гостей ждали — и на пороге появилась мама с волосами, забранными по шелковый платок, и в красивом домашнем платье.

— Наконец-то! — воскликнула она звенящим от радости голосом. — Папа, наши девочки вернулись!

Настя поняла, что не появлялась в родительском доме с того самого момента, как уехала покорять столицу.

Большая квартира с высокими потолками казалась комбинацией библиотеки и семейного дома-музея. Куда не кинь взгляд, стояли книги, висели старые фотографии и картины. В доме пахло по-особенному — книжной пылью, резковатым одеколоном и чем-то старым, но значительным. Массивная мебель, темный дубовый паркет, большие шкафы — подавляли своей массивностью и эпохальностью.

Комната сестер была самой тесной, с единственным окном на двор, скрытый за тополями. Не смея пройти дальше порога, Настя огляделась. В «детской» стояли две узкие кровати, набитый до отказа книжный шкаф, школьный письменный стол, старомодно закрытый большим стеклом, темное пианино со стопкой нот на крышке. На фоне чопорной обстановки выцветший плакат мальчиковой группы, приклеенный к стене, выглядел почти вызывающе и точно бы напоминал, что когда-то спальня принадлежала девочке-подростку.

— Хорошие манеры, Настасья, ты тоже забыла? — раздался в тишине ворчливый голос, и от неожиданности гостья вздрогнула.

Опираясь на трость, рядом стоял сухопарый старик с осунувшимся лицом и гармошкой глубоких морщин на лбу. Он подошел так тихо, словно тень, что напугал девушку. Ярко-голубые, совсем молодые глаза, цвет которых от деда унаследовали сестры Соловей, блестели сердито.

— Поленилась зайти, чтобы поздороваться с дедом? — требовательно вопросил он.

— Привет, дедуль. — Она не помнила, как должно приветствовать старого гордеца, а обнять его — не решилась, потому что узнала только благодаря семейной фотографии, стоявшей в ее квартире на полке рядом с музыкальными наградами.

Дед обижено поджал губы. Не произнеся ни слова, он развернулся и, прихрамывая, направился в кабинет. Настя проводила родственника беспомощным взглядом и почувствовала раскаянье, когда он подчеркнуто аккуратно закрыл за собой дверь.

Из кухни появился отец, среднего роста, немного сутулый от постоянного сидения за письменным столом. Определенно, в доме тестя он чувствовал себя гостем, а потому старался оставаться незаметным, чтобы не побеспокоить семейного тирана.

— К деду уже заходила? — спросил он, подойдя к дочери.

— Мы столкнулись в коридоре.

Со вздохом папа покосился на закрытую дверь в кабинет, потом приобнял дочь за плечи.

— Вы с ним очень похожи.

— Мизантропы, склонные к интроверсии? — с иронией уточнила Настя.

— Упрямцы, — шутливо ткнув пальцем в лоб дочери, с улыбкой поправил отец.

Девушка разглядывала его худое лицо с глубокой «галкой» между бровей, седину, запутавшуюся в светлых волосах, бугорок родинки на кончике носа. Лицо отца, навещавшего ее в больнице, она запомнила смутно — действовали лекарства. Прежде чем рассудок у дочери прояснился окончательно, он вернулся к деду — здоровье старика было отвратительным, и оставлять главу семейства одного надолго уже боялись.

Вдруг перед мысленным взором вспыхнул четкий образ щеточки усов под пухлой верхней губой отца.

— Пап, а ты носил усы? — прищурилась певица, примеряя к отцу образ усатого господина.

— Никогда.

Настя растерялась. Порой тени прошлого ее путали и сбивали с толка.

— Странно. Я была уверена, что носил…

— Если хочешь, мы полистаем семейные фотоальбомы. Может, тебе удастся что-то вспомнить? — предложил отец.

Они расположились за круглым столом в столовой, смежной с кухней, где рядом с плитой суетилась мама. История семьи начиналась с многочисленных черно-белых фотографий деда, окруженного целыми выводками учеников. Все старые снимки казались жутковатыми — глаза малышей выглядели мертвыми и неподвижными, только дедовские выходили живыми, словно над ними было не властно время.

На свадебных снимках родители выглядели слезливыми и разочарованными в жизни. Вероятно, следуя моде, мама и папа старательно строили серьезно-одухотворенный вид, отчего чудилось, будто оба собирались разрыдаться от какого-то, только им ведомого, горя.

— Смотри, это ты! — посмеиваясь, папа придвинул Катерине младенческие снимки, лежавшие между серых страниц альбома. Старшая сестра походила на сморчок — сморщенная, натужно кричащая, с торчащим на макушке прозрачным пушком.

— Кто-нибудь знает, что случилось в нашей семье одиннадцатого января восемьдесят четвертого года? — нарочито небрежным тоном спросила Настя у родных, листая фотоальбом.

История с заевшим электронным замком получила неожиданный финал. Оказалось, что, меняя пароль, вместо собственного дня рождения хозяйка ввела в память устройства незнакомую комбинацию цифр. Она предполагала, что подсознательно выбрала какую-то значительную дату из прошлой жизни.

— В этот день родилась я! — в голосе старшей сестры зазвенела радость. — Ты вспомнила?

Настя начинала ненавидеть этот паршивый вопрос.

— В некотором роде. Я меняла пароль на замке и поставила эту дату. — Она неуютно поерзала на жестком стуле и небрежно пожала плечами: — Игры подсознания.

— Ты поменяла пароль на замке? — недоверчиво переспросила Катерина, вперив в сестру обвинительный взгляд. — Зачем?

— Мне надоело, что мой дом похож на проходной двор. Старый пароль даже Артемий знал! — огрызнулась певица. — Это нормально, когда хозяин хочет, чтобы гости стучались, прежде чем войти.

— Судя по всему, предполагалось, что я тоже должна стучаться?

Настя пожала губы, не собираясь вступать в бессмысленную полемику, и вернулась к изучению семейной истории. Она машинально перевернула страницу, и сердце споткнулось. С фотографии на нее смотрело знакомое лицо брюнетки с темными глазами, которое снова и снова, раз за разом, появлялась в зеркалах. Правда, незнакомка на снимке была гораздо моложе, чем женщина, отнимавшая у Настасьи отражение.

— Ее лицо мне кажется очень знакомым. Кто это? — резко спросила певица, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Эту девушку зовут Кира Краснова, — быстро переглянувшись со старшей дочерью, пояснил отец. — Когда ты была ребенком, она спасала тебя — вытащила из-подо льда зимой. Ты всегда говорила, что осталась с нами только благодаря Кире.

По спине у певицы побежали мурашки. Она услышала свой голос точно бы со стороны:

— А где она теперь?

— Мы не знаем, — ответила за всех мама, появившаяся из кухни, стоило разговору затронуть болезненную семейную тайну. — Мы потеряли с ней связь.

— В любом случае, надеюсь, что у нее все отлично! — с излишней веселостью резюмировала Катерина в бесполезной попытке вернуть непринужденную обстановку.

— Я тоже, — пробормотала Настя, решительно захлопывая альбом. От старых страниц в воздух чихнуло пылью.

Подчиняясь старой привычке деда, ужин проходил ровно в девять часов вечера, хотя в обычной жизни в такое время Настасья даже к холодильнику не приближалась. Глава семьи появился к накрытому столу, когда в кабинете прозвучал скрипучий бой старинных часов, эхом разнесшийся по квартире. С непроницаемым лицом старик уселся на свое привычное место, пристроил трость. Казалось, что он принес в столовую грозовое облако.

Хмурое настроение главы семьи, казалось, передалось домашним, а потому родственники ели в молчании, прерываемым лишь мелкими просьбами да звоном столовых приборов. Натянутая атмосфера совершенно отбивала аппетит.

Из приоткрытого окна в комнату струился запах сожженных трав: сладковато — сухой соломы и горько — полыни, точно кто-то запалил костер прямо под окнами дома. От навязчивого аромата у Настасьи заныла голова.

— Я решила взять перерыв в работе, — тихо произнесла она, отчего-то глядя на деда. Не поднимая глаз от тарелки, тот нехорошо усмехнулся.

— Решение не окончательное, мы не разговаривали на эту тему с Артемием, — поспешила вставить Катерина.

Родители переглянулись.

— Это правильно, — согласилась мама. — После болезни тебе стоит хорошенько отдохнуть, а потом с новыми силами…

— Я не планирую возвращаться на сцену, — стараясь говорить спокойно, вымолвила она, скрестившись взглядом с сестрой. От запаха полыни стреляло в висках, к горлу подступала тошнота. Насте хотелось на свежий воздух.

Домашние с изумлением уставились на младшую дочь. Та пожала плечами:

— Просто, думаю, что вы должны знать.

Спрятав руки под столом, певица принялась теребить камушек на красной нитке, привязанный к запястью. Лазурит точно бы придавал сил и успокаивал.

— Ты не считаешь, что, прежде чем делать такие серьезные заявления, стоило посоветоваться со мной? — тихо произнесла Катерина. Вилка в ее руках дрожала, а лицо побледнело.

— Не считаю — мне не нужно твое разрешение. — В лице сестры появилось затравленное выражение, и, устыдившись, Настя пошла на попятный: — В любом случае, я еще не приняла окончательного решения.

— Что, Настасья, крута оказалась горка? Теперь сбежать решила? — с ядом в голосе хмыкнул дед.

— Папа, прекрати нападать на девочку, ей и без нашего осуждения — тяжело, — сквозь зубы процедила мать, словно бы младшая дочь сидела в другой комнате и не могла слышать их перешептываний.

Настя выпрямилась.

— Хорошо ль тебе живется потеряшкой, Настасья? — Старик не собирался давать внучке спуску.

Они, не мигая, смотрели глаза в глаза. Тошнота усилилась. Раздался звук лопнувшей нитки, запястье Настасьи обожгло. Девушка не поняла, как сорвала с руки нитку. Она едва успела подхватить камень и крепко сжать в кулаке.

— Мне нужно прогуляться, — пробормотала певица, и в оглушительной тишине звук отодвигаемого стула прозвучал громогласно. От полынной вони кружилась голова, и пол точно бы превратился в неустойчивую палубу морского суденышка

Не успела Настасья добраться до коридора, как спину полетела новая насмешка:

— Нравится тебе, девочка, не помнить собственной семьи? А я говорил, что танцульки-песенки не доведут тебя до хорошего!

Гостья оглянулась через плечо к сидящему спиной деду:

— Справедливости ради, до амнезии меня довел анафилактический шок, а не сцена!

К выходной двери она практически бежала, из-за резкого приступа тошноты прижимая ко рту ладонь. В кухне завязался возмущенный спор.

— Дед, опять? — громко, с возмущением, воскликнула Катерина. — Вы всю жизнь оба как дети!

— Папа, ты же обещал постараться! — укорила мама.

Настя вышла на лестничную клетку, едва не наступив на свежий букет цветов на пороге. В подъезде запах жженых трав практически не ощущался. Девушка перевела дыхание. Она вдруг осознала, что в чужой квартире родителей ей не хватало воздуха.

Если бы прямо сейчас певица вернулась на пять лет назад, в свои семнадцать, она бы, не боясь рискнуть, снова сбежала из дома-тюрьмы. И если бы она опять проснулась в прошлом, то сбежала бы еще раз.

Закрытая в клетке птица никогда не запоет во всю силу, не затронет человеческую душу, не оплачет горе, не превознесет счастье — ее жизнь проходит без потрясений. Настя сделала правильный выбор, когда расправила крылья и упорхнула из семейного гнезда!

В гулкой тишине подъезда раздался шорох, заставивший девушку насторожиться. Кто-то этажом ниже тоненько и тихо захихикал, точно бы в кулак. Певица замерла, прислушиваясь к движению, вероятно, происходившему этажом ниже. Видимо, фанаты, забравшиеся в подъезд и положившие на порог цветы, все еще находились в доме.

Опершись о перила, Настя наклонилась, стараясь рассмотреть людей внизу.

— Эй!

Шорохи моментально смолкли.

— Уходите отсюда немедленно! — прикрикнула она.

— Уйти? Она хочет, чтобы ушла я… — рассеялся по подъезду утихающий шепоток, и у певицы зашевелились на затылке волосы.

Она быстро спустилась по лестнице на один пролет и обнаружила, что этаж ниже пустовал. Но неизвестные вандалы обезобразили и без того разрисованную стену оскорбительным ругательством. В тишине раздавались поспешные шаги хулиганов, сбегающих на улицу.

— Эй! Вы считаете, что это смешно? — разозлившись, крикнула Настя. — Сейчас вручу губки и заставлю отмывать!

Стараясь догнать шпану, наверняка, местных подростков, девушка поспешно спустилась на первый этаж и выскочила на улицу. Со всех сторон ее обступил апрельский холод и почти оглушающий запах полыни. По земле стелился густой туман, клубами заполнявший безлюдный темный двор. Сизые щупальца, словно тонкие побеги хмеля, поднимались по столбам уличный фонарей, и в кудрях дыма свет казался очень тусклым.

Настя замерла, а потом попятилась назад, чтобы спрятаться от страшного тумана обратно в подъезде. Она поскорее набрала на домофоне номер своей квартиры. На дисплее высветились цифры, но прибор погас, а одновременно с ним и уличный свет, словно кто-то в одночасье перерезал линию электропередач.

Внезапно на Настю снова нахлынуло страшное ощущение, что кто-то стоит прямо за ее спиной. Девушка оцепенела, сжала в кулаке теплый камушек-лазурит, обычно придавивший силы и даровавший спокойствие. Сердце билось, как сумасшедшее. Неизвестный двигался практически неслышно, как будто парил в воздухе, лишь в пугающей тишине раздавался шелест одежды. Неожиданно кожу на шее опалило ледяным дыханием. Скованная ужасом девушка зажмурилась. Рядом с ухом раздался злой шепоток:

— Убирайся обратно в ад!

Настасья резко вдохнула горький запах полыни и развернулась. Рядом никого не было.

— Кто ты?! — выкрикнула она, не желая сдаваться и паниковать. Из густого полынного дыма проявились размытые очертания фигуры, раздался жутковатый всхлип.

— Стой! — Настя бросилась по направлению к пришельцу, и увязла в тумане. Она точно бы потеряла зрение и не видела дальше собственного носа.

— Я здесь! — послышался тихий голос, и девушка, как слепая, следовала на зов. — Я здесь…

Тень как будто играла с Настей или заманивала в ловушку. Из тумана проявлялись очертания предметов, деревьев, и только по ним заплутавшая девушка понимала, где именно во дворе находится.

Вот возникло невысокое ограждение детской площадки — певица ударилась об него коленками. В леденящей кровь тишине раздался истошный скрип — кто-то потревожил старые качели. Настя замерла, присматриваясь. Человек раскачивал качели — с силой отталкивалась ногами о землю и поднималась все выше, словно пыталась сделать «солнышко», а в следующий момент сиденье уже пустовало.

— Где ты? — Настя закружилась на месте, обо что-то спотыкалась. Парусиновая туфля слетела с ноги, и ступня увязла в холодном мокром песке.

Девушка окончательно заблудилась и потерялась. Густой туман дезориентировал. Из-за едкого запаха трав першило горло, слезились глаза. Грудь ходила ходуном, легкие жгло от жажды чистого воздуха. Откуда-то доносились пугающие хрипы, и только спустя некоторое время Настасья осознала, что сипы вырываются из ее рта вместе с облачками теплого пара.

Секундой позже нога вдруг провалилась в пустоту. Девушка потеряла равновесие и, взвизгнув, покатилась по острым бетонным ступенькам, каких не видела из-за тумана. В щиколотке нехорошо хрустнуло. Певица закричала от оглушительной боли. Пред глазами все смешалось серым пятном — Настя стремительно скатилась по крутой лестнице и со всего маха приземлилась на асфальтированную дорожку. От чудовищного удара зазвенело в голове, локоть вывернулся под неестественным углом. Она не могла пошевелиться.

В голову вдруг пришла абсурдная мысль, что холод губителен для голосовых связок, и певице нельзя валяться вот так — распростертой на холодной земле — иначе начнется ангина.

Сознание стало покидать ее. Перед глазами меркло, и сквозь наступающую темноту она разглядела человеческий силуэт рядом.

— Уйди, наконец! — прошептал на ухо хрипловатый голос.

Это была женщина.

Мгновение спустя Настасья провалилась в глубокий обморок.

Она входит в дом. Оглушительно орет музыка. В нос ударяет резкий запах табака и сладковатый — алкоголя. Под потолком плавает сигаретный дым. Комнаты, должно быть, прокурены насквозь.

Внутри толпа народа — незнакомых людей — его друзей, с которыми он никогда ее не знакомил. И она не может сказать наверняка, стеснялся ли он их или же ее. Еще одна неловкость в их странных, болезненных отношениях — секреты на пустом месте.

Она заглядывает в большую комнату, озаренную лишь разноцветными мигающими гирляндами. Здесь вяло танцуют несколько скорее раздетых, нежели одетых, студенток. На диванах дремлют люди. Кто-то, изображая ди-джея, крутит пластинки на переносном пульте.

Его здесь нет. Сердце колотится от дурного предчувствия.

Она поднимается на второй этаж, где располагаются спальни. Осознает, что именно, скорее всего, там обнаружит, но все равно идет.

Она толкает крашеную белую дверь. В темноту комнаты падает прямоугольник света, в котором вытягивается ее изломанная тень.

— Отвалите! — ругается мужской голос.

Судорожный вздох облегчения — его здесь нет.

Но он в соседней спальне, где раскиданы подушки, разобрана кровать, смяты простыни. Обнаженные тела переплетены и похожи на двуглавого монстра. Вряд ли она видела в своей жизни что-то более грязное, чем эти обнаженные тела.

Она не может понять, любит ли его… или ненавидит. А может быть, любит и ненавидит с одинаковой силой? Он отнял ее жизнь — полноводную, чистую, легкую. Заполнил ее дни мучительными ощущениями ускользающего счастья и неминуемой потери. Он говорит, что над ним довлеет темный рок, а она так хочет, захлебываясь счастьем, вдыхать любовь полной грудью.

Удивительно, но она не испытывает боли, только брезгливость. Возможно, это просто шок, и ее скрутит позже, но где-то в краешке сознания рождается хрупкий росток злорадства. У нее теперь есть предлог, чтобы сжечь мосты и уйти навсегда, не оглядываясь, в мир, где счастью не назначают цен, а потому его не нужно заслуживать. Эти проклятые простыни и тела, сплетенные ядовитыми лозами, расставили все по своим местам.

Воздух ворвался в легкие. Настасья открыла глаза и, страшно засипев, резко села. Окончательно вернувшись в настоящее и придя в себя, она обнаружила, что скукожилась на асфальтной дорожке, рядом с гаражами. На улице царила ночь и промозглый холод.

Девушка пощупала ногу — лодыжка оказалась целая, хотя, падая с бетонной лестнички без перил, певица отчетливо слышала хруст. Локоть совсем не болел. Девушка замерзла, тело затекло от лежания в одной позе, но повреждения исчезли. Наверное, со стороны случайного прохожего девушка показалось бы обычной пьянчугой, без сил свалившейся прямо посреди улицы. Да и голова трещала, как похмельная.

С замирающим сердцем Настя разжала кулак, в котором по-прежнему сжимала колдовской камешек. На ладони лежали две равные половинки. Лазурит разломился, до капли вобрав в себя боль хозяйки.

Когда Настя вернулась, то обнаружила тихий, спящий дом. А может быть, семья притворялась спящей, ожидая возвращения беглянки. Она стянула с ноги грязную туфлю — вторую так и не удалось найти — и на цыпочках направилась в сторону детской.

В коридоре было хоть глаз выколи, поэтому пришлось пробираться на ощупь. Вдруг в тишине неприятно заскрипела дверь, и Насти, перепуганной после происшествия во дворе, сдали нервы: она подскочила, как кошка, и едва сдержала воль. Темноту разрезал прямоугольник света, падавший от двери кабинета. Главы семьи стоял на пороге. Возможно, дед мучился от бессонницы и еще не ложился спать.

— Привет, — пробормотала гостья, спрятав за спину замызганную обувку. Она специально решила спрятать туфлю, чтобы никто не задался вопросом, куда делась вторая.

— Зайди, — приказал дед и скрылся в кабинете. Девушка отчаянно не желала выяснять отношения со старым гордецом посреди ночи, но и игнорировать его тоже не имела права. Безнадежно вздохнув, она вошла в обитель главы семьи.

Показалось, что Настасья попала в совершенно иное время. Обстановка в кабинете дышала историей и прошлым: большой стол с зеленым сукном, старая настольная лампа, какие рисуют в книгах о революционных временах, темный шкаф, полный книг, черно-белые фотографии давно ушедших из жизни людей. Девушка остановилась на пороге, не смея пройти дальше.

Дед сел в вытертое английское кресло, рядом с которым стоял торшер и столик со стопками книг. Одна была раскрыта, и на пожелтевшем развороте лежали очки. Некоторое время гордец молчал, изучая темноту за окном.

— Я вот что хотел сказать, Настасья, — наконец, начал дед. — Я тебя не учил пасовать при первых трудностях. Когда ты уже очнешься от своей комы по-настоящему.

— Что? — опешила девушка, прекрасно понимая, о чем говорил дед. Вероятно, он считал, что певица не жила сейчас, а существовала, все еще погруженная в сон.

— Если уйдешь со сцены — лишу наследства.

— Я думала, что ты вычеркнул меня из завещания, когда я сбежала в столицу, — ошарашенная наставлениями старика, иронично вымолвила Настасья.

— Ты не сбежала, — дед нацепил на нос очки и взял раскрытую книгу, — а уехала без спроса из родного дома — это разные вещи. Иди теперь.

Девушка закрыла дверь, оказавшись в непролазной темноте, особенно ослепительной после озаренного лампой кабинета. Кажется, только что глава семьи объявил о перемирии.