Глава 26

Юля

Кажется, что ниже упасть в его глазах я не смогла бы. Впрочем… А он в моих разве мог бы?

Я чувствовала, что он меня хочет. Слова о том, что готов разложить на столе, были грубыми, но во мне отозвались дрожью нетерпения.

Ей богу, случись между нами секс, на душе было бы лучше, чем сползать со стола, поправлять одежду и доигрывать блядское кокетство. Вытирать с губ нашу с ним слюну. Без спешки поправлять волосы. Прощаться до понедельника и уходить, повиливая бедрами.

Только Тарнавский не знает, что покинув его кабинет и свою приемную, я закрылась в туалете и долго-долго пыталась отдышаться, сидя на крышке унитаза.

Вся успела пропахнуть им. Продолжала чувствовать прикосновения там, где их уже нет.

Могла бы шутить — пошутила бы, что рано или поздно разорюсь на такси, но домой возвращалась снова на нем, потому что ноги держать отказались.

Могла бы шутить острее — сказала бы, что трахнувший мой рот своим языком Тарнавский мог бы проявить джентльменство и хотя бы завезти. Но… Я влюблена не в джентльмена. И то ли предаю, то ли спасаю тоже не его.

Садясь в машину — не оглядывалась. Если бы еще получалось раз за разом не возвращаться мыслями к случившемуся — вообще гордилась бы собой, но с этим крупные проблемы.

Вроде как удачная личная многоходовка с флешкой совершенно не радует. Я рискую собой, спасаю его, а он… Приехал работать.

Придурок.

Желание психануть и уволиться обретает все более рациональные черты, хотя я и понимаю, что рационального-то в нем мало, я просто подыгрываю своим эмоциям.

В понедельник мы делаем вид, что ничего не было. Вроде бы уже привычно, но меня это ранит по-живому. Тарнавскому… Да похуй ему.

Смотрю в спину, за которой шлейфом развивается судейская мантия, жадно, как настоящая слабачка, вдыхаю будоражащий запах и не могу поверить, что нас связывает столько… Дерьма.

Возле зала судебных заседаний уже ждут стороны. Тарнавский хмуро кивает в ответ на приветствия, проходит немного дальше, чтобы принять какой-то звонок. А я тем временем открываю дверь, захожу, плюхай на стол материалы и включаю компьютер.

Готовлю зал к заседанию, стараясь уложиться в несколько минут. Зову стороны. Рассаживаемся.

Пытаюсь сконцентрироваться на работе.

Это далеко не первое мое заседание. Поначалу я, конечно, знатно нервничала. Боялась налажать. Раз за разом перечитывала сама и переспрашивала у Марка, что и в каком порядке обязан делать секретарь.

Ответственности добавляла богатая фантазия, благодаря которой в голове рисовались ужасные сценарии, как я подставляю Тарнавского на какой-то мелочи и из-за моего косяка все подряд оспаривают его решения в апелляции. Выигрывают. Он меня грохает. Закапывает в лесу. Об этом узнает Смолин…

Ладно, занесло.

Тем более, этот страх почти прошел. Обычной работы я не боюсь. Жаль, что моя работа преимущественно с какой стороны ни глянь — необычная.

— Всем встать, суд идет.

Произношу и вместе с остальными присутствующими отодвигаю стул, поднимаясь.

Уже работая в реальном суде, узнала, что здесь многие вещи происходят не так красиво, как в фильмах и тематических передачах. Дела иногда рассматриваются прямо в кабинете, а не в красивом зале. Далеко не всегда звук судебного заседания — это стук молоточка. Судьи не обязаны пользоваться специальной дверью, которая вроде как ведет в комнату совещаний. В нашем случае, к примеру, она давно забита, потому что с той стороны — кабинет Петровича.

В общем, зря я очаровывалась. И судьей. И его работой. Зря верила в лучшее. Зря надеялась…

Тарнавский проходит мимо за моей спиной. Мантия щекочет голые икры. Я прерывисто вздыхаю. Ловлю щекой быстрый взгляд, но в ответ не смотрю. Не хочу.

Он садится — мы тоже.

Начинаем рассмотрение. Сегодня у нас с Вячеславом Евгеньевичем подготовительное в новом деле. Оно будет длиться не дольше пятнадцати минут и от меня почти ничего не требуется. Впрочем, как всегда. Тарнавский ведет сам — разъясняет сторонам права, изучает полномочия представителей, зачитывает шаблонный процессуальный текст.

Все катится настолько стандартно, что я даже толком не отвлекаюсь от экрана с раскрытым протоколом.

Стараюсь усмирить волнение, которое вызывает звук его голоса.

Это сложно. То и дело бросает в жар. Я все еще помню руки. Помню губы.

Мне становится душно от осознания, какой он меня видел. Потом холодно и липко из-за того, что так просто отказался.

Умышленно или нет — Тарнавский болезненно задел мою самооценку.

Может быть наказал так за то, что отказалась, когда предложил он. Может быть не поверил. Хотя… Я же чувствовала. Я не обманываю себя. Я правда чувствовала, как между нами искрило.

Не выдерживаю, поворачиваю голову и исподтишка смотрю на его профиль.

Внимательный глаза сверлят одного из представителей сторон, говорящего на языке бесконечных формальностей. А у меня болезненно трепещет внутри. Я по-прежнему ужасно в него влюблена, но ничего кроме досады и боли это сейчас не доставляет.


Лежащий на моем столе телефон жужжит. Костерю себя и перекладываю на колено.

Лиза, блять.

Очень вовремя, подруга.

Скидываю и ловлю судейский взгляд уже на себе. В нем нет ни снисхождения, ни доброты. Требовательность. Претензия. Бровь приподнимается. Я опускаю глаза. Глотаю бессмысленное: «извините».

Оно ему не нужно. Ему нужно, чтобы помощница не только ноги раздвигала, когда судье захочется, но еще и работу свою делала. А я, получается, ни там ни там не угадываю.

— Отводы заявлять кто-то будет?

Испытывая облегчение из-за того, что судья вернулся к сторонам, заглядываю на экран телефона под столом.

«Давай вечером посидим где-то, мась?»

Справляюсь с первым желание отказаться. Утопаю во втором: согласиться и всем поделиться. Я устала. Запуталась. Мне не с кем. Я хочу иметь возможность положиться на подругу…

— Уважаемый секретарь, вы информацию внесли? — вздрогнув, с грохотом роняю телефон на пол.

Ровнее сажусь на стуле и смотрю на Тарнавского. Горло сжато. В нем бьется сердце. Он смотрит… Я умираю.

Прослушала. Опозорилась. Идиотка просто.

Один из представителей прячет смех под покашливанием в кулак. Еле справляюсь с желанием встать и уйти. Поплакать, что ли…

Только Тарнавский не щадит. Взгляд остается все таким же требовательным. Я быстро сдаюсь.

— Нет, простите. Я прослушала.

— Отводов у сторон нет. Вносите.

Киваю, стучу по клавиатуре.

Параллельно ведется аудиозапись. Я смогу доделать протокол по ней, но Тарнавский… Его отношение ко мне зависит от настроения. Когда настроение говно, он и меня не против размазать.

Интересно, а если бы мы с ним переспали, вел бы себя так же?

Господи, Юля, да успокойся!


Тарнавский зачитывает сторонам их права и предлагает подать ходатайства. Важные люди обсуждают дату начала рассмотрения по сути, а бестолковая я украдкой наклоняюсь за телефоном и прячу его в карман.

Прилагаю все усилия, чтобы остаток заседания не привлекать к себе внимания. И только в конце меня снова бросает в жар.

Я вдруг понимаю, что мы заходим в рассмотрение того самого дела. Бесконечно кручу в голове название «Тетрик», пока не вспоминаю, почему оно кажется таким знакомым. Смолина в зале, конечно же, нет. Он в принципе нигде по документам не проходит, иначе я бы заметила, но это не уменьшает произведенный на меня эффект.

Я сглатываю. Усмиряю дрожь.

Становлюсь внимательней и снова из-под полуопущенных ресниц наблюдаю за Тарнавским. Пытаюсь понять, он благоволит одной из сторон или…?

Я же не дура. Понимаю, что не являюсь единственным инструментов влияния на него. Может всем было бы лучше, чтобы Вячеслав Евгеньевич договорился со Смолиным о сумме и… Все?

Ужасные мысли пугают тем, что перестали пугать.

Стыдно, но я бы, возможно, хотела, чтобы они разошлись без потерь друг для друга. А значит и для меня.

Вздрагиваю, слыша стук молотка.

Встаю вместе со всеми. Задерживаю дыхание, когда Тарнавский проходит мимо. Киваю в ответ на его:

— Через десять минут в кабинет ко мне, Юля, — и оставляю подбородок внизу.

В сторону приемной плетусь без спешки. С одной стороны, пусть ко мне никто не подошел, я все же предвижу звонок от «заказчика». С другой… Не хочу я в кабинет!

Меня встречает брошенная на столе мантия.

Со вздохом беру ее в руки, тяну к лицу — кроме свежести кондиционера еще она пахнет дымом. Покурить успел. Вешаю в ряд с остальными. Закрываю дверцу.

Пусть знаю, что Тарнавский уже в кабинете, но до последнего тяну. Подойдя к двери, заношу руку… И шарахаюсь в сторону, когда она резко открывается.

Тарнавский врезается в мое лицо сразу двумя лезвиями — своими бездонными зрачками. Я растеряно торможу.

— Я сказал через десять минут, — работодатель чеканит прохладно. Я покорно склоняю голову. Опоздание в минуту — тот еще грех.

Взяв себя в руки — шагаю навстречу.

Он отступает. Сначала я думаю, что дает дорогу, собираюсь прошмыгнуть, но стоит приблизиться — в косяк на уровне моих глаз врезается рука. Торможу. Перестаю дышать. Поворачиваюсь.

Пальцы съезжают по дереву. Тарнавский делает шаг ближе. Я вжимаюсь спиной в косяк.

Страшно…

Судья нависает, я готовлюсь принимать кожей иглы.

— Будь внимательной, Юля. Твоя работа…

— Я знаю. Извините.

Даже думать не хочу, как он объясняет себе разницу в моем поведении. То соблазняю его, подставляя сиськи и чуть не умоляя трахнуть, то трясусь, выслушивая, как вычитывает.

Мужская кисть повисает в воздухе. Я больше от неожиданности, чем из-за ожидания чего-то хорошего вскидываю взгляд.

В его читаю угрожающее спокойствие. Что происходит в той голове — ума не приложу.

Чувствую прикосновение костяшек к щеке. Сглотнув, стреляю взглядом на дверь в приемную.

В субботу об этом вообще не думала, а ведь тоже могли зайти.

Возвращаюсь к лицу Тарнавского. Ему явно похуй. Застанут за тем, как жарит помощницу — не расстроится. Он вообще чего-то боится? О чем-то волнуется?

— Будешь пялиться в телефон во время заседания — оштрафую.

Произнесенное неправдоподобно ласково предупреждение в купе с поглаживаниями взрывает изнутри. Хочется защититься, хоть и знаю, что неправа. Еле держусь. А он продолжает гладить. С губ рвется: «да идите вы в задницу», а слетает:

— Не буду. Я уже извинилась.

Улыбается. Покачивается ближе. Я улавливаю, как крылья носа немного раздуваются. Дальше — несколько тихих покашливаний.

— Что за духи? — Судья спрашивает, как мне кажется, совершенно невпопад. Я же, как назло, тут же забываю название.

Это те же, которые подарила Лиза.

От мысли, что он спрашивает, чтобы купить такие же какой-то Лене, становится мерзко.

— Не нравятся? — Пытаюсь глупо ответить в его же стиле. Вздергиваю бровь, как будто готова услышать даже «да вообще говно». Но он молчит. Перестает меня касаться. Отступив, берет со спинки диванчика какой-то конверт.

Протягивает, покручивает… Я испытываю приступ тошноты.

Опять. Блять.

— На работе не пользуйся.

Вроде как безразличный приказ наносит неожиданный удар. Стреляю злым взглядом. Утоплюсь с них, поняли? Дышать нечем будет. Не помогут ни открытые окна, ни вентиляционная система. Я, знаете ли, тоже от вашего запаха долго отмывалась…

Говорю это все про себя и чуть-чуть глазами. Тарнавский держит паузу, как будто выслушивая.

Рискну ли ослушаться — не знаю. Он вдыхает и продолжает.


— Уверен, ты и без меня понимаешь, что сработались мы не на сотку. Я предлагал работу умнице-отличнице, но не вижу ни особого рвения учиться, ни очевидной заинтересованности, ни сверх-старательности.

В щеки бьет дикий жар. Я вас… Ненавижу.

— Синергии пока нет. Думаю, ты тоже ждала чего-то большего… Может большей зарплаты, — Тарнавский вдруг улыбается. А я растекаюсь униженной лужей.

Хочется вывалить, что я вообще ничего не ждала и меня просто-напросто втянули. И что я не обязана оправдывать ожидания зажравшегося коррупционера. И что за свое поведение он должен не этику студентам преподавать, а сидеть. Но кто такое скажет в лицо человеку, на которого изначально надеялся..?

— Если вы хотите меня уволить… — Собственный голос звучит непривычно. Хрипло и сдавленно. Тарнавский же только улыбается.

— Поздно, Юля. У меня дохуя много работы сейчас. И больше нет двух месяцев, чтобы научить кого-то нового. Я потратил их на тебя.

Потратил…

— Поэтому работаем так. С минимумом ты справляешься…

Прикусываю изнутри щеку до ощутимого вкуса металла во рту. А лапать меня — это тоже минимум?

— Только расслабляться себе не позволяй. Одно дело уйти от меня с хорошими рекомендациями, другое — с теми, на которые ты пока наработала.

Вслед за лицом загораются уши. Ненавижу. Ужасно.

Слышу, как хрустит бумага. Опускаю взгляд на новый ебучий конверт.

— Что это?

Тарнавский подталкивает его мне. Я без сопротивления беру.

Вижу выведенную карандашом большую надпись «Смол.». Пульс подскакивает. Если это то же самое, что было с Леонидом, я неожиданно для самой себя буду счастлива. Передам. Смолин согласует. Тарнавскому — деньги. А дальше… Пошлю их всех нахуй. И зажравшегося судью, и Лизиного отца.

Успеваю вознестись в своих стыдных мечтах… И грохнуться.

— Это то, за что ты отвечаешь головой, Ю-ля. — Кривлюсь. Не хочу я головой ни за что отвечать, но алогично прижимаю конверт к груди. — Внутри очень важные документы. Они будут приобщены к делу, когда придет время. А пока их никто не должен увидеть. Подумай, как хранить. Я у себя не могу. Должна ты. Когда скажу вернуть — в ту же секунду. Ок?

Хочется ответить «нет» и вернуть вот сейчас. А еще съязвить, что у Смолина на него, скорее всего, конверт потолще собран. И это еще я не помогала. Но вместо этого киваю.

— Почему они должны быть у меня?

А не у Лены? Не в ячейке? Почему не у какого-то надежного друга или в родительском доме?

Жду ответа, испытывая новый уровень неповторимого похуизма. Все настолько плохо, что я воспринимаю любую новую дичь философски.

Смотрю Тарнавскому в глаза, игнорируя тот факт, что даже шея немного затекла. Телефон в кармане жужжит входящим. Думаю, это кто-то из Смолиных.

Тарнавский опускает взгляд на мое бедро.

Мы с ним слушаем, как кто-то наяривает. Звонок окончен — взгляд мужчины возвращается к моему лицу. Я невпопад вспоминаю, как нравилось с ним целоваться. Чувствовать толчки. Принимать их. В его глазах тоже мелькает вспышка.

— Ишь ты какая… Востребованная…

Подайся он сейчас вперед — что бы я сделала? Позволила или оттолкнула? Хочется быть способной на второе. В реальности же я тот еще слабак.

— Отдали бы кому-то, чей запах вас не раздражает.

Колю очень по-женски. Эмоционально. Становлюсь причиной для усмешки.

Тарнавский подается вперед. Я бьюсь затылком о косяк. Дыхание касается губ, я обиженно сжимаю их и ловят возмутительное:

— Потому что я так хочу, Ю-ля. Мы с тобой работаем так: я хочу — ты исполняешь.

Загрузка...