Преданная (СИ)

Глава 38

Юля

Я прижимаюсь губами к кисло-сладкому ободку бокала и делаю глоток обманчиво-сиропного коктейля.

Теперь уже без стеснения наблюдаю, как на подиумах танцуют девушки. Они делают это очень эротично, но совсем не пошло. Я любуюсь. Знаю, что адресаты эмоций, которые танцовщицы дарят — в первую очередь мужчины, но не запрещаю себе получать удовольствие.

Хотя бы здесь. Хотя бы так. Потому что завтра…

С мыслями о злосчастном понедельнике я борюсь одинаково: выталкиваю их, повышая градус. Но не собственного кипения, а алкоголя.

Продолжаю ловить на себе взгляды, но обрастаю броней. Смотрите. Мне похуй. Я вроде как спустившаяся со второго яруса гостья. И никто не узнает, что на второй я не вернусь.

Хуже алкоголя грудную клетку жжет боль и ревность, когда думаю, что происходит там.

Я была бы совсем дурой, если бы ждала, что он спустится следом. Ему все равно. Он остался со своими друзьями, с Кариной. Я либо дам ему на его условиях, либо могу гулять. На его условиях я не хочу.

Сознание туманится, но я все равно прошу бармена повторить мне коктейль. Нужно вытравить из головы назойливые образы. Учащенное дыхание. Пошлые слова. Влажные поцелуи. Похоть-похоть-похоть.

В нем столько мужской энергии, что она расплескивается, обжигая кожу каждой окружающей его женщины. И он отлично этим пользуется.

Гондон.

Делаю сдвоенный глоток, сильнее прогибаюсь в слегка затекшей спине и кручу вытянутой шеей.

Почувствовав прикосновение между лопатками, дергаюсь. Чья-то рука скатывается по позвоночнику до поясницы.

Долю секунды незнания я посвящаю мыслям не о том, а повернув голову — получаю дозу жесточайшего разочарования, которое испытывать не должна.

— Друг, повтори, — незнакомый мужчина улыбается мне, обращаясь при этом к бармену. — А мне виски чистый.

Насторожено слежу, как меняет расположение — его рука съезжает с моего тела. Он сам обходит и, не спрашивая, свободно ли, садится на стул напротив. Упирается коленом в мое. Я смотрю вниз… И не дергаю.

Я знаю, что не нужно выказывать заинтересованности, но любопытство берет вверх — рассматриваю.

Незнакомец — это что-то среднее между Тарнавским и Смолиным. Взрослый мужчина. Ухоженный. Симпатичный. Улыбается вполне очаровательно. Поворачивает голову. Немного склоняет ее. Смотрит в глаза…

Я не могу оторваться, потому что он мне нравится или потому что я пьяная?

— Я еще не допила. Мне не нужно повторять, спасибо, — даже не стараюсь говорить достаточно громко и отчетливо, чтобы звучать громче музыки. Устала стараться. С Тарнавским выстарала из себя всё. И что имею в итоге?

Но незнакомец меня слышит и без приложенных усилий. Улыбается шире. Медленно кивает.

Потом опять стреляет взглядом в лицо. При этом мой организм не выдает ни одну из утомивших уже реакций. Сердцебиение ровное. Кровь поровну с алкоголем плавно течет по разогревшимся венам.

— Но скоро же допьешь. — Молчу. Взгляд опускается на протянутую навстречу кисть. У него красивые пальцы. Ухоженные ногти. Из-под манжеты рубашки выглядывают недешевые, я уверена, часы. — Кирилл.

— Злата. — Снова отвечаю ложью. Вкладываю пальцы в его ладонь и чувствую легкое покачивание. Мне кажется, он прекрасно понимает, что вру, но позволяет. Улыбается. Изучает. Отпускает руку, которой я тут же тянусь за бокалом.

Вечер ужасный. Вся жизнь какая-то не очень. И я знаю, что давно пора встать со стула, рассчитаться и уйти. Но все это время чего-то ждала. Видимо, Кирилла.

Между нами сейчас молчание, его нескрываемый интерес и моя заторможенность. Технику движений я знаю отлично: спрыгнуть, повесить на плечо сумочку, удалиться, но это не заставляет сдвинуться с места.

— Ты же не работаешь здесь? — Еще часом ранее такой вопрос заставил бы меня покраснеть до корней волос, а сейчас я воспринимаю его как данность. Это следствие моего падения или в привыкании к грязи нет ничего плохого?

Пожимаю плечами и веду головой из стороны в сторону.

Киваю на стеклянную стену на втором этаже.

— Уже не работаю.

Детали о том, что работала «переводчицей» у своего самодура-начальника упускаю.

Кирилл прослеживает за указанным мной направлением, давая возможность еще лучше себя рассмотреть.

Интересно, сколько ему. Кем он работает. Он женат или свободен?

Или совсем не интересно, Юль? Ты-то сама понимаешь?

— А ты тут..?

— С компанией, Злата, — кривлюсь на своем не своем имени. Кирилл, возможно, это замечание. Он, кстати, тоже может быть совсем не Кириллом. Смотрю на правую руку. Безымянный палец выглядит девственно чистым. Без кольца, следа от загара или вмятины. Но таким меня уже не обманешь.

Вячеслав Евгеньевич научил, что мужчины умеют играть идеальных. А когда добиваются желаемого — уничтожать.

Пытаюсь вернуть себя из деструктивных мыслей в реальность, делая глубокий болезненный вдох.

Поднимаю взгляд к глазам не нужного, и не интересного мне Кирилла.

— Давно на тебя смотрю, Злата. Манишь. Знаешь?

Улыбаюсь.

Знаю. Маню так сильно, что на столе хочется разложить. Лапать прилюдно. Секс предлагать… По-быстрому.

Обида хлещет по щекам. Беру бокал за ножку и выпиваю залпом. Конечно, многосоставной коктейль предназначен не для этого, но… Да похуй уже.

— Потанцевать хочу. Ты не знаешь, Кирилл, здесь можно просто?

— Тебе все можно, Злата.

Ступаю на глянцевый пол. Равновесие держу не идеально, но это уже не заботит.

Так, как красивые девушки на подиумах, я все равно не смогу, но почему-то остро хочется успеть поймать мелодию.

Знаю, что Кирилл провожает взглядом. Может быть даже счет мне закроет. Но я не оглядываюсь ни на него, ни наверх. Убеждаю себя, что важны только собственные желания.

Важна только преданность себе.

Я забыла об этом, совершила ошибку, поставив выше собственных интересов интересы постороннего человека, который этого не заслужил.

Это должно стать для меня пусть болезненным, но не смертельным уроком. Иначе… Иначе во второй раз я получу то же. И уже по заслугам.

Заполнившая пространство музыка создана для соблазнительных танцев. Она не оставляет шансов на разнообразие в движениях. Заставляет вырисовывать бедрами восьмерки, а гибкими кистями выводить узоры в вязком воздухе.

Сначала я помню, что из-за барной стойки за мной наблюдает Кирилл, потом забываю. Может не только он (места на танцполе больше, чем танцующих), но мне настолько без разницы.

Куда интересней — картинка в моей голове. Я позволяю себе и ее тоже. Закрываю глаза и рисую.

Движение рук по телу. Дыхание на шее. Болезненное трение ткани о голую кожу. Фруктовый запах кальяна. Шепот на ухо.

Я отлично помню, как он целует. Как ласкает грудь. Под кожей зашиты все его пошлости, каждое слово из удаленного на эмоциях диалога. Они лопаются стеклянными капсулами и распространяют отраву, которая печет и учит извлекать удовольствие из боли.

Вижу себя сидящей на его коленях. Скольжу ладонями по изгибам фигуры от груди вниз. Представляю, как обняла бы, как пропустила бы сквозь пальцы волосы. Подалась бы навстречу…

Жжение концентрируется в груди.

На талию ложатся руки. Я выставляю свои вперед и распахиваю глаза. Все тело пронизывает боль. Передо мной — не то лицо. Ногти скребут по ткани пиджака Кирилла, мужчина улыбается. Возможно, принимает мои действия за соблазнение, а я отворачиваюсь, чтобы скрыть разочарование. Только скрывать-то зачем, Юль?

Он тянет меня ближе, я позволяю. Чувствую губы на щеке. Частое дыхание и запах виски. От Тарнавского тоже им пахло. Может… Вот так? Закрыть глаза и…

— Злата… — От звука не того голоса передергивает. Я кривлюсь. Давлю на плечи. Он притягивает еще ближе. — Давай в кабинет поднимемся. Я не обижу. Сколько?

А сколько стоят разбитые вдребезги мечты? Кто-то считал?

Я не боюсь его и возможно ложно, но уверена, что могу отказаться.

Давлю на плечи еще раз. Делаю шаг назад. Открываю рот и захлебываюсь.

На бедра ложатся другие руки. Давят меня в другое тело. В поясницу вжимается раскаленный твердый пах. Лопатки врезаются в грудь.

Я скребу по его рукам и запрокидываю голову. Тарнавский смотрит не на меня, а на Кирилла. Переводит голову из стороны в сторону. Я вижу, как запредельно напряжены скулы.

Над головой несется тот самый голос. Хриплый. Страшный. Любимый.

— Друг, извини. Девушка заблудилась. Ко мне шла.

До ощутимой боли прикусываю кончик языка. Это себе. А Тарнавского наказываю, впиваясь в кожу все сильнее.

Ты ужасный… Я тебя ненавижу… Я тебя…

Ловлю короткий взгляд. Задыхаюсь.

— Все правильно… Злата?

Оторвать себя не могу. Он источает черноту. Абсолютное зло, в котором я ужасно хочу утонуть.

Кирилл поднимает руки и что-то отвечает. Что — я не слушаю.

Превращаюсь в метроном, замеряющий пульсации. Мою. Его. Злости. Желания. Вдохи. Всё в унисон.

Тарнавский сжимает мою руку и тянет за собой.

Вверх по лестнице. Мимо двери, из которой я вылетела пробкой.

Дальше по коридору под звуки соблазнительной скрипки.

Прикладывает к замку магнитный ключ. Открывает и подталкивает внутрь.

Заходит сам, щелкает замком.

Я отступаю, пока не чувствую спиной стену. Что вокруг — плевать. Мой фокус на нем. Злом до чертиков. Но я не боюсь.

Свожу лопатки, без страха смотря в глаза, пока мой мучитель надвигается.

Прячет магнитный ключ в карман, не скрывает ходящих ходуном желваков. Тормозит, когда носок его ботинка упирается в мою босоножку.

Упирает руки по сторонам от моей головы. Нависает. Приказывает:

— Ану дыхни, — вызывая во мне нездоровое желание улыбаться и сочиться ядом.

Размыкаю губы и отбиваю:

— Я и так на вас дышу.

Злю сильнее и радуюсь этому.

Почерневший до предела взгляд оставляет в покое мои глаза и скользит по лицу, грудной клетке.

Что вас рвет-то так, ваша честь? Неужели ревность?

Мстить хочу. Упираюсь в плечи и толкаю. Ему — хоть бы что. Не двигается с места. Только глазами возвращается к моим. А я позволяю себе транслировать то, что чувствую. Что изнутри жжет. Разъедает.

— Я вас не просила меня уводить, — обвиняю, не боясь получить ответом под дых. Уже все. Меня сильнее разбить невозможно.

— Тебе настолько похуй с кем? — Тарнавский спрашивает, становясь еще ближе. Дышать тяжело из-за того, как его много вокруг. Я давлю на плечи, а потом вдруг осознаю, что цепляюсь за них же.

Мысленно даю пощечину. В реальности — жадно впитываю взглядом его слишком явную злость. В нем сейчас ноль сдержанности. А значит — тонна искренности.

Мы наконец-то… По-честному?

— Идите нахуй к своей Карине.

Приказываю в губы. Он сжимает их. Сильно пьяная, да? Возможно…

Смотрит на мой рот. Тишину разбавляет только мое громкое дыхание. А еще музыка, которая еле-еле пробивается сквозь толстые стены.

Они такие толстые специально, чтобы..?

— Вас там заждались. Или вы успели ее трахнуть? Вышли хоть или прямо там? У вас это в порядке вещей, наверное…

Несу ядовитую чушь, доводя до кипения человека, который явно в этом не нуждается.

— А ты что творишь? Выебать тебя некому?

Бью кулаком в грудь. Больно самой. Тарнавскому — ровно.

— Развлекаюсь, — словами тоже бью. Кривится. Не нравится, когда цитируют. — За денежку спасибо.

— Дура малолетняя, — захлебываюсь возмещением. Бью еще раз. Результат тот же. По-ху-ю.

— А вы кто?

Игнорирует. Подается вперед. Я бьюсь затылком о стену.

— Давай вместе развлечемся, — согласия не ждет. Я не успеваю сжать губы. Он принуждает принять его язык, который проезжается по верхним зубам, ныряет внутрь в мой пьяный-пьяный рот.

Переплетается с моим. Я снова давлю на плечи. Похуй.

Тарнавский навязывает ритм движений. Чтобы не подавиться дыханием — подстраиваюсь.

Руки мужчины перемещаются. Одна ложится на шею, фиксирует подбородок. Вторая тянет топ из юбки и ныряет под. Бью по руке. Он не реагирует.

До боли сдавливает кожу на животе. Ползет выше.

Я боюсь, что прикоснется к ноющей груди, хотя и хочу этого до одури. Но так просто не сдамся. Выгибаюсь и уворачиваюсь от губ.

Жадно хватаю воздух, царапаю предплечье, чувствую, как сильно стискивает полушарие.

Отпускает шею. Ныряет под топ второй рукой и делает то же самое. В этом жесте столько жадности… Невозможно поверить.

Там, под грудью, навылет колотится сердце. Он наверняка это слышит. Я со злостью выстреливаю убогим:

— Я кричать буду…

Но моя угроза, вместо если не страха, то хотя бы опасения, срабатывает совсем не так. Судья улыбается. Тянется к моему лицу. Вжимается лбом в лоб и дает понять на все сто: я из комнаты просто так не уйду.

— Будешь, Юля. Или ты сегодня для всех Злата?

— К черту пошел. — Давлю на предплечья, а сама изнемогаю из-за повторяющихся в одном темпе несильных сжатий полушарий. В такт с ними тяжелеет низ живота. В широкие мужские ладони через неплотную ткань упираются соски. Очевидно читающееся во взгляде желание порабощает. — К Карине своей. Я же сказала.

Звучу безнадежно, может даже жалко, и горю в пламени его глаз. Он молчит. Сверлит. Прожигает. Давит.

Только между нами больше нет его издевки. Снисходительности. Мы впервые на равных. Мы вдвоем на дне. Но если он послушается, если отпустит, первой умру я. Не знаю, вспыхивает ли страхом взгляд, но я вижу, как Тарнавский смаргивает.

Цедит:

— Сука, какая ж ты… — Тянется к моему рту, я с облегченном выдохом подаюсь навстречу.

Сначала по рукам, потом по плечам еду ладонями выше. Оглаживаю шею, зарываюсь в волосы. Давлю затылок ближе. Губами ловлю:

— Тебя я хочу, а не Карину. Предательница.