Преданная (СИ)

Глава 37

Юля

Чтобы не терять контроль над ситуацией, я совсем не пью.

Судья не приказывал мне держать обет трезвенницы, но я отказываюсь от всех предложения кого бы то ни было взять в руки бокал.

Провожу вечер пришитой к боку своего отбитого напрочь начальника.

В их странной компании действительно есть иностранцы, но я куда больше молчу, чем делаю что-то полезное. Да и польза… Господи, это совсем не то слово! Я же знаю, что мой английский хуже, чем английский Тарнавского. Я стараюсь как могу, но иногда улавливаю в уголках мужских губ улыбку.

Он забавляется за счет моих несовершенств.

Мои гордость и чувства доведены до настолько запредельных температур, что уже не кипят и не парят. Я переплавилась в какой-то неприлично термостойкий безэмоциональный камень.

Послушно сажусь за столом между Тарнавским и Ником — каким-то биржевым диллером из Штатов.

Тот самый Ник много пил, много матерится и без особого стеснения держит на руках девушку из какого-то там агентства. Не Карину, но как зовут эту — не знаю. Я ни с кем здесь не знакомилась.

Его поведение повергает меня в шок, но Тарнавскому — похуй. Как и самому Нику, который не видит проблем в том, чтобы чередовать вылизывание женской шеи и участие в разговоре.

В просторной комнате стремительно повышается концентрация разврата.

На столе — куча алкоголя, несколько кальянов. Воздух пахнет утрированно фруктово. Я и сама, кажется, провонялась паром. Трубки ходят по кругу, но свою очередь я каждый раз пропускаю.

Единственное, чего реально хотела бы — это “отстегнуть” себя от Тарнавского, распрощаться и уйти, но вместо этого то и дело взглядом наталкиваюсь на глубокие влажные поцелуи. Чужие. Скользящие по мужским плечам длинные пальцы. Пошлые взгляды. Сжатые пятерней ягодицы. Шепотки на ушко…

Чувствую себя ученицей на мастер-классе по эскорту. Мне тошно от мысли, что выгляжу одной из. Просто… Дешевле.

В горле сохнет, ноздри дразнит запах. Сердце ноет из-за того, что в смешении ярче всего ощущается тот, который чувствовать я вообще не хочу.

Мое голое бедро до болезненного дразнит плотная ткань мужских брюк. Его колени разведены шире, чем нам двоим было бы комфортно. А может чем комфортно было бы мне.

Я смотрю на Тарнавского исподтишка. Он — вроде как в свой телефон. Перед ним на столе стоит стакан с наполовину выпитым виски безо льда. Я — та еще крыса, но за этим слежу.

Мужчина поднимает взгляд от телефона и выстреливает им в меня. Пугаюсь и тут же отворачиваюсь, а он продолжает прожигать щеку. Я тянусь за бокалом. В нем шампанское, но пофиг. Слишком сушит. Делаю глоток за глотком, рискуя подавиться. Ставлю на стол. Бурной радостью реагирую на ожившего вновь брокера-Ника. Не потому, что соскучилась по общению с ним, а потому, что иностранец привлекает не только мое внимание, но еще и внимание моего судьи.

Надрессировано подаюсь ближе. Вслушиваюсь. Поворачиваюсь к Тарнавскому — ведет. Он как раз втягивает в себя кальянный дым, а потом выпускает его длинной струей вверх, в потолок.

Отрывает затылок от диванной спинки и смотрит мне в глаза.

Мне должно быть противно, но ужас в том, что я до сих пор плавлюсь от красоты. Даже зная, насколько черно под оболочкой, я не могу себя оторвать.

Прокашливаюсь, ерзаю, спускаю взгляд на подбородок и тянусь ближе, зная, что он навстречу не подастся. Когда смотрю на его губы — мои жжет. Облизываю.

Музыка грохочет, поэтому пересказывать слова диллера приходится на ухо. Но самое сложное начинается потом, когда я чувствую дыхание на своей мочке. И на шее. И даже ключице.

Я вроде бы должна была привыкнуть за вечер, но в реальности все наоборот: его близость накапливается во мне и вызывает все более сильные реакции тела. Мурашки бегают табунами. Кожа ноет. Грудь становится тяжелой. Взгляд туманится.

Его хрипловатый голос и местами слишком резкие слова заползают струйками пьяного дыма в ушную раковину и распространяются по крови лучше любого сорокаградусного алкоголя.

Я постоянно чувствую жар его тела. Иногда — вроде как случайные прикосновения. Все чаще и чаще. Все сложнее и сложнее их игнорировать.

Голая кожа становится до неприличного восприимчивой.

Сердце разгоняется до предела, а Тарнавский все говорит и говорит. Я вроде бы готова к тому, что его губы рано или поздно коснутся кожи, даже постыдно хочу этого, но чувствуя — вспыхиваю облитой бензином спичкой. Вместе со словами он выталкивает на кожу за ухом теплый воздух. Я сглатываю и закрываю глаза, чтобы от себя же скрыть головокружение.

Получив нужную информацию, дергаюсь прочь от его лица. Подаюсь к Нику. Стараюсь дружелюбно улыбаться и не смотреть так пьяно, как чувствую себя.

Мне сложно. Сознание плывет из-за переживаний, духоты, его действий. Язык заплетается.

Я улавливаю боковым зрением резкое движение — Тарнавский подается вслед за мной ближе к Нику. Перехватывает его внимание. И мое.

Обрывает на полуслове.

Меня уже даже не шокирует, что обращается на чистом английском, ломая тем самым свою же легенду о "переводчице", но оторвать взгляд от мужского профиля я не могу. Отмечаю выраженность скулы. Выступившую щетину. Движение губ. Огонь в глазах.

В горле снова сухо, но взять бокал я не могу.

Всем телом замираю, когда он вроде как невзначай, вроде как просто для равновесия кладет ладонь на мое колено.

Взгляд сам собой спускается вниз. Ведет сильнее. Это слишком.

Наши кожи контрастируют. Его кисть — смуглая. По ней разрядами молний от дорогих часов к пальцам расходятся вздутые венки. Моя коленка же под его пальцами выглядит так, будто я все лето просидела в помещении без доступа солнечного света. Хотя отчасти так и есть. Я много работала. На него.

Сглатываю и возвращаюсь к мужскому лицу. Тарнавский продолжает общаться с Ником. Его пальцы сжимают мою коленку, я делаю слишком глубокий для моих легких вдох. Грудную клетку рвет. Жар от места прикосновений девятибалльной волной расходится по телу.

Я должна играть в нормальность так же, как играет он. Или сбросить. Но вместо этого прикрываю глаза.

На продолжающиеся поглаживания тело отзывается слишком ярко. Жмурюсь. Пытаюсь сдвинуть колени — судья не дает.

Ник смеется первым, я распахиваю глаза. Тарнавский просто широко улыбается шутке, которую я даже не пыталась уловить. Ладонь мужчины соскальзывает с моего колена. Он возвращается на свое место, ведя костяками по бедру и задирая юбку выше. Откидывается на спинку диванчика, берет кальянную трубку и втягивает в себя дым, закрыв глаза. Пока я… Его ненавижу.

Не дает мне передохнуть.

Ник подзывает ближе, я стараюсь впитывать слова, но у Тарнавского другие планы. Он делает затяжку кальяна, снова подается вперед и, задевая мочку, надиктовывает:

— Но ты скажи ему, что…

Оцепенение спадает. Пытаюсь слушать его, но слова — мимо. Все мое внимание на том, что он касается. Я чувствую губы… Губы… Губы…

Мне мало… Мало… Мало…

Мотаю головой, это не помогает. Отдаляюсь и смотрю на Тарнавского.

— Извините, я…

— Что? — Совсем не верю его спокойствию, потому что рука снова ложится на мое колено. Теперь это уже не шок, но дыхание все равно перехватывает.

Тело реагирует однозначно. Я ощущаю ненавязчивую пульсацию между ног. Дергаю колени ближе. Мужские пальцы сжимаются сильнее. Я… Таю.

Смотрю вниз — и оторваться сложно. Потом вверх — в глаза. Он кивает куда-то мне за спину. Там Ник, да. Мне надо перевести. Только… Что?

Поворачиваюсь к нему. Ник что-то говорит, но я не воспринимаю информацию. Голова кружится. Пульсация усиливается под воздействием запретных ласк. Мурашки расползаются по бедрам вслед за тем, как выше начинает двигаться его рука.

Это слишком. Так нельзя. Все увидят. Я не должна позволять.

Декларирую про себя, а у самой дыхание учащается. Я почти не пила. И не верю, что мне что-то подсыпали. Зачем? Но ведет так сильно, что хочется ухватиться за подлокотник.

Я кладу на его руку свою. Большой палец мужчины съезжает ниже. Туда, где кожа нежная-нежная.

Надо прекратить. Скребу по выпуклым венам. Он как будто не замечает.

Гладит. И гладит. И гладит. Двигается еще выше.

Я несдержано оглядываюсь и замираю. Сердце разбивается вдребезги.

В свободной руке он держит трубку кальяна. Его голова снова запрокинута. Только теперь он не пар выпускает, а улыбается Карине.

Она стоит сверху, утонченные руки поглаживают твердые плечи. Я помню, что они, блять, твердые.

Она что-то говорит, Тарнавский расплывается в широкой улыбке. При этом я продолжаю чувствовать поглаживая почти что между ног.

Девушка покачивается ниже, я отворачиваюсь и сбрасываю с себя руку.

Пошел… Нахуй.

Встаю с дивана, поправляю юбку. Чувствую себя глупой блядью. Улыбаюсь удивленному Нику, зачем-то бросаю никому не нужное “экскьюз ми”, а сама направляюсь к двери.

Я знаю, что меня не отпускали. Я знаю, что догонит. Но… Да похуй.

На запястье очень быстро смыкается замок из пальцев. Я готова.

Разворачиваюсь.

— Я работаю на вас с понедельника по пятницу. С девяти до шести. В пятницу — короткий рабочий день.

Чеканю, безнадежно пытаясь развидеть мерцающую перед глазами картину.

— Ты работаешь на меня, когда в этом есть нужда.

Кривовато улыбаюсь.

Делаю шаг ближе. Привстаю на носочки и тянусь к уху. Мы делали так весь вечер, так почему не повторить, правда же?

Во мне в неразделимый коктейль смешаны возбуждение и отвращение. Губы горят огнем. Я хотела бы почувствовать на них его, но… Тянет качнуться и прижаться хотя бы к шее. Почувствовать соль, а себя — ничтожеством.

Дыхание сбивается. Я задеваю мочку.

— Вы же позвали меня сюда, потому что остался незакрытый гештальт, да? Вы и без меня знаете, что все идет по пизде. Надышаться хочется напоследок. Я это понимаю, но утоляйте свою нужду с теми, кому заплатили за это. Со мной не выйдет. Я… Остыла.

Вру, опускаюсь обратно на каблуки. Отхожу, улыбаюсь.

Не думаю, что мои слова способны унизить сильнее, чем его действия. Но эта игра изначально была без победителя. Мы могли бы стать отличным дуэтом. Рабочим. По жизни. Он решил, что такое его не интересует. Что ж…

Выкручиваю кисть. Он меня то ли жрет взглядом, то ли уничтожает — не понимаю.

Все еще хочет. Трахнул бы. Я знаю это. Но пусть трахает Карину. А потом сядет, потому что у меня нет конверта, а у него — компромата.

Пальцы мужчины разжимаются. Я делаю шаг назад. Он продолжает смотреть, прожигая, но я вдруг чувствую неповторимую свободу.

Тарнавский тянется к карманту и достает оттуда несколько хрустящих стодолларовых купюр. Остаток былой роскоши.

Я спокойно слежу за тем, как поднимает в воздухе, придерживая между средним и указательным. Протягивает мне:

— Остыла так остыла, Юля. За работу спасибо. Развлекайся.

Вместо того, чтобы бросить в лицо, расплываюсь в улыбке, забираю и прячу в сумочке.

Ловлю кожей вспышки. Даже уже не пытаюсь понять, что каждая значит.

— И вы… Развлекайтесь.

Разворачиваюсь и выхожу из кабинета. Быстрым шагом направляюсь к лестнице и спускаюсь по ней, рискуя подвернуть ногу.

Нужно выйти, заказать такси и уехать. Это понятно. Но вместо этого я приваливаюсь спиной к стене на первом этаже и пытаюсь отдышаться. Тяжело даже это. Воздуха мало. Он вязкий. Плотный.

Ч-ч-черт…

Взрывает от эмоций. Не вывожу.

Отталкиваюсь от стены и шагаю в зал, который проходила в сопровождении хостес.

На извилистых подиумах уже танцуют девушки в сексуальных костюмах. Это шоу не для моих глаз, я понимаю, но меня так привлекает любая чернота…

Они все красивые, гибкие, умеют соблазнять…

Мой взгляд взлетает вверх — с этой стороны прозрачная стена выглядит зеркальной. И только дура может думать, что он подойдет к ней, чтобы посмотреть, как та самая дура сбегает.

Кручу головой и задерживаюсь на баре.

На стульях рядом с ним сидит несколько девушек, но большинство мест пустует.

Опускаю взгляд на сумочку. Перед глазами снова мелькает, как он улыбается Карине. На коже все так же чувствуются фантомные прикосновения.

Чем закончит этот вечер он — я знаю. Трахнет ее. Может быть не только ее. Может быть даже нескольких одновременно. А я…

Открываю сумку и достаю купюры.