Проклятие красной земли (СИ)

Глава 11

В племени индейцев арапахо, от которого не представляется возможности выдвинуться в сторону города самостоятельно, Вилме ничего не остается, кроме как присматриваться и изучать. Когда вместе с Бернадетт она приезжала к племени, оно точно располагалось в другом месте. Ее не подводит память — индейцы, похоже, перебрались на новую точку в пустоши.

Скорее всего это произошло из соображений безопасности. Если после магического шторма к вам в племя наведываются городские власти, значит, могут наведаться и менее обремененные следованием букве закона жители, настроенные против индейской магии. Вилма не удивится, если племя после ее и Соломона здесь пребывания переместится снова.

С самим Соломоном она решает общаться поменьше. Потому что все еще остается на него зла.

Этот чертов Соломон…

Вилма встряхивается и свободно перемещается по территории племени. Ей никто не препятствует, но никто же и не с ней пытается заговорить. Индейцы делают вид, словно ни ее, ни Соломона просто не существует.

Мимо нее пробегает ребенок лет восьми. Вместе с ним — собака с него же размером. Понять, девочка это или мальчик невозможно — на взгляд Вилмы одежды индейских детей одинаковые. Да и волосы у всех длинные.

Собак, стоит только присмотреться, на стоянке арапахо оказывается много. Они не сидят на цепях, свободно играют с детьми, болтаются около костров, на которых готовится пища.

Невольно Вилма мысленно возвращается к словам местной шаманки, предсказавшей ей какого-то сына, а с ним деньги и войну, которая его поглотит. Все это, конечно же, чушь. Шаманка просто наверняка решила пустить пыли в глаза своими туманными предсказаниями. Будто этой пыли в пустошах мало. Увидела женщину, занятую на городской службе, а, значит, бездетную. И начала «предсказывать», исходя из самого очевидного для практически любой горожанки будущего.

Только ошиблась, конечно. Вилме все это не светит. От кого бы ей заводить детей? В их городе не повенчаны только совсем молодые парни и мужчины, которые могут это себе позволить. Например, Соломон.

Чертов он…

Вилма оборачивается, чтобы выхватить его фигуру на совсем другом конце лагеря. Пока на пустоши опускается вечер, Соломон также неприкаянно слоняется вокруг. И сам не спешит идти на контакт. Хотя Вилме кажется, что мог бы.

Что должен бы.

Подходит к ней, правда, другой человек.

— Кажется, вы больше не очень дружны, — с легкой улыбкой замечает Сиэтл.

У него приятное лицо. И приятная же улыбка. Но это не значит, что можно делать выводы о нем, как о хорошем человеке.

— А ты наблюдательный, — усмехается Вилма.

— Не стоит выбираться в пустошь с человеком, которому не доверяешь, — говорит Сиэтл.

Вилма пожимает плечами.

— Я могла бы доверить ему и свою жизнь.

— Но?

Да, всегда должно быть какое-то «но». В случае с Соломоном это «но» обрело черты Каролины.

— Но это, прости, не твое дело, — отрезает Вилма.

Еще не хватало делиться какими-то своими незначительными внутренними переживаниями с Андервудом.

Он понимающе кивает, а затем указывает в сторону большого костра, разведенного посередине всего лагеря. Вокруг этого костра уже начинают собираться индейцы.

— Давайте подойдем ближе, — предлагает он. — Может, вам будет интересно.

Вилма пожимает плечами и молчаливо соглашается.

Мужчины племени предстают перед костром в плотной раскраске и украшениях из перьев, как вплетенных в волосы, так и являющихся элементами одежды. У одной части из них в руках копья, у другой — туго натянутые барабаны. Между мужчинами можно заметить и женщин. Они облачены в более простые платья, а головы их венчают венки.

Вилма обращает внимание на то, что на коже индейцев, как женщин, так и мужчин, вне ритуальной раскраски нарисованы узоры из колец, переплетающихся в незамысловатые узоры. На коже Сиэтла такие тоже есть.

— Так что у вас за празднование? — спрашивает Вилма.

— Начало сезона большой охоты. Нам нужно запасаться провизией, и мы проводим ритуалы, которые помогут привлечь к нашим охотникам больше дичи. Традиционно в это время женщины заканчивают с работами по запасам целебных трав и сбором урожая на наших полях. Смогут посвятить больше времени вынашиванию детей и уходу за ними.

— Почему ты не участвуешь?

— Я не охотник.

Мужчины начинают бить в свои барабаны. Женщины бросают в костер какие-то травы, от которых дым становится более плотным и обволакивающим.

— Что за травы? — Вилма поворачивает голову к Сиэтлу.

— Просто сборы, которые помогают одним настроиться, а другим расслабиться.

Такой ответ Вилме не нравится. Как и сам факт ее нахождения здесь.

— Я не понимаю, — так и говорит она.

— Вам, госпожа шериф, и не надо, — улыбается Сиэтл, конечно, загадочно.

Внутри Вилмы это вызывает только усталое раздражение. Она снова переводит взгляд на индейцев у костра. Те уже танцуют какие-то странные в ее понимании танцы, словно зачарованно двигаясь вокруг огня и практически не соприкасаясь друг с другом.

Кажется, что дышать этими травами ей бы не стоило. Но уже поздно — дым попадает в легкие.

— Возьмите, — Сиэтл протягивает ей кожаную бутыль, до этого висевшую на его поясе. — Вам и господину мэру это поможет расслабиться.

Вилма берет бутыль и подносит к носу. Усмехается, чувствуя запах алкоголя.

— Что там? — спрашивает она все равно, предугадывая ответ.

— Немного кукурузной водки, — пожимает плечами Сиэтл, — немного трав. Если боитесь, я могу глотнуть первым.

Говорит об этом он так спокойно, что Вилма понимает — она не боится. Совсем, если так подумать. Ни индейцев, ни непосредственно Сиэтла, ни шаманку, фигуру которой также выхватывает среди танцующих индейцев.

— Нам нужно в город, — замечает она.

— Утром, — кивает Сиэтл. — Расслабляйтесь пока, вам это правда нужно.

Он кивает, а затем отходит от нее, оставляя в одиночестве посреди целого племени. Танец переходит в какую-то бесноватую стадию. Вилма вздыхает и находит взглядом Соломона. А затем все-таки подходит к нему.

Сама.

И протягивает бутыль с алкогольной смесью Сиэтла.

— Андервуд передал для расслабления, — говорит она так, словно вообще не хочет находиться рядом с Соломоном.

Но это не так.

Хочет. Пожалуй, даже слишком.

— Так вот, расслабляйся, — она почти приказывает.

— Я, кажется, отвык, — невесело усмехается Соломон, но бутыль из ее рук принимает.

И мимолетно касается пальцами ее кожи.

— Что, даже визиты в салун не помогают? — не может удержаться она.

Соломон морщится, отнюдь не от кукурузной водки.

— Вилма, пожалуйста, — говорит он. — Я ни разу не прибегал к… услугам тамошних работниц.

Да, конечно.

Вилма не верит. Или просто не хочет верить?

— Даже если не прибегал, то мечтал, — отзывается она, переводя взгляд на огонь.

— Мои мечты обычно не исполняются.

— Мне все равно, честно.

Совсем не честно.

Она забирает у Соломона бутыль с алкоголем и делает несколько крупных глотков. Слишком противно осознавать, насколько сильно ее все это задевает. Не должно, совсем не должно. Они же столько дружат.

Да и вообще, наверняка однажды Соломон просто женится на какой-нибудь из ныне подрастающих дочерей своих магических семейств и…

И все.

— Знаешь, я… — начинает Вилма, поворачиваясь к Соломону снова.

Но осекается, вдруг понимая, что, кажется, все это время он смотрел только на нее.

— А ты сам где собираешься ночевать? — спрашивает Вилма у Сиэтла, который любезно отдает ей и Соломону свой шатер.

— Мне будет неплохо и под звездами, — улыбается Андервуд.

Под ночь, кукурузную водку и запах жженых трав от костра развеивается и настороженность, которую Вилма чувствовала в отношении него. Это вернется, но прямо сейчас она испытывает только простую человеческую приязнь.

У индейцев, пускай и не настроенных к ним дружелюбно в целом, оказывается не так уж и плохо.

— Мы бы не хотели тебя стеснять, — вежливо произносит Соломон.

Вот только вряд ли он согласится добавить третьего человека в небольшой шатер. Вилма это понимает, Сиэтл явно тоже.

— И не стесните, — только и произносит Андервуд, а затем покидает шатер.

Внутри тепло от камней, нагретых в кострах, и шкур животных. Но совсем нет мебели, а спальное место неочевидно. Оно представлено шкурами и пледами, сваленными в некоторое подобие ложа. Свободному индейцу, наверное, нормально. Вилме же, привыкшей к более цивилизованным спальным местам, не по себе. А уж Соломону так и вовсе будет неудобно.

Ротшильд поднимает одну из шкур.

— Не могу вспомнить, какими законами у нас регулируется охота, — задумчиво говорит он.

— Еще бы, — усмехается Вилма.

Кукурузная водка, все-таки, оказывается крепкой даже для нее.

— Только не вздумай отвечать на гостеприимство племени санкциями, — предупреждает Соломона она, опускаясь на гору из шкур и покрывал.

— Гостеприимство, как же, — отзывается Соломон.

Он будто не находит себе места. Вилма запрокидывает голову и хлопает ладонью по месту рядом с собой.

— Прекрати ворчать, — просит она. — Давай лучше попробуем хоть немного выспаться.

Ее все это приключение ужасно утомляет. Она устраивается на импровизированном ложе, не раздеваясь. Накрывается одним из покрывал, пропахших травами и еще чем-то терпким. Чувствует, как Соломон все-таки тоже, тяжело вздыхая, опускается рядом. Вилма от него отворачивается набок и прикрывает глаза.

Только сон все никак не идет. Внутри отчего-то поселяется волнение, которому там не должно быть места.

Какими бы близкими друзьями они ни были с Соломоном, эта близость все равно не заходила за те границы, за которыми могло бы оказаться единое ложе. Пускай и с разными покрывалами.

Она слышит, что и дыхание Соломона тоже не выравнивается, как у спящего. Но он-то может не спать по совсем другим причинам.

Мало ли о каких салунных девицах он там себе размышляет. Явно же не думает о судьбе города, которая никогда не волновала его настолько, чтобы особенно часто выбираться из городской ратуши и появляться где-то кроме мессы или гостиных других высокопоставленных семей.

— Ты же не ворочаешься во сне? — спрашивает Вилма.

И тут же жмурится, понимая, насколько глупый это вопрос.

— Не думаю, — отвечает Соломон.

Вилма выдыхает и переворачивается на спину. Открывает глаза, уже привыкшие к темноте шатра, оставшегося даже без смутного освещения.

— Если бы нам хотели причинить какой-то вред, наверняка бы уже причинили, — рассуждает Вилма, решая, что беспокойство самого Соломона исходит из этого. — А не стали бы пускать на праздник и под крышу шатра Андервуда.

— Я не думаю, что они вообще способны на причинение вреда не из соображений защиты, — отвечает Соломон.

Значит, беспокоит его все-таки не то, что они оказываются во власти индейцев. Тогда что? Не рассуждения же шаманки о войне. Но спрашивать напрямую Вилма не хочет. Соломон — большой мальчик, если захочет поделиться какими-то переживаниями, поделится.

У нее предостаточно своих.

— Если бы я была одной из салунных девиц, — чуть тише начинает она, — ты бы продолжал гулять к Каролине?

Соломон начинает ворочаться.

— Я не гулял.

— Захаживал.

— И не захаживал.

Конечно, она же слепая, глупая и не понимает, что Каролина у нее во многом выигрывает. Глаза у нее, например, красивые, фигура округлая и не скрытая форменной одеждой, да и с мужчинами она знает, как себя вести и обращаться. Если уж и выбирать кого-то для интрижки за спиной своей семьи, то никак не Вилму.

Да она и не хотела бы никаких интрижек, только…

Только эти мысли лучше не продолжать.

— Ты не ответил.

— Нет, я не захаживал бы к Каролине. Я просадил бы все семейное состояние на визиты к тебе.

Вилме не кажется, что он врет. Но и верить не хочется.

Поверить — все равно что оголить эти свои переживания. Признать то, что она так усиленно не хотела признавать.

То, что Соломон ей небезразличен, вообще никогда не должно… Вилма замирает, чувствуя, как под покрывалом он находит ее руку. Сначала осторожно касается пальцами ее кожи, а потом сжимает ладонь в своей. Вилма поворачивает к нему голову. В темноте шатра сложно что-то рассмотреть отчетливо, но кажется, будто достаточно видеть не только глазами.

Она не убирает руки, но и не делает ничего в ответ.

— А потом, когда я бы пустил уже свою семью по миру, мне пришлось бы устраиваться в салун, наливать виски ковбоям и присматривать за тобой, — добавляет Соломон.

— Мысль о том, что девушку можно было бы просто выкупить, тебе не пришла бы в голову? — усмехается Вилма.

— Я боюсь, что ты бы не согласилась, — в его голосе слышится улыбка.

Чертов Соломон слишком хорошо ее, все-таки, знает. Вилме хочется отвернуться, чтобы скрыть волнение, которое ей совсем не подходит, но она заставляет себя держаться.

— Не согласилась бы, — отвечает Вилма.

И сглатывает, понимая, насколько близко Соломон сейчас к ней. Кажется, стал еще ближе, пока чесал языком.

Он переворачивается набок, протягивает к ней руку и мягко касается ладонью щеки. Так, словно проверяет границы дозволенного. Вилма снова просто не дергается. Она не знает, как себя вести, не может найти подходящих слов, не знает, готова ли вообще раскрываться. Это сейчас они вдалеке от привычного мира, отрезанные ото всех забот, да еще и вымотанные после индейского празднования и кукурузной водки.

Реальность же обязательно настигнет и щелкнет по носу.

— Знаешь, как давно я… — начинает Соломон, но Вилма резко закрывает ему рот ладонью.

Нет, она не хочет знать ничего, что может усугубить эту ситуацию. Она и так уже на краю.

Они оба, если честно.

Соломон убирает ее руку от своего рта, его движение кажется Вилме непривычно решительным. Затем он оказывается совсем близко к ней. На своих губах Вилма отчетливо ощущает его дыхание. Это — момент, еще позволяющий отвернуться и остановиться.

Но Вилма не отворачивается. Только на выдохе приоткрывает губы. Чтобы в следующем моменте почувствовать уже губы Соломона на своих. Их дыхание перемешивается, Вилма сама уже спешит прижаться к нему, закрывая глаза и поддаваясь порыву. Во всем этом сквозит то ли отчаяние, то ли желание, столько времени так успешно подавляемое.

Голова у Вилмы кружится. Может, она так надышалась травами, которые должны расслаблять, что совсем потеряла привычный контроль? Может, просто позволила себе попуститься, объявив травы и кукурузную водку причинами того, что решила поддаться искушению? Может, шаманка со своими ритуалами действительно ее околдовала?

Ответа на это у Вилмы не находится, да и прямо сейчас она не спешит его отчаянно искать. Разве что думает, будто эта ночь — все, что у них на самом деле может быть.

То, что происходит за пределами города, там же и остается.

Пальцы Соломона запутываются в прядях ее волос, пока поцелуи становятся все более жаркими. Вилма отчаянно тянется к нему навстречу, а после, когда он накрывает ее своим телом, выгибается под приятной тяжестью.

Ей больше не хочется ничего говорить. Но хочется, чтобы эта ночь ни за что не заканчивалась, а проклятая реальность не накрывала больше с головой.

— Мы можем выдвигаться, — эти слова, а заодно лучи света, проникающие в шатер, вырывают Вилму из сна. — О ваших лошадях я уже позаботился.

Сиэтл, прошедший в шатер и пропустивший свет, деликатно отворачивается. Вилма поспешно садится, прикрываясь покрывалом.

В своем сознании она обнаруживает удивительную легкость. А рядом с собой — Соломона. Вилма вспыхивает, вспоминая прошедшую ночь. Поспешно находит свои вещи и одевается, не глядя на Соломона.

Утро приносит понимание собственного безрассудства, о котором точно стоит поскорее забыть.

Андервуд оставляет их, позволяя быстро привести себя в порядок.

— Вилма, — начинает Соломон.

— Ничего не говори, пожалуйста, — просит она.

Эта ночь ей точно не принесет покоя. Воспоминания теперь только бередят душу. Как она могла так легко поддаться порыву? Такому простому человеческому.

Из шатра она выходит первой. Приближается к Сиэтлу и лошадям, уже ожидающим их.

— Хорошо спалось? — спрашивает Андервуд, поглядывая на нее с какой-то показной невинностью.

Вилма не отвечает. Она взбирается на свою лошадь, старательно не обращая внимания на подошедшего Соломона.

Втроем они покидают лагерь, но Вилма держится впереди вместе с Андервудом, уверенно ведущим их в сторону Форт-Уэйна.

— Моя мать говорила вам о грядущей войне, — замечает Сиэтл. — Я знаю, что уже не застану ее. Буду очень далеко. Но на вашем месте я бы всерьез об этом задумался.

У Вилмы есть более насущные проблемы, ей некогда думать о смутных предсказаниях.

— У тебя нет догадок о том, кто мог бы наслать на город шторм? — спрашивает она.

— Мы не имеем к этому отношения, если вы об этом, — отвечает Сиэтл. — Такие ритуалы противоречат нашей связи с магией этого континента.

— Я не имею привычки разбрасываться голословными обвинениями.

— Но вы нам и не доверяете.

Это верно, Вилма не станет отрицать.

— Та милая девушка, присматривающая за моими передвижениями по городу, — переключается на другую тему Сиэтл. — Вы бы хоть какое-то оружие ей выдали. Кажется, у нее есть навязчивые поклонники, рядом с которыми небезопасно.

Вилма вопросительно выгибает бровь.

— О ком ты?

— О мистере Блумберге. Он ведь маг, вы же в курсе?

— Да.

Только как человек он совершенно бессмысленный.

— Я подумаю о том, как ее защитить, — говорит Вилма. — Но она может за себя постоять.

— Не сомневаюсь.

Некоторое время они едут в молчании.

Вилма мысленно снова возвращается к прошедшей ночи. Да, ей понравилось. Да, она хотела бы снова почувствовать прикосновения Соломона к своему телу. Нет, это не отпечатывается одними только приятными впечатлениями.

Она поддалась, словно действительно была салунной девицей, привычной к мужчинам в одной с ней постели. Только она ведь не такая. Вилма — не какая-нибудь Каролина Дженнер. Пускай она не благородного происхождения, но все же имеет понятие о чести и ее связи с телесностью.

И все-таки поступила именно так. Прекрасно зная, что Соломон не будет ей никем, кроме хорошего друга.

Надо же было все взять и усложнить…

Впрочем, может, сложно сейчас только ей? Но на Соломона она не оборачивается. И о его чувствах спрашивать не станет.

— Как думаете, госпожа шериф, — вырывает ее из собственных размышлений Сиэтл, — если бы я вдруг позвал вашу милую помощницу на свидание, она бы согласилась?

Вот и еще один поклонник-маг на голову Бернадетт.

— Сомневаюсь, — отвечает Вилма.

Сомневается и точно не советует Сиэтлу предпринимать хоть какие-то попытки. Все же, девушка, встречавшаяся с Майки Блумбергом, вряд ли заинтересуется мужчиной, живущим в городе на правах отшельника и принадлежащим больше племени арапахо, чем Форт-Уэйну.

Очертания города появляются впереди. Вилма подстегивает лошадь, чтобы быстрее оказаться в его черте.

— Что-то здесь не так, — произносит Соломон, когда они оказываются в городе.

Андервуд оставляет их почти на границе, сворачивает в сторону дома своего отца. Соломон же хмурится и будто что-то пытается высмотреть в самом воздухе.

— Тебе вечно что-то не так, — отзывается Вилма.

Ей становится совсем тяжело находиться с ним рядом после произошедшего. Поэтому она стремится скорее с ним разойтись.

— Ну, увидимся, — однобоко говорит она.

А затем сворачивает в сторону управления шерифа.

Вот и съездили на разведку.

В управлении обнаруживается бедлам, уже ставший привычным. С посетителями безуспешно пытаются справиться Бернадетт и Хесус, оба почти синхронно смотрят на нее то ли с облегчением, то ли с мольбой о помощи во взгляде.

Вилма кивает Хесусу и отзывает его в сторону.

— Что происходит? — спрашивает она.

— Да будто новая волна этого всего мракобесия, — вздыхает помощник. — Вы с господином мэром уехали, и почти сразу началось. Говорят, даже кухонная утварь с ума посходила, выскакивает из шкафов, становится более тяжелой…

— Меня не было сутки, — вздыхает Вилма.

А здесь снова все посыпалось. Будто кто-то ушлый воспользовался отсутствием как ее, так и Соломона.

Возможно, стоило прислушаться к его словам и с ним же ненадолго задержаться, чтобы попытаться разобраться. Пускай в магических делах от нее не было бы никакого толку.

Она протягивает руку к Хесусу и хлопает его по плечу, отмечая темные круги под его глазами.

— Иди отдохни, — велит Вилма. — Чтобы до завтра я тебя в управлении не видела. Мы с Бернадетт как-нибудь да справимся.

Хесус благодарно кивает, даже не возражая. На него явно пришелся основной поток недовольных происходящим в Форт-Уэйне горожан. Бернадетт же, наверняка, скидывала на него самых проблемных посетителей.

Вилма следит за тем, чтобы Хесус действительно покинул управление. Затем занимает место за своим столом.

— Подходим по одному и не галдим, — громким голосом объявляет она. — Никто не останется неуслышанным.

Только помочь всем она и сама все равно не сможет.