Рапунцель без башни

Глава 9

Решение пришло утром, под шум дождя за окном ее скромного ословского номера. Диана сидела на кровати, «Книга Великих Планов» лежала раскрытой рядом. Взгляд скользнул по выцветшим строчкам: «Найти в Праге легендарное кафе, где Эрих Мария Ремарк писал «Триумфальную арку»! Прага была далеко. Слишком грандиозно для ее пока еще шаткого равновесия. Но рядом, через границу, был Гётеборг. А в нем — Хага (Haga). Старый район. Пешеходный. Уютный. «Маленькая Прага Севера», — мелькнуло в каком-то прочитанном когда-то обзоре. Не Ремарк, но… шаг. Еще один маленький шаг по своей карте, а не по навязанным маршрутам боли. Клетчатое пальто, висящее на спинке стула, будто подмигнуло ей в отражении окна: «Пора в путь, Дик.»

Поезд Осло-Гётеборг мчался сквозь пейзажи, сменявшие суровую норвежскую хвою на более мягкие шведские холмы и поля. Диана сидела у окна, наблюдая мелькание лесов, озер, красных домиков. В руке — кружка горячего чая, купленная в вагоне-бистро. Она не читала, не смотрела в телефон. Просто смотрела. И в этой созерцательности, в ритме колес, в тепле чая и шершавой ткани пальто на ощупь была новоприобретенная тишина внутри. Не пустота. Тишина после бури. Пространство для новых впечатлений.

Хага встретила ее запахом. Не кофе, хотя кофеен тут было видимо-невидимо. А свежей выпечки, корицы и старого дерева. Мощеные улочки вились меж невысоких, словно игрушечных, домиков в традиционном скандинавском стиле: пастельные фасады (охристый, розовый, голубой), белые наличники, черепичные крыши. Никакого пафоса Осло, никакой богемной суеты Грюнерлокки. Здесь царил провинциальный, почти деревенский уют, замешанный на истории. Она шла медленно, позволяя себе заблудиться в лабиринте милых переулков. Заглядывала в витрины бутиков с вязаными свитерами и керамикой, в антикварные лавочки, где время будто застыло. В одной из пекарен купила знаменитую «хагабулле» — гигантскую коричную булочку, такую большую, что пришлось есть ее, сидя на скамейке под старым кленом, наблюдая за неспешными прохожими. «Это не Осло, — подумала она, отламывая сладкий, душистый кусок. — Это как… возвращение в детство, которого не было. Спокойное. Безмятежное. Тетя Марта, ты бы здесь оценила эти краски на фасадах…» Она сделала фото: половина булочки на бумажной салфетке, на фоне розового домика с резными ставнями. Осколок уюта для новой коллекции.

Но Гётеборг — не только уют. Он был портовым городом, городом-крепостью. И следующим пунктом стал Скансен Кронан (Skansen Kronan). Крепость на вершине холма, взбираться к которой пришлось по крутым, мощеным булыжником улочкам. Дыхание сбивалось, но пальто не тяготило, оно грело в пронизывающем ветре с моря. Крепость предстала суровой, мощной, высеченной из серого камня. Построенная в конце XVII века против датчан, она дышала историей осад, пороховой копоти, солдатской доли. Диана обошла ее по периметру, касаясь ладонью холодных, шершавых стен. «Защита. Неприступность. Как я сама после разрыва. Как крепость в себе», — мелькнуло. Сейчас здесь был ресторан, конференц-зал — символы мирной жизни, отвоевавшей пространство у войны. Она поднялась на вал. Вид открылся захватывающий: красные крыши Гётеборга, трубы верфей, бескрайняя синева Каттегата. Ветер рвал волосы, завывал в ушах. Она стояла, вцепившись в деревянные перила, пальто трепыхалось, как знамя.«Я здесь. Я на вершине. Не своей боли — новой точки на карте. Скансен Кронан видел войны. Я пережила свою. Теперь мы оба — памятники и площадки для новой жизни», — подумала она с горьковатой гордостью. Фото: ее тень с растрепанными ветром волосами на фоне крепостной стены и бескрайнего неба.

Спуск с холма вел к воде. И к Feskekörka — «Рыбной церкви». Здание действительно напоминало готический храм: остроконечная крыша, высокие окна. Но вместо молитв — крик чаек, стук ножей, запах свежести и моря. Исторический рыбный рынок, кипящий жизнью. Диана вошла внутрь. Воздух был насыщен ароматом льда, водорослей, только что выловленной рыбы — океаном, запертым под крышей. Прилавки ломились от даров моря: серебристые горы сельди, огромные лососи, розовые креветки, странные глубоководные существа. Продавцы, крепкие, обветренные, с руками цвета меди, громко зазывали, перебрасывались шутками. Это был храм иного культа — культа жизни, простой, сытной, шумной. Диана купила небольшую копченую макрель и съела ее, стоя у причала за зданием рынка, под крики чаек. Жирная, солоноватая, невероятно вкусная. «Тетя Марта, вот это — «вкус жизни»? Буквально?» Она улыбнулась, вытирая пальцы салфеткой. Рядом присел пожилой рыбак, чинил сеть. Они перекинулись парой фраз на ломаном английском — о погоде, о рыбе. Его звали Магнус.«Просто Магнус. Как я — просто Диана. Без прошлых привязок», — подумала она. Фото: причал, чайки, обертка от макрели на ветру. Осколок простой, морской радости.

Финал дня — Художественный музей (Göteborgs Konstmuseum). После буйства красок Хага, суровости Скансена Кронан и жизненной силы Feskekörka — это был храм тишины и созерцания. Она шла по залам, погружаясь в миры, созданные другими. Карл Ларссон с его идиллическими сценами шведской жизни — свет, уют, детали. Рядом — драматичные полотна Альберта Эдельфельта, мощные животные Бруно Лильефорса. И вдруг — Рембрандт. Суровый, глубокий взгляд с портрета. Моне. Этюд с кувшинками, где мазки сливались в игру света и тени. Она стояла перед ним долго. «Впечатление, — прошептала она мысленно, вспоминая название течения. «Не детальная прорисовка, а впечатление от света, от мгновения. Как мои фото? Осколки впечатлений? Как я сейчас чувствую этот город — не системой, а вспышками уюта, силы, вкуса, красоты?»

Она вышла из музея в вечерних сумерках. Город зажигал огни. На душе не было усталости от впечатлений, а была наполненность. Как сосуд, в который налили чистой, разной воды: тихой родниковой (Хага), минеральной с глубины (Скансен Кронан), соленой морской (Feskekörka), кристально чистой (Музей). Она шла к вокзалу, пальто защищало от вечерней прохлады. В руке — пакетик с остатками «хагабулле» и открытка из музея с репродукцией Моне. Осколки дня. Осколки ее новой, собираемой по кусочкам саги.

На станции ожидая поезд обратно в Осло она достала блокнот. Не «Книгу Великих Планов», а новый, купленный в Хага, с обложкой цвета морской волны. На первой странице написала:

«Гётеборг. День первый.

Хага: Уют как теплая булочка. Простота. Цвет. Скансен Кронан: Сила камня. Вид с высоты. Ветер в лицо (и в пальто!).Feskekörka: Вкус моря и жизни. Магнус и макрель. Музей: Впечатления Моне. Искусство как воздух. Вывод: Сага — это не грандиозный план. Это — собирание впечатлений. Один день — одна мозаика. И я — художник, выбирающий кусочки.»

Она закрыла блокнот, прижав ладонью. За окном мчалась темнота, пунктирно освещаемая огнями одиноких домов. Диана улыбнулась. Она больше не бежала. Она собирала мир. По кусочку. По впечатлению. И Гётеборг подарил ей целую горсть. Следующая страница была чиста, но ее уже не пугала эта чистота. Она знала — там появятся новые краски.

Поезд замедлил ход, мягко входя под своды вокзала Гётеборга. Диана собрала вещи — пакет с остатками «хагабулле», открытку Моне, новенький блокнот цвета морской волны. Предвкушение тишины ее скромного номера в Осло было приятным, как обещание теплой ванны после долгого дня.

Она вышла на платформу, направляясь к поезду, когда громкоговоритель прохрипел что-то на шведском, а затем на ломаном английском: «Внимание пассажирам. Поезд… Осло… номер… отменен. Технические неполадки. Следующий поезд… завтра утром. Приносим извинения…»

Тихая радость в душе Дианы сменилась ледяной волной паники. Завтра? Она мысленно перебрала кроны в кошельке. Ночь в Гётеборге, да еще и внепланово, означала незапланированные траты. Ближайший дешевый вариант — хостел. Она быстро набрала в телефоне, сердце колотилось. Один. Популярный. Центральный. Свободных мест… «Есть только один номер. Двухместный. С двумя кроватями» — гласил сайт. Без вариантов. Она забронировала его, почти не глядя, пальцы дрожали от спешки и досады.

Хостел оказался в старом, но аккуратно отреставрированном здании неподалеку от вокзала. Воздух в крошечном лобби пахл старым деревом, дезинфекцией и дешевым кофе. За стойкой рецепшена никого не было. Диана поставила чемоданчик у ног, достала паспорт и скрин брони. В этот момент дверь с улицы распахнулась, впуская порыв холодного ветра и… человека. Он влетел, отряхиваясь от капель внезапно начавшегося дождя, с гитарным чехлом за спиной и дорожным рюкзаком в руке. Его взгляд метнулся к стойке, затем к Диане, задержался на мгновение — и в зеленых глазах вспыхнуло узнавание.

«О, чёрт…» — мелькнуло у Дианы. Тот самый. Из Антальи. С гитарой и командой «Бежим!» Она замерла, чувствуя, как кровь приливает к лицу — смесь неловкости, удивления и странного стыда за свою растерянность тогда.

Он улыбнулся — не натянуто, а широко и искренне, как будто встретил старого приятеля. «Не может быть!» — воскликнул он, его голос, низкий и с легким акцентом (славянским? она так и не поняла тогда), заполнил маленькое пространство. «Опаздывающая на Осло? Опять влипли?» Он кивнул на табличку «Ресепшн закрыт. Вернусь через 5 мин», приколотую к стойке.

Диана сглотнула комок в горле, пытаясь собраться. «Поезд отменили, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Бронь есть. На номер». Она показала скрин.

Его брови поползли вверх. «Хм. У меня тоже бронь. На номер. Один». Он достал телефон, показал экран с подтверждением. Тот же хостел. Тот же двухместный. Тот же единственный свободный номер.

Тишина повисла густая, неловкая. Шум дождя за окном казался вдруг оглушительным. Диана чувствовала, как жар разливается по шее. Делить комнату с незнакомцем? Да еще с этим… напоминанием о своем паническом бегстве в Анталье? Невозможно. Она потянулась за телефоном. «Я… я поищу что-то еще…»

«Куда? — он мягко перебил, указывая большим пальцем за плечо на залитый дождем темный город. — Всё забито или стоит как королевский дворец. Проверял, пока бежал сюда после объявления об отмене». Он взглянул на нее, и в его зеленых глазах не было ни намека на пошлость или угрозу, только понимание абсурдности ситуации и практический подход. «Послушайте… я Лукас. — Он слегка поклонился, как джентльмен из старого кино. — И я не маньяк. Гитара — не орудие убийства, честно. Просто… форс-мажор. Две кровати. Толстые стены между ними. Я могу спать в наушниках. Или сыграть вам колыбельную, если хотите», — добавил он с легкой, обезоруживающей ухмылкой.

Диана колеблясь смотрела на него, потом на дверь, за которой лил холодный ноябрьский ливень. Мысль о бесцельных блужданиях по мокрому, чужому городу в поисках призрачного свободного номера была отвратительна. А он… Он помог тогда. Крикнул "Бежим!". И сейчас смотрел на нее без давления, предлагая разумный выход из дурацкой ситуации. Практичность, — подумала она, вспоминая Feskekörka и Магнуса. Просто практичность.

Она вздохнула, сдаваясь. «Диана. — Она кивнула. — И… колыбельная, пожалуй, не нужна. Но спасибо».

В этот момент вернулся администратор, запыхавшийся молодой человек. Увидев их двоих и услышав историю про двойную бронь на один номер, он лишь развел руками: «Ох, этот глюк в системе… Извините, ребята. Вариантов ноль. Или… делите комнату, или ищите другое место на двоих в такую погоду». Он посмотрел на них с немым вопросом.

Лукас взглянул на Диану, поднимая брови: «Решайте вы. Я согласен на соседство, если вы не против».

Диана посмотрела в окно, где дождь стучал по стеклу как назойливый барабанщик. Потом на Лукаса, на его гитару, на администратора. Ночь. Чужой город. Дождь. Практичность победила. «Хорошо, — сказала она тихо. — Давайте ключ».

Номер оказался маленьким, но чистым и уютным. Две узкие односпальные кровати, разделенные тумбочкой с лампой. Маленький столик у окна. Свой крошечный санузел. Лукас галантно пропустил Диану вперед, поставил свой рюкзак и гитару у дальней кровати.

«Берите ту, что у окна, — предложил он. — Вид… на кирпичную стену, но все же». Он улыбнулся.

Диана кивнула, молча разложила свои небогатые пожитки на тумбочке: блокнот морской волны, открытка Моне, пакет с булочкой. Ощущение неловкости витало в воздухе густым туманом. Она чувствовала себя загнанной в угол обстоятельствами.

«Я… приму душ, если вы не против, — сказала она, не глядя на него, хватаясь за соломинку уединения в ванной.

«Конечно! — он ответил слишком бодро, стараясь разрядить обстановку. — Я как раз гитару проветрю. Она, кажется, дождиком подмокла». Он достал инструмент из чехла — не новомодный электро, а добротную акустику, с потертостями на деке, говорящими о частом использовании.

Диана закрылась в ванной. Шум воды помог заглушить странность происходящего. Что за день? — думала она, умывая лицо. И уют Хага, и мощь Скансена Кронан, и вкус моря… и вот это. Делить номер с незнакомцем, который видел меня в самом жалком виде — растерянной и орущей «Мой самолет!» в Анталье. Она вытерлась, надела пижаму (скромную, спортивную) и вышла, готовая нырнуть под одеяло и притвориться спящей.

Но Лукас не сидел на своей кровати. Он стоял у окна, прислонившись лбом к прохладному стеклу, и тихо перебирал струны гитары. Не мелодию, а что-то импровизационное, задумчивое, созвучное шуму дождя за окном. Звук был мягким, теплым, заполняющим маленькую комнату без агрессии. Он обернулся, услышав шаги.

«Не помешаю?» — спросил он просто.

Диана села на свою кровать, поджав ноги. «Нет, — сказала она, и это была правда. Звук гитары был приятным, живым, не таким пугающим, как тишина неловкости. — Вы играете… давно?»

«С детства, — он улыбнулся, отходя от окна и присаживаясь на край своей кровати напротив нее. Гитара лежала у него на коленях, как живое существо. — Это мой способ… путешествовать. И понимать. Музыка — она как универсальный язык, да?» Он тронул струны, и несколько чистых, печальных нот повисли в воздухе. «В Анталье… я играл на улице. Пока ждал своего рейса. Заработал на ужин». Он снова посмотрел на нее, и в его взгляде не было жалости, только понимание того стресса. «Вы тогда… очень быстро бежали».

Диана фыркнула, невольно расслабляясь. «Страх — отличный стимулятор». Она взяла в руки открытку с кувшинками Моне. «А сегодня… сегодня я не бегала. Ходила. Смотрела. Собирала впечатления». Она рассказала ему о Хага, о булочке размером с тарелку, о крепости на холме и ветре, о рыбном храме и макрели, о музее и вспышках цвета на полотнах.

Лукас слушал внимательно, кивая, иногда задавая короткий вопрос. Потом он снова взял гитару. «Впечатления… — он задумчиво повторил. — Знаете, это похоже на… на сбор звуков для песни. Каждая — нота. Каждый момент — аккорд». Его пальцы заиграли что-то легкое, воздушное, с отголоском шведского фолька, переплетающееся с каплями дождя за окном. Это не была песня со словами. Это была музыкальная зарисовка. В ней угадывались и уютные переулки, и порывы ветра на крепостном валу, и плеск воды, и даже что-то от ярких мазков краски.

Диана закрыла глаза, прислонившись к стене. Музыка обволакивала ее, смывая остатки напряжения. Это было не вторжение, а… подарок. Еще одно впечатление дня. Неожиданное. Человеческое. Она открыла глаза и увидела, что Лукас смотрит на нее не оценивающе, а с интересом художника, наблюдающего, как его творение находит отклик.

«Спасибо, — сказала она тихо, когда последний звук замер. — Это… красиво. Как мои осколки дня, только в музыке».

Он улыбнулся. «Гётеборг — город вдохновения. Даже на одну ночь». Он осторожно поставил гитару. «А теперь — пора спать. Завтра ранний поезд в Осло?»

Диана кивнула. Неловкость почти испарилась, сменившись странной усталой легкостью. Они пожелали друг другу спокойной ночи, выключили свет, оставив гореть только маленькую лампу на тумбочке между кроватями, создавая островок мягкого света в темноте.

Диана лежала, слушая ровное дыхание Лукаса с другой стороны тонкой стены из темноты и тумбочки. Шум дождя за окном сливался с этим звуком. Незнакомец. Гитара. Вынужденное соседство. И музыка, которая превратила неловкость в… что-то иное. В еще один уникальный, странный, но теплый осколок ее саги. Собирание мира, — подумала она, поворачиваясь на бок. Иногда мир приносит тебе гигантскую булочку. Иногда — вид с крепости. А иногда — отмененный поезд, единственный номер и музыку в темноте. Она уснула, не думая о завтрашнем пути в Осло, а унося с собой тихий напев гитары и ощущение, что даже на перекрестке ветров и нелепых обстоятельств можно найти каплю тепла и красоты.

Утром они выпили кофе в хостеле, разговаривая о нейтральном — о погоде, о поездах, о Гётеборге. Неловкость вернулась в свете дня, но была уже приглушенной. На вокзале они обменялись коротким «Удачи!» и растворились в толпе, направляясь к разным платформам. Лукас — на поезд в Стокгольм, Диана — в Осло.

Сидя в вагоне, глядя на мелькающие за окном шведские пейзажи, Диана открыла свой блокнот цвета морской волны. Под описанием дня она дописала:

«…и Гётеборгский Аккорд:

Отмененный поезд. Ливень. Хостел «Форс-мажор». Ключ на двоих. Зеленые глаза и гитара в темноте. Музыка впечатлений вместо неловкой тишины. Утро. Кофе. Разные пути.

Вывод: Сага иногда пишется непредсказуемыми поворотами. Даже вынужденная глава может оставить теплый звук в памяти. И мир продолжает собираться. Один неожиданный кусочек за раз.»

Она закрыла блокнот. Впереди был Осло. Ее комната. Ее улицы. Ее продолжающаяся история. Но теперь в ее коллекции впечатлений был еще один, особенный фрагмент — звук гитары в дождливую ночь, напомнивший ей, что мир полон не только боли и утрат, но и случайных, искренних мелодий. И это тоже было частью пути.