Рассвет на закате

Глава 23

Когда ее путешествие к городской площади фактически закончилось, уже миновало шесть часов. Уличные фонари, осыпанные снегом, напоминали засахаренные леденцы, а часы на здании городского суда походили на бледную луну, которая еле светила сквозь плотную белую завесу.

Словно неустрашимый исследователь Арктики, Элинор упорно прокладывала тропу в густом снегу, опустив голову и волоча сумку. С другой стороны, под мышкой она держала Тилли.

Послышался глухой рокот за спиной: это оказался полицейский автомобиль. Дон высунул голову из окошка:

— Эй, Элли, вас подвезти?

Она покачала головой, стряхивая снежинки:

— Нет, спасибо. Я всего лишь иду в магазин. И останусь там.

— А то я подвез бы вас. Похоже, все скоро занесет.

— Телефонная связь прервана?

— Конечно. А вы что, ждете звонка?

— Нет, но это досадно.

— А вы как думали! — угрюмо проронил он и медленно поехал дальше.

Элинор достала ключи, открыла парадную дверь и вошла внутрь магазина.

В задней комнате горел свет, отбрасывая неясные тени на плетеный диванчик, стоявший на месте белтеровского.

— Эй! Я уже пришла! — громко сказала Элинор. Она скинула сапоги, стряхнув с них снег, и в нос ей ударили запахи жареного цыпленка и свежего кофе.

Появился Бен, его тень четко вырисовывалась на фоне освещенного дверного проема.

— Какого черта, где вас носило?

— Я шла пешком.

— Пешком она шла!

— А вы на улицу давно выходили? На машине почти не проехать. И телефон не работает.

— Знаю. Я пытался до вас дозвониться. — Он встретил Элинор на полпути, взял сумку и мокрые сапоги и взглянул на пурпурную корову в ее руке. — А это что?

— Не что, а кто, — сказала Элинор. Когда они оказались в теплой заставленной мебелью рабочей комнате, она протянула перед собой керамическую корову и сказала: — Это Тилли. Тилли, познакомься с Беном и Мэри Энн. А вон там, спрятавшись за цыплячью ножку, сидит муж Мэри Энн, Леонард.

Леонард помахал цыплячьей ногой и воскликнул:

— Привет!

— Ты прямо как ребенок, — сказала Мэри Энн, обращаясь к мужу. Она раскрывала пачку салфеток. — Он не мог больше ждать. Просто умирал с голоду. Привет, Тилли! Ты милашка!

— Она еще завоюет ваши сердца.

— Надеюсь, что нет, — сказал Бен, придвигая кресло к праздничному столу. После тридцати лет работы с Джулией Бен не собирался менять свои вкусы. — Давайте начинать. Я в это время уже заканчиваю ужин.

Еда была приготовлена, как для пикника, но настоящим «гвоздем программы» стали шоколадный торт из трех коржей и превосходное шампанское.

— И как это вы догадались, — сказала Элинор, смахивая со свитера крошки, — что я намерена восполнить потерю веса, сброшенного мной в больнице?

— Приятно видеть, что вы кушаете с аппетитом, — твердо заявила Мэри Энн. — И правильно делаете. А вот мужчинам почему-то нравится глодать цыплячьи кости. Вы намерены остаться здесь на ночь, Элли? Может, Леонард отвезет вас домой?

— Я остаюсь, — сказала Элинор. — А вам лучше ехать. Столько снега намело. Спасибо за обед и за подарки. — Мэри Энн одобрительно взглянула в сторону флакона духов «Эвиан» и шелкового шарфа. Ее мама всегда говорила, что получить хороший шарф — всегда кстати. — Бен, поехали с нами. Мы вас подбросим до дому.

— Спасибо. Идите разогревать мотор, — ответил Бен. — Мне нужно кое-что вручить Элинор лично.

После того как Мэри Энн с мужем вышли на заледенелую улицу, он протянул руку к ящику уэлшевского буфета. Элинор, которая сидела на китайском садовом табурете, увидела, как Бен вынимает что-то, обернутое коричневой бумагой.

— Сюда-то мы ее и спрятали, — сказал он, посмеиваясь. — Ну, вот и подарок.

Элинор в замешательстве сказала:

— Спрятали? Почему, Бен?

Бен пожал плечами. Какое это имеет значение теперь?

— Слишком много чертовски любопытной публики, — сказал он, ничего не поясняя. — Вот. Открывайте. — И почти робко добавил: — Это от Джулии и от меня.

Пальцы Элинор скользнули по узелкам тесемки. Бен, не говоря ни слова, извлек большой старый складной нож и разрезал узлы. Она сказала:

— От Джулии?

— Она купила картину перед смертью. В магазине Мондейна. Она хотела вручить вам ее в день рождения. И я осуществил то, что она задумала. Не плачьте, черт возьми, а то я тоже заплачу.

Элинор смахнула слезы тыльной стороной ладони и осторожно сняла коричневую обертку. Под ней оказалась картина, вставленная в простую рамку из темного дерева, изображавшая женщину с кошкой, сидящих возле окна. Изображение было выдержано в голубых тонах. В углу стояла подпись автора: Пикассо.

Элинор судорожно вздохнула, и слезы высохли сами собой. Она начала:

— Но где Джулия…

Бен прервал ее.

— Не спрашивайте, — непререкаемо сказал он. — Вам только и надо знать, что Джулия хотела, чтобы картина была у вас.

— Какая красивая! Мне она очень нравится. И я сохраню ее навсегда.

Элинор поставила картину на стол у стены. Она не могла оторвать от нее глаз.

Иллюзия, нежели изображение. И тем не менее от картины исходило ощущение безмятежности, покоя и дремоты.

Элинор рассмеялась и мягко произнесла:

— На месте кошки на картине мог бы оказаться Томасин. — На кошачьей спине тоже были полоски.

— Томасин не похож на эту кошку, — сказал Бен. Он натягивал свое старое потертое пальто.

Элинор встала, подошла к старику, обвила руками его шею и поцеловала.

— Спасибо.

Бен обнял ее, поцеловав в щеку.

— Вы мне почти родня, — сказал он растроганно. — Хотя у меня никого никогда не было. Но знаете, мы с Джулией оба хотели обрадовать вас.

— Ах, Бен, родной вы мой! — нежно ответила Элинор. — Я люблю вас. Спокойной ночи.

Элинор заперла за Беном дверь и услышала, как скрипит снег под колесами отъезжающего автомобиля. Появился Томасин и потерся о ее лодыжки. Она взяла его на руки и зарылась мокрым лицом в пушистый мех.

Спустя минуту она отпустила кота по его настойчивому требованию, и он исчез в выставочном зале, задрав хвост, в направлении некоего секретного места отдыха.

А для нее пришла пора разобраться в себе.

Элинор вздохнула, потирая затылок, и почувствовала, что ужасно устала. Что и говорить, день выдался суматошный.

Она расстелила одеяло на кровати в маленькой кладовой, приготовила тюбик зубной пасты, щетку и крем для кожи, затем прошла в маленький туалет.

Глядя на свое лицо в забрызганное зубной пастой зеркало, она трезвым голосом сказала:

— С днем рождения! Ну что, еще бокал шампанского? Или лучше ляжем?

На улице завывал ветер, и время от времени до Элинор доносился стук неплотно прикрытой фрамуги. Элинор поежилась, включила свет и прошлепала по холодному полу застывшими ногами в рабочую комнату. Там она остановилась, посмотрела на Пикассо и нежно коснулась рамки. Милая Джулия! Милый Бен!

Она выключила электричество и, ориентируясь на пятно света, пошла обратно в кладовую, где было уютно и тепло, но ее все равно била дрожь, пока она раздевалась и тянулась к сумке. Затем она замерла. Проклятье! Она забыла. Во что же ей переодеться?

Все-таки магазин не то место, чтобы спать, в чем мать родила.

Элинор осмотрелась, заглянула в паковочные корзины, на полки, уставленные поломанными вещицами и старой кухонной утварью. На задней стенке были вбиты гвозди, на которых висели садовые инструменты, старенький рабочий комбинезон Бена, ее собственный комбинезон, свитер Джулии и рубашка. «Вот оно, — подумала она, — это прекрасно подойдет. Спасибо тебе, Бен, за твою голубую рубашку!»

Но надев ее на себя, она поняла: рубашку носил не Бен. Полы доставали до колен, рукава были очень длинными, а воротник огромный.

«О, Господи, ведь это рубашка Бентона!»

Элинор не могла снять ее. Приложив воротник к лицу, она почувствовала его запах, и он наполнил ее душу волнами боли и радости. Конечно, конечно, любая женщина в свой день рождения имеет право на фантазии.

Нет, не имеет. Она не может позволить себе фантазии. Ситуация складывалась слишком критически; ей требовались рассудок и логика, а не убаюкивающие предательские мечты об умершем человеке. Скажи это вслух, Элинор: «Он умер».

Ей не требуется снимать рубашку. Ей просто надо прописать себе лекарство — противоядие против нелепых иллюзий. А лекарство было только одно.

Повернувшись к корзине, в которой лежала ее сумка, она порылась в ней, равнодушно взглянув на конверт, который дала ей Марта, нашла плоскую бархатную коробочку и открыла ее, надев великолепное кольцо — подарок Тони — на палец.

Вот что ей поможет.

Элинор скользнула в постель, натянула одеяло до подбородка и сказала: это только лишь рубашка, просто рубашка, для тепла. Она высунула руку из-под одеяла, стряхнула длинный рукав, пошевелила пальцами, и кольцо заблестело, засверкало в слабом свете лампы.

Красивое кольцо. Но что оно принесет ей?

В ее жизни станет больше притворства, больше обмана. Ты лицемерка, Элинор! Ты мечтаешь о Бентоне и принимаешь матримониальное предложение человека, которому никогда не доверяла.

Ну и что! Зато это поможет выжить. Как бы то ни было, она убрала руку под одеяло и заставила себя закрыть глаза. Спи, черт тебя возьми! Уже довольно скоро наступит утро, а немолодые леди нуждаются в отдыхе.

Непостижимо, но ей удалось уснуть. Наверное, причиной тому послужило шампанское, а может быть, усталость, которая, словно снежные комья, наваливалась на нее. Но она задремала и все глубже и глубже стала проваливаться в небытие.

Но рассудок не всегда контролирует человеческие желания. Она заснула. Ей снился Бентон — Бентон в своем свитере со свинками и фермерской кепке, он входил в дверь, стряхивал снег с ботинок и говорил: «Чарли, проклятье, я тоже устал. Пошевеливайся!»

Чарли. Чарли? Почему он называет ее Чарли?

Элинор распахнула глаза и убедилась, что, конечно же, это был сон. Она лежит в маленькой кладовой, укрытая до самых ушей одеялами, а за окном ветер поет свою заунывную песню, а свет из рабочей комнаты бросает слабые блики на комбинезон Бена.

Она издала слабый приглушенный стон, снова прикрыла глаза и, словно крот, зарывающийся в нору, попыталась погрузиться в полное забытье. Потекли слезы, рубашка намокла, а на подушке возникли маленькие мокрые пятна.

Проклятье!

И одна мысль маленькой иголкой свербила ее мозг: «Мне кажется, что я погасила свет в рабочей комнате».

Ну, значит, ты этого не сделала, ты, дурочка. Ты превратилась в такой отвратительный сгусток жалости к самой себе, что даже не знаешь, что делаешь.

Но она точно выключила свет. И тем не менее свет горит снова.

Элинор заставила себя повторить вслух мысль, которая вертелась в ее голове, и осознать ее.

В магазине кто-то есть!

Бен. Конечно же. Он просто не поехал домой.

Элинор было решила окликнуть его, но замерла.

А что если это не Бен? Что если это Тони? И он ищет ее?

У него есть ключ. Утреннее происшествие уже показало ей, что у него должен быть ключ.

И, однако, она должна пойти и посмотреть. Может быть, его смутило то, что она застала их с Джилл в постели?

Но из рабочей комнаты по-прежнему не доносилось ни звука — ничего, кроме вздохов ледяного ветра да хлопанья фрамуги.

И еще она расслышала кое-что. Шорох, шевеление.

Томасин. Конечно, это Томасин.

Но Томасин не умеет включать свет.

И вдруг что-то огромное мелькнуло перед ее затуманенным взором за дверью слабо освещенной рабочей комнаты. Что-то огромное, но невысокое. С мохнатыми ушами и бархатными печальными карими глазами. Оно посмотрело на нее и сказало: «Гав!» — словно здороваясь, и засеменило через комнату к ней.

В конце концов, это всего лишь сон.

И во сне она прошептала: «Чарли!» Она вцепилась в густой мех, уткнулась в него мокрым лицом и почувствовала, как шершавый язык слизывает соленые слезы с ее щек.

И тут ее осенило, словно вспышка света пронеслась в ее голове: «Бентон умер, но никто не говорил, что и Чарли умер».

Если это реальность, если это не сон, то откуда взялся Чарли?

Медленно-медленно Элинор соскользнула босой ногой по холодному полу, а ее сердце гулко стучало в груди, словно птица в клетке, отчаянно бьющая крыльями. Она встала, отпустив собаку, которая вопросительно смотрела на нее. И, словно в трансе, пошла в рабочую комнату.

Сенбернар за ее спиной еще раз сказал: «Гав!» На этот раз он выражал не приветствие, а одобрение.

Элинор остановилась и оглянулась.

Чарли уже вспрыгнул на ее кровать и свернулся клубком. Когда она уставилась на него, он повозился, положил голову на лапы и закрыл глаза.

Чарли был верен себе.

Это был не сон. Это была реальность.

Но, если Чарли реальность, значит…

— Господи, помоги мне! — прошептала она и побежала к двери.

На этот раз Элинор не медлила. Она летела как на крыльях.