Рассвет на закате

Глава 7

Буря утихала. Ветки сосны больше не хлестали по крыше, лишь тихо шелестели. Ветер все еще играл с хрупкими подсохшими листьями сикамор, гоняя их по старой деревянной веранде, но через оголенные ветки деревьев уже время от времени проглядывала луна. Воздух был сырой и холодный. Он проникал в комнату через приоткрытое окно, принося с собой запах влажной коры и сырой земли.

Элинор растянулась на кровати, уставившись в лепную розетку на потолке спальни. Мысль о том, чтобы заснуть, теперь была просто смешна. Нервы, как натянутая струна: если кто-нибудь коснется, зазвенят.

«Опять надо приспосабливаться. Ну что за мужчина! Она вела себя, как робкая школьница. Господи! Ну почему ее мысли устремлялись в одном направлении?»

Элинор подумала, что Тони взволновал ее; она сопротивлялась, но он разбудил ее. И так уж вышло, что из всех людей подвернулся племянник, чтобы закончить дело.

«Это несправедливо, — подумала она, — что Провидение веками диктует свою неумолимую волю. Это не должно случиться со мной, если только я сама не выберу это. Но я не выберу, я слишком стара для такой бессмыслицы».

Она перевернулась и увидела отблеск света на статуэтке, которую поставила на ночной столик. Великолепный бронзовый мустанг, вставший на дыбы, казалось, бил копытами по воздуху. Она почти слышала его дыхание, вырывавшееся из раздувающихся ноздрей.

Жеребец. Ей все время попадались на глаза жеребцы. Неважно, какого возраста.

Тут она сама фыркнула и почувствовала себя лучше, пока сквозь шум ветра, шелест листьев и колышущихся занавесок она не различила настойчивый стук в свою незапертую дверь.

Она застыла. С другой стороны двери раздался глубокий голос, который сказал:

— Я уверен, что вы не спите. Господь свидетель, я тоже. Вставайте и наденьте на себя побольше одежды. Нам надо поговорить. Я буду внизу, в кухне.

— Я не думаю, что нам есть о чем разговаривать в два часа ночи.

— Не ведите себя, как ослица. Нам обо всем надо поговорить. Не беспокойтесь, я уже надел на себя брюки. Кстати, Чарли составит нам компанию. Вставайте, я приготовлю кофе.

Элинор недоверчиво прислушалась, как его подкованные башмаки глухо стучат по ступенькам, сопровождаемые негромким шлепаньем, которое, вероятно, выдавало присутствие сенбернара.

Пытался ли он открыть дверь? Что за беспокойный человек! И какой эгоист: не дождался ее ответа и ушел в уверенности, что она послушается.

«Пожалей себя, Элинор. Останься в постели, подожди до завтра, когда к нам присоединится Мэтт Логан, чтобы найти в разговоре с этим ужасным человеком нужные слова».

Однако, может быть, в этом и было дело. Завтра появятся Мэтт Логан, и, вероятно, Тони Мондейн, и одному Богу известно, кто еще, и только в конце этой очереди найдется место племяннику Джулии. Может быть, это единственный шанс поговорить приватно, с глазу на глаз. Представить ситуацию с собственной позиции, без всякого давления со стороны закона.

Элинор поднялась с постели. Побольше одежды, так он сказал.

Она порылась с угрюмым видом в своем гардеробе, выудила бесформенный фланелевый костюм для бега трусцой бутылочного цвета и огромные пушистые комнатные туфли. Сойдет.

Она зашаркала к двери в своей неуклюжей обуви, затем внезапно, повинуясь необъяснимому импульсу, вернулась назад, взяла пару бигуди и укрепила их на макушке при помощи заколок для волос. Вот так. «Вернись, красотка», — пропела она своему бледному отражению в зеркале и пошла вниз по ступенькам.

Кухня была ярко освещена, и слабый аромат свежесваренного кофе долетел до Элинор. Задняя дверь была открыта, за ней мелькал Чарли, победно помахивая своим пушистым, похожим на знамя, хвостом. Он околачивался вблизи дома, удостаивая своим вниманием ствол каждой сосны. Бентон Бонфорд, вытянув ноги, развалился на стуле, держа в руке чашку с кофе. Поверх выцветших джинсов был надет огромный свитер, орнамент на котором представлял собой вереницу свинок. Взмахнув кружкой, он указал ей на кофеварку:

— Наливайте. Я нашел только кофе без кофеина, но что мне нужно сегодня, так это тихая бухта во время шторма. О’кей, Чарли, заходи.

Она не обратила внимания на замечание племянника по поводу кофе без кофеина, воспринимая его как очередную мужскую глупость. Ополоснув чашку для себя, она налила кофе и осторожно отхлебнула. Это действительно был кофе, все правильно. Да, конечно. Вот только чем он отмерял его, не миской ли для фруктов?

Бентон осклабился.

— Кофе по моему рецепту, — сказал он. — Слишком густой, чтобы расплескать, довольно жидкий, чтобы удобно было размешивать. Прошу садиться.

Возможно, его последние слова и запоздали, но она послушалась. В конце концов, мяч для дальнейшей игры был в его руках. Элинор уселась на бентвудовский стул и придвинулась к столу.

Бентон Бонфорд закрыл дверь и велел своей похожей на гору собаке лечь на пол. Пес повиновался, с упреком взглянув на хозяина исподлобья и плюхнувшись так, что в буфете зазвенела посуда. Затем Бонфорд, в свою очередь, сел к столу. Старый бентвуд выдержал: он был достаточно крепок.

«Если, конечно, ему не придет в голову откинуться на спинку, — подумала Элинор. — Клей держать не будет. Я, конечно, буду при этом отмщена, но расколотый бентвудовский стул — слишком высокая цена за такое удовольствие».

Однако он сидел тихо и спокойно, обеими руками держа свою чашку. Она заметила, что на груди его огромного свитера свинки держат в своих рыльцах маргаритки. Затем она перевела взгляд на его руки. Они были достаточно велики, чтобы кружка почти полностью исчезла в его ладонях, они были покрыты рыжеватыми волосками и легкими веснушками и определенно имели трудовые мозоли. Рабочие руки.

Волей-неволей она подумала о Тони Мондейне. У него тоже были руки, умеющие все. А еще — тяжелые, худые и загорелые. И ловкие. Опытные.

Тут она почувствовала, что хандра пропала и ее щеки заливает румянец. Она в замешательстве подумала: «О, пожалуйста, не смей краснеть перед ним».

Но Бентон Бонфорд не смотрел на нее. Вовсе нет. Казалось, его глаза навсегда приклеились к другим, которые возникали на поверхности кофе в его кружке, когда он дул, лениво и монотонно.

Часы в холле мелодично пробили два или уже три, Элинор не поняла, потому что он внезапно скорчил гримасу, сдвинув белые брови, и очень осторожно сказал:

— Я думал… Там, — и он кивнул в сторону лестницы, — я думал, что… что я, наверное, выглядел больше… чем ослом.

«Больше! — подумала про себя Элинор. — Намного больше!» — Но вслух она ничего не сказала, сосредоточившись на очередном глотке жидкой густой глины, которую он называл кофе, и позволяя ему попасться в собственную ловушку.

— Логан — это ведь адвокат, правильно? — назвал мне ваше имя и сказал, что ответственность за бизнес лежит на вас. Вы говорите, что живете здесь, в этом доме, что определенно ставит вас на верхнюю ступеньку в жизни моей тети Джулии. И неважно, сделали ли вы что-нибудь, чтобы уладить дела, или нет, — это к делу не относится.

Заметил ли он ее внезапный резкий вздох из-за возрастающего гнева, ибо предел ее терпению почти настал, или же он искренне пытался разобраться в делах?

Он продолжал:

— Моя тетя Джулия не выносила дураков. Так ведь?

Поджав губы, Элинор ответила:

— Да.

— Значит, вы дружили много лет?

— Да.

— Вы были партнерами?

— Думаю, что да.

— Почему?

Отчаянно пытаясь успокоиться, Элинор через силу ответила:

— Потому что так она мне сказала. Потому что мы на равных занимались всеми делами.

— И делили этот дом.

Все. С нее достаточно. Она холодно ответила:

— Только с тех пор, как умер мой сын. Я потеряла собственный дом и все остальное, что имела, из-за медицинских счетов. Джулия взяла меня к себе. Она была… она была одной из самых достойных женщин в мире.

— Да, я тоже помню это.

— Вам следовало бы…

— Я не видел ее с тех пор, как мне минуло десять.

— Она не изменилась. — Внезапно, вопреки ее воле, у Элинор хлынули слезы. Отвернув лицо к окну, отпивая из чашки, которая все равно тряслась в ее руках, неважно, что она отчаянно сжимала ее, она произнесла голосом, в котором чувствовались слезы: — Проклятый город! Проклятые людишки с канализацией вместо мозгов! Что они пытаются сделать? Неужели им непонятно, что мне тяжело уже от того, что она умерла, а они еще навязывают свою ложь!

Ее ответ побудил его подняться, взять кофеварку и подлить в ее чашку кофе так же, как и в свою. Очень спокойно, почти сочувственно, Бентон сказал ей:

— Не волнуйтесь насчет них. Просто помогите мне разобраться, и тогда мы выпутаемся. Договорились?

Элинор сглотнула, вздохнула, взяла бумажное полотенце, протянутое им, чтобы промокнуть свои предательские глаза.

— Хорошо.

Он снова сел, и стул скрипнул.

— Так. Она имела в виду, что сделала вас партнером. Она обращалась с вами, как с партнером.

— Да.

— Но официально, на бумаге, вы им не были.

— Нет. Мэтт говорит… говорит, что она… никогда не давала распоряжений на этот счет.

Если бы Элинор посмотрела на него, то заметила бы слабую улыбку, возникшую в уголках его губ и морщинки в уголках его глаз.

— Чего и следовало ожидать. Я никогда не получаю рождественских подарков раньше июля. Ну ладно. И тут внезапно объявляюсь я. Законный наследник. А вы, кажется, остаетесь ни с чем.

— Да.

Что еще она могла сказать? И чего он ждал? Что она начнет ныть: ой, пожалуйста, добрый дяденька, или бросится на пол и примется обнимать его колени?

Элинор не собиралась делать ни того, ни другого. Тут ручища Бентона отделилась от чашки, сжалась в кулак и внезапно ударила по крышке стола, отчего обе чашки подпрыгнули.

— Черт побери! — загрохотал Бентон Бонфорд гневно. — Мне что, никто не мог сказать об этом?

— Но ведь вы не спрашивали?

— А что я должен был спрашивать? Индюк в телефоне сказал мне только, что моя тетка умерла. Я унаследовал ее антикварный магазин, что побудило меня ринуться сюда. Теперь я могу признать, что времечко у меня выдалось жаркое, если учесть мою супругу Джилл, которая смылась в Лас-Вегас, восемьдесят акров цветущей кукурузы, свиней, оставшихся без присмотра, и то, что я только что сошел с самолета, прибывшего из России. Несмотря ни на что я приехал, даже не распаковав вещи. Взял Чарли и пустился в путь. Так что я не слишком, как могло показаться, разволновался из-за того, что в магазине была вечеринка. А она была?

Элинор покачала головой, глядя на него полными слез глазами:

— Нет! И опять-таки вы не спросили.

— Правда. И за это я приношу извинения. Но вот за то, что я запер дом, я не стану извиняться, хоть у меня и в мыслях не было не впускать вас. Просто я не одобряю, когда двери дома остаются нараспашку.

— Двери нараспашку. Но я не…

— Значит, был кто-то еще. Парадная дверь была полуоткрыта.

Он решил, что не стоит говорить ей, что в момент, когда он переступал порог с парадного входа, кто-то выскользнул через заднюю дверь. Она и так выглядела расстроенной.

— Ну ладно. Я здесь с самыми честными намерениями, хоть уже виновен в том, что попал впросак дважды. И, Элинор Райт, я приехал не за тем — это было сказано очень осторожно, — чтобы обижать сирот или грабить вдов. Без всякого сомнения, мы можем договориться.

Элинор глубоко вздохнула. Именно это она и надеялась услышать. И этот здоровяк сидел здесь, глядя на нее, и ждал ответа.

Она опять вздохнула. И осторожно сказала:

— Я думаю, мы сможем. Я… я надеюсь, что так и будет.

Бентон Бонфорд эхом отозвался на ее вздох, надув щеки. Светало, и раздавалось робкое чириканье утренних птичек. Чарли пошевелился и перевернулся на спину, задрав все четыре лапы и выпятив свой белый горностаевый живот. Бонфорд пошлепал его ногой в потрепанном ботинке размером с коробку для обуви Элинор. Через полуоткрытое окно доносился звенящий шелест сухих листьев, которые ветер гонял по крыльцу. Она поежилась. Он протянула длинную руку и закрыл окно.

— Вот так. От дождя стало еще холоднее.

— Да. Это шум приближающейся зимы.

— Перемены. Держу пари, что вы не любите перемены, так ведь? Даже если они касаются времен года.

Элинор начала было возражать, затем честно ответила:

— Нет. Полагаю, что нет. Слишком много в моей жизни было страшных перемен. В конце концов, устаешь от них.

Он кивнул. Вытянув длинную ногу, он порылся в кармане штанов и выудил начатую пачку резинки.

— Хотите?

— Нет, спасибо.

— Предполагается, что это удержит меня от курения.

— И как, помогает?

— Только тогда, когда у меня нет сигарет, как сейчас. У вас случайно не найдется?

— Нет. Джулия никогда не курила. А я бросила.

— И остались в живых? — Он адресовал ей кривую улыбку, пожимая плечами.

— Пока что я жива.

Бентон вытянул пластик жвачки и отправил его в рот.

— Кажется, я не видел в доме ни одной пепельницы. Ну ладно. И что же изменилось?

— Простите?

— Вы сказали, что в вашей жизни произошли страшные перемены.

Время для исповеди настало, что ли? Ну ладно, большого вреда не будет, если она не много расскажет ему. В конце концов, ведь он произнес магические слова «мы договоримся». Может быть, если он узнает о ней побольше, им обоим будет легче. Она определенно не собиралась метать перед ним бисер, но и упрямиться не стоило.

Элинор отпила кофе, обнаружив, что он остыл, но ей не хотелось просить добавки.

— Думаю, что особенно говорить нечего. Мои родители развелись, и никто не хотел заниматься мной. Так что я рано вылетела из гнезда, — сказала она. — В шестнадцать лет я вышла замуж. Потом мой муж погиб в аварии на мотоцикле, а сын заболел рассеянным склерозом. Те небольшие средства, которые у меня были, ушли на его лечение. Тогда Джулия предложила мне работу. А когда год назад мой сын умер, приютила меня у себя. Она пожалела меня.

— Но недостаточно, чтобы сделать вас партнером. Я думал, что много знаю о своей тетке. Вы должны были заслужить партнерство.

— Нам легко было работать вместе. И я научилась любить антикварный бизнес. И, честно говоря, это единственное, что я умею.

Элинор улыбнулась, она почувствовала, что это замечание имеет большое значение. Ей надо выиграть хоть что-то, хотя бы для того, чтобы выжить. Если, конечно, человек, сидящий перед ней, позволит ей вести дела. Так ли уж много она просит?

Но, казалось, что его мысли витали где-то далеко. Вдруг он медленно произнес:

— Пьяный водитель задавил моих жену и сына.

Он застал ее врасплох, и она неосторожно сказала:

— О, но я думала… — Затем остановилась в смущении.

Кривая улыбка была ответом на ее слова.

— Много лет назад. Джилл — моя вторая жена. Обе стороны допустили ошибку. Я думал, что ей понравится ферма, а она думала, что, раз я фермер, значит, у меня много денег.

— О!

Элинор сказала это очень тихо. Он улыбнулся, заметив ее затруднение, и рукой пригладил свои белые волосы.

— Вы определенно не особенно много знаете обо мне.

«Да я вообще о тебе ничего не слышала до прошлой недели», — подумала Элинор.

Но сказать это вслух было слишком трудно. Она покачала головой:

— Нет, не особенно.

— Дедушка Бонфорд оставил мне ферму. Хорошую. Я берегу ее. Выращиваю свиней, немного рогатого скота, сею зерновые. А теперь я оказался между молотом и наковальней, потому что правительство штата намерено заложить искусственное озеро для отдыха, и в результате большая часть моей территории будет затоплена.

— О, Господи! Вы будете продавать?

— Нет. Не сейчас. Но я стараюсь смотреть на вещи шире. Все-таки мне почти шестьдесят лет, и мне некому оставить все это.

Бентон щедро отхлебнул кофе, и по его лицу Элинор определила, что и в его чашке он холодный. Он пробормотал:

— Проклятье! — и снова потянулся к кофеварке. — Еще хотите? — Элинор покачала головой, и тогда он налил себе, поставил кофеварку и устало улыбнулся ей. — Хотите услышать окончание моей истории?

— Почему нет? Ведь мою вы слышали.

— Я отправился в Россию вместе с группой других свиноводов на то, что они называли консультацией. Там такой бардак, что чувствуешь себя больным, особенно страдает желудок. И, когда я вернулся домой, оказалось, что моя женушку удрала, а моя единственная тетка умерла. Теперь я — преуспевающий фермер, который может признать, что не испытывает почти никакой зависимости от банка. А еще я должен признать, что, когда мне сказали, что магазин тети Джулии принадлежит мне, я даже заподозрил какую-то ошибку. Я, — закончил он спокойно, — никогда ничего не слышал об Элинор Райт. Я лишь однажды виделся с теткой, и она была в магазине одна. Кажется, это было сто лет назад.

Он пытался быть честным. Элинор тоже пыталась.

— У магазина есть хорошие возможности, — сказала она уныло. — Или могли бы быть. Он может приносить хороший доход. Или можно выручить хорошие деньги от его продажи. А покупатели найдутся — Джулия хорошо знала свое дело. — Элинор вздохнула при мысли о Марвине Коулсе и его сальной физиономии и об Энтони Мондейне — красавце-мужчине.

— А вы?

— Нет. Мне это не по карману. По крайней мере, одна я не справлюсь.

— А вы бы хотели? Может быть, мы заключим сделку?

Элинор поразмыслила, прежде всего вспомнив о своих финансовых мучениях, и вынуждена была признать, что ее кредит в банке, скорее всего, сведен к нулю.

— Я… я не знаю.

Он смотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Как давно вы работаете на мою тетку?

— Почти тридцать лет.

«И она почти заменила мне мать. Но следует ли ему говорить об этом? Поверит ли он? И, учитывая ужасные вещи, которые говорят вокруг, почему он должен ей верить?»

Он почувствовал ее нерешительность. И молчаливо подался вперед, положив на стол свои натруженные руки.

— Проклятье, леди, я не собираюсь съесть вас! Я просто пытаюсь составить полную картину. Вдобавок у меня осталась лишь неделя до того, как я брошу свои кости назад домой и заведу комбайн, чтобы заняться бобовыми. И, между прочим, это один из пунктов, по которому я должен банку, поскольку мой старый в прошлом голу приказал долго жить.

— Это вы о бобах?

— О комбайне. Почти сто тысяч долларов стоят все эти косилки, молотилки. Правда большую часть я уже внес. За счет урожая я смогу внести остаток.

— Или за счет продажи антикварного магазина, — сказала Элинор, ведь он определенно думал об этом.

Он пожал своими массивными плечами:

— Но я сказал, что мы можем что-нибудь придумать.

Элинор кивнула, но на самом деле она не верила ему. Разве сверкающие сокровища антикварного магазина могут иметь такую же важность, как комбайн, для человека, сидящего перед ней? Разве он вообще в состоянии понять? Да и к чему ему понимать?

У нее снова разболелась голова, она коснулась ее кончиками пальцев.

Он взглянул на нее: пряди серебристо-пепельных волос с двумя смешными розовыми бигуди, укрепленными заколками, и под ними — округлость бледного и очень усталого лица. Он сказал неожиданно и осторожно:

— Бедная девочка! Ведь вам действительно это не по карману, да?

Она знала горькую правду. И гнев она еще могла перенести, но не проявление симпатии.

— Уходите, Бентон Бонфорд, — наверх, прочь, куда хотите. Только, пожалуйста, уходите.

Он вытянул свою огромную ногу, что-то вытаскивая из кармана джинсов. Затем она обнаружила в своей руке, подпирающей голову, большой белый льняной носовой платок. А он продолжал тем же тихим голосом:

— Ну давайте. Поплачьте. Наверное, это нужно вам больше всего. А я не буду обращать внимание.

А она в ответ сказала тягостную, приводящую в отчаяние правду:

— Я сегодня только этим и занимаюсь.

— Но это только цветочки. А я имел в виду хороший, громкий плач навзрыд. Вот что вам нужно. А соседям я скажу, что побил вас.

И он протянул руку и легонько похлопал ее по плечу.

Они оба почувствовали что-то еще — обжигающий туман проник в кухню через заднюю дверь.

И голос Энтони Мондейна, такой же ледяной, как и ветер за стенами, произнес:

— Надеюсь, я ничему не помешал.