Рассвет на закате

Глава 5

Все окончательно и бесповоротно испорчено! Сама себя лишила хлеба с маслом. Сказала племяннику Джулии, чтобы он убирался из собственного магазина.

Что же, грубость есть грубость, какова бы ни была причина. Он не имел права вставать на дыбы, выкрикивать фальшивые обвинения и высказывать хамские утверждения. А «милашка» — он назвал ее милашкой! И какова бы эта милашка ни была, особенно в его воображении, она-то уж таковой не являлась.

«По крайней мере, — сердито подумала она, — он разбудил меня. Теперь-то уж я никак не усну».

Откинувшись на изящную спинку кресла, Элинор прикрыла глаза. Она чувствовала, что дрожит всем телом. Надо взять себя в руки.

Но под ее веками уже родились горячие слезы, они покатились из глаз и заструились по щекам. Она так нуждалась в присутствии Джулии, с ее теплотой, с голосом, в котором слышались бы нотки смеха, когда она говорила: «Не бери в голову, Элли, мы как-нибудь выкрутимся».

Элинор впервые в жизни не знала, как найти выход из создавшегося положения.

Но она должна найти выход. Она должна взять себя в руки. Ведь она пригласила гостей, и на ней лежит ответственность.

Объявился Томасин, пройдя к ней среди ножек столов и стульев. Он вспрыгнул Элинор на колени, положил две мягкие пушистые лапки ей на плечи и лизнул ее в ухо. От него пахло паштетом, а глухое рокотание внутри его пушистой грудки явственно выражало пресыщение.

Она обняла его, поглаживая шелковую полосатую шкурку, а затем со вздохом опустила на пол и встала, разглаживая голубой шелк своего платья.

«Порядок, — говаривала Джулия во времена потрясений. — Разложи все по полочкам. Каждое дело выполняй своевременно».

Она утерла слезы на щеках, промокнула последние влажные капли с ресниц, ее пальцы дрожали: «Благословенная водостойкая тушь». Элинор даже испытала удовлетворение от того, что быстро со всем справилась. Дверь из кладовой комнаты открылась, и на пороге появились Бен и Энтони. Вместе с ними в помещение проник явственный аромат дыма и коньяка.

Энтони спросил:

— Как здесь идут дела?

— Отлично, — ответила она.

Она не решалась сообщить им о прибытии Бентона Бонфорда. Особенно она не решалась сказать об этом Энтони, хотя Элинор не знала, почему так поступает. Конечно, никому не нравится признаваться перед другими в том, что глупо ведешь себя, а она именно так себя и вела.

— Я думаю, мне можно ехать домой? — спросил Бен.

Элинор кивнула:

— Конечно. У вас был долгий рабочий день.

В ответ Бен тоже кивнул, снимая вышедший из моды пиджак, под которым обнаружилась кричащая гавайская рубашка. Однако день еще не закончился, хотя Элинор и не знала об этом. А вот он знал. Он собирался отправиться в свою излюбленную пивную и прогнать вкус этой французской дряни при помощи благородного напитка, а еще обдумать разговор с Мондейном, пока он был еще достаточно свеж в его голове.

Мондейн в разговоре все ходил вокруг да около живописи, и в особенности живописи Пикассо; Бен же упорно отказывался отвечать. Джулия хотела, чтобы о картине Пикассо до дня рождения Элинор никто не знал. Секрет Джулии он не откроет никому. Даже если Джулия умерла, нет причин не уважать ее волю.

Но факт такого разговора все же был чертовски любопытен, потому что живопись никогда не была любимым коньком Мондейна. Мебель — вот что составляло его игру. По крайней мере, до сего дня.

— Спокойной ночи, Бен. Увидимся завтра, — сказала Элинор.

— Я приду рано. Пора протереть шератоновский[22] буфет.

Энтони подождал, пока входная дверь не захлопнется за тощей фигурой Бена, а затем взял рукой Элинор за подбородок и приподнял ее лицо.

— Почему ты плачешь, любовь моя?

Элинор сказала правду, точнее, часть ее:

— Джулия, Тони. Я скучаю по ней.

— Конечно. — Он коснулся ее легким поцелуем, а его рука скользнула по ее лицу, затем по плечу, до локтя. — Конечно, вы скучаете по ней. Ну, пойдемте. Присоединимся к стаду. Они уже откушали? Хорошо. Я, пожалуй, задам несколько вопросов, чтобы показать, что я тоже являюсь любителем стекла, но не профессионалом в этой области, затем вознагражу свое унижение печеньем с зеленью или, может быть, даже позволю себе сэндвич. А вообще я намерен позже отвезти вас куда-нибудь поужинать, так что имейте это в виду.

Вообще-то, в глубине души Элинор хотела бы отказаться от приглашения. Но она не сказала ни слова. Во-первых, ее решение остается по-прежнему за ней, хотя после прошлой ночи он может считать по-другому, и к тому же Элинор в таком состоянии не могла есть. Если, конечно, ее не заставят. Стоило ему войти, как присутствующие дамы, сами того не осознавая, взбили свои волосы, и, хотя мужчины не повернули головы, они скосили глаза на вновь вошедшего, а оратор заговорил громче.

«Конечно, Энтони все сразу понял и, вероятно, — подумала Элинор, — отнес такие перемены на счет своего появления».

Он первым подошел к выступавшей даме, когда она закончила читать свой доклад, скромно представился и восхищенно отозвался об ее опыте, безусловно, ей подыгрывая.

Элинор подумала про себя, что карьера губернатора плачет по нему. Затем она предположила, что, возможно, он уже задавался подобной целью, но до поры-до времени отложил ее. Определенно Энтони не останавливался ни перед чем, если это касалось его личных планов.

Буфет пользовался большой популярностью, и гости с удовольствием задерживались около него. Элинор хотелось бы, чтобы они побыстрее ушли. Но она улыбалась, кивала головой, говорила бесконечные пустые фразы и отчаянно старалась казаться спокойной, хотя на душе Элинор кошки скребли. Даже Тони надоел ей своей услужливостью деревенского парня. Правда, больше никто не догадывался о появлении племянника Джулии. Все присутствующие были уверены, что магазин принадлежит ей. Но об этом довольно скоро узнают, а ей останется только смириться. Собравшиеся хорошо знали Энтони Мондейна, и его ухаживания за Элинор побуждали визитеров подталкивать друг друга локтями, и улыбаться, и делать всякие выводы.

Ей-Богу, было бы интересно послушать разговоры в темных салонах автомобилей, направляющихся к жилищам владельцев, по поводу того, позволит Элинор или нет обвести себя вокруг пальца учтивому и вежливому Энтони и какую выгоду могут поиметь некоторые из них. Но Элинор Райт подобные мысли вовсе не развлекали. Когда наконец за последним из гостей захлопнулась дверь, она заперла ее с почти злобным треском. Затем она занялась приведением помещения в порядок, выключая свет в каждой комнате, и, по крайней мере, не забыла сказать поставщикам провизии:

— Отличная работа, ребята!

— Господи, и горазды же они есть! — сказал один из них приветливо, кидая пустые контейнеры в мешок для мусора. — А мы думали, что старые леди слишком изысканны, чтобы так есть.

Поскольку такое замечание могло адресоваться и ей, Элинор пришла к выводу, что ей следует счесть молчаливое исключение ее персоны из общества старых дам за комплимент. Похоже, они не заметили, как три леди тихонько побросали бутерброды в пластиковые мешочки, которые исчезли в их сумочках.

Она лишь ответила:

— Но они отличные люди, — и взяла свой дождевик. — На улице все еще моросит?

— Нет. По крайней мере, в данный момент. А в прогнозе о погоде сказали по телевизору, что с завтрашнего утра ожидается похолодание, поэтому, наверное, дождя, может, и не будет больше.

— Идите, если хотите. Мы захлопнем дверь.

— Отлично. Счет приготовлен?

— Он на вашем столе.

— Я займусь им завтра.

— Нас вполне устроит, если вы заплатите в начале следующего месяца. А на этой неделе вам и так досталось. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Втиснувшись в свое пальто, она пошла к двери, внезапно и с болью подумав, что не знает, надо ли ей составлять ведомость о заработке. Но Бен, Мэри Энн и Леонард существуют за счет этих тощих доходов магазина, не говоря уже о ней самой.

Луна заливала холодным ясным светом бетонную платформу и пространство вокруг нее. В проулок падала застывшая тень от почтовых ящиков на углу, а траурные флажки, отделанные черной бахромой, на потрескавшемся бетоне выглядели коричневыми. Мусорный бак покрывали капли влаги, а в ночном воздухе уже чувствовался намек на осеннюю стужу.

Элинор сильнее закуталась в свою одежду. Энтони держал дверцу машины открытой, мотор уже урчал. Она скользнула внутрь, с наслаждением чувствуя тепло.

Итак, следующим препятствием в этой скачке будет мужчина в отличном, сшитом на заказ костюме.

Он устроился на своем сиденье, захлопнув дверцу с приятным негромким щелчком, и потянулся к регулятору обогревателя, чтобы включить его на полную мощность.

Тихим и спокойным голосом он сказал:

— Вестей от племянника нет?

— А, да. Он здесь.

— Что? Когда?

Она рассказала Энтони о встрече с ним, не стараясь скрыть гнев.

— Вот дерьмо! — воскликнул Энтони. — Наверное, это и был тот здоровенный деревенский парень, которого я видел. Он спускался по ступенькам, а потом укатил в грязном красном «пикапе». А куда он поехал?

— Не знаю. Я была слишком зла, чтобы интересоваться. Вообразите себе: он кричит, вламывается сюда и говорит такие вещи!

— Ну что же, я вот что вам скажу, дорогая моя: если он расположился в доме Джулии, то вам там места нет.

Ну разве не этого она хотела? Разве не так она хотела распорядиться своей жизнью, плача в жилетку Тони?

«Хорошенькое дельце, — подумала уныло Элинор, — в искусстве дипломатии я могу сравниться только с цыпленком».

Она заставила себя сказать более спокойно:

— Мне ведь все равно когда-нибудь придется иметь с ним дело.

— Правильно. Завтра утром. Когда вы хорошенько выспитесь. Боже мой, детка, да за эти четыре дня у вас не было передышки. Теперь для этого настало время.

Его слова прозвучали довольно убедительно для Элинор. Она пошла на компромисс.

— Сначала давайте посмотрим, там ли он.

Но, вероятно, племянника дома не было. «Пикап» не стоял возле дома, хотя через кружевные занавески гостиной пробивался свет, но он всегда включался автоматически в восемь часов вечера.

Часы Элинор показывали десять тридцать. Испытывая неимоверное облегчение, она сказала:

— Хорошо. Он поехал в мотель.

— Или в бар.

— Все равно. Тони, я слишком устала, чтобы ужинать. Подвезите меня поближе, и я выйду.

— Только при условии, что я тоже останусь. Я не оставлю вас здесь, когда каждый момент может явиться этот нахал.

«О, Господи! Да за кого он меня принимает? За непорочную деву-весталку с макаронами вместо мозгов, что ли?» Стараясь сохранить терпение, которого у нее оставалось все меньше, она сказала:

— Я могу запереться изнутри, Тони. Я обещаю. Я очень устала…

Элинор позволила своим словам прозвучать убедительно, она надеялась, что убедительно. Она была очень хорошо осведомлена о другом, более элегантном «нахале», у которого, может быть, были те же самые намерения, что и у Бентона Бонфорда. Но ее идиотское поведение прошлой ночью, без сомнения, дало Энтони повод, что он может думать иначе.

Он остановил «порше» рядом с ее собственным потрепанным старым «шевроле». Свет, проникавший через кружевные занавески, отбрасывал яркие пятна на его улыбающееся лицо.

— Это не совсем то, чего я ждал.

— События прошедшей ночи вовсе не являлись тем, чего я ждала, — ответила она и, с облегчением подумав, что выиграла битву, потянулась за сумочкой. Но темная рука, чья смуглость еще более подчеркивалась ослепительной белизной манжета и блеском старинной бриллиантовой запонки, обняла ее, привлекая ее застывшее тело к нему.

Энтони пробормотал в ее ухо:

— Ну же, только маленький знак благодарности мальчику за хорошее поведение. — Затем его губы коснулись ее губ. Другая рука коснулась шеи, затем медленно заскользила к груди.

Элинор произнесла твердо:

— Нет. Нет, Тони.

Он терся своей грубой щекой о ее лицо.

— Не сегодня? Но я так ждал этого момента.

— Не сегодня, — еще раз жестко сказала Элинор, но не добавила вслух то, что подумала: «Никогда». Потому что действительность еще может заставить ее обратиться за помощью к этому человеку.

Тони вздохнул, преувеличенно громко, поцеловал ее в обе щеки и отпустил.

— Мне будет очень одиноко в мотеле. Я буду таким подавленным и лишенным тепла.

— Поживем-увидим.

— Жестокая!

Он перегнулся через нее, открывая дверцу машины.

— Что же, идите, непостоянная дева. Я позвоню вам завтра.

Элинор вышла. По-дружески махнув ей рукой, Тони уехал прочь. Но ее представление о самой себе не улучшилось бы, узнай она, что он еще не успел завернуть за угол, а мысли о ней уже улетучились из его головы. Он думал об этом проклятом племяннике.

Если племянник в баре, то он найдет его. Устроит случайную встречу. Но поговорить им нужно.

Элинор еще минутку постояла на морозце, стараясь прийти в себя. То, что она с такой легкостью отделалась от Энтони Мондейна, не вызывало у нее недоумения. Может быть, она слишком давно не играла в эти игры со свиданиями…

У нее было несколько случайных романов, в основном с дилерами-антикварами, которые интересовались ею, может быть, ради того, чтобы узнать кое-что о делах. После того как она переехала к Джулии, все отношения почти полностью прекратились, и Элинор до сих пор недоумевала, почему. А если теперь она и понимала, то все равно упрямо и яростно отказывалась думать об этом.

К тому же она чувствовала, что ее сердце тревожно и глухо стучит, и причиной тому вовсе не Энтони Мондейн.

Правильно ли она поступила? А вдруг племянник все-таки здесь?

Стремительные облака закрыли бледную луну, когда она, хрустя гравием, пошла по подъездной дорожке, чтобы заглянуть в старый гараж. Два мусорных бака, газонокосилка и пачки ненужных журналов. Никаких признаков «пикапа». О’кей. На аллее тоже ничего, кроме нескольких луж, в которые падали редкие капли с ветвей сикамор. Так. Его нигде нет. Хорошо. Может быть, до утра ей и не придется столкнуться с чем-нибудь еще. Все, что она действительно хотела, так это незамедлительно отправиться в кровать, закрыть утомленные глаза и обо всем забыть.

Прошлой ночью она опустошила бутылочку снотворного, но в ее сумочке лежала еще одна.

Думая об этом как о своего рода вознаграждении, она поднялась по осевшим ступенькам кухонного крыльца, ее каблучки издавали гулкое цоканье, и взялась за дверную ручку. Ручка не повернулась. Она даже не сдвинулась с места.

Охваченная страшным подозрением, она нахмурила брови и тихо проронила:

— О, мой Бог!

Сойдя с крыльца, она торопливо направилась по мокрому гравию к въездным воротам, поднялась по ступенькам и попробовала открыть дверь. Заперто. Тогда, очень заинтересованная и слегка разгневанная, она опять спустилась вниз и обошла старый дом по темной дорожке. Полами своей одежды она задевала за высокие кудрявые стебли умирающих садовых растений. На сей раз ее каблучки выбивали свою дробь быстрее, чем прежде. Парадная дверь тоже была заперта. У нее возникло сильное искушение ударить ногой в проклятую дверь и закричать: «Откройте, черт возьми!» Затем она, приняв во внимание спящих соседей и бесполезные затраты энергии, снова пошла к кухне. На этот раз Элинор положила пальто и сумку на маленькую деревянную скамью и обеими руками попробовала открыть дверь. Безрезультатно. Дом заперт.

Следовательно, это племянник закрыл дом. По незнанию или в отместку. Одно из двух. Хотя какая разница? В данный момент имеет значение только то, что она оказалась на улице. А племянник, вероятно, находился внутри. Даже если машины у дома и не было.

Элинор уселась на сырую скамейку рядом с сумкой, обернула пальто вокруг замерзших плечей и глубоко вздохнула.

Ну и что теперь делать?

Часы показывали начало двенадцатого. Не слишком подходящее время, чтобы будить Мэтта Логана и его жену или ехать в мотель. Она и так уже дала сегодня достаточно поводов для сплетен. А заснуть в машине грозит ей смертью либо от боли в плече, либо от холода. Она могла бы вернуться в магазин. К черту! Это выражение родилось в ее голове с неожиданной злобой. Она не станет уезжать отсюда, словно отшлепанная девчонка.

Тут Элинор вспомнила, что окно в кладовой не закрыто. Оно располагалось прямо над ней, слева от крыльца. Она поднялась, вытянулась и внимательно вгляделась в него. Если она придвинет скамейку и поставит ее прямо под окно… Туфли на высоком каблуке, как и дождевик, служили помехой. Она сняла и то и другое, положила в сумку, затем залезла на скамью и, встав на цыпочки, попыталась дотянуться кончиками пальцев до подоконника. Эта операция стоила ей двух сломанных ногтей, один из которых причинил ей ощутимую боль. Она обронила крепкое словцо, которое ковбой-племянник мог бы оценить, если бы слышал. Надо чем-нибудь поднять окно. В бардачке «шевроле» имелась отвертка. Взяв ее, она прошлепала обратно по острому гравию, что было не слишком приятно, поскольку на ее ногах были лишь чулки, и взобралась назад на скамейку. Сработало. Оконная рама поднялась с тихим скрипом примерно на фут — выше дотянуться ей не удалось. И что дальше? Она даже подбородком не могла достать до подоконника. Вот если бы ей удалось подтянуться на локтях, быстро изогнуться и оттолкнуться ногами… Легко сказать. Коленки в чулках так же, как и пальцы ног, соскальзывали. Волосы упали на лицо, щекоча нос.

Она спрыгнула вниз и приглушенно чихнула. А затем попыталась снова. Почти успешно. Еще раз. Она упорно цеплялась за стену, стараясь не слишком громко сопеть и пыхтеть. Внутри чулана что-то упало и покатилось по полу. Ее платье было утыкано щепками с подоконника и порвалось. Она ударилась макушкой об оконную раму. Еще один, более удачный, отчаянный толчок…

— Дайте-ка я помогу вам, — произнес жесткий глубокий голос.

Чьи-то руки подхватили ее, тяжело втащив внутрь. Она шаркнула коленями по подоконнику. Платье порвалось еще в одном месте с громким треском. Перетащив ее через выступ окна, пальцы разомкнулись и выпустили ее, и она нескладной бесформенной массой опустилась на пол. Одновременно при свете лампочки, горевшей в чулане, она обнаружила, что смотрит прямо в круглое отверстие дула пистолета, и над ним — гневные глаза Бентона Бонфорда.

Без дурацкой шляпы волосы его выглядели густой белой копной. Банный халат, который не подходил ему по размеру, открывал на обозрение широкую грудь и белые, покрытые рыжими волосами ноги, длинные и толщиной способные сравниться с могучими деревьями.

Угрожающее выражение на его лице сменилось отвращением, и он опустил пистолет.

— Проклятье! — сказал он. — Да это девица Райт. Какого черта вы здесь делаете?

Растрепанная, сидя на полу, она, мягко говоря, чувствовала себя не в своей тарелке. Собрав последние крошки собственного достоинства, она встала на непослушные ноги и очень холодно произнесла:

— Я здесь живу.

— Вы здесь что?

— Я живу здесь. А вы заперли двери.

— Какого черта! Откуда мне было знать? Никто мне не сказал.

— А вы и не спрашивали.

— У меня не было возможности спросить. Если я правильно помню, то мне было велено убираться и ехать в дом. Все это было сказано в неопределенных выражениях. Вот я и убрался, Господи, Боже мой, и приехал в дом.

Элинор сказала:

— О! — что выражало окончательный приговор всем тупым мужчинам в мире, неважно, белокурым или нет. Скрипнув зубами, она болезненно разогнулась. Он стоял, прислонившись к стойке чулана, скрестив могучие руки, как у морячка Попая[23], на груди и покачивая страшным пистолетом, и не предпринимал ни малейшей попытки помочь ей.

Вообще-то, очень сложно держаться с достоинством, будучи в разорванном платье, в разодранных в клочья чулках и без обуви. Но она постаралась. Элинор попыталась натянуть порванное платье на бесполезную в данном случае кружевную сорочку одной рукой, и одновременно другой пригладить растрепанные волосы. И почти с горечью сказала:

— И нечего грубить.

— Грубить! — Казалось, его отвращение еще более возросло. — Слушайте, дамочка, я только что потратил три недели драгоценного времени уборочной страды в том месте, которое теперь называют Россией, чтобы заключить сделку на зерно, которая принесет выгоду кому угодно, только не мне. Затем я приезжаю домой, и тут выясняется, что моя женушка, эта двуличная Джилл-милашка, воспользовалась удобным случаем и в мое отсутствие отправилась в Лас-Вегас или еще в какое-нибудь проклятое местечко, где легко начать бракоразводный процесс, таким образом положив конец моей второй попытке обрести семейное блаженство. Моя тетка умерла — это была единственная родственница, которая кроме моего деда когда-либо задавала мне хорошенькую встряску, каковы бы ни были ее личные наклонности. Она оставила мне, как сказал парень по телефону, антикварный магазин со всем содержимым, который нужен мне, как лишняя дырка в голове. Когда я приехал, чтобы разобраться с делами, то обнаружил большую компанию горожан, которые определенно праздновали ее кончину при помощи пирожных и эля. Конечно, вы понимаете, что я не слишком взволнован. Когда милашка в голубом сказала мне убираться к черту, я убрался. Затем, расслышав любопытные звуки в темноте, я обнаруживаю, что та же самая милашка взламывает дом моей тетки. Так что можете признать, миссис Райт, если так вас зовут, что, следуя логике и положению вещей в данный момент, мне есть от чего помрачнеть.

Да, эта речь была длинной.

Элинор прикрыла глаза в ожидании, когда он закончит. Ее голова страшно болела. Коленки и локти кровоточили. Ей казалось, что из-за такого тяжелого трюка, как перелезание через амбразуру окна, ее тело сейчас распадется на части.

Когда он наконец заткнулся, она процедила в ответ сквозь зубы:

— Я устала. Я не в состоянии даже ответить вам или сделать что-нибудь. Добро пожаловать в наш город, мистер Бонфорд. Если вы хотите съесть что-нибудь, то в холодильнике есть ветчина и молоко.

— Я нашел ветчину, молоко пахнет забавно, а легкое пиво я не пью.

— …И хлеб в хлебнице, — продолжала она, не обращая внимания на его слова. — Мы сможем продолжить нашу оживленную беседу утром. А сейчас я намерена лечь в постель.

— В свою или в мою?

Элинор вытаращила глаза. Он улыбался, но она видела в этом мало смешного.

— Просто я хотел внести ясность, — сказал он. — Джилл научила меня одному: ничего не считать само собой разумеющимся. Пусть все будет изложено в письменной форме.

Он был так же непохож на Марвина Коулса, который сказал однажды то же самое, как тушеное мясо не похоже на копченую сосиску. Но образ мышления у них казался одинаковым.

Прежде чем Элинор успела подумать, у нее вырвалось:

— Должно быть, у вас был интересный союз.

— Как и у вас, — ответил он, — если, конечно, то, что я краем уха слышал сегодня вечером в городском бистро, имеет смысл.

Она не обратила внимания на его замечание. Она думала о другом. Получить в письменном виде. Если бы магазин был завещан ей! Люди не забудут никогда, что Джулия не сделала этого. И именно потому, что она не сделала этого, Элинор и оказалась сегодня в таком ужасающем положении.

К черту племянника! К черту Марвина! К черту всех!

И она снова процедила сквозь зубы:

— Спокойной ночи, мистер Бонфорд.

— Спокойной ночи, миссис Райт.

Когда она начала подниматься по затемненной лестнице, у нее возникло чувство, что он колеблется: то ли пойти за ней, то ли посмотреть ей вслед. Она не доставит ему удовольствия и не оглянется на него, но все-таки у нее было отчаянное желание выглядеть как можно менее смешной. Вопреки всем усилиям лоскутья ее платья развевались, а пальцы ног торчали из дырок на чулках. Наверное, она выглядит, как оборванка и босячка. Но это была его вина.

На вершине лестницы Элинор позволила себе бросить беглый взгляд вниз. Он все еще был в холле и смотрел на нее, слегка освещенный рассеянными лучами ночной лампы. Он явно был ошеломлен. Но и сам он не выглядел слишком элегантно: в халате не по размеру, с огромными ногами и руками, по-прежнему скрещенными на широкой груди. Он поймал ее взгляд и улыбнулся. Это настолько выбило ее из колеи, что она споткнулась на краю ковровой дорожки и чуть не сломала себе шею, налетев на выпуклость орнамента балюстрады.

— Все в порядке? — обратился он к ней.

— Да, — обронила она. — Спасибо.

«Я грациозна, как растолстевшая ящерица, — подумала Элинор. — Ну что же, к черту все это». И она поплелась дальше, потирая ушибленное плечо. Может быть, и поделом ей. Может быть, не стоило капризничать, и тогда она не попала бы в столь глупое положение.

Только теперь она вспомнила, что ее туфли, пальто и сумочка со всем содержимым все еще лежали на скамье под окном чулана.