Рассвет на закате

Глава 4

Элинор обнаружила, что сегодня она не в состоянии расставить астры в старом каменном кувшине у дверей, она просто сунула их туда, и теперь они походили на гневные знаки вопроса.

К четырем часам племянник все еще не появился.

Каждый раз, когда звенели медные колокольчики у входа, ее сердце обрывалось. Не он ли это?

Его не было.

Она заставила себя сесть за свой стол, методично изучить длинный список и написать записки с благодарностью. Ведь так много людей проявили о ней заботу и доброту. Майк и его жена в похоронном бюро. Торговцы на площади. Леди, которые приносили еду к Епископальной церкви. Все эти славные антиквары, которые проделали путь в сотни миль, чтобы выразить свою симпатию и сочувствие. Все же еще встречаются хорошие люди.

Энтони пока тоже не приехал. Элинор чувствовала благодарность за его присутствие возле себя. По крайней мере, оно поднимало репутацию магазина в глазах сильных мира сего. Но Элинор не собиралась осложнять свою собственную жизнь из-за того, что он внезапно вознамерился преследовать ее.

В течение многих лет она случайно встречалась с ним, и прежде Элинор никогда не удостаивал ее вниманием. И, черт возьми, почему он делает это теперь, даже после того, как стало известно, что магазин ей не принадлежит?

В середине дня она ненадолго отлучилась домой, сраженная внезапной идеей: что вдруг племянник Джулии приехал туда, сидит и ждет.

Но Элинор ошиблась. Все было по-прежнему, включая полгаллона молока, которое она предыдущей ночью забыла убрать в холодильник; лишь на полу в холле, под латунной щелью в двери, лежала связка почты, и теперь ей придется писать благодарственные записки.

А в доме было слишком тихо, поэтому Элинор не могла оставаться здесь одна. Она вернулась в магазин, написала записки, внезапно подумав, что ей следовало бы оставить на двери дома письмо племяннику, в котором сообщалось бы о необходимости его появления в магазине «Антиквариат Бонфорд». Она написала его и отправила Леонарда прикрепить его на дверь. Элинор беспокоилась. Смотрела на часы. Расставляла вазы на столе для закусок. Разговаривала с худой дамой, которая обладала необыкновенно кислым лицом, о прессованном стекле, впервые изготовленном в Филадельфии…

Внезапно она обнаружила, что ее держат за руки Бен и Мэри Энн, они усаживают ее и подают чашку с чаем.

— Не двигайтесь, — сказал Бен, — чтобы чего-нибудь не разбить. Вы чертовски непредсказуемы. Мэри Энн займется магазином.

Мэри Энн, маленькая толстая дамочка, в брюках с эластичным поясом, с приятной улыбкой, со слишком темными крашеными волосами, беспримерно энергичная, неважно, касалось ли дело уборки или приема клиентов, сказала, что, конечно, она займется. Томасин своим видом выразил мысль, что если Элинор будет сидеть смирно, то он позволит ей погладить свою спинку.

Она села смирно и погладила его.

И подумала, что дела идут на убыль.

В следующем месяце она могла бы выпутаться из своих финансовых проблем или окончательно погрузиться во мрак безысходности. Джулия собиралась отвезти ее в Сент-Луис, чтобы отпраздновать там ее день рождения.

Теперь же она потеряла Джулию и, весьма вероятно, все остальное.

Бобби, который в высшей школе увлекался бейсболом, но из-за болезни не смог им заниматься, подшучивал над растерянностью матери из-за маленьких проблем. Он говорил своим тихим невнятным голосом: «Запомни, мама, когда ты не знаешь, что делать, возьми два мяча и брось на правое поле».

Да уж, это вряд ли было маленькой проблемой, и, черт возьми, где здесь правое поле?

На семинар приехали поставщики провизии, и своими ящиками со льдом незамедлительно привлекли внимание Томасина. Он спрыгнул на пол, томно потянулся и отправился вслед за ними.

Напомнив ему о хороших манерах, она взглянула на часы. Четыре тридцать. Хорошо. Пора ехать домой и во что-нибудь переодеться к вечеру. Может быть, стоит упаковать какое-нибудь белье. Она избегала делать это прежде, испытывая боль при мысли, что некоторые вещи принадлежали Джулии.

Элинор окликнула Бена:

— Я вернусь примерно через час. Если приедет племянник, займитесь им.

Бен кивнул, тряпкой вытирая со своих старых рук едко пахнущий лак.

— Я привез свою одежду и могу переодеться здесь. Я останусь.

Она тронула свою машину, с которой осыпались листья, выехала из проулка и заметила, что там и сям на улицах люди спокойно сгребают листья в янтарные кучи. Ребятишки, собравшись в толпу, смеялись и молотили по собственной куче листьев, которые прилипали к их курточкам и вязаным ярким шапочкам.

«В следующую субботу, — подумала она, — надо будет убрать наш двор». И тут же осознала, что слово «наш двор» к следующей субботе, вероятно, потеряет свой смысл.

Когда Элинор приблизилась к старому викторианскому дому, который, несмотря на свои изящные башенки, смотрелся тяжеловатым рядом с похожими на башни сикоморами, ее сердце гулко застучало.

А что если там уже сидит племянник? И распоряжается всем, как это и должно быть.

Но у пострадавшего от непогоды гаража и на гравиевой дорожке не было видно ни одной машины. Однако записка, кажется, исчезла. Хотя, наверное, ее просто сдуло ветром. Настойчивые порывы осеннего ветра ледяными дуновениями заливали высокую веранду.

Она остановилась у резного деревянного навеса подъездных ворот, ускорила шаги и вошла через маленькую боковую дверь. Заглянув в гостиную с узкими окнами, отделанную серым и зеленым, она осторожно позвала: «Эй?»

Бельгийские кружевные занавески взметнулись от сквозняка, когда она открыла дверь. Больше ничего.

Телевизор молчал. Никакого багажа в холле не стояло, никакой одежды не висело на спинке высокого стула, обитого камчатной тканью. Почта лежит на столе, где она оставила ее.

Виновато, но с облегчением подумав, что ей не придется один на один столкнуться с незнакомцем, она взяла почту и стала подниматься наверх, просматривая ее. Естественно, прислали счета. Заметки об аукционе. Еще две записки от дилеров о продаже ферм. Запрос о каталоге мебели Белтера с предложением о продаже оригинала за пять тысяч долларов. Ух ты! Несомненно, пять тысяч долларов лежат на каком-нибудь старом чердаке никому не нужные и покрываются пылью.

Подумав, что она хотела бы узнать подробнее о местонахождении этого старого чердака, Элинор кинула почту на стол в своей спальне, разделась, закрутилась в толстый махровый халат и сбросила постельное белье в шахту бывшего грузового лифта, который они с Джулией приспособили для спуска белья вниз. На секунду она закрыла глаза и представила белую кучу на подвальном полу, но решила заняться ей завтра.

В подобных домах ванная комната была не больше передней. Даже держа душ над водостоком, Элинор закапала пол. Но она привыкла к подобным процедурам. Втиснувшись между раковиной и туалетом, она обернула мокрую голову полотенцем, спряталась от холода в халат и вернулась в свою комнату. Держа в руке фен, она пришла к выводу, что ей необходимо подстричься. Она пожала плечами, включила фен и напомнила себе о том, что надо проверить термостат. Дом казался необычайно холодным.

Но когда взглянула за окно, она поняла. Небо над верхушками деревьев было глубокого розового цвета — яркий закат, — и несколько заблудших дождевых капель уже стекало по старому оконному стеклу. Отлично. Именно этого для проведения семинара и не хватало. Стараясь отогнать мысли об одиноком, осыпанном цветами могильном холме на кладбище, который все больше пропитывался влагой, она приказала себе поторопиться. Вероятно, гости уже собираются. Антиквары всегда приезжают раньше времени — такая у них привычка. Синдром ранней пташки.

Элинор сунула ноги в те же темные лакированные туфли и втиснулась в голубое шелковое платье. Платье, которое она надевала на прощальную церемонию, вероятно, больше ей подходило, но она даже смотреть не хотела в его сторону. Голубое же стало ей тесновато, особенно в области бюста, и оно молчаливо подсказывало ей, что порцию масла на утреннем рогалике следует уменьшить. Хорошая идея. К счастью, на платье нет пуговиц. Только молния сбоку.

Она воспользовалась тональным кремом, чтобы скрыть синяки под глазами, но они все равно были видны. Ну и что? Она измотана, она перенесла душевную травму. И никто не ожидает от нее, что она будет выглядеть, как Ширли Темпл[18].

Она надела нитку жемчуга, единственную настоящую драгоценность, принадлежавшую ей, а люди, которых она увидит сегодня, умеют оценить такую вещь. Сумочка. Ключи от магазина. Дождевик.

Элинор прошла полпути вниз по лестнице, когда застыла на месте.

В дверь позвонили.

«Проклятье, — выругалась она сквозь зубы. — Это он. И я должна открыть. Моя машина стоит прямо у двери».

Каблучки Элинор застучали по полу в прихожей, и на лице появилась натянутая улыбка, ее рука легла на латунную ручку двери, повернула ее… И столкнулась лицом к лицу с Энтони Мондейном, который уже нацелил указательный палец, чтобы снова нажать на звонок.

Она отступила назад, задохнувшись от изумления, и сказала:

— О! Слава Богу, это всего лишь вы.

Он приподнял одну бровь:

— Выражение «всего лишь» показывает, что вы не испытываете сильного энтузиазма, — сказал он, — и по выражению ваших глаз, любовь моя, я вижу, что вы чувствуете, скорее, облегчение, чем страсть. А кого еще вы ожидали увидеть? — Затем выражение его лица быстро изменилось. Отвечая на собственный вопрос, он сказал: — Ах, его? Племянника. Бедная детка! Если бы вы могли видеть себя в этот момент. Вас словно к гильотине приговорили. Неужели его приезд так сильно вас тревожит?

Он вошел внутрь, захлопнул ногой тяжелую дверь и обнял ее, прежде чем она успела отпрянуть. Его губы касались мягких блестящих волос, а выразительный голос нежно шептал ей на ухо:

— Не надо, Элли. Он не съест вас заживо — я не позволю!

На какую-то секунду у нее возникло жгучее желание остаться здесь, согреться в его объятиях, прижаться к его сшитому на заказ пиджаку, и пусть ее приласкают и утешат, как это делала когда-то давно ее мать, которая что-то нашептывала ей на ухо. Она смутно припоминала это. Но едва ли руки Энтони походили на материнские, а тишина пустого дома служила напоминанием, что такие вещи легко могут выйти из-под контроля, стоит только пустить их на самотек.

Взяв себя в руки, она отступила прочь, засмеялась и постаралась воздвигнуть незримую стену между собой и этим мужественным, холеным и сильным, страстным человеком, который пробудил в ней такой чувственный отклик вчерашним вечером.

— Да, он пугает меня, — ответила она, — он и вас бы испугал, будь вы на моем месте.

Элинор почувствовала, что Тони не понравился такой ее ход. В его глазах промелькнула маленькая, но яркая и опасная красная искорка, которую она замечала и раньше, когда он гневался. А точнее говоря, когда он сдерживал гнев.

Но если искорка и промелькнула, то она тотчас же исчезла. И его ответ был произнесен небрежным тоном:

— Но я не позволил бы ему уничтожить себя, и я не позволю сделать это с вами. Разорвать вас на кусочки. Мы все на вашей стороне.

— Я знаю, — сказала она благодарным тоном. — И я ценю то, что знаю. Думаю, что боюсь его, потому что ничего о нем не известно. И я не могу побороть страх. Ну ладно. Нам лучше ехать.

— Я знаю. Поэтому я и приехал за вами. Бен не дает поставщикам передышки; кажется он думает, что они накидают моллюсков в миски для ополаскивания рук, если сама Элинор не присмотрит за ними. Вы будете закрывать дом?

Элинор как раз захлопнула за собой дверь, но после этих слов остановилась и с удивлением посмотрела на него:

— Нет, а зачем? У нас ведь здесь ничего нет. И я даже не знаю, где ключ.

— Господи милосердный! Он, безусловно, хранит малых детей, идиотов и жителей маленьких городов. Если бы вы были в Сент-Луисе, дитя мое, то не успели бы завернуть за угол, как бравые молодчики уже погрузили бы все, что можно унести, в свой фургон, включая Истмена Джонсона[19], что над камином. Если, конечно, это не репродукция. Они берут и репродукции.

Он спустился следом за ней по осевшим ступенькам, открыл дверцу своей машины, полюбовался обтянутыми нейлоновыми чулками икрами, которые мелькнули, когда она садилась на пассажирское сиденье.

Разглаживая подол своего пальто, она легкомысленно ответила:

— У Джулии не водилось репродукций. Она говаривала, что единственной копией, которая имеется в магазине, является вставная челюсть Бена.

«О, огромное спасибо!» — сказал он про себя, но оставил эти слова в тайне. Машина выехала на улицу прежде, чем он продолжил эту тему:

— Вы хотите сказать, что у Джулии не было ни подделок под Фаберже[20], ни псевдо-Пикассо?

— Она особенно не жаловала Фаберже и вообще безделушки. И, несмотря на то, что она любила Пикассо, — как и я — никто из нас не мог позволить себе иметь его.

«Может быть, ты и не можешь. А вот она действительно могла».

И он продолжал:

— А у вас он есть?

«Интересно, почему голос Тони понизился на полтона? Он что, совсем меня не слушает?» Набравшись терпения, Элинор ответила:

— Нет. Но может быть, когда-нибудь это будет возможно, если мне удастся выгадать деньги.

— Могу ли я помочь вам найти что-нибудь, подходящее по цене?

В ее голове зажглись желтые огни тревоги: «В обмен на что?»

И в эту минуту ее не интересовало, что это будет. Она вообще не была в настроении играть в игры. Игры существуют для людей, чьи жизни не лежат на земле, разбитые вдребезги.

И она сказала ему холодную, не подлежащую сомнению правду:

— Все зависит от того, что значит «подходящий по цене». Если бы я могла сейчас думать об этом, то, вероятно, оказалось бы, что я едва ли могу потратить и пять центов, но у меня нет сил заниматься подобными вещами.

— Из-за племянника?

— Из-за племянника.

— Я же сказал вам не беспокоиться — мы уладим проблему.

Присутствие Энтони рядом с ней может еще оказаться важным для нее, поэтому она улыбнулась и ответила:

— Да, я знаю. Так мило с вашей стороны, Тони. Посмотрим. Сверните в проулок еще раз. Здесь больше места для парковки, а мне страшно не хотелось бы, чтобы крылья вашей красивой машины помял какой-нибудь тип, который только и знает, в чем разница между мисс Америкой и подсолнухом. И вообще, вы уверены, что хотите остаться? У вас просто глаза заболят.

Тут внезапная идея осенила его, и Элинор почувствовала изменение в настроении Энтони. И когда он заговорил, она поняла, что попала в самую точку.

— Наверное вы правы, — сказал он. — Ведь я приехал сюда только затем, чтобы встретиться с этим племянником. Почему бы мне не покататься туда-сюда, пока он не появится?

— Хорошая мысль. Так и сделайте.

Элинор решила, что так действительно будет лучше. Кроме того, она понимала, что если не будет Энтони, то выступать и заключать сделки будет легче, потому что иначе он окажется в центре всеобщего внимания.

Она вышла из машины и сказала:

— Но приезжайте, когда мы устроим перерыв, чтобы попробовать моллюсков.

Почему-то отвращение, появившееся на его лице после ее слов, заставило Элинор почувствовать себя лучше и торопливо устремиться ко входу по деревянным ступенькам.

Если бы она оглянулась, то увидела бы, как «порше» заворачивает в направлении дома Джулии. Сейчас у Тони была одна яростная цель: обнаружить злосчастного Пикассо.

Но Элинор не могла даже догадываться об истинных намерениях Мондейна.

Чувствуя облегчение от того, что наконец освободилась от ухаживаний Энтони, она вошла в помещение и бросила пальто на спинку стула возле своего стола. На пороге возник Бен, одетый в то, что меньше всего в мире напоминало бы выходной костюм.

— Он еще не приехал? — спросила она.

— Кто? Ах да, племянник. — Бен покачал головой, распространив внушительный аромат полученного в подарок на Рождество одеколона. — Нет. Я не видел никого, кроме ребят с продуктами. Осторожно…

Существо в имбирных полосках молниеносно прыгнуло в их сторону со стороны торгового зала, сопровождаемое оглушительной бранью.

Томасин, как оказалось, ошивался вокруг двух подносов, на которых лежали бутерброды с анчоусами. Он хотел полакомиться печеночным паштетом. Он терпеть не мог анчоусы, но питал склонность к печенке.

Порекомендовав побитому, но по-прежнему наглому коту оставаться на месте, Элинор плотно закрыла дверь во избежание дальнейших набегов и пошла успокоить разгневанных поставщиков провизии, что являлось неотложной мерой, поскольку гости уже начали собираться.

Для нее вечер оказался трудным с самого начала. Все испытывали необходимость выразить свои соболезнования, и, выслушивая их в течение часа, Элинор поняла, что ей следует сменить выражение лица и положить его на полку.

Но люди-то хотели как лучше. Некоторые из старейших знакомых говорили много хорошего о Джулии. Элинор надеялась, что, находясь в каком-нибудь тихом небесном уголке, Джулия может это услышать. А еще она надеялась, что и ее собственную персону в один прекрасный день удостоят такого же уважения. Если, конечно, на следующей неделе не окажется, что она готовит бутерброды с яйцами у Банни Бергера.

А племянник так и не появился.

Интересно, сколько времени занимает поездка из другого штата до их городка? И что, он отправился сюда пешком?

А еще она надеялась, что он, приехав в дом, не будет сидеть там и ждать. Она оставила ему еще одну записку на столике в прихожей очень вежливую, с ненавязчивой просьбой присоединиться к ним в магазине.

Так ли уж хороша была ее идея?

Может быть, лучше было бы оставить его там? Нечего ему соваться в дела магазина. Но, с другой стороны, она не хотела, чтобы он чувствовал себя незваным гостем.

К счастью, в этот момент приехал эксперт по стеклу, и вечер пошел согласно установленному регламенту. Элинор уселась в дальнем уголке. Названия «Адам», «Американская милочка» и «Дорический с лиловым» долетали до ее слуха, сопровождаемые легкими прикосновениями к предметам осторожных пальцев. Внезапно, к своему удивлению, она обнаружила опасность заснуть. Что делать явно не следовало.

Элинор пошевелилась в своем кресле-качалке Стикли, переложила ногу на ногу и глубоко вздохнула. Но старый Густав Стикли прекрасно знал особенности строения человеческого тела и сумел создать столь комфортабельное кресло, что в нем хорошо спалось. Она тихонько пересела на покрытый рельефной резьбой готический стул, выпуклые набалдашники которого могли бы разбудить даже и какого-нибудь умершего бедолагу, и начала считать гостей, помня, что надо оставить свободные места для представителей из фирмы «Деревенский буфет», которые пока еще не появились. Но после того, как Элинор дважды сосчитала гостя из «Квинси», она поняла, что пора сдаваться. Может быть, угощение прогонит сонливость.

Она тихонько поднялась, обошла стойку с закусками, взяла бутербродик и, обнаружив на нем ясный отпечаток лапы, торопливо поменяла на сэндвич с нежной ветчиной, обернулась и увидела перед собой четвертую пуговицу на рубашке могучего, угрюмого на вид светловолосого джентльмена в какой-то бесформенной ирландской шляпе. «Вот-вот, — устало подумала она, — всю неделю я упираюсь взглядом в животы мужчин».

Джентльмен смотрел на Элинор сверху вниз без особого удовольствия.

«Наверное, это кто-то из фирмы “Деревенский буфет”», — подумала она.

Он мрачно процедил:

— Так значит: «С похорон на брачный стол пошел пирог поминный»[21].

Элинор никогда не была сильна в Шекспире. Она уставилась на него, не заметив намека на «Гамлета», и решила игнорировать все, что бы он ни говорил. Перейдя на шепот, она сказала:

— Там для вас приготовлен стул. Если вы пройдете за мной…

— Да к черту их всех! — Однако его голос не прозвучал так, словно он действительно хотел, чтобы все отправились к черту. — Кто здесь Элинор Райт? Наверное, это вон та толстая тетка?

Он не утруждал себя тем, чтобы понизить голос. Тихий шепоток пронесся над столом, головы повернулись к нему, оратор умолк в нерешительности, прервав речь на полуслове, а «толстая тетка» изумленно уставилась на него.

Нежные губы Элинор зловеще искривились. То, что он опоздал, уже достаточно выдавало его невоспитанность; теперь же грубиян выступал во всей своей красе.

Тем не менее она ответила ему сквозь зубы:

— Я же сказала: вам приготовлено место. — Это было все, на что она была способна. — Если вы все-таки сядете…

— Идите вы к черту с вашим «сядете»! Моя тетка умерла, а тут вечеринка. Там, откуда я приехал, считается, что такие вещи слегка не соответствуют приличиям. Еще раз и с самыми лучшими чувствами, милашка, — которая дамочка здесь Элинор Райт?

«Ой, Господи!» — подумала Элинор Райт.

Охваченная холодной яростью, она указала ему на дверь, и это было удачным маневром, хотя бы потому, что она привела его в движение. Иначе, было похоже, что он так и будет стоять здесь, словно могильный памятник.

— Эй! — сказал он, вцепившись в спинку дубового стула. — Что здесь происходит, черт возьми?

Первое, что она сделала, так это убедилась, что дверь в комнату, где проходил семинар, плотно закрыта. Затем она пошла на него в атаку. Ее ноздри побелели, а голубые глаза горели яростным огнем.

— Элинор Райт — это я, — сказала она дрожащим от сдерживаемого бешенства голосом. — А вот вы — неотесанный, невоспитанный горлопан и дурак! Отправляйтесь в дом Джулии, который теперь принадлежит вам, и позже, сегодня вечером, может быть, если я достаточно успокоюсь, мы поговорим как два воспитанных человека. Но особенно на это не рассчитывайте. — Она вытянула руку, указывая пальцем на выход: — А теперь убирайтесь!

Его глаза сузились. Он прищелкнул языком, и в течение нескольких секунд ей казалось, что сейчас он поднимет ее, как статуэтку, и разобьет на мелкие кусочки.

Но он, пожав плечами, отправился восвояси.

С неимоверным удивлением она смотрела, как племянник осторожно, словно это китайская фарфоровая лавка, пробирается через комнату, всю в ярких отблесках светильников Тиффани, заставленную натертой воском мебелью. Звенела посуда, и отодвигались стулья. Один раз он приостановился. У нее перехватило дыхание. Но он лишь взял в руки графинчик, изящный венецианский графинчик, поинтересовался ценой, указанной на донышке, и затем внятно произнес: «Ни фига себе!» Поставив вещицу на место, он вышел прочь.

Когда за ним захлопнулась дверь, Элинор села. К счастью, кресло из Джорджии оказалось прямо позади нее, а выбора у нее не было: казалось, ее колени внезапно стали ватными.

Значит, это и был племянник.

Что же она наделала?