Рассвет на закате

Глава 3

Существует такая степень оцепенения, пережив которую, человеческое тело перестает воспринимать какие угодно катастрофы.

«Я, — подумала Элинор устало, — нахожусь как раз в таком состоянии. Я думала, что пережила это вчера, но это не так. Это предстоит мне сегодня. Мэтт Логан и Тони Мондейн смотрят на меня. И оба по-своему мне сопереживают: Мэтт потому, что он не представлял себе, что Джулия так небрежно относилась к бизнесу; а Тони потому, что прошлой ночью, когда он чуть не соблазнил меня, он, вероятно, думал, что собирается заниматься любовью с новым и единственным владельцем “Антиквариата Бонфорд”. Что ж, это не так».

Полуденное солнце сияло через окно кабинета Мэтта. Снаружи клены шуршали своими последними листьями, окрашенными красным и золотым. Воздух звенел хрусталем и наполнялся запахом сжигаемой листвы. А могила Джулии на маленьком кладбище уже была покрыта венками, из которых ветер вырывал лепестки.

«Нужно еще убрать увядшую герань на могиле Бобби и заменить ее на вечнозеленые растения, — отвлеченно от происходящего пронеслось в голове Элинор. Такие мысли помогали уйти от реальности, но, похоже, обстоятельства брали ее в плен. — Жизнь вновь вернула меня на прежнее место».

— Элинор…

Кто-то позвал ее. Значит, она все еще была в состоянии узнавать хоть что-нибудь в реальном мире. Рука Энтони потянулась к ней, коснулась ее пальцев. Но заговорил с ней Мэтт.

— Мне жаль. Мне чертовски жаль. Я не представлял себе ничего подобного, пока не взял в руки досье. Черт возьми эту Джулию! Черт ее возьми за то, что она была такой самоуверенной и считала, что стоит чего-то захотеть, и все предыдущие решения автоматически отходят на второй план, и желание становится явью. Джулия никогда не хотела, чтобы так получилось. Она намеревалась оставить магазин вам. Но мы ни черта не можем сделать, пока не приедет племянник, — сказал он.

Племянник. Элинор не подозревала о его существовании, пока три дня назад не услышала о нем в случайной беседе. И тем не менее, несмотря на то, что разрыв произошел Добрых двадцать лет назад, и отношения Джулии с родственниками изменились — владельцем магазина был он. Целиком и полностью.

Загадка, незнакомец, человек, придумавший фальшивый предлог, чтобы не приехать на похороны единственной тетки. Что ж, теперь приедет.

Энтони, который даже на похоронах Джулии заставлял обратить на себя внимание из-за глубокого загара и безупречно сидящего на нем серого костюма, крепко сжал ее пальцы и сказал:

— Оставим это до поры-до времени. Мы что-нибудь придумаем. Племянник может оказаться очень даже разумным парнем. Я имею в виду, что может понимать в антиквариате фермер-свиновод?

Звучание его голоса выдало, с каким презрением он представляет в своем космополитическом уме картину неуклюжего крестьянина в ботинках, измазанных навозом.

Элинор имела представление о фермере двадцатого века. Но, тем не менее, магазин Джулии может и не быть интересным предприятием для того, кто живет далеко. Он может оказаться для него ненужным бременем.

«Ой, Господи, пожалуйста, только не это. Вдруг покупателем станет такой, как Марвин Коулс, тогда только и останется, что беспомощно наблюдать, не имея даже средств к существованию…»

От отчаяния она крепче сжала пальцы Энтони, что не укрылось от взгляда Мэттью Логана, который нахмурился. Энтони Мондейн ему не нравился. Такое абсолютно непредвиденное внимание к Элинор удивило его и встревожило.

Мэттью издал странный звук и привлек взгляды Элинор и Тони. Она посмотрела на него с любовью; Тони Мондейн — со скрытым любопытством: старик был проницателен, и ему не следует забывать об этом.

— У меня была возможность поговорить с ним по телефону час назад. Я имею в виду племянника, — сказал Мэтт.

— И что же?

Вопрос исходил от Энтони. Мэтт подчеркнуто адресовал свой ответ Элинор.

— Сегодня он будет здесь, как только сможет.

Тони рассмеялся мрачным смехом и едко добавил:

— Ну конечно, он не смог совершить поездку на похороны тетки, а вот за добычей он явится.

Мэтт нахмурился:

— Нет, вовсе нет. Когда я позвонил ему, к телефону подошла женщина, полагаю, его жена, и сообщила, что он отсутствует. Он слишком поздно получил известие о смерти Джулии, но сказал, что прибудет сюда как только сможет.

Энтони скривился, обращаясь к Элинор:

— Наверное, он выиграл соревнование по бросанию навоза в цель, и ребята с лопатами, этакие Хэнди-Денди, наградили его четырехдневной путевкой в Бермудский треугольник. Гора с плеч, детка. С этим парнем мы договоримся.

Легко сказать. Но Элинор подумала, что он старается ободрить ее, и одарила обоих мужчин слабой улыбкой. Так или иначе, а факт остается фактом: она проиграла и уходит со сцены, а Бентон Бонфорд появляется. Начинаются танцы, Элинор. Четыре дня назад она хотела перемен. Отлично. Вот они и наступают.

— Куда он приедет? В магазин? — спросила Элинор.

— В дом Джулии, — уныло ответил Мэтт. — Он был там однажды в детстве. Он сказал, что ненавидит мотели.

— Чудесно, — сказала Элинор. — Только там живу я, или жила. Хотела бы я знать, что мне делать в первую очередь: зарезать упитанного тельца ему в жертву или начинать паковать чемоданы?

— Элли, дорогая, ты же знаешь, что мы с Мартой будем рады принять тебя в любое время, — произнес Мэтт.

— Вы с Мартой получите меня, — прервала его Элинор. Она негромко, но выразительно фыркнула. — Ну ладно. Но, как говорится в мыльных операх, жизнь продолжается, даже если мы ждем, что на нас упадет топор. Мне лучше будет поехать посмотреть, открыл ли Бен магазин. Нам еще надо принять этим вечером приглашенных на семинар по изделиям из стекла времен Великой депрессии.

— Вы его не отменили?

— Я не смогла бы. Просто не смогла, Мэтт. Джулия несколько недель затратила на его подготовку. К тому же у эксперта, которого мы позвали, все расписано на целый год. И если ее сегодня не будет, то пройдут месяцы, прежде чем она сможет приехать снова. Я… я думаю, что Джулии хотелось бы, чтобы все шло своим чередом.

— Вероятно, вы правы.

Элинор знала, что права. Для Джулии работа всегда была лучшей панацеей от всех проблем. Теперь она поняла, почему Джулия тратила долгие часы на работу над белтеровским диваном. Элинор испытывала боль и знала ее причину.

Но какая польза в размышлениях о прошлом, в терзаниях из-за того, что Джулия ей не доверяла, она должна была догадаться. А она не догадалась. С тех пор как умер Бобби и она обрела покой в доме Джулии, Элинор просто плыла по течению, избегая всяческих личных потрясений. Ну что же, за покой ей придется заплатить.

Она глубоко вздохнула:

— Как обстоят дела со счетами, Мэтт?

— Из похоронного бюро? Готовы.

— Тогда я полагаю, что нам следует подождать, пока этот… этот… Бентон Бонфорд появится здесь. — Мэтт кивнул, и она продолжала: — Он приедет, и мы продолжим. Мэтт, есть ли у вас соображения после разговора с ним, что он намерен делать?

Мэтт покачал седой головой, снимая очки и протирая усталые глаза. Работа с мелким шрифтом утомила его за эти дни.

— Ни малейшего. Кажется, он не склонен к болтовне.

Элинор поднялась. То же самое сделал и Мондейн.

«Черт его побери! Сверх всякого ожидания он так прилепился к Элинор, словно его приклеили к ней. Что за игру он ведет?»

Элинор поправила серую юбку на бедрах, которые стали полнее, чем раньше, подошла к Мэтту, сидевшему за столом, наклонилась и поцеловала его в дряблую щеку.

— Спасибо, — сказала она. — Спасибо за все. Если окажется, что я нужна, то звоните мне. Я буду в магазине. Или решим вопрос по телефону.

Он проводил их до двери, небрежно пожал руку Мондейну, испытывая мелочную досаду из-за того, что этот человек на целую голову выше его.

Честно говоря, он испугался. В характере Джулии была твердость. Но Мэтт не уверен, что то же самое можно сказать об Элинор. Когда он сообщил ей о племяннике, она выглядела, как беспризорный котенок.

Магазин Мондейна в Сент-Луисе, конечно, очень большой и элегантный, но молва об Энди была не очень-то хорошей. Он проглатывал провинциальных дамочек, словно пирожные-канапе. И то, как он фыркал и увивался вокруг Элинор, пугало и бесило Мэтта Логана.

На прощанье он помахал им, потом закрыл дверь, пошел позвонить Марте, но вдруг резко остановился. Проклятье! Он забыл принять свои сердечные пилюли. А ему определенно не хотелось следовать примеру Джулии Бонфорд. Мэтт Логан порылся в кармане в поисках лекарства.

Энтони Мондейн помог Элинор устроиться в машине, а затем уселся сам, неожиданно наградив ее легким поцелуем. Затем завел мотор, который заработал, размеренным жужжанием подчеркивая свою исключительность.

«Что машина, что хозяин, — устало подумала Элинор. — Лучшие из лучших — больше ничего и не скажешь».

В обычном состоянии она смогла бы контролировать события. Но в мрачном свете сегодняшнего дня события прошлой ночи предстали перед ней по-новому. Энтони не стал давить на нее — она дала ему неимоверный кредит — и это было хорошим знаком. Ее потрясло, как легко отступили прочь ее инстинкты самозащиты, оставив на сцене уязвимую примитивную женщину. Она слишком хорошо запомнила, как от прикосновения его губ и ласки его пальцев на ее груди все ее существо затрепетало от желания, у нее так кружилась голова, что она тут же отдалась бы ему. Теперь же она считала свое тогдашнее состояние одним из хитрых трюков природы, которая проделывает их с женщинами, чтобы поддержать постоянное продление рода человеческого. Ну ладно. Род человеческий будет и дальше чертовски хорошо воспроизводиться и без ее участия.

Она никогда не подходила для роли в классической сцене на сеновале. Некоторые вещи не заслуживают того, чтобы им придавать значение. И прошлая ночь — тому пример.

Она оценила его отступление, он не воспользовался удобным моментом — и, подумав так, она улыбнулась ему, даже слегка теплее, чем сама того хотела. Самодовольство помешало Энди истолковать это правильно, поэтому он взял ее руку, приложил к своей щеке, поцеловал и наконец отпустил.

«Да, задал племянничек проблему, — подумал он про себя. — А прошлым вечером все казалось так просто».

Эта леди должна была принести ему прибыль, если он женится на ней. В ней хватало природного изящества, и она могла произвести впечатление на его коллег из самых разных стран, тем более многие из них, будучи несколько старомодными, ценили статус семейного человека. Плюс к этому «Антиквариат Бонфорд» стал бы жемчужиной в его антикварном ожерелье. А она могла бы там заправлять, если ей захочется. Но самое славное — удалось бы быстро и тихо изъять поддельную картину Пикассо, которую его невообразимо глупый братец всучил Джулии на прошлой неделе. Ведь если откроют подделку, их репутация пострадает, это по-настоящему пугало его.

«Как Джулия могла распорядиться этой штуковиной? Дон сказал, что она убрала ее в фургон и уехала. Но куда, ради Бога? Ладно. Не имеет значения. Надо найти ее. Никто не ищет картину, кроме меня. Элинор ничего не знает, он готов поклясться. Так что время на его стороне».

Он вырулил на грязную улочку, просто рай для крыс, позади антикварного магазина, остановился возле старенького «шевроле» Элинор, но не выключил зажигания и бодро сказал:

— Я выгружаю вас.

— О, вы ранили меня в самое сердце, — ответила Элинор.

— Но мы встретимся позже. Мне надо вернуться в мотель и кое-кому позвонить, чтобы освободить вечер.

— Вы хотите сказать, что придете на семинар? Король антикваров посетит нашу убогую хижину. — Она уже открывала дверцу машины, осторожно спуская ноги на землю. — Дамы, — добавила она, повернувшись через плечо, — умрут от удивления. Надо же — сам Энтони Мондейн среди сахарниц из розового стекла.

— Моя дорогая Элинор, — сказал он спокойно, — меня вовсе не интересуют возбужденные дамочки. Меня интересует мистер Бентон Бонфорд.

Элинор взяла сумку и собственную копию катастрофического завещания Джулии.

— Да, — сказала она уныло, — меня он тоже интересует. Если вы останетесь, чтобы оказать мне поддержку, то спасибо, Тони. Вероятно, мне потребуется вся возможная помощь.

— И я окажу ее, — сказал он, — полностью. — Он протянул свою длинную загорелую руку и коснулся ее подбородка. Его черные брови были посеребрены сединой, а глаза походили на озера с водой цвета черного дерева. Его пальцы легко пробежали по ее лицу. — Но вам об этом известно, — добавил он, — конечно.

Вытянувшись, он поцеловал ее очень теплым, нежным и ласковым поцелуем, в котором таилось обещание. К сожалению, в ярком хрустальном свете осеннего дня не зазвенели колокола и не запели птички. Это опечалило Элинор.

Двадцать лет относительного целомудрия не уменьшили ее интереса к противоположному полу, а Тони Мондейн являлся одним из лучших его представителей. Она сильно подозревала, что если страсти Тони будут отпущены на свободу, то Рудольф Валентино[15] рядом с ним покажется просто уродом. В прошлую ночь он заставил ее дрожать в его объятиях, словно старая ирландская арфа. Почему бы и не сейчас?

Наверное, он почувствовал ее неуверенность. Он поднял голову. Его лицо было очень близко. Под темными усами улыбались полные губы. Он быстро коснулся порхающими поцелуями ее глаз. И с неохотой отпустил ее.

— Бегите, мадам, не искушайте меня, — мягко произнес он ей на ухо.

Она открыла дверь и вышла. И затем внезапный примитивный страх одиночества побудил ее произнести:

— Я могу приготовить чашку замечательного растворимого кофе.

— Не давайте ему остыть, я вернусь.

Он включил заднюю скорость и подал машину назад.

Она помахала ему на прощанье и затем, с холодом в груди, медленно повернулась лицом к старому, с ветхими балками дому, снабженному цементной грузовой платформой и поблекшей вывеской, готические буквы на которой гласили: «Антиквариат Бонфорд».

Но Джулия Бонфорд покинула этот мир.

И как ей быть?

Ведь она была. Была. Элинор все еще отказывалась признавать смерть Джулии, несмотря на то, что еще утром были цветы и пел хор, а люди ободряюще пожимали ее руку. Даже болиголов на кладбище казался ей не к месту, не говоря уже о жаворонках, щебечущих над головой, в небе, голубом, как у Пикассо, которое так любила Джулия.

А вот теперь она смирилась, здесь, у этой некрасивой старой платформы. Вот она, суровая правда. Джулия умерла. Ушла. Навсегда.

«Мяу!»

Голос был сердитый и требовательный. Сквозь навернувшиеся слезы Элинор посмотрела под ноги. И увидела потрепанного полосатого кота с заплывшим глазом, хвост которого обвиняюще изогнулся, а усы торчали во все стороны.

«Мяу!»

Это было сварливое обвинение от обделенного кота, оскорбленного кота, которого жестокий мир лишил домашнего уюта.

Элинор сказала:

— Ой, ради Бога, посмотри на себя!

Расстегнув сумку, она сгребла в охапку потрепанную угрюмую кошку.

«Когда ты наконец научишься жизни? Эта лимонная киска не стоит труда, Томасин; у нее шерсть дыбом встает даже при виде пушистого коврика. Подожди, сейчас я открою дверь, и тогда мы займемся твоим глазом».

Она неуклюже толкнула тяжелую дверь, и запах аммиака тут же ударил ей в нос. Старый Бен Фалмер показался из-за уэлшевского шкафа и взмахнул своей растрепанной щеткой.

— Добрый день.

— Бен! Господи вас благослови, но вам не надо было приходить сегодня.

— Но ведь вы-то здесь, не так ли?

— Да, но…

Он пожал сутулыми плечами в поблекшем голубом комбинезоне и кисло посмотрел на побитого кота.

— Интересно, где он получил это. Со вчерашнего дня он не показывался. Что, заработал, а, забулдыга?

Наклонившись, он достал упаковку кошачьей еды из сумки, подошел и наполнил пустую миску из-под маргарина. Томасин вырвался из рук Элинор и набросился на свою порцию, смешивая поглощение еды с шипением и урчанием и возбужденно мотая хвостом.

— Посмотрите его глаз, когда выдастся минутка. Мазь на полке.

Он кивнул. Она кинула сумочку на свой стол, избегая смотреть на рабочее место Джулии, на котором каскад рецептов, заказов, записок, а также стопка потрепанных справочников с пометками ее крепкой уверенной рукой говорили ни о чем ином, как о вчерашнем дне.

Моргая увлажнившимися глазами и проводя дрожащей рукой по волосам, Элинор сказала натянутым голосом:

— Я лучше пойду и открою магазин. Скоро они начнут появляться.

— Уже приезжал какой-то грузовик. Я сказал им приехать попозже. Наверное, мы не особенно много потеряли. Быдло!

«Быдлом» Бен называл праздных зевак. Элинор добавила свой собственный термин: стервятники. Во всяком случае, на сегодня. О смерти Джулии сообщалось во всех местных газетах. Но если кому-то пришло в голову, что это удобный случай что-то купить по дешевке, то пусть подумают получше.

Если, конечно, прости Господи, это не племянник!

Что он будет делать? Оценит ли он благородный блеск полировки углового чиппендейлского стула? Или налепит на все кричащие таблички: «Продается» и пустит коту под хвост всю жизнь Джулии, лишь бы побыстрее получить деньги?

Эта мысль заставляла ее скрипеть зубами, хоть Элинор и старалась отгородиться от нее неотложными делами. Она толкнула дверь и вошла в торговый зал. Она чувствовала себя очень старой, очень одинокой и обманутой.

Шторы были опущены, и она проложила себе путь в темном туннеле к центру, на который падал луч света. На потертых розовых дорожках ее шаги не были слышны, но каждая лампа включалась со щелчком под ее рукой, рождая теплые лучи из-под стеклянных лилий и глициний Тиффани и делая ручную полировку на старинных витых ножках столов и стульев и на изящных резных планках похожей на благородный темный мед.

Фасадная часть магазина выходила на городскую площадь: входная дверь располагалась между двумя скромными окнами. Она откинула шторы, и в помещение ворвался дневной свет. Хрустальные искорки заплясали на круглых стаканах и превратились в радужное сияние, заливающее сиреневый бархат и причудливо окрашивающее зеленые ветки вьющихся комнатных растений.

Элинор сняла цепочку с покосившейся двери и пошла ко второму окну убрать шторы. И солнце заблестело на голубом кобальте праздничных приборов, заполнявших старинную голландскую этажерку, и красиво окрасило маленькое павлинье перо, лежащее на сиденье изящного кресла, изготовленного в Англии еще в начале XVIII века.

Затем она повернулась и оглядела все помещение. Ее губы дрожали, и она судорожно глотнула, закрыв глаза.

Бен и Леонард перенесли федеральную мебель к дальней стене и поставила белтеровский диван на обюсонский ковер, как хотела Джулия. Он выглядел прекрасно во всех своих изящных изгибах, и Джулия знала, что так оно и будет.

И, начиная с кресла-качалки Густава Стикли[16] и заканчивая величественной картиной маслом, изображающей снегопад в Нью-Йорке, — это был ее магазин, черт возьми!

И по какому праву какой-то ковбой с грубыми руками может прийти сюда и все уничтожить?

В этом мире все права дает закон.

Элинор глубоко вздохнула. Она произнесла очень короткое, но грязное словцо, которое ковбой с грубыми руками не замедлил бы оценить, и пошла отворить боковые двери.

Одна из них вела на кладбище сломанной и изношенной мебели, но Элинор вошла в другую комнату, и в этот момент на ее глаза навернулись слезы, тихие и мучительные.

Подготовка семинара была одной из последних вещей, которую успела закончить Джулия. В комнате стояли два длинных, уставленных образцами стола. При свете верхних ламп янтарные, голубые, розовые и аметистовые изделия из стекла блестели, словно прозрачные букеты цветов. Элинор, которая никогда не питала пристрастия к стеклу времен Великой депрессии, не могла оценить красоты и блеска фиолетового или зеленого хрусталя. Другое дело Джулия. Конечно, Джулия была гениальна, но ее больше нет.

Все, что случилось после того, как закончился сегодняшний день, зависит от этого проклятого племянника.

Продаст ли он все? И кому? О, Боже, пожалуйста, только не Марвину Коулсу! Ей самой? Бену? Бену восемьдесят лет, у него тощая пенсия. А она не может обратиться за помощью. Да разве в банке посмотрят на нее или на Бена без смеха?

Энтони Мондейн. Вероятно, Энтони поддержит ее. Но хочет ли она быть ему обязанной? Или больше, чем обязанной?

И поворачивая в пальцах розовую компотницу, сделанную на фабрике Адамс[17], она подумала: «Лучше уж Энтони, чем Мервин Коулс».

А лучше ли? Особенно принимая во внимание события прошлой ночи? Играть с Тони в игры было хорошо, она могла пойти на это, но находиться в его власти — это уже совсем другое, и это пугало.

Прерывисто и горько вздохнув, Элинор поставила компотницу, с отчаянием подумав, что Энтони Мондейн — ее последняя надежда. Она сама не знала, почему. Она даже не хотела думать об этом сейчас.

«Но, пожалуйста, Господи, пусть племянник будет славным, разумным и сговорчивым парнем, который сможет забыть то, что его отец и Джулия не общались долгие годы. Пусть он окажется приятным человеком — тем, кто по-человечески и с симпатией отнесется к ее проблеме. Разве она просит так много?»

Она аккуратно сняла пластиковые покрытия со столов и свернула покрывало со стойки для закусок. Все было готово для приема клиентов за исключением свежих цветов. Да еще, наверное, надо поставить больше стульев. Смерть Джулии, наверное, привлечет каких-нибудь «вампиров», и ей следует подготовиться. «Мусорщики» участвуют в каждой сделке.

Но она будет иметь дело с ними — и не проронит ни слезинки, не испытает ни малейшего угрызения совести. Это ведь люди известного сорта. Кто ее пугал, так это незнакомец, фермер-чужак. Она была уверена, что он не отличит белтеровского стула от сидения в электричке. Но что, если отличит? К лучшему ли это? Или наоборот?

Внезапно ее осенило: наверное, Бен ничего не слышал о племяннике. А такая плохая новость касалось его так же, как и ее. Лучше сказать ему все сейчас.

— Присядьте-ка, — сказал он, после того как она выложила ему новость, и она должна была признать, что ей следует послушаться. Его потрясенное лицо смягчило ее деловой тон, а его старая рука, сжавшая ее плечо, вернула ее в те годы, когда она была молодой вдовой и не понимала разницы между креслом из дворца и табуреткой, но отчаянно нуждалась в работе. В любой работе. Бен тогда был с ней очень бережен, он был бережен и теперь.

Его старый хлопчатобумажный пиджак лежал на сиденье плетеного кресла-качалки, которое ждало часа, когда кто-нибудь исправит его перекосившиеся полозья. Томасин свернулся в кресле, поджав лапки и мурлыкая. Бен согнал его, снял пиджак и подвинул кресло вперед. Затем усадил Элинор, а пиджак кинул в угол и водрузил на него кота. После приключений прошлой ночи тот оценил атмосферу дружелюбия и удостоил присутствующих мурлыканьем, а Элинор погладила его по потрепанной шкурке.

Бен достал кисет с ароматным табаком, скрутил тонкую сигарету, облизал край бумажки и открыл дверь в переулок.

— Племянник, значит, — сказал он, — да уж. — Чиркнув спичкой о подошву, он закурил. — Может, я и помню его. Растрепанный сорванец с волосами цвета моркови. Его родители погибли в сороковых годах, а его отец был единственным братом Джулии, вот, значит, как. Его отправили куда-то далеко, на ферму деда. Здесь он пробыл вечер и всю ночь. С тех пор я не видел его. — Он выпустил дым в сторону переулка и встретился с испуганными глазами Элинор. — Но это был он. Больше некому. У нее был только один брат. Боже всемогущий! Совсем малыш был. Но хулиган, каких я больше не встречал. Из перекладин старинного стула наделал индейских стрел. И нахал к тому же. Когда я увидел, как он в уголке плачет по своим родителям, он заявил, что просто ткнул себе в глаз пальцем, и тут же еще раз ткнул, чтобы показать, как это делается. Бедный испуганный, одинокий маленький плут! Я частенько думал, что с ним стало. Джулия никогда не говорила.

Элинор сделала гримасу:

— Он выжил, чтобы обзавестись этим магазином.

Бен пожал плечами:

— Ну что же, чему быть, того не миновать. Наверное, он не изменился и теперь живет на ферме. Бедняга! Вот, значит, почему он делал стрелы. Парень родился в Нью-Йорке и страшно боялся деревни. Думал, что индейцы снимут с него скальп. Полагаю, дело обошлось. Во всяком случае, он остался там.

— Наверное. Но почему мы о нем ничего не слышали? Джулия ни слова не сказала за все эти годы!

— Да она, наверное, больше не вспоминала о нем. Ведь она была в контрах с братом, и все тут.

— Но ее завещание…

— Когда оно составлялось? Держу пари, что вы тогда еще не были знакомы.

— Да, это произошло за год до нашей встречи.

— Все совпадает. Примерно тогда Джулия и думала, что умирает. Старый мистер Лоусон, который впоследствии стал тестем Мэтта, а тогда он еще не женился и не вошел в фирму, наверное, предложил ей оформить документы. Других родственников у нее не было. Бонфорды не являлись большой семьей. И тогда… — Бен вытащил изо рта сигарету, посмотрел на ее сырой кончик, перекосил губы и швырнул окурок в проулок. — А потом она поправилась или так только казалось, но больше она об этом не вспоминала. И не вспомнила бы до сих пор. Элли, мне очень жаль, я думал, что мы с вами прекрасно сможем управиться с этим местом.

— Я тоже так думала, Бен.

Он похлопал ее по плечу:

— Но сегодня есть сегодня. Давайте не будем убиваться и попробуем посмотреть на вещи в более выгодном свете. Может быть, он совсем не изменился. Может быть, он просто уберется прочь и позволит нам управлять магазином ему на выгоду.

Но почему-то Элинор не могла избавиться от ужасного чувства, что просто так это не кончится.

Томасин перевернулся на спинку, дергая всеми четырьмя лапками и требуя, чтобы она почесала его желтый мягкий животик. Она почесала, но мысли ее были далеко.

Они касались племянника. «Худого парня с морковными волосами», невыносимого парня.

Но теперь он вырос. Поздние пятидесятые, затем ранние шестидесятые. Наверное есть жена и собственные сорванцы с морковными шевелюрами. Или внуки. А у нее их никогда не будет.

И она перед лицом сегодняшнего дня.

Ну ладно. Ей следует быть на высоте. Начиная с первых же «здравствуйте-как-поживаете». Быть обаятельной. Деловой. Произвести хорошее впечатление. Может быть, одеваться в прямые юбки и блузки, сшитые на заказ, а волосы собирать в пучок. И тоже начать носить очки, если, конечно, она их найдет, она всегда оставляла их где-то на столе.

В любом случае она должна показать ему, что она трогательная и чувствительная. Надо быть хитрой. Завести разговор о книгах, предстоящих расходах и выгодных сделках…

Старик, который с теплотой и любовью смотрел на нее, подумал: «Бедный маленький кролик!» Для него Элинор все еще оставалась горюющей молодой вдовой, взволнованной и наивной. И его, и ее жизнь висели теперь на волоске, признался он, но Джулия любила ее больше всех.

Старый Бен подумал об изысканной картине Пикассо, которую Джулия купила, чтобы в будущем месяце преподнести Элинор на день рождения. Она приобрела ее две недели назад в Сент-Луисе в магазине Мондейнов.

«Это голубизна ее глаз, — сказала тогда Джулия. — Я должна купить картину для нее. Тони не знает об этом: его брат продал ее мне. Наверное, я стащила ее прямо из-под носа Тони; это настоящее воровство. Но все прошло отлично, Тони дал мне несколько подобных уроков, я уверена. Он и сам способен на это. Мы оставим все в секрете вплоть до вечеринки».

Когда картину привезли от Мондейнов, ее спрятали подальше от Элинор.

Бен знал, где Джулия укрыла Пикассо от посторонних глаз. В назначенный день он вручит подарок Элинор — и тогда они оба расплачутся. Джулия Бонфорд была человеком самого высокого класса.

Что же касается Энтони Мондейна, то Бен очень надеялся обойтись без его помощи. И с отчаянной надеждой думал, что Элинор тоже сможет выпутаться без него. Она достойна внимания, в ней есть класс. И если Бентон Бонфорд оставит их в покое, они прекрасно смогут управиться с его магазином.

Но почему-то, вероятно из-за давних впечатлений, Бен сомневался, что так оно и будет.

Странно, но в это же самое время, сидя у телефона посреди светского великолепия своей комнаты в мотеле, Энтони Мондейн говорил почти те же самые вещи.

Закутанный в длинный тяжелый шелковый халат, с мокрыми серебристыми кудрями, спадавшими ему на уши, и с бокалом из венецианского стекла, наполненным красным вином, он нетерпеливо говорил:

— Конечно, это серьезно, ты, идиот! Этот парень не должен иметь никаких прав, но тем не менее он наследник, и одному Богу известно, что он будет делать. Худшее, на что он может пойти, это решить сразу продать магазин… Конечно. Я предложу ему продать его нам. Но что если он будет настаивать, чтобы на все взглянули оценщики, на которых я не смогу повлиять, и они найдут этого сомнительного Пикассо прежде, чем это сделаю я? И тогда мы действительно вляпаемся. Поддельная живопись, заверенная моей подписью о подлинности. Господи! Да я как подумаю об этом, так просто больным становлюсь. Двадцать лет, потраченные на то, чтобы заработать доверие, вылетят в трубу, и репутация Мондейнов полетит к черту. И зачем только я позволил тебе впутать меня в это дело?

Далеко, из их небольшой конторы, брат Энтони, Доменик, тихо ответил:

— А я думаю, ты просто пожадничал…

Пальцы Энтони судорожно сжались вокруг бокала. А затем он резким движением поставил его на стол, разбрызгав рубиновые капли:

— Ладно, ладно. Но одно дело — толстые бизнесмены, которые кушают подделки и при этом думают, что их украли из Лувра, а другое — Джулия Бонфорд!

— Я же сказал тебе. Это была ошибка. Я не знал, кто она.

— Зато теперь ты знаешь.

— Ну так найди картину.

— Господи, ты думаешь, что я не пытался? Элинор ни о чем не знает. И, я готов поклясться в том, что старик — тоже. Так что Джулия все сделала сама, и я вообще не понимаю, за что меня так не любила эта женщина; наверное, у нее была какая-то собственная игра. Но Джулия умерла, и эта подделка висит надо мной, как топор. Не знаю, когда я вернусь в город. Буду звонить.

Он положил трубку, отпил вина, поставил бокал, поднялся и посмотрел на себя в большое зеркало.

На него взглянули сицилийские глаза матери на лице, очень похожем на лицо отца, который был родом из Палермо. Изысканность и тщательно поддерживаемый лоск слетели с него; он снова превратился в пятнадцатилетнего подростка, яростного, задиристого, кипящего от гнева на своего дрянного соседа, на пьянчуг, блюющих в сточных канавах дешевым красным вином, на зловонную лестницу, ведущую в его собственную квартиру, на автомобиль, который никогда не заведется, неважно, сколько запчастей ты поменяешь, на чистеньких красивых девочек, из церковной школы, которые воротят носы, свои проклятые англиканские носы, от парня, у которого не было ни ремня, ни нижнего белья.

Ну ладно. Теперь все переменилось. Он нашел Сент-Луис, он нашел Итальянский холм, он избрал правильное направление и заработал много денег — и никогда он не повернет вспять.