Разрывая стены

18.

— Ну что, жертва привязки, — бросил он сквозь кривую усмешку. — Пора покончить с этим? Подарить друг другу заслуженную свободу? — и позвонил в неприметную дверь в ряду одинаковых двухэтажных домов.

На пороге застыла высокая женщина лет тридцати — тридцати пяти, а может, и сорока (Ана терялась в определениях, да и не особенно это было важно). Высокая, со всклокоченными или по старинке начесанными волосами, рваными локонами, падавшими на плечи. Они были темными, но какого-то стального оттенка, и такими же казались подведенные черным глаза. Очерченный светлым карандашом рот имел острый треугольник — почти галочку — в середине верхней губы.

Женщина смотрела на посетителей и не здоровалась.

— Вы Татьяна? — спросил Бэй. — Мы говорили с вами по телефону. Я — Кобейн.

Ану оставили в гостиной, больше похожей на приемную секретаря с маленьким столом и старомодным телефоном на нем.

— Располагайся, — бросила хозяйка в сторону пустующего стула и повела Бэя в другую комнату.

Он нахмурился в ответ на презрительную ухмылку Аны.

Да, Ана делала вид, что с недоверием относится к Татьяне, говорившей на немецком с тяжелым акцентом, хотя уже почувствовала кислый аромат невидимых узлов силы, услышала шепот камней, лежавших в разных частях дома. Они пели песни тени и света. Забравшая Бэя женщина была ведьмой.

Чтобы закрыться от неприятной энергии и шепота камней, Ана устроилась с ногами на широком стуле и раскрыла записную книжку Мелины-Ари.

«Мы едем с Кристофом в Марсель на встречу с Даном Мортимером. У него Глаз, и он готов продать его за умеренную плату. Важно не опоздать и не отпустить его с камнем в Америку, иначе моя задача усложнится. Потом мы сядем на корабль, чтобы отплыть в Одессу за вторым камнем, тем самым, который я упустила полтора года назад. Это путешествие будет для нас с Крисом романтическим возвращением в город, который познакомил нас, где я отдала ему свое сердце и забыла, что у моего появления на Земле была своя цена, которую я теперь спешу оплатить. Я уверила себя, что если быстро соберу камни и верну их в Долину, то меня оставят в покое, и я смогу выбрать жизнь в этом мире с любимым мужем и нашими малышами…»

Ана не выдержала, оставила блокнот на столе и подкралась к двери, чтобы подслушивать.

— На тебе три аркана. На сердце, на волю, на жизнь. Они связаны незнакомыми мне духами. Я попробую убрать только один. Выбирай, какой.

— С сердца.

Ни на секунду не задумался!

И хотя Ана уже знала, зачем они в этом неприятном доме, ей стало больно.

Холодно, словно предали. Она всхлипнула, прикрыв рот руками, и отошла на цыпочках от двери. Пометалась по неуютной комнате, показавшейся очень маленькой. Потом заставила себя залезть обратно на стул и взять в руки записки Мелины.

«Очень неспокойно на душе. С каждым часом все ближе отъезд. Тем страшнее выпускать из рук детей. Я живу рядом с ними, отгоняю от них нянюшек, сама кормлю, считая прорезавшиеся зубы, запоминаю первые слова, срываю улыбки с лиц близнецов и складываю в коробки моей памяти. Словно прощаюсь. Всему виной случайный прохожий, мелькнувший в толпе, когда мы с Крисом были на ярмарке. Белые волосы. Ну подумаешь, что у мужчины были белые волосы? Я же не увидела из-под шляпы темной полосы, а напридумывала себе всего! Что он похож на Роккарда. Старшего из Моранов. Того самого, которого ждал путь к трону, если бы он не выбрал путь служения духам. Моран, который преследовал меня в детстве, насмехаясь над нищетой нашей семьи. Обзывал драными, а не древними королями. «Амари до костей ободрали! Но у тебя симпатичная мордашка, и если ты станешь искусной в постели, я выдам тебя замуж за моего глупца-брата и возьму в любовницы». Так он говорил еще до того, как решил отказаться от короны. А при последней встрече бросил, что Магистрам можно все, а он непременно будет Верховным… «Мел, тебе стоит набраться опыта, чтобы заинтересовать меня». Если бы не вечные насмешки и пошлые намеки Роккарда, я бы не согласилась на то, что предложил сделать жрец. Но мне захотелось вырваться из нищеты и оказаться как можно дальше от Морана! Тогда я еще не понимала всей силы Ока, полученного от лэда Амари, и слишком поспешно связала себя клятвой. Но если я соберу камни, жрец разрешит мне остаться на Земле. У меня все получится. И почему мне бояться Роккарда? Он уже наверняка лысый, с первыми знаками на висках, в скучных одеждах служек, а я не сплю ночами… Жрецам не позволяется скользить. Почему бы мне бояться Морана?

Вчера пришло письмо из Берлина. Нашелся третий Глаз, но ему придется дождаться моего возвращения из Одессы. Его владелец согласен на обмен. Кристаллам бога еще не придумали имени на Земле, они не ценятся даже среди коллекционеров. Огюста Крамера больше интересует жадеит, который Крис купил на аукционе…»

Беловолосый с темным локоном Моран, с даром скольжения, выбравший путь служения духам…

Ана знала только одного человека, подходившего под описание, вместе со словами, которые легко ложились в его узкие уста — Йодан.

Мел вернули на землю жрецы и запечатали дар. Если среди них был Йодан, то оба Магистра не желали Ане удачи. Брегон был готов лишить головы. Бывшему Морану нужен был Глаз.

В соседней комнате разбилось стекло. Почему этот звук всегда кажется связанным с бедой или разлетевшимися на осколки надеждами?

Ана заставила себя полистать дневник Мелины, но после ставших привычными рисунков нашла только одну запись:

«Мое счастье как хрупкий цветок айгюль, которого вот-вот коснутся первые лучи рассвета».

Если бы когда-нибудь Кобейну сказали, что он окажется в подобном месте как клиент, а не в связи с расследованием, он счел бы это оскорблением.

Но он звонил в неприметную дверь по адресу, отправленному ему Кариной через Кайта, не глядя на Тайну, прижимавшую дневник Ари к груди, как щит. Всю дорогу до Хайделберга она то смотрела в записки и неумелые рисунки его пра-прабабушки, то сидела, закрыв глаза, и о чем-то мечтала, жмурилась, отворачивалась от него или улыбалась, так легко и светло, что он сходил с ума от ревности. Ревновал ее к тому миру, который она рисовала себе, отказываясь разделить с ним дорогу. Ни слова ему не сказала за несколько часов пути, и равнодушие Тайны оправдывало направление.

Внешне Татьяна соответствовала своему голосу — женщина неопределимого возраста. Ей могло быть лет двадцать семь или сорок три. С яркими полосами грубого макияжа и всклокоченными волосами она бы хорошо смотрелась с совой на плече или на дискотеке в дорогом клубе.

Оставив Ану в прихожей, Татьяна провела Кобейна в большую гостиную, разделенную на две половины тяжелой бордово-черной занавеской, из-за которой выглядывали орудия ведьмовского труда — стеклянный шар, связки с сухими травами, зеркала и большие отшлифованные камни. Клыки карьерного волка — чтобы производить впечатление на клиентов.

Кобейн решил, что если Татьяна возьмет один из них в руки, то он тут же развернется и уйдет. Если бы не его собственный дар, чуждый этому миру, не время, проведенное в Долине, и не встреча с Роксой, Бэй никогда не переступил бы порога подобного дома. Но теперь он верил, что среди сотен шарлатанов есть люди, обладающие способностями, которые недоступны другим.

Татьяна указала на стул у круглого стола, стоявшего перед занавесом в царство шаров и кристальных глаз. Может, Бэю повезло, и перед ним была настоящая ведьма, а, может, она просто хороший психолог, как все шулеры.

Положив на середину стола потемневшее от времени зеркало в простой металлической оправе, Татьяна поставила с одной стороны от него прозрачную чашу, с другой — кувшин с водой, и села напротив Бэя.

— Руки.

Кобейн протянул к ней открытые ладони. Женщина щедро побрызгала на них водой, потом заставила своего посетителя поднять ладони над зеркалом и держать, пока все капли не упадут на поверхность. Тонкими пальцами она размазала капли по стеклу, а потом растерла влагу по своим векам. Рывком поднялась с места, стала рыться в обычном шкафу из Икеи, а вернувшись к столу, бросила в кувшин с водой камень. И Бэй почувствовал пот на висках, потому что узнал шерл, слишком похожий на тот, который вытащил со Звездой из Ущелья. Несомненно, это другой кристалл. Но совпадение напугало Бэя, хотя должно было обрадовать.

Кобейн еще не решил, как относиться к происходящему, когда прозвучал голос Татьяны:

— На тебе три аркана — на сердце, на волю, на жизнь.

И предложила выбрать, какой из них убирать.

Слова были сказаны. Самому стало холодно от них.

Бэй прислушивался к себе и к звукам в соседней комнате, где осталась Ана. Насколько сильно он хотел освободиться от нее? Станет ли он прежним человеком, успешным детективом Ван Дорном, если его сердце и душа не будут больше переполнены сероглазой Тайной? Или от него останется пустой каркас из костей и мышц, разучившийся чувствовать?

Глупые, странные мысли после долгого пути в этот дом, чтобы снять невидимые путы и вернуть себе свободу выбора.

Татьяна тяжело дышала, высокий лоб покрылся испариной. Побелевшие губы шептали на русском что-то, не различимое для Кобейна.

— Руки, — прохрипела женщина, закатывая глаза.

Одной рукой она держала ладони Бэя над прозрачной чашей и другой, не прерывая напряженного шепота, поливала на его запястья воду из кувшина.

Внутри Кобейна росло беспокойство, от ладоней вдоль плеч ползли толстые черви, скручивали и растягивали свои окольцованные тела, протискиваясь по кровеносным сосудам. Они расползались по телу, подбираясь к сердцу. Бэй видел, как стекавшая с его рук вода окрашивается черным.

Затошнило, задергалось сердце в груди, отбиваясь от подползавших червей, словно не желало расставаться с навязанной привязанностью. А что он сам? Прислушивался к тишине в соседней комнате и почему-то считал себя предателем. Вот она, настоящая зависимость, если начинаешь оправдывать собственную болезнь!

Сеанс закончился внезапно. Еще сражалось с червями сердце, когда Татьяна потеряла сознание и выронила из руки стеклянный кувшин. Тот покатился со стола и разлетелся на полу на мелкие осколки, словно был хрустальным. Пока Бэй искал стакан и наливал в него воду из другого кувшина, Татьяна пришла в себя, открыла глаза и прохрипела с тяжелым акцентом:

— Уходи. Уноси своих духов в тот мир, откуда их притащил. И денег мне твоих не надо, — и снова закрыла глаза.

Кобейн вдруг услышал тихое похрапывание. Встреча с долинными духами возымела на ведьму снотворное действие. Или снотворное оказалось в той воде, которой он напоил Татьяну перед тем, как она отключилась во второй раз.

В тот момент, когда раздался звон стекла и исчезли из тела черви, в душе Бэя появилась невероятная легкость, и она не оставляла его, пока он пытался привести ведьму в чувство. Убедившись, что женщина действительно спит, вместе с этой легкостью Бэй направился к двери. Застыл, не решаясь выйти из комнаты.

Что он почувствует, увидев Ану?

Тайна вынырнула из записной книжки Ари и уставилась на него своими глазами-калейдоскопами, в которых испуг мешался с любопытством и обидой, выкладывая из них причудливые узоры.

— Нам пора, — проговорил Кобейн.

— Помогло? — съязвила Тайна, кривя свои полные губы.

— Очень, — ответил Бэй, направляясь к входной двери и проверяя сообщения в телефоне.

У него появилась странная уверенность — все, что он начнет и сделает, пока ощущает эту необъяснимую легкость, получится и пройдет легко, как по воздуху. Короткое послание на экране было тому подтверждением. Драгоценная рыбка клюнула наживку.

— Куда теперь?

— Ты нашла что-нибудь в записях Ари?

— Имена двух людей, кроме предка Гашика, у которых были Глаза Бога.

— Ко всем тванским Теням, Ана! — выдохнул Бэй. Он закружил бы ее в руках, как на карусели, если бы мог. — Это же облегчает нам задачу!

Легкость.

Она была во всем… В том, как он двигался, словно сбросил несколько килограммов веса или будто его мышцы получили заряд допинга. В том, как легко поменял направление движения — с окраины Хайделберга к центру, решив пока задержаться в городе. Легко нашел хорошее место на парковке недалеко от станции фуникулера.

За то время, что Ана и Кобейн были у Татьяны в доме, серые облака размазались по небу до состояния полупрозрачной дымки, и легкий ветер теперь качал голые ветви деревьев. Старый центр дышал особой свободой, присущей университетским городам.

— Что мы здесь делаем, Бэй? — Ана не разделяла его легкого настроения.

— Ты в городе, рядом с которым обнаружили самый древний скелет европейского человека. Отсюда, можно сказать, началась Европа. К тому же, это один из самых красивых городов Германии, и ты спрашиваешь, что мы здесь делаем?! — Бэй выдержал паузу, чтобы увидеть, появится ли среди растерянности во взоре Тайны хоть капля любопытства. — Придумываем план, как лишить Нормана Келли мечты на мировое господство, конечно же.

Тайна ничего не понимала и, прикусив губы, расплескивала обиду из глаз.

Он бы тоже легко-легко прикусил эти губы! Если бы мог.

— Разве мы не должны отметить твою свободу?

Бэй прислушался к себе в поиске истязавших его последние дни эмоций: ревности, злости, раздражения, бессилия — и не мог найти ни следа, более того, он был уверен, что не испытает больше этой гремучей смеси. Его легкие расправляла легкость.

Гордон просил у Кобейна еще полчаса.

— Должны, и мы пойдем отмечать ее, — Кобейн оглянулся по сторонам в поиске указателей, — в тюрьму.

— Куда?

— В тюрьму, Ана. Еще и деньги за это может быть заплатим.

Он схватил бы ее, растерявшуюся, на руки и подбросил к небу, если бы мог!

— Разве освобождение отмечают в тюрьме? — нахмурилась Тайна.

— В тюрьме, в замке и на фуникулере.

Ему нужно было так много сделать.

Информация от Гордона начала валиться уже в тюрьме. Студенческой… исписанной отрывками из стихотворений Гете и учебных трактатов, писем, посланий на свободу, изрисованной в черно-бело-синей гамме, с фотографиями и именами на стенах. Только шершавый деревянный пол избежал граффити провинившихся студентов или рисунки на полу не выдержали подошв заключенных и посетителей. Даже тюрьмы бывают иногда ЛЕГКОмысленными.

В студенческом кафе недалеко от тюрьмы, пока Ана задумчиво листала записки Ари, Бэй сидел с планшетом и обменивался сообщениями с Гордоном.

В триллерах на бумаге или на широком экране любая операция почти срывается из-за какой-то неучтенной мелочи или несчастливой случайности. Законы жанра требуют катастрофы. Зрители и читатели платят деньги и тратят свое драгоценное время для того, чтобы им пощекотали нервы, заставили попереживать за главных героев и покусать ногти от безнадежности. Но Кобейну не нужны были зрители, а хорошо продуманная и спланированная акция должна проходить гладко, спокойно и почти ЛЕГКО, иначе она плохо подготовлена или те, кто ее планировал, занимались не своим делом. А Ван Дорн верил в себя и в Стенли Гордона. За несколько месяцев, с того момента, как Келли вмешался в расследование по делу герцога Вальдштейна, английский детектив собрал о Келли множество драгоценной информации.

Невероятную по своей точности и глубине информацию стоило пропустить через фильтры знаний и примерить к первичным планам. Этому процессу способствовали пространство и легкий ветер. Серое небо над головой. Так что Бэй потащил упиравшуюся Тайну к станции фуникулера. Первой остановкой на горе Кенингштуль был внушительный и хорошо сохранившийся замок. Каменным стражем он застыл над тянущимся вдоль реки городом. Черепичные крыши с его бойниц казались картонками, прилепленными на белые коробки домов.

Смесь внушительной строгости и элегантности в архитектуре замка помогала Кобейну создавать свои собственные чертежи и сканировать их на возможные ошибки. Понемногу вырисовывалась картина, которая еще неизбежно претерпит изменения, но основные линии уже нанесены. Приближалось время важного разговора, от которого зависел успех легко складывающегося плана, и Кобейну требовались необычные аргументы. Денег, оставшихся на его счетах, больше не хватало на пару лет беспечной жизни на тропическом острове. Помог бы один из множества драгоценных камней, что прошли через руки Бэя в Долине, хотя определение ценности не всегда совпадало в двух мирах. Взгляд Кобейна возвращался и возвращался к ушам Аны, в которых сверкали бриллианты редкого желтого оттенка. Тайна казалась погруженной в свои мысли, пока они бродили между смотровыми башнями замка, но этот его слишком заинтересованный взгляд поймала и криво улыбнулась.

— Хочешь освободить меня от подарка Ларса?

Бэй облегченно рассмеялся. Мгновение назад он не знал, как предложить подобное, но Ана сама сделала первый шаг, подхватив его игру.

— Будет справедливым, если Наследник Моранов оплатит свободу Скользящих, когда они решат вернуться на Землю через пять лет. Хотя… Может, не пускать вас больше? Долинных воришек?

— Тогда он заплатит за свободу тех, кто переместится случайно. Такое, оказывается, тоже бывает.

Ох уж эти глаза-калейдоскопы, в которых так легко потеряться! Но Ана дала свое согласие, и бриллианты редкого желтого оттенка станут хорошим дополнением к вознаграждению за почти невыполнимую задачу. Зельману должно понравиться.

Пока пустой фуникулер легко взлетал по стене горы, мимо запорошенных снегом деревьев, Ана куталась в длинный шарф, сотворив из него подобие платка. Стоило выйти из вагончика, как у их ног раскинулась долина Неккара. Весна уже осторожно топталась по ней, то тут, то там оставляя темные заплатки на белом полотне. Заморосила мелким, похожим на туман дождем, от которого Тайна спряталась в свой шарф. А Кобейну была приятна влага на лице, холод помогал не волноваться и спокойно продумывать разговор, который вот-вот должен состояться.

Мокрый ветер умыл хмурую Ану, стирая с ее лица тревогу. Девушка спрятала дневник Ари во внутреннем кармане куртки и побрела по дорожке парка вдоль деревянных скульптур.

Затрещал тихий звонок телефона, протягивая невидимую нить между горой Хайделберга и тропическим островом.

Кобейн снова искал помощи у знакомого в очках и в прыщах на все лицо и шею, того самого, который был ему давно «ничего не должен». После того, как Гари согласился помочь Ричу вытащить детектива Ван Дорна из лаборатории Нидершерли, Бэй понял, что Зельмана влекут не только деньги, но и трудновыполнимые задачи. Что, если Гари успел заскучать на тропическом острове? Полный надежд Кобейн оставил ему сообщение сразу же после встречи с Гордоном. И получил ответ о готовности поговорить, когда выходил из дома Татьяны.

Легко! Как же легко протекал этот разговор с слегка шепелявившим Зельманом, тропическим островом которого оказался пригород Дрездена.

Ана тем временем довела Кобейна до двух лавочек в виде раскрытых ладоней и забралась на одну из них, улыбаясь собственным мыслям.

Пока Бэй, как парфюмер, намешивал для Гари притягательный аромат из опасностей и возможности проверить границы таланта, насыщая его драгоценным блеском бриллиантов, Тайна легко перепрыгивала с одной деревянной ладони на другую, помогая им прикоснуться.

Несмотря на затопившую ее обиду, Ана смогла насладиться промозглым днем в Хайделберге. Ей понадобилось время, чтобы понять, что Бэй не шутит, когда сказал, что собирается планировать свои действия в городе самого древнего европейского человека и первого университета Германии.

Бэй вышел от ведьмы с дурацкой светлой улыбкой на лице, расплескивая из глаз весенним солнцем. И ни прохладный ветер, ни моросящий дождь не смыли с него это выражение легкого счастья. Бэй не шагал рядом с Аной, а подпрыгивал, готовый вот-вот взлететь и превратиться в идиотский воздушный шарик. Ана представляла себя кирпичом, на который намотается нитка, чтобы шарик не унесло слишком высоко в небеса. Сердце скребла наждачной бумагой обида. Когда Ана наконец смогла прислушаться к обрывкам фраз, то поняла, что, несмотря на улыбку и беззаботный вид, Бэй занят серьезными переговорами. Он был то на телефоне, то всматривался в экран планшета, то снова висел на телефоне, обмениваясь сообщениями или разговаривая с кем-то, и особая атмосфера студенческого города помогала ему в работе. Создавалось впечатление, что у него все получалось, и его все время тянуло наверх.

К замку, чтобы рассматривать с его крепостных стен город под ногами. На фуникулере — на гору, которая оказалась началом возвышенности, потому что не имела вершины. Вагончик просто поднял их от долины реки до заросшей густым лесом равнины, убегавшей вдаль. Пока Бэй снова разговаривал по телефону, Ана исследовала деревянные скульптуры и искала свой собственный покой. Если свобода от нее наградила мужчину таким счастьем, разве она имеет право быть недовольной?

Их время вместе ограничено, впереди ждет долгая жизнь в разных мирах. Все правильно…

Вот только логично выстраивавший доводы разум не имел влияния на сердце… Которое терла и терла наждачной бумагой обида.

Нагулявшись по Хайделбергу до того, что даже зимние куртки и толстые шарфы промокли насквозь, и достаточно напланировав, Бэй наконец повел Ану обратно к машине. По дороге они купили в итальянском ресторанчике пиццу, и ели ее в прогревающемся салоне перед тем, как снова отправиться в путь.

На этот раз в Бельгию.

За несколько дней было накручено столько километров! Голова кружилась, если представить изломанную линию их путешествия, получались детские каракули, выведенные карандашом на карте автомобильных дорог Европы.

Легко…

Как же легко все сложилось! Хорошо продуманный план, составленный благодаря подробной и незаменимой информации Гордона — Бэй даже начинал подозревать английского детектива в способностях превращаться в глазастую Тень, чтобы следовать за Норманом Келли неотступно. У Стенли оказалась хватка английского бульдога и самоуверенность американского шерифа из Спагетти-Версернов, способного в одиночку расправиться с шайкой гангстеров.

Незваных гостей было трое — Бэй, Ана и Гари, которые наведались к Норману Келли в его дом в природе Брюсселя и в принадлежавший ему через сеть подставных имен контейнер в порту Антверпена.

Да, Ван Дорн и Келли оказались почти соседями. Бэй, правда, даже и не подумал заглянуть в свою квартиру в центре бельгийской столицы или пройтись по любимым улицам старого центра, побывать на вечерней площади Большого рынка. Он с легкостью показал бы Ане, не знавшей секретов Брюсселя, этот город, но такая прогулка была слишком опасна перед началом хорошо подготовленной операции.

Тайна помогла проникнуть в дом Келли и вскрыла код замка контейнера, испугав Кобейна скольжением во времени. Зато он получил наглядную демонстрацию, как троице грабителей удалось добраться до сейфа Гашика. Сейфами Келли занимался Зельман, он же взломал сервер, находившийся в контейнере, чтобы запустить в систему разрушительных червей, не хуже тех, что ползали по телу Бэя, освобождая его от привязки к Тайне.

Обе операции прошли почти без нервощипательных ситуаций и происшествий, не считая того, что Ана снова сбилась с проекции, отправив Бэя вместо коридора в туалет и едва не размазав его по стенке.

— Ты просто рождена, чтобы прикончить меня самым унизительным способом, — легко прорычал Кобейн, потирая очередную шишку на лбу.

Ана отворачивалась в сторону, разводя руками, мол, она слабый Искатель, но Бэя не оставляло чувство, что прятала она не виноватое лицо, а злорадную усмешку.

Главный обмен услугами между Гордоном и Ван Дорном состоялся уже после посещения владений Нормана, когда англичанин запустил в базы информацию о смерти находившейся в розыске Татии и получил от Бэя подробные файлы, касавшиеся Лианы Вальдштейн.

Все получалось легко. На душе тоже было свободно, несмотря на то, что метка на плече потемнела после посещения русской ведьмы больше чем наполовину, и теперь неумолимо росла, отсчитывая ускользающее время. Духи Долины рассердились на Кобейна и подгоняли, напоминая, что он находится не на прогулке и не в отпуске. Так что, подготовив возвращение на Землю, стоило срочно заняться тем, чтобы оно состоялось.

Ана нашла в записках Ари имена бывших владельцев камней, Бэй договорился о встрече с Гашиком, надеясь, что Давид поможет определить, кто из двоих владел раньше кристаллом Ракшивази, а кого следует искать дальше.

Личный самолет Давида забирал Ану и Кобейна в аэропорту Льежа и, распрощавшись с Зельманом, которому стоило исчезнуть на пару месяцев из Европы, Бэй и Ана опять сели в машину, покидая Антверпен. У них было еще время, прежде чем Норман вернется из командировки в Корею и узнает о непрошеных гостях и их разрушительном посещении.

Свою порцию заслуженной скользящим трудом свободы Ана получила недалеко от Блигни на очередной заправке. Пощелкав на ходу в телефоне, Бэй припарковал машину напротив входа в Мак Дональдс и позвал Ану за собой. Он заказал две порции картошки фри и большие стаканы Колы и поставил все это перед носом Тайны с таким видом, словно приготовил изысканный обед.

Устав удивляться его причудам, Ана терпеливо ждала объяснений, если они последуют, потому что Бэй не баловал ее ими.

— Такого в Долине не будет, так что отмечаем твою свободу символами фастфуда Земли.

— Свободу? — напряглась Ана. Последнее время она не слишком доброжелательно относилась к этому слову.

— Татия больше не значится в розыске.

Ана облегченно перевела дух.

— К сожалению, это стоило ей жизни. Но тебе подарило свободу. Так ведь бывает, — добавил Бэй и пропал на несколько мгновений в собственных мыслях.

Ана пыталась примерить на себя новую информацию. Татия умерла. Одинокая, испуганная девочка с именем-насмешкой, девочка, которая видела в жизни много высоких заборов и чужих мест. Это ей приходилось сталкиваться с непониманием и отчуждением, с несправедливостью и похотливым врачом, готовым превратить ее в покорный овощ. Нет, Татия не была счастлива в своей короткой жизни. Но все же ее было жалко.

— Я поплачу за нее, — проговорила Ана и увидела, как вздрогнул от ее слов Бэй и быстро посмотрел на нее. — Не сейчас. Когда все закончится, — добавила она. А потом решила, что настал хороший момент, чтобы задать важный вопрос. — Ты должен вернуть меня и Глаз Бога Йодану?

Ана снова удивила и, наверное, даже немного испугала Бэя.

— Откуда?

— В записках Мелины упоминается Моран, который стал жрецом и имел планы стать Верховным. Мне кажется, что Йодан был причастен к тому, что Ари вернули в Долину и запечатали ей дар. Что он тебе говорил?

Бэй ответил не сразу.

— Что кристалл опасен. Что никому в Долине не известно, что случится, если Слепой Бог прозреет. Верховный опасается действий фанатиков, которые могут привести к катастрофе. Уверяет, что в Храме камень будет в надежных руках, и тогда судьба Долины останется в безопасности… Обманул?

Настало время Аны немного задуматься.

— Нет. Что он обещал тебе за нас? — она говорила о себе и камне, как о двух людях, потому что перспектива быть уничтоженными объединяла их и делала похожими.

Бэй снова надолго замолчал, обмакивая палочки картошки в майонезе, Ана даже начала волноваться, потому что молчание рождало сомнения и непонятную тревогу.

— Он обещал освободить меня от метки Добровольного подчинения.

Слова взметнули в душе стаю оранжевых искр. Как? Это все-таки возможно? Значит, нужно еще раз поискать среди двухсот известных ей знаков. Ана успела исчертить целый блокнот вместе с листочками своих «долгов», но ничего не смогла придумать. Среди символов, которым ее учил Рок, было много запретных. Наверное, стоит еще раз вспомнить каждый из них.

— Кто пытается вернуть кристаллы в Долину? — прервал ее мысли Бэй.

— Магистр, которого в Храме считают погибшим. Тот, что забрал меня. В Карьере его зовут Отшельником, — она ответила, не поднимая головы. — Рок.

Это был не праздник ее свободы, а триумфальный поход против самоуверенного Бэя, которого за короткий разговор удалось удивить третий раз.

— Но… Ана… Рок… Он же опасен.

Ей только осталось рассмеяться в ответ.

— Он причастен к смерти в семье Кимико.

Ана знала даже это и кивнула. Потом добавила:

— Я нужна ему живая — как нить гобелена. Рок мечтает, чтобы рисунок сложился, исполнив предсказание Ткача.

Попав внутрь частного самолета, Ана немного растерялась. И от того, что ее ждала встреча с самим олигархом, в сейфе которого она когда-то покопалась, и от того, что она могла через пару часов оказаться на Майорке. Самом счастливом месте на Земле. А еще рядом с домом Адроверов лежала в тайнике краска жрецов, и Ане нужно было принимать решение.

С видом знатока Кобейн развалился в кресле, потом полез в шкаф у себя за спиной за пакетиками чипсов и орешков. Бросил один из них Ане, пока она считала до двадцати и дышала, успокаивая волнение.

— Боишься встречи с хозяином самолета? — улыбался «воздушный шарик» Бэй. Зачем только сел в самолет? Летел бы на Майорку рядом с ним!

— Ты знаешь мой самый большой страх, — Ана не была настроена на шутки. Она уже досчитала до двадцати и начинала обратный отсчет. — Я всегда боялась потеряться. Но теперь я знаю, что справлюсь даже с ним.

Заработали моторы, а на телефон Бэя, лежавший на столике прямо перед Аной, пришло сообщение от Кайта:

«Позвони. Срочно!»

Бэй еще не увидел его, занятый поисками напитков в шкафу, и Ана решилась:

— Я могу освободить тебя от метки Добровольного подчинения, если у меня будут чернила, которые я спрятала в саду Адроверов.

— И ты только сейчас об этом говоришь? — Бэй развернулся так стремительно, что смахнул на пол собственный телефон.

— Мне нужно было время.

На самом деле оно ей нужно и сейчас. Ана так и не придумала, что сделать.

— А если ты мне нарисуешь еще какую-нибудь подчиняющую метку?

— Сам решай, доверять мне или нет, — бросила она и отвернулась к иллюминатору, чтобы Бэй не заметил ее сомнений, пока поднимал свой телефон.

Не заметил. И стал сразу звонить.

Маленькое пространство самолета усиливало звуки или это Кайт так сильно кричал, но Ана услышала каждое слово.

— Карина… — рыдал этот невысокий мужчина со светло-голубыми глазами. — Ты был прав, Бэй. Я дурак. Не нужно было вам встречаться. Она… после… Она была вместе с Тажинским во время аварии. Бэй! Она в коме! С переломом позвоночника. Бэй…

Ана отвернулась, пытаясь закрыться от чужого горя. Но сколько ни отворачивалась, все равно ловила слова торопливых разговоров, а память подсовывала ей отрывки выступлений Волжской. Увидев Карину рядом с Бэем, Ана не удержалась и нашла в интернете информацию о фигуристке, посмотрела в ютубе записи ее программ, чтобы понять, кто эта женщина.

Она оказалась Скользящей — на льду, легкой и чувственной, яркой и нежной, любой, какой требовала от нее музыка и хореография танца. Очень талантливой.

Невозможно было представить спортсменку, мастерски владевшую своим телом, неподвижно лежащей на кровати с переломанными костями и приговором к инвалидности.

Страшно было смотреть на Бэя. Он чувствовал себя виноватым в том, что случилось. Натаскавшись груз вины, Ана узнавала потерянный взгляд, направленный в окно, и могла даже чувствовать вес плиты, придавившей широкие мужские плечи. Исчезла легкая и светлая улыбка, с которой Бэй не расставался даже в доме Келли. Осталось бледное лицо и глаза, в которых потухло солнце.

Когда хозяин самолета по телефону начал настойчиво предлагать свою помощь, Бэй не отказался. Он сухо поблагодарил Гашика и прилип к иллюминатору, за которым было только небо. Внизу по пушистому морю из облаков скользила крылатая тень.

Сначала — в аэропорт Вены, где в терминале для частных самолетов Бэя и Ану ждали молчаливые люди. Темные машины с тонированными стеклами отвезли их в хранилище биоматериала, где Бэй получил в руки небольшой алюминиевый чемодан, заставивший подумать о перевозке органов для пересадки.

Потом — перелет в Мюнхен, где молчаливые люди высадили своих пассажиров около дома и их встретил высокий мужчина с длинными, завязанными в хвост волосами, и кудрявый мальчик лет семи. Потом из комнаты вышла молодая женщина с заметным животом и упала на руки Бэя.

— Таша, Таша… — слушала Ана, пока руки Бэя гладили спину сестры фигуристки.

— Ты мне поможешь, Ана? — это были первые настоящие слова, которые он сказал ей с того момента, как прочитал сообщение Кайта. Все остальное время Бэй общался с Аной только взглядами — жди, иди со мной, побудь здесь.

В одно из таких «побудь здесь» Ана нашла в сети сообщения о несчастном случае или покушении на олигарха Тажинского, случившееся в Мюнхене. О том, как преследуемая машина влетела в стену туннеля и загорелась. Охранник и случайный водитель, находившиеся в это время рядом, успели вытащить раненного олигарха и его спутницу за секунды до того, как машина взорвалась. Тажинский и Волжская находились в больнице недалеко от столицы Баварии. Состояние мужчины было тяжелым, но не опасным, знаменитая фигуристка находилась в коме, с множественными переломами, и прогнозы относительно ее здоровья, если она очнется, были неутешительными. В некоторых сообщениях говорилось о повреждении позвоночника.

— Ты мне поможешь? — снова повторил Бэй. Его голос просил, глаза умоляли.

— Конечно.

Ана не знала, что он задумал, но была готова на все. Несмотря на то, что Бэй стал сильным Разрывающим, наверное, одним из самых одаренных в Долине, он нуждался в ее помощи, особенно здесь, на Земле.

— Нас не пустят ее проведать, да это и слишком опасно. Но я хочу попасть к ней в палату ночью. Что нам нужно, чтобы переместиться?

Планы, фотографии, сделанные сестрой Карины, посещение пациента в палате этажом ниже.

До наступления ночи Ана успела замерзнуть от холода отчуждения. Собиравшихся в доме Волжских людей объединяла общая беда, они все хорошо знали Бэя и Карину, и между слезами и печальными вздохами спешили наградить Ану тяжелыми взглядами.

Взглядами-пощечинами, взглядами-ударами.

Что она им всем сделала? Украла их Великолепного Бэя?

Хотелось закричать, перекрывая все эти жалостливые голоса и голоса без надежды:

— Подождите совсем немного! Он к вам уже почти вернулся!

Вместо этого Ана терпеливо ждала, когда настанет момент отправиться в больницу. Во время короткого скольжения, рука в руке, Бэй ронял капли холодного пота с висков, но не отнимал ладоней, принимая боль как наказание. Ане было знакомо это желание, она не могла только понять, почему он чувствовал себя настолько виноватым?

Оказавшись в палате, она отошла к дальней стене и отвернулась, чтобы оставить Бэя у постели Карины одного. Волжская казалась почти прозрачной, сливаясь с белой простыней и подушкой. Темные волосы, остриженные выше плеч, и множество проводов от капельниц и датчиков, поступавших к мониторам, опутывали ее густой сетью. Бэй достал из внутреннего кармана ампулу и после пары минут разглядывания капельниц пристроил ее к одному из проводов.

Сыворотка Кардинала, догадалась Ана. Вот что было в алюминиевом чемодане, который они забирали из хранилища.

Потом Бэй присел рядом с кроватью и взял неподвижную руку Карины в свои ладони. Он что-то рассказывал ей, Ана старалась не прислушиваться, опять считая то от одного до двадцати, то наоборот, и следила за ампулой.

Как только ампула опустела, они ушли из палаты.

— Ты уверен, что это поможет? — спросила Ана, попав в номер гостиницы. Если бы Бэй согласился на уговоры Таши остаться в доме Волжских, она скользнула бы в Долину без пространственного шва.

Бэй пожал в ответ плечом.

— Кардинал в это верил.

Следующий день был ожиданием ночи. Бэй продолжал искать двух людей, упомянутых в записках Мелины, и получил ответ на один из запросов, что Дан Мортимер, картограф, значился среди списков пассажиров корабля, отправившегося из Марселя в Буэнос-Айрес в то время, о котором писала Ари.

Захлопнув планшет, Бэй позвал Ану с собой, и через пятнадцать минут они снова сидели в машине. Молчаливая дорога закончилась через три часа в Роттенбурге на реке Таубер.

В Германии есть много городов, на улицах которых стоят невидимые машины времени. Достаточно сделать несколько шагов за городскую стену и окажешься в средневековье. Но Роттенбург был не просто городом, хранившим память веков, но и городом — ожившей сказкой. Рождественской, потому что на центральной площади и в узких улочках вокруг нее сувенирные магазины терлись покосившимися стенами домов с магазинами елочных украшений. Бэй привез Ану из Мюнхена именно за ними.

— Выбери, пожалуйста, на свой вкус самые красивые, — бросил он и, взяв корзинку для покупок, пошел вдоль разноцветных прилавков.

Ана бы удивилась еще больше, не подслушав ночью, что говорил Бэй Карине. Цифры от двадцати до одного и от одного до двадцати не спасали от женского любопытства. Сначала она подумала, что ослышалась. Или что настойчивый счет сыграл с ней злую шутку, но потом сомнения развеялись. Бэй рассказывал скользнувшей в кому Карине сказку о Щелкунчике.

Шептал так ласково и нежно, словно пел песню спящему ребенку.

Да, он несомненно станет хорошим отцом.

Теперь будущий образцовый папа ходил из магазина в магазин и скупал елочные игрушки. Наверное, Ана была очень и очень плохой, потому что непослушные руки тянулись к бракованным машинкам и кривым домикам, а также к одноглазым зайцам. Когда получалось справиться с собой, в корзинке оказывались и качественные украшения. Ана даже нашла одну очень специальную игрушку — в виде ключа — и молча положила перед Бэем, заслужив его первую солнечную улыбку с момента известия о несчастье.

Ночью они перемещались в комнату не только с ампулой, но и с мотками ниток и кучей хрупких вещей. Неудивительно, что Ана сбилась, а Бэй едва не свалился прямо на кровать Карины.

— Ана, — зашипел он, — захрустев стеклом спрятанных в целлофановые пакеты игрушек.

Подумаешь! Разбилось всего две из трех десятков, которые Скользящие Санта Клаусы развешивали по палате, пока в капельницу вливалось содержимое последней ампулы Бэя.

Наступало время чудес.

На самом деле оно началось для Карины, когда она познакомилась с Кобейном. Ана не выдержала и отвернулась к стене, пока он снова держал руку Волжской и рассказывал о коньках, крысах и брелоках.

Бэй, оказывается, дарил ей брелоки, такие же, что висели у него в квартире, той самой, с окном во всю стену, выходившим на море. Ана беззвучно плакала, глотая слезы, и успокоилась, лишь когда смолк мужской голос.

Пора было уходить. Датчики мониторов издавали беспокойные звуки, и казалось, что еще вчера безжизненная женская рука сжимает ладонь Бэя.

— Ты вернешься к ней, когда все закончится? — спросила Ана, направляясь к окну.

— Для начала я вернусь к себе, — ответил Бэй.

Послышался торопливый бег по коридору, и пришлось поспешно уходить. Сначала из палаты, потом из здания больницы. Из парка, где кто-то поднял тревогу. Слишком много переходов для Аны.

У нее никогда не получалось много скользить на Земле, было удивительным, что до сих пор не проявилось отторжение. Но всем силам есть предел, особенно, если и так уже давно перешел границы своих возможностей.

После больничного парка, скользнув до парковки, Ана упала в нескольких метрах от машины и не смогла больше подняться.

Смешно бы это было. В другом месте и при других обстоятельствах. Потому что изнеможение имело симптомы жемчужин желания. Вместо боли и паники оно укутало Ану в теплое одеяло и включило над ней огромную рождественскую елку. Черная ночь наполнилась огнями и расцвела пестрыми гирляндами. Хотелось смотреть на разноцветные игрушки, висевшие прямо в небе, но человек-стихия махал руками, как мельница, сыпал ругательствами, как из рога изобилий, и мешал. Не мог оставить Ану в покое, хотя она уже много раз сказала:

— Помогай своим каринам. Оставь меня лежать.

Устала она. До мыльных пузырей и тошноты, до состояния, когда все тело превратилось в жвачную резинку и прилипло к холодному асфальту, отказываясь от него отлипать.

— Возьми меня за руку, — рычал над ее головой Бэй, закрывая веселые игрушки.

Ана обижено дула губы:

— Не хочу.

— Бери! Недоразумение Скользящее!

— Лежащее… Сам бери меня.

— Я не могу, — выл над ней волк. Ух! Карьерный!

— Я могу снять метку подчинения. Наверное.

— Можешь или наверное?

— Наверное, могу…

Бэй застонал и исчез, но ненадолго. Он подогнал машину почти вплотную к Ане, загородив железом большой кусок разноцветного неба.

— Ты напилась? — допытывался человек-мельница.

Ана хохотала.

— Обпи… нет — обскользилась…

— Тогда скользни еще раз в машину!

— Не могу. У нас привязка с асфальтом.

Как же забавно Бэй сердился! А Ане было жалко, что в темноте не видно пузырей, получился бы елочный шар с головой Бэя внутри, такого украшения не хватало в палате для Карины. Пробудило бы ее от комы… Ой. Так думать нельзя. Но если бы пробудило, значит, можно? Хотя, кажется, Волжская очнулась и без шара.

Потом Ана почувствовала, что ее поднимают мужские руки. Нет, не Бэя. Тот шел рядом, скрипел зубами, но она этого почти не услышала, потому что отключилась. А когда пришла в себя, аромат олеандра и розмарина с легкой примесью морской соли поведал ей, что она на Майорке.

— Ну что, пустим лисоньку в огород, пока твоих коллекционеров искать будем?

— Лисоньку?

— Это выражение из русских сказок, — Гашик направился к двери. — А сами будем за ней подсматривать по камерам видеонаблюдения, чтобы не умыкнула чего, если соблазн станет слишком велик, — Давид хитро подмигнул.

Разговор проходил в кабинете перед Пещерой сокровищ, пока Ана сидела в небольшой прихожей, больше похожей на открытую террасу. Она пришла в себя почти сразу после того, как гостей привезли во владения Гашика из аэропорта.

Бэй поседел за последнюю ночь и кусочек утра с того момента, как Ана упала под колеса машины. Сначала он напридумывал себе, что теперь и она оказалась в коме, и едва с ума не сошел, размахивая над лежащей девушкой руками, без возможности прикоснуться. Потом Тайна открыла глаза, рот и начала нести такую чушь, что то обнять, то стукнуть ее хотелось, но каждое мгновение — прижать к себе крепко-накрепко и прощения просить. Ведь, спасая Карину, Бэй пользовался помощью Аны, совершенно забыв, что это может быть для нее опасным. До сих пор того, о чем говорил Ларс, не происходило. Не было никаких сигналов отторжения. Кобейн приставал к Ане с этим вопросом каждый раз, если она казалась ему уставшей. За короткое время пройдено столько дорог, колесами отмерены тысячи километров — как одно безумное, изнурительное скольжение. Даже у Кобейна, привыкшего к подобному образу жизни, уже болела спина от сидения в машине, и глаза от бесконечного мелькания городов. Но каждый раз Ана отвечала, что просто устала. Бэй верил ей, потому что слова сопровождало удивление в серых глазах. Тайна сама давно приготовилась к неприятным ощущениям, только те не наступали, словно Земля сжалилась над Скользящей и решила не портить ей прощальное путешествие. Вернувшись в Долину, Ана больше никогда не шагнет в пространственные швы. Королевам этого не позволяется. Даже таким, развалившимся на асфальте, словно на пуховой перине, и блаженно при этом улыбающимся.

Пока Бэй терял разум от бессилия, Ана требовала не загораживать ей небо. Кобейн позвонил охране Давида, другой мужчина взял Тайну на руки и отнес сначала в машину, потом в самолет. Потом в Хаммер. Затем положил на мягкий диван в гостиной большого дома Гашика. Бэй мог только смотреть все это время на лицо Тайны. Осунувшееся так, что еще сильнее выделялись глаза и губы.

Случившаяся с Кариной беда раздавила его. Кобейн хотел сотворить чудо, чтобы не выдержавшее боли сознание вернулось из далей комы, чтобы изломанное тело, неподвижно лежавшее на больничной кровати, смогло восстановиться и снова испытать счастье движения. Бэй столько всего успел передумать за эти полтора дня и две ночи! О девочке, чья жизнь была во имя великой цели, о пути к заветной медали, которой так и не появилось на елке, увешанной другими наградами, о боли, которая преследовала Карину, но была не способна остановить ее танец на льду.

Ее танец остановил Кобейн.

Подошел к Карине Волжской в парке в центре Праги и подарил первый брелок. Великолепный Бэй придумал себе великолепную любовь. Он сочинял сказку на двоих, сплетенную из дорог, огней разных городов, рассказов из чужих судеб. Безжалостно и умело он крал по кусочку сердце Карины, не оставляя ей шанса на свободу. Обманывал? Нет. Бэй верил, что все делает правильно. Получалась такая красивая история! И он не смог уйти, когда уже раздирали душу сомнения. Даже на короткие слова «прощай» и «прости» не нашел времени, оставляя тем самым надежду.

Поэтому Кобейн спешил сотворить настоящую сказку. Сыворотка Кардинала — две ампулы, и сотни ласковых слов, которые он наговаривал Карине, чтобы услышала, потянулась, открыла глаза и увидела елочные игрушки собственного Рождества. Чтобы, родившись заново, захотела снова бороться и побеждать.

Нашла свое счастье.

Простила Кобейна.

Он заигрался в Великолепного Бэя и верил в то, что можно придумать свою собственную любовь.

Тогда он еще не знал, как это бывает — ударом, лишающим воздуха в легких, когда сердцебиение зависит от улыбки на женских губах, а желание дотронуться может стать необходимым, как вдох.

Пришлось пройти долгий путь, чтобы принять эти чувства как часть себя и не пытаться вырвать их из сердца и души.

Если бы Татьяна не упала в обморок, Бэй ушел бы из комнаты. Привязка или нет, он не хотел лишиться эмоций, с которыми боролся, как отравленный самолюбием идиот.

Он видел мучительную улыбку кривого счастья на лице Кайта, когда Карина зашла в его дом и смотрела на другого. Упрямую усмешку Гордона, готового бороться за каждую минуту, проведенную рядом с Кики. Разве то, что они чувствовали, не было непреодолимым притяжением осколков рубина, попавших в сердце?

Пусть все останется, как есть. Привязка или нет. Ослабнет она после Аль Ташида или нет. Это будет потом. Замерев у двери в комнату, где ждала Тайна, Бэй испугался, что слишком поздно прозрел, и толстые черви успели добраться до сердца. И не смог расстаться с улыбкой, когда понял, что ничего не изменилось — кроме того, что он перестал сопротивляться. Ана пока рядом. Перелетная птичка. Тайна, которую он никогда не разгадает.

Но, верный своему идиотизму, Бэй старался скрывать собственные чувства. Зачем их показывать? Решения приняты. Тванский гобелен или его живые нити понаплели рисунок, в котором им с Аной не быть вместе. А по глазам и так понятно, что Бэй купается в счастье, пока Тайна рядом. Но когда она проспала всю дорогу до дома Гашика, разглядывая осунувшееся девичье лицо, Кобейн начал сомневаться, что одного взгляда было достаточно.

Он едва не поседел, пока Ана не пришла в себя под гомон птиц в саду и противный вопль драного соседского павлина. Да, того самого, которого захотелось догнать и обнять вместо улыбнувшейся Тайны, потому что ее обнимать было невозможно. Бэй тихо вышел в другую комнату, чтобы девушка могла наслаждаться запахами любимого острова, на котором лето подмешивалось в палитру любого времени года. Терракотовые поля позеленели и взорвались россыпью красных и желтых цветов, но покрылись снегом миндальные деревья.

Встреча Давида и Аны прошла на удивление спокойно. Бэй уже сказал бывшему хозяину, что грандидьерит попал пусть пока не к хозяину, так в место, которому принадлежал (нет, речь не шла о путешествиях между мирами, даже для Гашика этого было бы слишком), рубин Ана вернула, так что между олигархом и воровкой, забравшейся в его Пещеру сокровищ, не осталось претензий, лишь взаимное любопытство. Давид стал первым знакомым Кобейна, которому Ана сразу понравилась, и он не скрывал своей симпатии. Вот такая шутка судьбы-Шляпника.

Даже Зося отнеслась к Тайне настороженно.

Давид вышел на террасу, и оттуда прозвучал его недовольный голос:

— Марк! Где девушка, что здесь сидела? Я же говорил ее никуда не пускать.

Бэй уже выскочил из домика, едва не сбив с ног хозяина имения, и быстро побежал, оглядываясь по сторонам.

Болезнь. Все-таки это была болезнь в тяжелой форме по имени Ана!

Растерянный охранник показывал руками вдоль дорожки.

— Да куда же она с территории денется? Попросила отвести ее в миндальный сад.

Не видел он ничего красивее этого.

Между синим морем безоблачного неба и зеленым морем травы с желтыми пятнами маргариток торчали белые острова. Как совершенно неправильный вьетнамский Халонг Бэй. Ана в светлых джинсах и в легком свитере стояла среди цветущих миндальных деревьев. Ветер играл ее короткими волосами, срывал лепестки с ветвей. Кружил их густой вьюгой и засыпал застывшую от восторга Тайну. Закрыв глаза, она купалась под теплой метелью. И, повернувшись лицом к ветру, ловила губами теплые снежинки — лепестки.

Если бы он не знал ее, и это был первый миг, когда Бэй увидел Ану, все было бы так же. Он принес бы ей свое сердце в ладонях. И посадил сады миндаля в Долине, чтобы она не скучала о снеге. Должно же быть в красном мире похожее дерево?

— Ты влюблен в эту девушку по самую макушку, — прозвучал рядом насмешливый голос Давида.

— Я к ней привязан. Руками, ногами, каждым волоском, как Гулливер в стране Лилипутов.

Давид смерил Кобейна недоверчивым взглядом и пошел, посмеиваясь, прочь.

— Два домика вам приготовили, как ты просил. Рядом! — крикнул он за спину. — Без замков изнутри, чтобы вы мне двери не переломали.

— Я знаю двести знаков. У меня получится… — услышал Бэй торопливый шепот Аны и беззвучно рассмеялся. Все повторялось, замыкалось кругами и переплетениями живого рисунка. Он снова сидел с голой спиной, правда, не на берегу моря, где гулял холодный ветер, а перед темным окном в гостевом домике в имении Гашика. Сзади него была Тайна с иглами для татуировки в руках. Тванская женщина убедила его, что знает, что делает, а сама испуганно шептала и причитала, словно сомневалась в результате. Бэй снова сделал из себя лист ватмана или живой холст и отдался рукам МондриАны.

Или Аны Морт?

— В прошлый раз ты нарисовала на три виселицы, два костра и одно отделение головы от тела. Которое, между прочим, почти состоялось, — он придал своему голосу суровости.

— Прости, прости, прости… — торопливые слова слетали с уст вместе со слезами из глаз. Бэй знал — Ана кусает губы и плачет у него за спиной. Даже незрячих волчьих глаз на затылке было достаточно, чтобы видеть это.

Как же ему хотелось обернуться, заключить ее лицо в ладони, словно драгоценный камень в надежную оправу, и собрать губами каждую жемчужинку-слезинку, а потом накрыть рот Аны своим и выдохнуть — простил… все давно простил…

Ему безразлично, какими канатами он к ней привязан, лишь бы крепче держали.

— Двести знаков, безглазые Тени… — шептала Тайна, пока острая игла танцевала легкий танец на его спине.

Прикосновения, как жала карских пчел из Ущелья, чьим сладко-горьким медом, растворенным в воде, отпаивала его от смерти Звезда, но вкус напоминал о губах Аны. Кобейн выплывал на поверхность из глубин забытья и улыбался, как тванский идиот, потому что слышал голос не Тары, а Тайны, и видел только ее сквозь туман и цветные круги слабости.

— Все…

Шепот это был. Едва-едва различимый. Бэй замер. Замерла за его спиной Ана. Замер, казалось, весь мир, кроме бессовестных цикад, не имевших никакого уважения к важности момента. Трещали и трещали за окном, словно уже наступило лето.

Он решился. Развернулся и схватил плечи Тайны.

Держал, чувствуя, как трясутся от волнения руки.

— Получилось, — выдохнула она, уже поймав его глазами-калейдоскопами, скользя и скользя взглядом по его лицу, как будто впервые видела или хотела запомнить навсегда.

Неважно, кто потянулся первым, это было одно движение. Первое отчаянное, голодное прикосновение со стоном от боли, которая наконец отпускала сердце.

Даже не потребность — необходимость.

Жадные губы, сплетающиеся языки, руки, спешившие убрать прочь все мешавшее, лишнее. Скорее! Чтобы чувствовать всем телом.

Это было не узнавание — знание. Рожденное в разлуке из тоски и бережно хранимых воспоминаний.

Дыхание вместе, на двоих один торопливый ритм сердца, замкнутость круга в переплетении тел. Ближе, ближе, еще ближе, чтобы проникала через кожу нежность и лечила исцарапанные сердца. В молчании — без слов и даже без шепота, потому что прокушены до крови губы, чтобы сдерживать стоны наслаждения.

Изо всех сил сжатые глаза, пока слепили погибавшие и рождавшиеся вновь вселенные. Еще! И еще раз. Из круга в круг. Пока не утолен немного голод и притуплена жажда, пока не подлечено сердце и не наполнилась душа янтарным светом.

Только тогда получилось оторваться.

Застыть на сбитых простынях, не разрывая прикосновения телами. И, разделив моменты небывалой близости, оказаться на миры далеко друг от друга.

Нет. Еще не на миры.

Не пущу… Бэй нашел ладонь Аны и спрятал в своей.

— Привязка? — улыбнулась она, глядя в потолок.

— Тванская, — улыбнулся он.

Цикады замолкли, и прокричал где-то далеко первый петух.

— Когда все закончится, ты вернешься на Землю?

— Да… Ты станешь Королевой?

— Нет… сначала принцессой.

До самого рассвета разговаривали только руки, говорили слова нежности, переплетаясь пальцами, трогая запястья, пока не прозвенели нестройным хором два телефона и старинный будильник, возвещая, что пора ехать в аэропорт.

Самолет Гашика отвез Ану и Бэя в Барселону, откуда они вылетели в Сантьяго де Чили. Грандидьерит берлинского коллекционера попутешествовав из рук в руки по Европе, закончил свой земной путь в доме Ракшивази, значит, третий Глаз пересек Атлантический океан вместе с Даном Мортимером, который ступил на берега Южной Америки в городе танго, но оставил потомков и умер в столице Чили. Бэй не выдержал соблазна и, планируя встречу с внучкой Мортимера, написал Ричу. Рич тут же ответил, что уже стрелой мчится в Сантьяго со своей любимой Стрелкой.

Ночь на Майорке спустила напряжение, которое росло и лопалось между Кобейном и Аной, они летели в самолете на собственном облаке, не сдерживая улыбок и не скрывая теплых взглядов.

Но избегали прикосновений. Ко всем тванским Теням! Запрет Кайры сменился их собственным, не прозвучавшим вслух запретом. Но при этом им было легко и солнечно вместе. Вот такое странное счастье для двух жертв привязки.

В городе казненной социалистической мечты, городе Альенде и Пиночета, заканчивалось лето. На улицах говорили на испанском без особенного акцента, как например в соседней Аргентине, но с таким количеством заимствованных у индейских племен слов, что оказалось трудно понимать смысл случайно услышанных разговоров.

Упрямство чилийцев было заметным уже на карте. Прижатая к берегам Тихого океана страна посмела расти в длину. На севере она цеплялась за сухие горы пустыни Атакама, где годами не выпадали дожди, а небо не знало облаков, но знало крылья фламинго и звезды. Через озера и ледники дель Пайне, неприветливый пролив Магеллана и Огненную Землю Чили тянулось до самого Южного полюса и, имея наглость считать часть Антарктиды своей территорией, содержало на ней армейскую базу.

Город множества цветов и холмов тоже пульсировал этой вызывающей верой в себя или привычкой противоречить. Было в нем что-то от паренька переходного возраста — уже не ребенка, но еще не мужчины.

Бэй потащил Ану в музей Пабло Неруды, тот самый, о котором говорил Гашик. Ожидая своей очереди, потому что желающих оказалось на удивление много, они начитались и насмотрелись граффити на близлежащих улицах. Город-юнец с пробивающейся на щеках первой щетиной не мог не рисовать разноцветными красками на стенах домов и не писать хулиганские тексты. А также цитировать и цитировать своего идола — Неруду.

Только чилийский поэт-романтик, прославившийся своими песнями о любви, мог в тоже время быть коммунистом и успешным политиком. И он тоже застрял на последней остановке Юности. Неруда писал стихи, которыми дышала его родная страна, собирал со всего мира сувениры, прятал в шкафах потайные двери и посмел бросить в лицо Сталину, что построенное им общество не имеет ничего общего с коммунизмом.

Сальвадор Дали прорубал окна в стенах своего имения в Кадакесе, чтобы они превратились в картины для его любимой Галы. Для своей любимой Матильды Неруда написал «Сто сонетов любви» и скупал соседские дома на холме Ла Часкона в Сантьяго. Он превратил свой дом в отдельно стоявшие комнаты, где можно было уединиться и ненадолго расстаться, чтобы потом снова закрыться вдвоем от всего мира.

Бэй посадил бы для Аны сад миндальных деревьев в Долине.

И он был готов отпустить. Оставив в мире, в котором третья Луна уже носила ее имя.

«С какими звездами говорят реки, которым не суждено достигнуть океана?»

Зелеными. Изумрудными звездами в серых глазах.

— Ну и куда ты дел серьгу из уха? — гремел за пластмассовым столом с пластмассового стула Рич.

Вальдштейн загорел настолько, что не выделялся среди потомков индейцев, которых было большинство среди сидевших в ресторанах огромного, похожего на железнодорожную станцию начала двадцатого века Центрального рынка. Из рукавов обтягивающей футболки бугрились испещренные татуировками бицепсы. Рич остался верен своему слову, и его левое ухо было пробито гроздями шести серег. В правой брови торчала прямая штанга. Он уже полчаса мучил всех описаниями своих наколок. Хислайна, высокая, худая, черноволосая и такая же темнокожая, как и загорелый Рич, была похожа на альпаку или степную птицу с длинным телом и высокой шеей. Она мешала своему мужчине разговаривать, прикусывая время от времени свободное от гвоздей ухо, и требовала дать возможность поговорить другим.

Когда он замолчал, с места поднялась Ана и, склонившись к Ричу, проговорила так, чтобы услышал Бэй:

— Видел бы ты его лысым. У него на затылке рычит саблезубый волк, — оттолкнулась и пошла в сторону прилавков в поисках черимойи. Экзотический фрукт произвел на нее еще большее впечатление, чем на Кобейна Пабло Неруда.

— Что у тебя на затылке? — почти обиженно протянул Рич.

— Сейчас расскажу, — Бэй выскочил из-за стола и догнал Ану, заключив ее в кольцо из стены ресторана и своих рук, которых она старалась не коснуться. — Зачем ты выдаешь мои тайны? — он потянулся к уху девушки, жадно вдыхая сладко-горький аромат и едва сдержался, чтобы не вцепиться в тонкую шею жадным поцелуем.

— Чтобы он не думал, что победил, — выдохнула Тайна. Ее глаза полыхали шальным огнем.

— А зачем ты Зосе про волка рассказала? Она меня замучила — покажи и покажи. Теперь мне опасно у нее ночевать. С нее станется. Обреет, пока я сплю, чтобы посмотреть.

— Я бы тоже тебя обрила. Чтобы посмотреть, — сказала Ана, помолчала, затягивая в бездонные воронки потемневших глаз, и прошептала: — И потрогала бы языком его клыки.

Ослепила своим желанием, накрыла горячей волной страсти, и Бэй был лавой — заключить бы Тайну в объятья и гореть в общем огне…

— Отвяжитесь там друг от друга, — послышался голос Рича, — к вам гостья.

Асунсьон Мария Мортимер была похожа на Мерседес Сосу. В доме Ван Дорнов песня чилийской примадонны — «Gracias a La Vida» звучала в те дни, когда отца накрывала печаль или у него срывалась важная сделка. Даже голос сорокалетней женщины, как и у певицы, был глубоким и душераздирающим, словно она говорила в толстую и едва тронутую ржавчиной трубу.

Асунсьон принесла с собой пухлый фотоальбом, но прежде чем завести разговор о деде, заговорила о Пиночете, рассуждая, что без его твердой руки Чили бы разорвало, как дождевого червя, по которому проехали грабли, на кучу дергающихся безголовых частей. Потом настало время рассказов о Дане Мортимере и его путешествиях по Южной Америке, пока он не приехал в Саньтьяго, чтобы отдать свое сердце первой встретившейся ему на улице девушке на двадцать лет младше, и городу, в котором он чувствовал себя молодым.

Кобейн смотрел на черно-белые фотографии и слушал голос-трубу, передающую семейные истории, пока не прозвучало имя Хайрама Бингема, с которым Мортимер был хорошо знаком и даже вместе путешествовал по Перу.

Бэй откинулся на спинку пластикового стула и засмеялся, качая головой и пожирая изумленным взглядом испуганную его реакцией Ану.

Недоразумение его Скользящее!

Тайна сидела в Схипхоле под светящейся рекламой Мачу-Пикчу.

Потерянного города, который в 1911 году нашел Хайрам Бингем после того, как опустевшее поселение увидели пилоты летавших в Андах самолетов.