Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ)

Глава 18

Дом наполняется смехом и разговорами. Воздух вибрирует от множества голосов, и я чувствую, как напряжение последних дней медленно отпускает мои плечи, уступая место теплой волне, разливающейся по телу. Давно забытое чувство умиротворения, словно шелковое покрывало, окутывает меня.

По дороге домой младшие в красках описывали старшим свою поездку в Лондон. Их голоса сливались в мелодичный поток, от которого у меня слегка кружилась голова, но это было приятное головокружение. Я ловила каждое слово, каждую интонацию, впитывая их воодушевление. Пальцы сами собой теребили шелковый шарф на шее — нервная привычка, оставшаяся со школьных лет.

А потом Мурад и Ахмет, высадив нас у дома, поехали на работу, но они поставили нас в известность, что на завтра заказан столик в нашем любимом ресторане, там посидим все вместе. Прощаясь, Мурад поцеловал меня в щеку, и от прикосновения его губ к моей коже я ощутила неожиданный прилив нежности, от которого защипало в глазах.

Как быстро они выросли. Кажется, только вчера я держала их крошечные ладошки в своих, а сегодня они уже ведут бизнес. Когда это произошло? Пока я создавала уют для мужа, который в итоге выбрал другую?

Теперь, стоя в просторной гостиной нашего дома — светлой комнате с высокими потолками и большими окнами, выходящими в сад, где уже распускаются первые тюльпаны, — я ощущаю странную смесь гордости и тоски. Мебель цвета слоновой кости, изящные светильники с абажурами из молочного стекла, фотографии детей на каминной полке в серебряных рамках — всё это я выбирала для создания теплого семейного гнезда. Только гнездо оказалось ненужным его главному обитателю.

Фарид расхаживает по гостиной, размахивая руками, рассказывая о своей будущей учебе в Лондонской школе бизнеса. Его глаза горят тем же огнем, что я когда-то видела у Рамазана, когда он говорил о своих бизнес-планах. Сын движется по комнате большими шагами, иногда останавливаясь, чтобы подчеркнуть важную мысль резким жестом, — всё как у отца. От этого сходства в груди возникает тупая боль, словно кто-то медленно проворачивает там тупой нож. Я очень рада, что его желание учиться за границей в скором времени сбудется. Я больше не буду ему мешать, у него своя жизнь и я больше всего хочу, чтобы сын был счастлив.

Сколько раз я пыталась уговорить Рамазана не отпускать его так далеко? Я боялась отпустить, боялась, что там, в чужой стране, с ним что-то случится, и я не смогу помочь. Теперь понимаю, что это был мой эгоизм. Моя болезненная потребность контролировать, оберегать, удерживать рядом.

Лейла сидит на диване цвета топленого молока, утопая в мягких подушках, поджав под себя ноги в ярко-красных носках с узором из маленьких лондонских двухэтажных автобусов — сувенир из поездки. Она постоянно проверяет телефон, видимо, выкладывает очередные сториз для своих подписчиков. Ее тонкие пальцы с идеальным маникюром молниеносно скользят по экрану, ногти с пастельно-розовым лаком поблескивают в лучах вечернего солнца, проникающих сквозь тонкие льняные шторы.

Я наблюдаю за движениями ее пальцев, за тем, как она то и дело отбрасывает прядь волос с лица нервным жестом, который появился у нее в подростковом возрасте. Сглатываю комок в горле. В некоторых жестах она так напоминает меня молодую.

— Представляешь, мама, меня хотят три университета! — она сияет от счастья, ее глаза — точная копия моих — блестят от возбуждения, а щеки покрываются легким румянцем. — То есть я могу поступить в любой из них, они готовы предложить отличные условия. Но я, конечно, выберу Школу искусства и дизайна. У них потрясающая программа по медиа-коммуникациям!

Ее голос звенит от восторга, кажется, даже хрустальные подвески люстры отзываются тихим звоном. Она поднимается с дивана одним плавным движением и начинает ходить по комнате, жестикулируя так активно, что золотой браслет на ее запястье — мой подарок на шестнадцатилетие — звенит в такт словам.

Я улыбаюсь, наблюдая за ее воодушевлением, но улыбка дается мне легко — в сердце разливается тепло. Моя малышка выросла. Скоро ей исполнится восемнадцать, и она уедет учиться в другую страну. В сердце царапает острая иголочка страха.

Как я буду без них? Чем заполню пустоту, которая неизбежно возникнет, когда они разъедутся? Все эти годы я жила ради семьи, ради них. Кем я стану, когда останусь одна?

Мы с мамой уже начали подготовку к празднику — он должен быть грандиозным. Листаю в памяти список дел: заказать торт, оформить зал, разослать приглашения… Привычные хлопоты помогают отвлечься от тревожных мыслей.

— А что папа? — спрашиваю осторожно, чувствуя, как пересыхает во рту при одном упоминании Рамазана. Язык словно прилипает к нёбу, и мне приходится сделать глоток воды из стоящего рядом стакана, чтобы продолжить. — Он знает о ваших планах?

Дети переглядываются. В их глазах мелькает что-то похожее на вину, а затем они оба одновременно отводят взгляд. Фарид начинает рассматривать узор ковра под ногами, а Лейла снова утыкается в телефон, но ее пальцы замирают над экраном. Тишина, повисшая в комнате, становится почти осязаемой.

— Знает, — отвечает Фарид, становясь серьезным. Его плечи напрягаются, а между бровями появляется вертикальная морщинка — точно такая же, как у Рамазана в моменты беспокойства. От этого сходства в груди разливается горькая тяжесть. — Мы созванивались с ним вчера.

Фарид опускается в кресло напротив меня, его пальцы нервно постукивают по подлокотнику. В этот момент он как никогда похож на отца — тот же профиль, те же движения, даже манера хмуриться. Моё сердце сжимается от боли. Я чувствую, как к глазам подступают слёзы, и поспешно смотрю в сторону, притворяясь, что поправляю подушку на диване.

— Он сначала не хотел, чтобы мы уезжали так далеко, — добавляет Лейла, откладывая телефон и обхватывая колени руками, как делала в детстве, когда была чем-то расстроена. Её голос становится тише, в нём слышится неуверенность. — Но потом согласился, что это лучшее образование.

Они говорят об отце сдержанно, словно боятся причинить мне боль. И я благодарна им за эту заботу, хоть она и не нужна. Я уже почти не плачу по ночам. Почти.

Кого я обманываю? До сих пор просыпаюсь в три часа ночи с ощущением пустоты рядом. До сих пор иногда, по привычке, покупаю его любимый сыр или готовлю плов так, как он любит — с большим количеством изюма и чеснока. До сих пор вздрагиваю, когда слышу мужской голос, похожий на его. Этот зверь предательства все еще рядом, просто научился прятаться в тени.

— Он прилетит на твой день рождения? — спрашиваю дочь, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но слышу в нем предательскую дрожь. Зря я задала жэтот вопрос, не успела прикусить язык вовремя Сжимаю руки в кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони. Эта маленькая боль помогает сосредоточиться, не дает эмоциям захлестнуть меня.

Лейла пожимает плечами, её взгляд становится беспокойным, а пальцы начинают теребить кисточку на декоративной подушке:

— Обещал, но… Знаешь, у него сейчас много дел с переездом и новым бизнесом. И потом, Зумрут скоро родит, так что…

Её голос затихает, она явно не хочет развивать эту тему. Уголки её губ опускаются, и я вижу в её глазах отражение собственной боли. Она тоже страдает, моя девочка. Страдает от того, что её семья разрушена, что ей приходится делить любовь отца с кем-то ещё. И от осознания этого моё сердце разрывается ещё сильнее.

Имя его новой жены по-прежнему отдается внутри болезненным эхом, словно удар колокола в пустой церкви. По спине пробегает холодок, а в животе образуется тугой узел. Но я заставляю себя улыбнуться, хотя чувствую, как натягиваются мышцы лица, как дрожат уголки губ:

— Все будет хорошо, милая. Мы устроим тебе незабываемый праздник.

Стараюсь, чтобы голос звучал легко и беззаботно, но выходит натянуто. Дети обмениваются быстрыми взглядами — они всё понимают, всё чувствуют. Воздух в комнате становится тяжелым от невысказанных слов и подавленных эмоций.

Как мне научиться говорить о нем спокойно? Как мне научиться произносить имя той женщины без этой колющей боли в груди? Тридцать лет — это слишком долго, чтобы просто отпустить и забыть. Слишком долго…

Мама выглядывает из кухни, вытирая руки о фартук с вышитыми маками — её подарок от Лейлы на прошлый день рождения. Её седые волосы аккуратно уложены, а на лице — привычное выражение заботы. Она старается казаться бодрой и энергичной, но я замечаю тени усталости под её глазами. Последние месяцы были тяжелыми и для неё — видеть страдания дочери оказалось испытанием не из легких.

— Ужин готов! — объявляет она, и в её голосе звучит то же наигранное веселье, что и в моём. — Всем мыть руки и за стол!

От кухни доносится аромат запеченного мяса с травами и свежего хлеба, вызывая у меня приятную тяжесть в желудке. Весь день я почти ничего не ела, и только сейчас поняла, насколько голодна.

За ужином мы сидим за большим овальным столом, покрытым белоснежной скатертью с вышивкой по краю. Мама всегда настаивала на сервировке даже для обычного семейного ужина — "трапеза должна быть красивой", говорила она. Фарфоровые тарелки мягко позвякивают, соприкасаясь с серебряными приборами. Свечи в центре стола отбрасывают теплый мерцающий свет на наши лица, смягчая черты, скрывая следы усталости и печали.

Мы говорим о будущем. О том, что Фарид и Лейла будут жить вместе в Лондоне — они показали примеры хороших квартир недалеко от университетов. О том, что Мурад и Ахмет планируют открыть филиал компании в Европе. О моем фонде, который растет с каждым месяцем — мы уже помогли отремонтировать три детских дома и построить новый корпус в школе-интернате для сирот.

Разговор течет плавно, перескакивая с темы на тему. Я вижу, как лица детей оживляются, когда они говорят о своих планах. Лейла активно жестикулирует, рассказывая о модных трендах в Лондоне…

Никто не говорит о Рамазане. Словно его никогда и не было в нашей жизни. Но я чувствую его присутствие в чертах лица моих сыновей, в жестах, в манере говорить. Они его копии, и иногда это причиняет почти физическую боль, словно кто-то сжимает моё сердце в кулаке.

Как могла я не замечать, насколько Ахмет похож на него? Тот же разрез глаз, та же привычка прищуриваться, когда слушает. И Мурад — та же манера откидывать голову, когда смеется. И Фарид — те же движения рук, когда говорит о чем-то важном. И даже Лейла иногда улыбается точь-в-точь как он. Словно он разделился на четыре части и остался со мной, несмотря ни на что.

Позже, когда все разошлись по своим комнатам, сижу в гостиной с мамой. За окном уже стемнело, и отражение комнаты в стекле кажется более реальным, чем действительность. Желтый свет настольной лампы создает уютный кокон вокруг нас, отгораживая от внешнего мира. Тиканье старинных часов на стене — единственный звук, нарушающий тишину.

Мама вяжет что-то маленькое и голубое — видимо, для внука. Её морщинистые руки движутся уверенно и быстро, спицы мелькают в воздухе, создавая причудливый узор. Я всегда удивлялась, как эти пальцы, искривленные артритом, могут создавать такую красоту. Сейчас, глядя на неё, я чувствую прилив нежности и благодарности. Без неё я бы не справилась с этим кризисом.

— Ты молодец, дочка, — говорит она, не отрываясь от спиц. Её голос звучит мягко, но в нём слышится гордость. — У тебя все отллично получается. Ты продолжаешь жить.

Свет лампы отражается в её очках, скрывая выражение глаз, но я знаю, что они полны любви. Мама всегда умела найти правильные слова в трудные минуты.

— У меня нет выбора, мама, — отвечаю, глядя в окно на темный силуэт яблони в саду, на ветках которой уже набухли почки. Моё отражение в стекле выглядит усталым, но спокойным. — Ради детей я должна быть сильной.

Гладкая поверхность стакана с травяным чаем приятно согревает мои пальцы. Аромат мяты и мелиссы успокаивает, помогает собраться с мыслями. Делаю глоток — горячая жидкость обжигает горло, но это хорошая боль, она напоминает, что я жива.

— Не только ради детей, — она поднимает глаза от вязания, и теперь я вижу её взгляд — пронзительный, проникающий в самую душу. Спицы на мгновение замирают в её руках. — Ради себя. Ты заслуживаешь счастья, Рания.

Её слова падают в тишину комнаты тяжелыми каплями. Я чувствую, как они проникают глубоко внутрь, задевая что-то важное, о чём я старалась не думать. Счастье. Для себя, не для других.

Счастье.

Странное слово.

Сижу, обхватив чашку обеими руками, впитывая её тепло. За окном ветер шевелит ветви деревьев, их тени на земле похожи на танцующих призраков.

Раньше счастье означало для меня семью, мужа, детей. Теперь я не знаю, что оно значит. Но начинаю понимать, что, возможно, есть жизнь и после предательства. После тридцати лет брака, который оказался ложью.

— Я буду счастлива, мама, — говорю, и в этот момент почти верю в свои слова. Голос звучит тверже, чем я ожидала. — Когда-нибудь.

Мама улыбается, и в уголках её глаз собираются морщинки. Она возвращается к вязанию, а я продолжаю смотреть в окно. Там, в темноте сада, распускается первый весенний цветок. Я не могу его видеть, но знаю, что он там есть. И почему-то эта мысль приносит странное утешение.

Когда-нибудь придет понимание, что я живу для себя.