Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ)

Глава 22

Поднимаю глаза и встречаюсь с взглядом Самира. В его глазах нет нетерпения или давления, только тепло и что-то еще… Не могу разобрать. Но от этого взгляда что-то переворачивается внутри, и я вдруг понимаю, что хочу согласиться, хочу узнать, что будет дальше, хочу провести вечер с этим человеком, который смотрит на меня так, словно я — самое удивительное, что он видел в своей жизни.

— Если вы не готовы, я пойму, — говорит Самир, и в его глазах нет ни тени осуждения или разочарования. Только понимание и принятие. Его пальцы перестают сжимать подлокотники и расслабленно лежат на коленях. — У вас столько дел, столько забот.

Он делает паузу, давая мне время подумать. Не торопит, не давит. Просто ждет, спокойно и терпеливо. И эта его способность ждать, не требуя немедленного ответа, почему-то придает мне уверенности.

— Нет, я хочу пойти, — произношу, удивляясь собственной решимости и тому, как уверенно звучит мой голос. — Спасибо за приглашение.

Слова вылетают до того, как я успеваю их обдумать, но, произнеся их, я не чувствую сожаления. Наоборот, меня охватывает странное чувство свободы и легкости, будто я сбросила с плеч тяжелый груз, который и не замечала раньше.

Его лицо светлеет, морщинки в уголках глаз становятся глубже от улыбки, а взгляд теплеет еще больше. Я вдруг понимаю, что он волновался, что я могу отказать. Мысль о том, что такой уверенный в себе мужчина может быть уязвимым, трогает меня до глубины души. В груди разливается тепло, и я не могу сдержать ответной улыбки.

— Тогда завтра в восемь? — предлагает он, и в его голосе появляется новая нотка — радостная, легкость. Он слегка подается вперед, словно хочет сократить расстояние между нами. — Я заеду за вами.

— Да, в восемь, — киваю, чувствуя, как щеки снова заливает румянец. Отвечаю оторопело и тихо. — Я буду готова.

Наши взгляды встречаются, и на мгновение между нами возникает какая-то невидимая связь. Словно нить, протянувшаяся от сердца к сердцу. Время растягивается, а потом Самир моргает, разрывая контакт, и поднимается из кресла.

— Тогда до завтра, — говорит он, застегивая пуговицу пиджака. Его движения плавные и элегантные, уверенные. — Жду с нетерпением.

Он делает шаг к двери, потом останавливается и оборачивается:

— И, Рания… — его голос становится мягче, ниже. — Спасибо.

Прежде чем я успеваю спросить, за что он благодарит, Самир улыбается и выходит из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. А я остаюсь сидеть, глядя на закрывшуюся дверь и чувствуя, как сердце все еще колотится где-то в горле.

Когда за ним закрывается дверь, я долго смотрю на букет лилий и пытаюсь разобраться в своих чувствах. Их аромат наполняет комнату, смешиваясь с едва уловимым запахом его одеколона, который, кажется, все еще витает в воздухе. Провожу пальцем по краю лепестка — нежного, бархатистого. Что это? Просто потребность в общении? Или начало чего-то нового?

Я даже не знаю, что надеть. Все мои наряды либо строгие деловые костюмы, либо домашняя одежда. Ничего подходящего для… свидания.

Три года назад я отдала в фонды свои платья и костюмы, которые были куплены в браке с Рамазаном. Они все напоминали мне о прошлом, поэтому я полностью обовила гардероб.

А потом… А потом я купила все только для деловых встреч и чтобы ходить на работу. Поэтому у меня нет ничего для свидания…

Остаток дня проходит как в тумане. Я просматриваю документы, отвечаю на звонки, провожу совещание, но мысли постоянно возвращаются к предстоящему ужину. К тому, как Самир смотрел на меня, как его рука накрыла мою, как его голос звучал, когда он приглашал меня.

Раньше я всегда держала дистанцию, пресекала любые теложвижения в мою сторону с возможным проджением. Я отталкивала всех мужчин, включая Самира, если старались даже намекнуть на что-то большее чем просто деловыу или дружеские отношения.

Но именно Самир оказался самым настырным и упертым… Все это время он постоянно был рядом, своим присутствием делал так, чтобы я привыкла к нему, свяклась с его присутствием в моей жизни.

Я и вправду искала его глазами на званых вечерах или благотврорительных приемах. Одергивала себя, но все же ждала каждой встречи.

А сегодня… Сегодня, он пригласил меня на ужин.

Что подумают дети? А мама? А люди вокруг? Я готова к этому?

Вечером, за ужином с мамой в уютной кухне нашего дома, долго не решаюсь рассказать о приглашении. Мы сидим за круглым столом, накрытым вышитой скатертью, которая досталась нам еще от бабушки. В центре стола — ваза с сухоцветами, которую я составила еще осенью. За окном мягко падает снег, а в комнате тепло и пахнет пловом — мамин фирменный рецепт, в который она добавляет особую смесь специй.

Мама сидит напротив, в своем любимом шерстяном кардигане цвета морской волны. Ее седые волосы собраны в аккуратный пучок, а на тонком запястье — серебряный браслет, подарок от моего отца на их двадцатую годовщину. Она внимательно наблюдает за мной, пока я рассеянно перебираю рисинки ложкой в тарелке, почти не притрагиваясь к еде.

— Ты какая-то задумчивая сегодня, — говорит она, накладывая мне добавку плова. Пар поднимается от тарелки, принося с собой аромат шафрана и кардамона. — Случилось что-то?

Ее голос, тихий и спокойный, всегда действует на меня успокаивающе. Но сейчас я чувствую, как сердце снова начинает биться чаще, а щеки теплеют. Сглатываю, собираясь с мыслями.

— Самир пригласил меня на ужин, — отвечаю, глядя в тарелку и старательно выкладывая рис в аккуратную горку. Под ложкой оказывается кусочек мяса, и я методично режу его на мелкие части, избегая маминого взгляда. — Завтра.

Слышу, как мама откладывает свою ложку, и чувствую на себе её внимательный взгляд. Поднимаю глаза и вижу, как уголки её губ слегка приподнимаются в понимающей улыбке. В её карих глазах, таких похожих на мои, мелькает что-то похожее на удовлетворение.

— Наконец-то, — говорит она мягко, протягивая руку через стол и накрывая ею мою ладонь. Её пальцы прохладные и сухие, с выступающими венами и узловатыми суставами, руки женщины, прожившей долгую жизнь. — Я уже начала думать, что ты решила провести остаток дней в одиночестве.

Тепло её прикосновения разливается по коже, поднимается вверх по руке. Чувствую, как напряжение, сковывавшее плечи весь день, начинает понемногу отпускать.

— Ты не считаешь, что это… неправильно? — спрашиваю, не в силах подобрать нужное слово. В горле пересыхает, и я делаю глоток воды. Холодная жидкость скользит вниз по пищеводу, принося мимолетное облегчение. — Так скоро после развода?

Мама слегка сжимает мою руку, её кожа шершавая от лет домашней работы. Её взгляд становится серьёзным, морщинки вокруг глаз углубляются.

— Скоро? — она качает головой, и серебряные серьги мягко покачиваются, ловя свет лампы. — Рания, прошло уже три года. Рамазан давно живёт своей жизнью, у него новая семья, ребёнок. Почему ты должна останавливать свою жизнь?

Её слова проникают глубоко, задевая что-то болезненное внутри. Желудок сжимается, а во рту появляется привкус горечи. Я опускаю взгляд, разглядывая узор на скатерти — переплетающиеся нити, образующие сложный геометрический орнамент.

— Дети… — начинаю я, но мама перебивает, слегка постукивая кончиками пальцев по моей ладони.

— Твои дети хотят видеть тебя счастливой, — её голос звучит уверенно, в нём слышится сталь, которая всегда появляется, когда она говорит о чём-то, в чём абсолютно убеждена. — Они любят тебя и поймут. Даже Мурад.

При упоминании моего старшего сына невольно вздрагиваю. Мурад, такой строгий, такой принципиальный. Самый похожий на отца из всех детей, не только внешне, но и характером. Как он отреагирует?

Мама, словно читая мои мысли, качает головой:

— Не беспокойся о нём раньше времени. Он взрослый мужчина и поймёт, что ты заслуживаешь счастья не меньше, чем его отец.

Еда в тарелке давно остыла, но я этого не замечаю. Внутри разгорается борьба, часть меня хочет согласиться с мамой, поверить, что я имею право на личное счастье. Другая часть напоминает о долге перед детьми, о традициях, о том, что скажут люди.

— А как же… — я запинаюсь, не решаясь произнести вслух свои страхи. Пальцы нервно теребят край скатерти, чувствуя мягкость ткани и жесткость вышивки. — Я ведь уже не молода. И после четырёх детей…

Мама фыркает так громко, что я вздрагиваю. Её глаза сверкают, а в голосе появляются нотки возмущения:

— Глупости! Ты прекрасно выглядишь. И что значит "после четырёх детей"? Ты родила четверых прекрасных детей, вырастила их достойными людьми. Это твоя гордость, а не недостаток!

Она встаёт из-за стола, её движения решительны. Деревянный стул скрипит по плитке, а половицы поскрипывают под её шагами, когда она обходит стол и становится рядом со мной. Кладёт руки мне на плечи, и я чувствую тепло её ладоней даже сквозь ткань блузки.

— Посмотри на меня, — просит она, и я поднимаю голову. Её лицо, покрытое морщинами, выражает такую любовь и заботу, что к горлу подкатывает ком. — Ты только начинаешь жить для себя. Все эти годы ты была женой, матерью, хозяйкой дома. Настало время побыть просто Ранией.

Её слова проникают глубоко в сердце, и я чувствую, как глаза наполняются слезами. Одна скатывается по щеке, оставляя влажную дорожку, которую тут же холодит сквозняк из окна. Мама нежно вытирает её большим пальцем, её прикосновение лёгкое, как перышко.

— Я боюсь, — признаюсь шёпотом, словно произнести это вслух, значит показать слабость. Горло сжимается, не давая говорить громче. — Я не знаю, как быть с мужчиной, который не Рамазан. Я не была ни с кем другим с восемнадцати лет.

Мама садится рядом, придвигая стул так близко, что наши колени соприкасаются. Она пахнет пловом, лавандовым мылом и едва уловимым ароматом духов, которые ей подарила Лейла. Этот запах окутывает меня, возвращая в детство, когда мамины объятия могли решить любую проблему.

— Знаешь, — начинает она, и её голос становится тише, приобретая тот особый тон, который появляется, когда она делится чем-то очень личным, — после смерти твоего отца я думала, что моя жизнь закончилась. Мне было пятьдесят два, и я не могла представить, как жить дальше. Я всю жизнь оглядывалась на мнение чужих людей. А потом….

Она делает паузу, и я замечаю, как грусть в ее глаза. Она опускает взгляд, разглаживая несуществующие складки на своём кардигане.

— Что потом? — спрашиваю, внезапно заинтригованная. Мама редко говорит о времени после смерти отца.

— Потом могла бы быть жизнь, Рания, — отвечает она просто, поднимая глаза. В них все еще плещется печаль и тоска. — Я не стала снова выходить замуж, но это не значит, что у меня не было ухажеров. Только дурочкой. я была, что думала о мнении других. Думала как то будет выглядеть со стороны. А надо было думать о себе, только поздно, дочка. Надо было жить свою жизнь так как считала правильным я сама, а не ориентроваться на чужое мнение. За меня мою жизнь никто не проживет ведь. И никто не станет счастиливым за меня. Только я сама….

Моё сердце пропускает удар, а рот приоткрывается от шока. С лица уходят все краски, когда до меня доходит смысл её слов. Моя мама и вправду всегда вела строгий и благочестивый образ жизни. А теперь она признается, что поступала… не по сердцу.

Я смотрю на неё новыми глазами, словно вижу не свою мать, а совершенно другую женщину — с собственными желаниями, страхами и радостями. Женщину, которая прожила свою жизнь не так, как считала нужным, а оглядываясь на чужое мнение.

— Почему ты никогда не рассказывала? — спрашиваю, ощущая странную смесь горечи и… разочарования?

Мама пожимает плечами.

— Ты никогда не спрашивала, — отвечает она просто. — И потом, когда ты была замужем, тебе это знание ни к чему было. А когда вы с Рамазаном разошлись, ты была слишком погружена в своё горе, чтобы слушать истории старой женщины.

Её слова заставляют меня почувствовать укол стыда. Неужели я была настолько поглощена собой, что не видела, как жила мама все эти годы? Мысль отзывается болью где-то глубоко внутри.

— Прости, — говорю тихо, опуская глаза. — Я должна была…

— Нет, — она прерывает меня, слегка сжимая моё колено. — Никаких "должна была". Всему своё время. И сейчас — твоё время начать жить для себя. Так что завтра ты наденешь своё лучшее платье и пойдёшь на ужин с Самиром. Ты будешь жить так как подсказывает и хочет твое сердце, а не делать так, чтобы одобрили другие люди. Ты не будешь совершать моих ошибок, дочка.

Её тон не оставляет места для возражений, и я невольно улыбаюсь, чувствуя, как внутри разливается тепло. Может быть, она права? Может быть, действительно пришло моё время?

— Вот так-то лучше, — мама кивает, видя мою улыбку. — А теперь доедай плов, пока он совсем не остыл.

Она встаёт и идёт к плите, где на медленном огне подогревается чайник. Её движения лёгкие, почти танцующие, несмотря на возраст. И в этих движениях я вижу отголоски той женщины, которой она была в молодости — и той, которой остаётся до сих пор, когда никто не видит.

— Мама, — окликаю её, чувствуя, как в груди разливается нежность. — Спасибо.

Она оборачивается, её глаза мягко блестят в полумраке кухни:

— За что, дочка?

— За то, что ты такая, — отвечаю, не в силах выразить всю глубину благодарности. — За то, что позволяешь мне быть такой, какая я есть.

Она подходит и целует меня в лоб, её губы сухие и тёплые.

— Всегда будь такой какой хочешь. Это твое право, — шепчет она. — А теперь ешь. Завтра важный день.

И я ем, чувствуя, как с каждым кусочком внутри растёт уверенность. Завтра действительно важный день. Первый день моей новой жизни.