Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ)

Глава 19

Месяцы пролетают как один день. Я погружаюсь в работу фонда с головой, словно пытаясь заполнить пустоту, которая образовалась в моей жизни после ухода Рамазана. Каждое утро просыпаюсь с ощущением тяжести в груди, но к вечеру она становится почти незаметной — работа отвлекает, исцеляет. Мои пальцы почти привыкли к постоянному перелистыванию документов, кончики слегка огрубели от бумаги. Спина часто ноет от долгого сидения за компьютером, но это приятная усталость — усталость от дела, которое имеет смысл.

Мы открываем новые проекты, привлекаем инвесторов, встречаемся с чиновниками. В кабинетах власти теперь меня воспринимают иначе — не как жену влиятельного бизнесмена, а как самостоятельную фигуру. Это странное чувство — смесь гордости и растерянности. Почему я не начала этот путь раньше? Сколько лет потеряно в тени мужчины, который в итоге ушел к другой? Эти мысли приходят по ночам, когда я лежу в постели, прислушиваясь к тиканью часов в тишине большого дома.

Впервые в жизни чувствую, что делаю что-то по-настоящему важное, что-то больше, чем просто быть женой и матерью. Каждый раз, когда подписываю документ о финансировании нового проекта, по телу пробегает легкая дрожь — волнение, гордость, ощущение силы. Иногда ловлю себя на мысли: интересно, что сказал бы Рамазан, если бы увидел меня сейчас? Узнал бы он во мне ту тихую женщину, которая тридцать лет подавала ему тапочки, когда он возвращался с работы?

Сегодня особенный день — восемнадцатилетие Лейлы. Дом полон гостей, музыки и смеха. Воздух пропитан ароматами цветов и дорогих духов, от которых слегка кружится голова. Звон бокалов, шелест нарядных платьев, приглушенные разговоры — все это создает особую атмосферу праздника, которая обволакивает, как теплый кокон.

Моя девочка выглядит ослепительно в сиреневом платье, которое было пошито по ее дизайнерскому эскизу. Шелк струится по ее фигуре, подчеркивая грациозность движений. Она счастлива и окружена вниманием, в основном благодаря своей популярности в социальных сетях. За последние месяцы число ее подписчиков перевалило за полмиллиона.

Как быстро она повзрослела. Кажется, только вчера я учила ее завязывать шнурки, а сегодня она самостоятельная знаменитость со своим брендом.

Наш просторный дом, в последние месяцы такой тихий, сегодня полон жизни. В гостиной с высокими потолками и хрустальными люстрами, отбрасывающими мягкий свет на кремовые стены, собрались друзья Лейлы — молодые, яркие, энергичные. В их глазах читается восхищение, когда они смотрят на мою дочь. В столовой накрыт стол с изысканными закусками — от традиционных блюд нашей кухни до модных веганских десертов, которые так любит молодежь. Официанты в белых рубашках бесшумно скользят между гостями, предлагая напитки.

Чувствую легкое покалывание в кончиках пальцев от волнения. Хочется, чтобы этот день был идеальным для Лейлы. Особенно после всего, через что ей пришлось пройти из-за развода родителей.

Замечаю, как Мурад нервно поглядывает на часы, его пальцы барабанят по столешнице из темного дерева, а брови сдвинуты к переносице — точь-в-точь как у отца, когда тот беспокоился. Подхожу к нему, чувствуя, как каблуки мягко утопают в плюшевом ковре:

— Все в порядке, сынок? — кладу руку ему на плечо, ощущая напряжение его мышц даже через ткань пиджака.

Мурад вздрагивает, словно я вырвала его из глубокой задумчивости. Его глаза, такие же карие, как у Рамазана, на мгновение избегают моего взгляда.

— Да, просто… — он осекается, проводит рукой по волосам, нервным жестом поправляет галстук, а затем решается. Голос звучит тише обычного, с хрипотцой. — Папа обещал прилететь на праздник. Его рейс должен был приземлиться два часа назад, но он до сих пор не приехал и не звонит.

Что-то внутри меня обрывается, словно лопнула туго натянутая струна. Холодок пробегает по позвоночнику, а во рту мгновенно пересыхает. Рамазан здесь? В нашем городе? За эти месяцы я почти убедила себя, что перевернула эту страницу своей жизни. Стены, которые я так старательно возводила, грозят рухнуть в одночасье. Но стоило услышать о его приезде, как сердце предательски забилось чаще, а дыхание стало поверхностным, будто кто-то сдавил грудную клетку.

Глупо, как глупо. Ты уже не молоденькая девочка, чтобы так реагировать на упоминание бывшего мужа.

— Может, рейс задержали, — говорю спокойно, хотя руки начинают дрожать, и я прячу их в складках платья. Язык словно прилипает к нёбу, и каждое слово дается с трудом. — Не волнуйся, он найдет способ поздравить Лейлу, даже если опоздает на праздник.

Мурад кивает, но в его глазах я вижу сомнение, которое он пытается скрыть слабой улыбкой. Морщинка между бровями становится глубже. Он же знает отца, Рамазан никогда не опаздывает. Если он не здесь, значит, он не прилетел вовсе.

— Надеюсь, с ним все в порядке, — добавляет Мурад, и в его голосе слышится искреннее беспокойство. — Я пытался дозвониться, но телефон переключается на голосовую почту.

Я сжимаю его руку, чувствуя, как сердце сжимается от материнской боли за сына, который, несмотря на возраст, все еще ждет отца, все еще нуждается в его одобрении.

— Он позвонит, — говорю с уверенностью, которой не чувствую. — А теперь давай не будем омрачать праздник Лейлы нашими тревогами.

Возвращаюсь к гостям, пытаясь сохранять улыбку, хотя щеки уже болят от напряжения. Каждый раз, когда открывается входная дверь, сердце подпрыгивает к горлу. Это он? Нет, просто опоздавший гость. В конце концов, это день Лейлы, и ничто не должно его омрачить. Даже отсутствие человека, который когда-то был центром нашей семьи.

Вечер в разгаре, воздух становится теплее от множества тел, звуки музыки и разговоров сливаются в приятный гул. На стенах танцуют отблески света от диско-шара, который принесли друзья Лейлы. Фарид сидит в углу с несколькими друзьями, что-то оживленно обсуждая — наверное, предстоящую учебу в Лондоне. Мама тихо беседует с соседкой, периодически поглядывая на внуков с нескрываемой гордостью.

И вдруг я замечаю, как Лейла отходит в сторону, отвечая на звонок. Ее лицо, только что сияющее от счастья, вдруг становится серьезным. Она прижимает телефон к уху так крепко, что костяшки пальцев белеют. По ее лицу вижу — это он. Мои легкие словно сжимаются, не пропуская воздух. Почему он звонит, а не приезжает? Что случилось?

Она говорит недолго, кивает, словно собеседник может ее видеть, затем что-то резко отвечает и нажимает отбой. Несколько секунд стоит неподвижно, глядя на погасший экран телефона, ее плечи слегка опущены, а в глазах — блеск непролитых слез. Затем, словно стряхнув с себя оцепенение, она расправляет плечи, поднимает подбородок и возвращается к гостям, но улыбка на ее лице уже не такая искренняя. В уголках губ появляется напряжение, а глаза не улыбаются вовсе.

Она так похожа на меня в этот момент — пытается быть сильной, скрывать свои чувства за маской благополучия.

Музыка, смех, звон бокалов — все продолжается, но для меня в комнате словно повисает тяжелый туман разочарования. Не за себя — за дочь, которая заслуживает полного счастья в такой день.

Позже, когда большинство гостей разошлись, оставив после себя пустые бокалы, недоеденные закуски и воспоминания о приятном вечере, нахожу ее одну на террасе. Прохладный ночной воздух пробирает до мурашек, но она, кажется, не замечает холода. Лейла смотрит на звезды, обхватив себя руками за плечи, хотя вечер теплый. Лунный свет серебрит ее волосы, делая похожей на сказочную принцессу.

Доски террасы поскрипывают под моими шагами, выдавая мое присутствие. В ночной тишине этот звук кажется особенно громким. Звезды мерцают на бархатном небе, как рассыпанные драгоценности. Где-то вдалеке слышен приглушенный шум города — машины, музыка из ресторана на соседней улице, чей-то смех.

— Он не прилетит, да? — спрашиваю мягко, подходя ближе. Мой голос звучит неуверенно, словно я боюсь услышать ответ.

— Нет, — отвечает она, не поворачиваясь. Ее профиль четко вырисовывается на фоне ночного неба. — У Зумрут начались осложнения, врачи рекомендуют постельный режим. Он не может оставить ее одну.

В голосе дочери слышится обида, которую она пытается скрыть за показным равнодушием, но я слишком хорошо ее знаю. Ее пальцы нервно теребят подвеску на шее — маленькую золотую звездочку, подарок Рамазана на ее шестнадцатилетие. Но в голосе есть и понимание тоже. Она взрослая, она знает, что беременность — серьезная вещь. Особенно с осложнениями.

Проклятая ирония судьбы — Рамазан всегда был рядом, когда у меня были осложнения с Фаридом, а теперь история повторяется с другой женщиной.

— Мне жаль, солнышко, — говорю, обнимая ее за плечи. Чувствую, как она слегка вздрагивает от моего прикосновения, а затем расслабляется. От ее волос пахнет цветочными духами и моей любимой единственной деочерью.

— Все нормально, мам, — она пожимает плечами, но я чувствую, как напряжены ее мышцы. Она глубоко вздыхает, словно пытаясь сдержать эмоции. — Мы говорили с ним по видеосвязи, он показал мне их новый дом. Красивый. И прислал подарок с курьером, я его еще не открывала, хотела при тебе.

Ее голос дрожит на последних словах, и я крепче обнимаю ее, чувствуя, как бешено стучит мое сердце. Каково ей сейчас? Восемнадцать лет, день совершеннолетия, а отец даже не смог приехать.

— Пойдем в дом, здесь становится холодно, — говорю, заметив, как дрожат ее плечи. Может быть, от ночной прохлады, а может, от сдерживаемых эмоций.

Террасная дверь тихо скрипит, когда мы возвращаемся в тепло дома. Большая гостиная, еще недавно полная людей, сейчас кажется пустой и слишком просторной. Пахнет остатками праздника — сладостями, цветами, духами и едва уловимым ароматом свечного воска. Свет приглушен, только настольная лампа в углу отбрасывает мягкий золотистый свет на изысканную мебель и семейные фотографии на стенах. На одной из них — Рамазан держит на руках новорожденную Лейлу. Его лицо светится от счастья и гордости.

Как все изменилось.

Лейла подходит к журнальному столику, где лежит ее сумка, и достает из нее небольшую коробочку в дорогой упаковке темно-синего цвета с золотым тиснением. Ее пальцы слегка дрожат, когда она развязывает атласную ленту. Шелест бумаги в тишине комнаты кажется оглушительным.

Внутри золотой браслет с бриллиантами, сверкающими даже в приглушенном свете, и запиской, написанной знакомым почерком Рамазана: "Моей принцессе в день совершеннолетия. Люблю и скучаю. Папа."

Я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. Как типично для него — думать, что дорогой подарок может заменить его присутствие. Но тут же одергиваю себя — не стоит проецировать свою горечь на отношения дочери с отцом.

Лейла примеряет браслет на запястье, он сверкает в свете люстры, подчеркивая нежность ее кожи. Рамазан всегда умел выбирать драгоценности, когда-то я тоже получала такие подарки на каждую годовщину. Воспоминание о последнем подаренном им колье — сапфиры с бриллиантами — вызывает горький комок в горле. Тогда я не знала, что это последний подарок.

— Красиво, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без намека на ту бурю эмоций, что бушует внутри.

— Да, — она рассматривает браслет с легкой грустью, водя пальцем по сверкающим камням. В ее глазах отражается блеск бриллиантов, смешиваясь с влагой непролитых слез. — Жаль только, что он не здесь.

На мгновение между нами повисает тяжелая тишина. Слышно только тиканье старинных часов, доставшихся мне от бабушки, и отдаленный шум проезжающих по улице машин.

— Он любит тебя, Лейла, — говорю наконец, чувствуя, как слова царапают горло. — Просто иногда жизнь складывается так, что приходится делать трудный выбор.

Лейла смотрит на меня долгим взглядом, в котором читается понимание не по годам.

— Знаю, мам. И тебя он тоже любил. Просто… — она не заканчивает фразу, но и не нужно. Мы обе знаем, что хотела сказать она. Просто не так долго, как мы думали.

В эту ночь я долго не могу уснуть. Переворачиваюсь с боку на бок, простыни скомкались и стали неприятно горячими. Подушка, как назло, кажется то слишком высокой, то слишком плоской. В открытое окно доносится шелест листьев и отдаленный лай собаки. Пытаюсь не думать о том, что Рамазан сейчас сидит у постели Зумрут, держит ее за руку, заботится о ней и их будущем ребенке. Воображение рисует картину: его знакомые руки с сильными пальцами гладят ее живот, в то время как она смотрит на него с благодарностью и любовью. Ту самую картину, которую я видела много раз, когда сама была беременна.

Будет ли он лучшим отцом этому ребенку, чем был нашим детям? Научился ли он ценить семью, или снова погрузится в работу, едва ребенок родится?

Эти мысли преследуют меня до самого рассвета, когда сквозь шторы начинает пробиваться первый слабый свет. Наконец забываюсь тревожным сном, в котором Рамазан вернулся, но не узнает меня, проходит мимо, держа за руку Зумрут.

Утром просыпаюсь с тяжелой головой и песком в глазах. Солнце уже высоко, его лучи проникают сквозь льняные занавески, расчерчивая пол спальни золотистыми полосами. Из кухни доносятся голоса и звон посуды — семья уже собралась за завтраком.

Умываюсь холодной водой, пытаясь смыть следы бессонной ночи. В зеркале отражается женщина с усталыми глазами и новой намечающейся морщинкой, пересекающей лоб. Когда я успела так постареть? Провожу пальцами по лицу, чувствуя каждую линию, каждую отметину прожитых лет.

Завтракаем всей семьей — Лейла, Фарид, мама и я. Солнце заливает просторную кухню с белыми шкафчиками и мраморными столешницами. Запах свежезаваренного кофе смешивается с ароматом тостов и фруктов. Фарид, как всегда, уткнулся в телефон, проверяя новости, Лейла накладывает себе йогурт с гранолой, а мама, в своем неизменном цветастом халате, хлопочет у плиты, жаря яичницу.

Обычное утро в нашей необычной семье.

Через неделю младшие уезжают в Лондон, начинается новая глава их жизни. И моей тоже. Одиночество подкрадывается незаметно, сжимает горло холодными пальцами.

Как я буду жить в этом огромном доме одна? Зачем нам вообще был нужен такой большой дом?

— Я решила, — говорит вдруг Лейла, откладывая тост, с которого капает мед, оставляя золотистые следы на белоснежной тарелке, — что буду использовать свой блог не только для развлечения. Хочу привлечь внимание к проблемам детей-сирот, рассказать о твоем фонде, мама.

Ее слова застают меня врасплох, в руке кофе, который я как раз подносила к губам, замирает на полпути. Ощущаю, как по телу разливается теплая волна гордости и удивления.

Я смотрю на нее с удивлением и легким замешательством. Лейла никогда особого рвения не показывала в отношении моего фонда. Помню, как она морщила нос, когда я возвращалась из детского дома, пропахшая больничными запахами и дешевым мылом.

— Это замечательная идея, милая, — говорю, пытаясь скрыть удивление. Мой голос звучит выше обычного от волнения. — Твоя аудитория может реально помочь.

Лейла откидывает прядь волос за ухо жестом, напоминающим меня в молодости. Ее глаза сияют энтузиазмом, и я вдруг понимаю, что она действительно выросла — не только физически, но и духовно.

— Знаю, — она улыбается, и ямочки на ее щеках становятся глубже. Солнечный луч падает на ее лицо, подчеркивая свежесть молодости. — Поэтому я уже записала несколько видео с тобой вчера на вечеринке, где ты рассказываешь о фонде. Получилось супер искренне, монтирую сегодня и выкладываю.

Ее пальцы ловко двигаются по экрану телефона, показывая мне фрагменты записи. На видео я рассказываю о детях из приюта с таким воодушевлением, что сама себя не узнаю. Неужели это я? Та самая женщина, которая месяцами не находила в себе сил даже улыбнуться?

Мама хмыкает, качая головой, ее седые волосы, собранные в простой пучок, покачиваются в такт движению:

— Вот молодежь, даже на собственном дне рождения работает, — в ее голосе слышится не столько упрек, сколько восхищение.

Мы смеемся, звук нашего смеха заполняет кухню, отражаясь от кафельных стен и высокого потолка. Смех звучит легко и искренне, как не звучал уже давно. Фарид отрывается от телефона и присоединяется к разговору, предлагая свою помощь с монтажом видео.

И впервые за долгое время я чувствую, что, может быть, всё действительно будет хорошо. Не так, как я планировала всю жизнь, но по-своему хорошо. Делаю глубокий вдох, ощущая, как легкие наполняются воздухом, а вместе с ним и надеждой. По телу разливается приятное тепло, словно в мое тело проник лучик солнца.

Жизнь продолжается. И, кажется, впервые за долгое время я готова жить ее не оглядываясь назад.