Развод в 50. Муж полюбил другую (СИ)

Глава 5

Я беру телефон из рук сына, и мир вокруг меня как будто замедляется. Каждое движение дается с трудом, словно я преодолеваю невидимое сопротивление воздуха. Пальцы дрожат, когда я подношу трубку к уху. Сердце отстукивает в висках так громко, что я едва слышу свое хриплое:

— Алло.

— Рания, наконец-то, — голос Рамазана звучит раздраженно и нетерпеливо. Такой знакомый баритон, от которого раньше теплело внутри, а теперь каждая нота отдается болью. — Я не могу до тебя дозвониться уже целую неделю.

Я молчу, прижимая трубку к уху так сильно, что телефон вдавливается в ушную раковину вызывая боль. Но и эта физическая боль не помоагает прийти в себя.

Перед глазами мелькает картина: Рамазан в тот день, когда мы праздновали двадцатипятилетие свадьбы. Его высокая фигура в безупречном костюме, широкие плечи, четко очерченный подбородок, строгие, но такие родные черты лица… Он поднимал бокал, и золотое кольцо на его пальце сверкало в свете люстры…

— Ты здесь? — его голос выдергивает меня из воспоминаний. — Рания?

— Да, — едва слышно произношу я. — Я слушаю.

— Нам нужно подавать документы на развод, — говорит он деловым тоном, будто обсуждает рабочий контракт. — Мой адвокат уже подготовил бумаги. Будет лучше, если мы поделим имущество по обоюдному согласию, без судебных разбирательств.

По обоюдному согласию? Когда это я соглашалась на развод? Когда соглашалась на то, чтобы тридцать лет нашей жизни перечеркнули одним росчерком пера? В груди поднимается волна горечи, но я сдерживаюсь. Потому что меня никто не спрашивал…

Оглядываюсь на Мурада, который смотрит на меня с тревогой, на маму, застывшую у кухонного стола.

— Да, — отвечаю я, удивляясь спокойствию собственного голоса. — Лучше без судов.

— Отлично, — в его тоне слышится облегчение. — Тогда мы можем встретиться завтра с моим адвокатом и…

— А что с детьми? — перебиваю я. — Мурад и Ахмет уже владеют акциями компании, но Фариду и Лейле тоже нужно выделить проценты. И недвижимость.

Пауза.

Я почти вижу, как Рамазан хмурится, как между его бровей появляется та самая морщинка, которую я столько раз разглаживала кончиками пальцев.

— Я уже всё предусмотрел, — наконец отвечает он, и я слышу в его голосе нотки раздражения. Он всегда злился, когда я лезла в его дела. — Разумеется, младшим детям тоже достанутся акции и недвижимость. Я составил список доли каждого.

Перед глазами плывут черные точки. Значит, он уже всё распланировал, разделил, расписал… Пока я выла по ночам в нашей спальне, он методично делил то, что мы создавали вместе три десятилетия.

— И… что мне? — вопрос вырывается сам собой, и я тут же жалею о нем. Как унизительно спрашивать о своей доле у человека, которому ты отдала тридцать лет жизни.

— Ты была мне хорошей женой, Рания, — его голос теплеет, и от этого еще больнее. — Поэтому тебя я не обделю. Тебе тоже положены выплаты и…

Внезапно в трубке раздается приглушенный женский смех, а затем игривый, томный голос:

— Милый, ты там долго? А то я заждалась…

Зумрут.

Это она.

Она там, с ним. Пока мы обсуждаем раздел нашей жизни, она ждет его. В животе у нее растет его ребенок. Женщина, которая моложе меня на шестнадцать лет, смеется над его словами. Над тем, что я была "хорошей женой". Будто это какая-то шутка, будто мои тридцать лет рядом с ним — это что-то, над чем можно посмеяться.

Я вцепляюсь в край стола свободной рукой, потому что пол под ногами начинает качаться. Во рту пересыхает, а в груди растекается холод, который не может унять даже жар, поднимающийся к щекам.

— Прости, я не один, — быстро говорит Рамазан, и в его голосе не слышится даже тень смущения. — Так что по поводу встречи…

— Да, — перебиваю я, не в силах слушать дальше. — Я согласна на всё. Пришли документы через адвоката.

Каждое слово дается с трудом, будто я выталкиваю их из пересохшего горла. Мурад подходит ближе, его рука ложится мне на плечо в жесте поддержки.

— Но есть одно условие, — продолжаю я, собрав последние крохи достоинства. — Когда Фарид и Лейла вернутся, ты сам всё им расскажешь. О разводе. О… своей новой семье, — я не могу произнести её имя. — О ребенке.

В трубке повисает тяжелое молчание.

Я слышу его дыхание, частое и неровное. Раньше я могла по дыханию определить его настроение. Сейчас я не понимаю, что он чувствует.

Да и имеет ли это значение теперь?

— Хорошо, — наконец отрывисто произносит он. — Я все им объясню. Тогда до встречи.

И связь обрывается. Так резко, что я не успеваю даже попрощаться.

Смотрю на погасший экран телефона с таким удивлением, будто никогда прежде не видела, как заканчиваются звонки.

Тридцать лет брака завершились вот так — коротким "до встречи" и звуком сброшенного вызова.

Вся моя жизнь, все мои планы, надежды, мечты — всё оборвалось так же внезапно, как этот разговор.

Телефон выскальзывает из моих ослабевших пальцев, и Мурад ловко подхватывает его. Я поднимаю взгляд на сына и вижу в его глазах боль и сочувствие. Он так похож на Рамазана — те же черты лица, тот же разворот плеч. Но глаза другие. В них нет холода, который я видела в глазах мужа в тот вечер, когда он сказал, что уходит.

— Мама, — Мурад осторожно сжимает мою руку. — Ты как?

Я не знаю, что ответить. Как объяснить, что чувствуешь, когда твоя жизнь рушится на глазах? Когда мужчина, которого ты любила всю сознательную жизнь, с которым вырастила четверых детей, вдруг решает, что ты была лишь… привычкой?

— Нормально, — отвечаю я механически, и голос звучит чужим. — Просто… мне нужно присесть.

Ноги не держат, и я опускаюсь на ближайший стул. В кухне внезапно становится слишком душно, воздух густой и тяжелый, словно перед грозой.

— Попей, — мама подает мне стакан воды, и я с благодарностью принимаю его, хотя сомневаюсь, что смогу сделать хотя бы глоток.

Делаю усилие и подношу стакан к губам. Вода течет по подбородку, потому что руки слишком сильно дрожат. Мама забирает стакан и сама подносит его к моим губам, словно я маленькая девочка.

— Всё будет хорошо, дочка, — говорит она тихо. — Ты сильная. Ты справишься.

Я киваю, не в силах произнести ни слова. Справлюсь ли? Я даже не уверена, что смогу подняться с этого стула. Не уверена, что хочу.

— Мама, может, тебе лечь? — обеспокоенно спрашивает Мурад. — Ты очень бледная.

— Нет, — я качаю головой, и это простое движение отдается болью в висках. — Я в порядке. Просто… нужно переварить.

Как переварить предательство человека, которому доверяла всю свою жизнь? Как примириться с тем, что пока я строила планы на старость, он строил отношения с другой? Что пока я безгранично его любила, он планировал завести ребенка от женщины, которой едва исполнилось тридцать?

— Он не должен был так поступать, — в голосе Мурада звучит гнев. — Как он мог так просто… так цинично…

— Мурад, — я поднимаю руку, останавливая его. — Он твой отец. Что бы ни случилось между нами, он всё равно твой отец.

Собственные слова удивляют меня. Неужели я всё еще защищаю его? После всего, что он сделал? Но я не хочу, чтобы дети ненавидели своего отца. Не хочу, чтобы они выбирали между нами. Это мое сражение, и я буду вести его сама. С достоинством, которое он у меня не отнимет.

Мысленно возвращаюсь к нашему разговору. Тот женский смех в трубке… Никогда не думала, что звук может причинять физическую боль. Но он причинял. Словно острие ножа, всаженное между ребрами. И это "милый, ты там долго", произнесенное с такой собственнической интонацией…

Я вдруг вспоминаю, как сама говорила эти слова Рамазану, когда мы были молоды. Как обнимала его со спины, когда он задерживался с деловыми звонками допоздна. "Милый, ты там долго? Я жду тебя в постели". И он улыбался, заканчивал разговор и поворачивался ко мне. Его глаза темнели от желания, руки притягивали меня ближе…

А теперь другая женщина говорит ему те же слова. И он отвечает на них. Наверное, его глаза так же темнеют, а руки так же нетерпеливо…

— Не думай об этом, — мама словно читает мои мысли. — Не мучай себя.

Но как не думать? Как не мучиться? Как выбросить из головы образы, которые преследуют меня днем и ночью с того самого вечера, когда он сказал, что уходит?

— Я останусь с тобой, — решительно говорит Мурад. — Позвоню Сабине, скажу, что буду поздно.

Сабина — его жена. Милая, спокойная девушка, которая так восхищалась своим свекром. "Вы с папой такая красивая пара", — говорила она мне. "Так вместе тридцать лет прожить — это настоящая любовь". Что она скажет теперь?

— Нет, — я качаю головой, собирая остатки сил. — Иди домой. Сабина ждет. И девочки тоже.

Его дочери, мои внучки. Прелестные малышки с кудрявыми волосами и серьезными глазами, так похожими на глаза деда. Что я скажу им, когда они спросят, почему бабушка и дедушка больше не живут вместе?

— Я тоже останусь, — мама садится рядом со мной. — Не спорь. Я не оставлю тебя одну.

Я не спорю. Сил нет. Да и зачем? Может, присутствие мамы хоть немного утишит бурю, бушующую внутри меня.

— Завтра приедет адвокат, — говорю я, глядя в пространство перед собой. — Нужно подготовиться.

— Не беспокойся об этом сейчас, — мягко произносит Мурад. — Я помогу. И Ахмет тоже. Мы не позволим отцу обделить тебя.

Обделить. Какое странное слово. Как будто речь идет о дележке пирога, а не тридцати лет жизни.

— Я не волнуюсь, сынок, — выходит нервный смех. — Твой отец не обделит меня.

Собираюсь с силами и выпрямляю спину. Я слишком раскисла в то время как Рамазан вовсю “веселится”. И мне пора уже вспомнить про свою гордость.

— Что ты скажешь Фариду и Лейле? — спрашивает мама осторожно.

Я закрываю глаза. Лейла, моя девочка. Она так гордится своим отцом. "Папа самый лучший", — говорит она подружкам. "Он исполняет все мои желания". И это правда. Рамазан всегда баловал единственную дочь.

А Фарид…

Он мечтает работать с отцом в компании, быть таким же успешным, уважаемым…

— Ничего, — отвечаю я, открывая глаза. — Рамазан сам им всё расскажет. Он обещал.

И пусть он сдержит хотя бы это обещание. Пусть сам объяснит детям, почему разрушил нашу семью. Почему предал их мать и их доверие.

— Хорошо, — мама кивает. — А теперь тебе нужно поесть. И отдохнуть. Завтра будет трудный день.

Я послушно иду за ней к столу, но еда не лезет в горло. Как есть, когда внутри всё сжалось в тугой комок боли? Как спать, когда в голове звучит её голос: "Милый, ты там долго? А то я заждалась".

Мурад уходит через час, оставляя нас с мамой вдвоем. Она настаивает, чтобы я легла, и я подчиняюсь. Но не иду в нашу с Рамазаном спальню. Не могу. Вместо этого устраиваюсь в гостевой комнате, на узкой кровати, где никогда не спала с ним.

Сон не идет. Я лежу, глядя в потолок, и пытаюсь понять, когда всё пошло не так. Когда я перестала быть для него особенной и стала просто… привычкой? Когда мы потеряли ту искру, о которой он говорил? Была ли я виновата, слишком погруженная в детей, в дом, в благотворительность? Можно ли было спасти наш брак, если бы я заметила раньше?

Вопросы без ответов крутятся в голове, не давая заснуть. А где-то в глубине души зарождается новое чувство, которого я не испытывала прежде: гнев. Тихий, но настойчивый гнев на мужчину, который причинил мне столько боли. Который обесценил тридцать лет моей жизни одной фразой.

Я не знаю, что будет завтра. Не знаю, как справлюсь с юристами, с разделом имущества, с объяснениями младшим детям. Но я знаю одно: я не сломаюсь. Ради себя. Ради своих детей. Я буду двигаться дальше, шаг за шагом. И однажды, возможно, я перестану слышать во сне его голос и её смех.

А пока я просто лежу в темноте, считаю удары сердца и жду рассвета. Нового дня. Начала моей новой жизни. Жизни без него…

Только я пока не видела эту самую Зумрут.

И даже не представляла как круто повернется моя жизнь совсем скоро. Как оказалось, мое прошлое хранит очень много секретов…