Развод. Вспомни, как мы любили

Глава 40. Ты неправильно страдала!

— Ты ее стирала? Я тебя спрашиваю!

— Стирала, конечно, — невозмутимо складываю футболку на коленях. Поднимаю взгляд. — Она же вонючая была. Эти молодые и горячие очень сильно пахнут.

Глаза Виктора сейчас выскочат из глазниц.

— Маша, ты в своем уме?

— Что ты так завелся? Мне понравился попугай.

— Попугай?

— Да.

— Ты притащила с отпуска футболку стриптизера!

— Аниматора, — фыркаю я. — Это были не стриптизеры. Они же каждый вечер там плясали, прыгали и даже по канатам ходили. И не только мальчики. И девочки тоже.

— Девочки там ни в кого своими трусами не кидались!

— Так и мальчики трусами не кидались. Только футболками. Не знаю, — пожимаю плечами. — Было прикольно.

— Прикольно? — выдыхает Виктор.

— Да.

— Ты можешь мне нормально объяснить, какого черта ты хранила футболку какого-то ссыкуна?!

— Попугай понравился.

— Попугай в его трусах?!

— Что ты орешь?

— Ты, мать твою, нормальная?! Может, ты там успела с этим аниматором уединиться?!

— Нет.

— Почему он в тебя футболкой кинул?

— Потому что мы сидели в первом ряду, наверное. Близко к сцене.

— Вот оно что! — охает Виктор. — Вот почему ты лезла прямо к сцене!

— Почему ты так завелся?

— Ты сейчас серьезно спрашиваешь?

— Да, — взгляда не отвожу. — Мы с тобой в разводе.

— Но тогда не были! Мы не были тогда в разводе! — рычит Виктор, сжигая меня взглядом. — И теперь мне понятно, почему ты такие купальники себе купила!

— Какие такие? — с интересом уточняю я.

— Да у тебя что спереди, что сзади все было почти наружу!

— Но они же тебе нравились.

— И, видимо, — он в ярости усмехается и опять повышает голос, — всем аниматорам в округе тоже!

— Вить, — сдержанно улыбаюсь я. — Я повторюсь, мы в разводе. Харе орать на меня.

— Да я бы с тобой еще пять лет назад развелся, если бы эту футболку нашел!

— Но ты ее не нашел.

Виктор замолкает. Его глаза сейчас точно выстрелят из глазниц прямо в меня.

Может, для этого момента я спрятала и сохранила футболку с попугаем? Я правда не могу объяснить свой поступок.

— Как часто ты ее надевала и носила?

— При уборке, — честно отвечаю я. — Или когда копалась в цветах.

— Зачем ты ее надевала?

— Она удобная и веселая.

— А потом ты ее прятала?

— Да.

— Пять лет прятала?

— Да. Этому секретику пять лет.

— Может, ты еще чьи-нибудь носки хранишь? М?

— Нет.

Виктор отворачивается от меня и сжимает переносицу. Напряженно массирует ее:

— Пошли, говорит, Витя, посмотрим вечернее шоу, — зло передразнивает мой голос. — А то мы с тобой как пенсионеры то на пляже, то в номере, — убирает руку от лица и в черном гневе смотрит на меня. — А пенсионерочка-то у нас на молодое тело запала.

— Если бы запала, то одна пошла, — откидываюсь назад. — Вот был бы ты мне там нужен. Я столько сил потратила, чтобы тебя затащить на это шоу, а потом еще больше, чтобы утащить психованного.

— Да ты у меня под носом мужиков соблазняла, а я уши развесил, как лох педальный!

— Успокойся, Вить. Все это больше не имеет значения.

— Пять лет ты хранила дешевую вонючую футболку, — Виктор медленно моргает. — У меня нет слов, Маша. Я думал ты не та женщина, которая будет, как малолетка, хранить футболку какого-то танцора.

Закидываю ногу на ногу и приподнимаю бровь:

— А почему нет-то?

— Если бы я мог, то я бы с тобой второй раз развелся! И в суд бы в этот раз лично пришел!

— Увы, — хмыкаю я, а затем тяну. — Кстати… Надо бы мне, наверное, в отпуск. Девочек на тебя и Валю оставлю? Я тут поняла, что я дико устала. Отложу открытие студии. Никто не помрет.

— Ты обалдела?

— В смысле?

— Ты одна собралась в отпуск?

— Да.

— Вот я и спрашиваю. Ты обалдела?! — секунда оторопи, и Виктор заявляет. — Ты никуда не поедешь. Ни в какой отпуск. Одна!

— Я свободная женщина, Вить, — встаю, подхватив футболку, и подхожу к нему. — Пострадала и хватит. Надоело сопли на кулак наматывать.

Демонстративно встряхиваю футболкой, которую затем нагло натягиваю на себя. Выходит неуклюже. Я путаюсь в проймах и горловине, но мне все же удается надеть на себя мой трофей. Сдуваю локон:

— Свободен, Вить. И ты теперь без зазрения совести можешь хранить хоть вагон чужих лифаков. Можешь алтарь даже соорудить для особого бюстгальтера Ларочки. Ты же, наверное, о нем так мечтал.

— Сними эту мерзкую футболку, — цедит сквозь зубы Виктор.

— Нет.

Щуримся друг на друга. Да, я провоцирую Виктора, потому что имею полное право дергать его сейчас за усы за прожитый ужас и отчаяние, в котором он меня утопил.

— Все, я пойду вздремну, — разворачиваюсь и делаю шаг.

Виктор не был бы Виктором, если бы сейчас отпустил меня. Он хватает меня за горловину сзади:

— Какая же ты сука!

Треск трикотажа.

Виктор рвет футболку.

— Козлина!

Накидываюсь на него.

— Стерва!

Рвет футболку спереди. Я бью его по груди, пытаюсь укусить, и мы валимся на пол. Решительно подминает меня под себя, рывком заводит мои руки за голову, крепко сжимая запястья.

Казалось бы, эта ситуация повторяет мое утро в студии, но сейчас нет страха. Есть злость и дикое возбуждение.

— Ты должна была рыдать и жрать пиццу в моей рубашке, Машуль, — Виктор шипит мне в губы. — В моей нестиранной вонючей рубашке на голое тело…