Рождественский пирог

Глава пятая

Когда поезд наконец прибыл в Бодмин, за окном царили кромешная тьма и адская стужа. Алекс так нагрузился, что практически впал в кому, бедняжка Джики дрожал от холода в своей корзинке. Скособочившись под тяжестью багажа, я вывалилась из вагона, прекрасно понимая, что выгляжу совсем не так, как мне бы того хотелось. После долгой дороги, не говоря уже об инциденте в туалете, я была вся взъерошена, а после обильных возлияний чувствовала себя помятой и заторможенной. Разумеется, я умылась и причесалась, но этого явно было недостаточно для реабилитации моей внешности.

На платформе толпились встречающие. Холодный ночной воздух то и дело оглашался радостными криками. Люди загружали горы подарков в багажники и разъезжались по домам, где долгожданных дорогих гостей поджидал горячий ужин. Один за другим исчезли все пассажиры, и на платформе остались только мы. Заброшенные, всеми покинутые. Я окончательно пала духом.

— Может, попробуем вызвать такси? — робко предложила я.

— Бесполезно. Сочельник, чтоб ему пусто было, и единственное работающее такси наверняка развозит пьяных гостей из бара «Нора в стене» в отель. В этом чертовом городишке после одиннадцати наливают только в «Норе». Если бы сейчас в город въехала беременная женщина на осле, даже она вряд ли нашла бы себе место в какой-нибудь захудалой булочной, не говоря уж о чертовом хлеве.

Похоже, Алекс успел забыть о своем сентиментальном отношении к Рождеству в родных пенатах.

— Деньги есть? В смысле, мелочь. Попробую позвонить из автомата на углу, — недовольно вздохнул он. — У меня только евро.

Я порылась в карманах, нашла кошелек. У меня начала подрагивать нижняя губа, что неудивительно — когда кто-то злится, я просто становлюсь нюней, ничего не могу с этим поделать. Алекс все больше заводился, и я не знала, как поступить.

В этот момент вдали показался свет фар, я с надеждой подумала, что это Дэйви. Автомобиль-универсал остановился перед нами, из водительского окна выглянуло незнакомое лицо.

— Здрасьте, мои дргуши! Меня Дэйви послал. Залазьте. Рад, что ты притрюхал, Алекс. А вы, видать, миз Хезелтон. Черт меня забодай, чё это у вас в корзинке? Хорек, что ль?

Я представила Джики, который очень кстати состроил самую жалостливую из своих мин, и начала загружать вещи в багажник. Алекс и водитель, явно давние знакомые, вели недоступный мне разговор. Недоступный в основном потому, что касался незнакомых людей, но, кроме этого, я с трудом понимала речь водителя, такой сильный у него был акцент.

Рядом со мной на заднем сиденье спала беременная женщина. Она открыла глаза, улыбнулась, потом быстро закрыла их и пробормотала:

— Алекс, как славно, что ты приехал. Дети будут рады. Они там спят, ангелочки. А вы, наверное, Поппи. Рада с вами познакомиться. Простите, я очень устала…

Я поерзала и обнаружила, что сижу на стопке старых выпусков «Корнуоллского вестника», конской узде и мешке лука. Обернувшись, я увидела двух милейших детишек, которые спали, свернувшись калачиком на мешках.

— Эта прекрасная леди — Димелза, жена Тома. Господи, Том, она же того и гляди родит. Да ты и впрямь считаешь, что женщина должна быть беременна и босонога.

Том ласково улыбнулся, глядя на спящую Димелзу. Он производил впечатление довольного жизнью человека.

— Как зовут малышей? — спросила я, подумав, что они действительно похожи на ангелов.

— Тоби и Ева, и я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но поверь мне, они смирные только когда спят, — ответил Алекс и опять взялся расспрашивать Тома про Стентонов.

— О, у них все путем. Щас все твои родичи в Труро — обед с епископом, а потом потопают на ночную службу. Твоя матушка все пржвает насчет рждественских игрищ. Они очень рады, что ты приехал в этом году. Грят, нынче все в сборе.

Я выглянула в окно, но увидела только мрак и темень. Миновав указатель на Бодмин, мы повернули в другую сторону и вскоре уже ехали по извилистой проселочной дороге. Джики так дрожал в корзинке, что я сжалилась над ним, выпустила беднягу и сунула его себе за пазуху.

— Повезло мартышке, — пробормотал Алекс.

Я согласно помычала в ответ, радуясь, что в темноте не видно, как я зарделась. Здорово, что прибытие Тома подняло Алексу настроение. Видимо, он не из тех, кто привык сиротой слоняться по вокзалу.

— Ну, как там твой Париж? Ты все еще с той девкой-янки?

— Может, да, а может, нет, — ответил Алекс. — Но Париж по-прежнему прекрасен. — Он оглянулся на меня. — Томас арендует ферму у моего отца. Он тут родился и ни за что не хочет уезжать. Так ведь, Том?

— Ну, не знаю. Дела тут не очень щас. Уржай нынче не задался. Пршлось Мелзе на рботу пойти, только на лето, кнечно, в мурашкино нашествие. В ту шкарную рыбную жральню в Пэдстоу. — Том неодобрительно фыркнул. — А папаша твой, при всем моем увжении, больше зботится об этих старых чрепках, чем о ферме. Но я не жалуюсь. Отсюда я пока не сдвинусь.

— А что это за мурашки? — шепотом спросила я Алекса.

— Муравьи. Это они так туристов называют.

Я тихонько хихикнула. Все это слишком походило на старомодную фарсовую комедию. Джики удобно свернулся у меня на груди, я погладила его по голове. Все мои знания о фермерстве ограничивались тем, что я слышала в «Арчерах»[10], но там бедняги только и делают, что выбираются из очередного кризиса.

— Какая у тебя в этом году роль? — спросил Алекс.

— Глвный жлоб. Отличная роль, даже слова есть. Вы ведь прдете псмотреть? — заволновался Том.

— Как же мы можем пропустить главное культурное событие года! Где будет спектакль? — спросил Алекс.

— В дурдоме, как всегда.

Я кинула на Алекса вопросительный взгляд. Он ткнул на наклейку в машине, гласящую «Проснись с Юным Фермером», и пояснил:

— Молодые фермеры каждый год ставят пьесу. Том у них — главная звезда. Спектакль показывают в театре сумасшедшего дома нашего графства. Обычно это весьма звездное представление, правда, Том?

Том хрипло рассмеялся.

— Уж плучше этих лндонских премьер. Отличная рбота, скжу я вам. Мы начали рптирвать в сентбре, а твоя мамаша неплохо прботала над костюмами. Честно гвря, я еще не до кнца заучил слова, но я пою свою партию овцам. Им нрвится.

— А кто в этом году играет главную женскую роль? — спросил Алекс и оглянулся на меня. — За нее прямо-таки дерутся, видно, потому, что всем до смерти хочется примерить женское платье. Однажды я пригласил на спектакль своего друга из Франции, так он от смеха чуть в штаны не наделал. Пришлось объяснить, что главную мужскую роль всегда играет девушка, а главную женскую — мужчина. Он долго потешался, а потом сказал: «Но это же закономерно, мой дорогой Алекс! Разве ты никогда не слышал об английском пороке?[11] Это все объясняет!» Французы слишком серьезно к себе относятся… Ну да неважно, кто же у нас примадонна?

— Артур Йео, — уныло сообщил Том.

Алекс расхохотался:

— Как же ему удалось вытянуть такой счастливый билет?

— Скажем так, мы пдзреваем, что он сжулил при жрбьевке, на том и покончим, — ответил Том.

Я ткнула Алекса в плечо, и он пояснил:

— Артур — местный инспектор рыбнадзора, а заодно и главный браконьер, специалист по лососине. Удобно, правда? К тому же он женат на женщине, которую иначе как «нашим сокровищем» в «Аббатстве» и не называют. Одесса фактически заправляет всем домом, а заодно и нами, неумехами.

Автомобиль подъехал к фермерскому дому и остановился. Том отнес спящих детей в дом. Димелза с кряхтеньем выбралась из машины, помахала нам на прощанье и двинулась следом. Через несколько секунд Том снова сел за руль и мы поехали дальше. Проехали мимо двух полуразрушенных колонн, на их верхушках притулились драконы, державшие петли ржавых кованых ворот.

Я различала лишь силуэты ближайших деревьев.

— Мы уже приехали?

— Почти, — кивнул Алекс, — подъезд к дому длинный.

Дорожка круто пошла вверх, и на кромке холма, на фоне темного зимнего неба появились очертания замка. Он был огромный. Я нервно взглянула на Алекса, надеясь, что Дэйви пошутил насчет призраков. Потому что с виду дом и вправду был похож на прибежище привидений.

Том затормозил у массивной дубовой двери, освещенной фонарем, и мы вылезли из машины. Я поплелась за Алексом, прижимая к себе Джики. По обе стороны двери высились вазоны для цветов, напоминающие дымоходные трубы. Их там было не меньше сорока. Алекс принялся вдруг считать.

— Ты что делаешь? — спросила я, дрожа от холода.

— Старая семейная традиция. Нужно сложить число и месяц своего рождения, отсчитать эту цифру от правой стороны двери, и в этой трубе будет ключ. Так, двадцать три плюс три равно двадцать шесть, так что ключ должен быть… — он наклонился, засунул руку в трубу, — в этой. — С лицом победителя он вынул из трубы большой ключ и направился к двери. — Однажды мне пришлось пережить настоящий шок: я засунул руку в трубу и вытащил огромную жабу. Очень неприятно.

Мы очутились в холле, от одного вида которого у меня перехватило дыхание. В жизни не видела ничего подобного. Буйство красок и просто фантастическое отсутствие порядка потрясли меня до глубины души.

Это был огромный зал со сводами и галереей менестрелей. И зал этот был до отказа забит всевозможными предметами, мебелью и прочим… барахлом. Стены густо увешаны картинами с сюжетами классическими (турки с саблями, овладевающие пленными красавицами; окровавленные фазаны, свисающие вниз головой из чаши с виноградом; влюбленные в эротических позах; греческие боги, заигрывающие со смертными) и современными (гигантские женщины с тремя глазами; флуоресцентные цвета поп-арта, расплывчатые импрессионисты и копия, как я предположила, известной работы Пикассо). Остальное пространство занимали иконы, зеркала, чучела животных в стеклянных витринах, всевозможные религиозные атрибуты, лепные карнизы, осколки колонн, канделябры, погребальные урны, фрагменты витражей и модели аэропланов. Определить цвет стен я не смогла, поскольку их просто не было видно. Окна закрывали шторы яркого изумрудного оттенка.

На полу, выложенном черно-белой плиткой и покрытом персидскими коврами, овечьими шкурами и одной весьма потрепанной тигровой, тоже невозможно было отыскать ни дюйма свободного пространства. Огромная деревянная готическая купель для святой воды стояла в центре помещения, из нее торчали ветки и зеленый тростник. Арфа с порванными струнами и викторианская статуя лошади, явно похищенная с карусели, примостились рядом с роялем, обмотанным блестящей шалью и уставленным фотографиями в рамочках. Многочисленные пустые старомодные сифоны для газированной воды стройными рядами выстроились на антикварных столиках вдоль стен.

Я крепче прижала к себе Джики и двинулась дальше, так и не закрыв рот. Чувство было такое, слово я попала в пещеру Али-бабы (я бы ничуть не удивилась, окажись тут открытый сундук со старинными золотыми дублонами и прочими сокровищами). Или в лавку древностей, владелец которой не в состоянии расстаться хоть с одной из своих вещей.

Я услышала, как Алекс благодарит Тома, и повернулась, чтобы тоже сказать спасибо. Они пялились на меня, растянув рот до ушей.

— В первый раз тута завсегда с ног сшибает. Првыкнешь, дргуша.

И Том, махнув рукой на прощанье, укатил прочь.

За себя я ручаться не стала бы. Чтобы привыкнуть к такому, потребуется уйма времени. Безумие какое-то, а не интерьер. Даже трудно представить остальные комнаты. Я встряхнулась и прокричала вдогонку Тому:

— Счастливого Рождества!

— Скажи Димелзе, что я скоро навещу ее и детей, — крикнул Алекс.

— Господи, Алекс, да тут просто…

— Знаю, знаю. Стоит мне войти в этот дом, как я мигом вспоминаю, что до смерти люблю это место. Ладно, давай-ка поближе к камину. Может, ты еще не заметила, но тут дикий колотун. — Алекс потянул меня к тлеющим поленьям в конце зала.

Вообще-то я заметила. Просто удивительно, что в доме может быть так холодно. Ей-богу, внутри было даже холоднее, чем снаружи, от дыхания к потолку поднимались облачка пара. Я придвинулась к огню, но тепла от него было не больше, чем от спички в морозилке. Я еще раз оглядела зал — здесь явно не хватало батарей. Жалко, что Джесси не купила мне комплект термобелья или хотя бы грелку.

В дальнем конце зала высилась гигантская елка, увешанная, как оказалось, кухонной утварью — всевозможными терками, венчиками, деревянными ложками, между которыми вилась яркая электрическая гирлянда. Под елкой грудились подарки, завернутые в газетную бумагу. Просиженный диван с целой армией вышитых подушек и бархатных накидок стоял перед огромным резным сервантом, уставленным гранеными графинами.

Алекс направился к серванту.

— Рекомендую выпить бренди, чтобы согреться. Наверное, поэтому я и пью так много — рефлекс, выработанный в этом вечном холоде. — Он протянул мне бокал. — Пей скорей и пошли на кухню. Там теплее и наверняка найдется что-нибудь поесть.

Пока мы выбирались из зала, я заметила следы недавнего пребывания тут людей. Миска грецких орехов с щипцами для колки, скорлупки раскиданы под стулом, а рядом — наполовину опорожненная бутылка красного вина. Вязанье со спицами, воткнутыми в клубок ярко-фиолетового мохера, лежало на подлокотнике большого мягкого дивана, обтянутого красным бархатом, из обивки торчали массивные мебельные гвозди. Поднос с чайными принадлежностями, в том числе большим серебряным чайником и тарелкой масла (оно даже не растаяло, так было холодно), криво стоял на серой каминной плите. Переполненная пепельница и тарелка с яблочной и апельсиновой кожурой нелепо возвышались на пустом постаменте.

Я плелась за Алексом по пятам и думала, а не захочет ли он прижать меня в ванной и продолжить то, что мы начали в поезде. Мы вышли в коридор, вымощенный каменной плиткой, вдоль стен тоже стояли витрины с чучелами животных, в основном птиц. Миновав нескольких сов, одну чайку, одну цаплю, мы неожиданно оказались у длинной витрины с чучелами кошек, которые сидели за столом и играли в карты. У черной кошки в пасти была курительная трубка, а рыжий кот зажал стакан в поднятой лапе. Сплошной сюр. По пути Алекс объявлял мне названия комнат:

— Цветочная комната. Хотя, по-моему, там уже лет пятьдесят нет никаких цветов. Кабинет, — он указал на другую дверь, — исключительно для папы. Он там включает пластинки Билли Холидей на полную громкость и рассматривает каталоги Сотби, но все мы делаем вид, будто он работает. Уборная, рекомендую прибегать к ее использованию только в самых исключительных случаях, если не хочешь, конечно, чтобы твоя задница примерзла к сиденью. Расписная гостиная — тут мы едим. Комната для шитья. Чулан дворецкого, вернее, когда-то им был, после того как отслужил какое-то время кабинетом аббата. Теперь там хранится всякий хлам, в основном резиновые сапоги, почти все на левую ногу. Эта дверь ведет в довольно занятную часовню, туда мы заглянем завтра. Это дверь в погреб. Не советую туда ходить, если только ты не любишь пауков или не можешь уснуть без глотка портвейна — там мы храним спиртное. Это дверь в оружейную. Не бойся, оружия там нет, одни старые газеты, которые моя мама собирается однажды прочитать, плюс ее художественные принадлежности. А это, — наконец провозгласил он, открыв дверь, — это кухня!

Из помещения потянуло теплом, и я с готовностью шагнула через порог. Комната была огромная, ее явно отвели под кухню в те давние времена, когда еще существовали слуги, которым, естественно, окна с видом были ни к чему, так что окна тут располагались где-то на уровне макушки. Разнокалиберные чашки и тарелки, в основном с цветочным орнаментом, ряд за рядом поднимались к потолку, утыканному крючками. Один буфет был уставлен вазами с восковыми фруктами, другой же был переполнен викторианскими весами с медными гирьками. Огромная камбузная плита протянулась вдоль одной из стен, от нее-то и шло тепло. На выкрашенных в серовато-синий цвет стенах каллиграфическим почерком были написаны мудрые изречения:

«Не стоит так корячиться. Мужчины — свиньи, сожрут, что дадут».

«Любой суп можно исправить глотком хереса. Да и любого повара тоже».

«Никогда не ешьте устриц при детях».

«Она была хорошей стряпухой. Была, да вся вышла».

Старый американский холодильник пятидесятых годов, выкрашенный в ярко-желтый цвет, тихонько урчал в углу рядом с картонной коробкой, забитой ветками омелы и мешками с картошкой. Банки с макаронами, чаем и специями хаотично толпились по всей кухне вперемешку с развешанными косичками лука и чеснока. Пол тихонько поскрипывал под слоем грязи, повсюду виднелась паутина. Два сырых гуся со связанными лапами и крыльями лежали на противнях на захламленном кухонном столе, где-то между банками с кистями, стопками выстиранного белья, тарелкой недоеденных тостов, коробкой сигар и открытой поваренной книгой с загнутыми уголками.

Я вспомнила кухню моей матери в Ипсвиче, с ее белоснежной плитой, едой, аккуратно завернутой в пищевую пленку, стерильно чистым полом, и улыбнулась. Да, тут намного интересней. Правда, я клятвенно пообещала себе никогда не есть то, что упало на пол в этой кухне. Алекс смотрел на меня и тоже улыбался.

— Это наверняка не похоже на то, к чему ты привыкла?

Я энергично кивнула, сгорая от желания сказать ему, как мне все тут нравится, но слишком уж переполняли меня впечатления и эмоции. Думаю, он догадался, потому что понимающе подмигнул и подошел к заляпанному старинному зеркалу, к которому была приклеена бумажка.

— Здесь мы оставляем друг другу послания. Посмотрим, что нам написал Дэйви.

Привет, Алекс, привет, Поппи.

Как славно, что вы встретились в поезде (Алекс неприлично хохотнул, положил руку мне на плечо и получил грозное стрекочущее предупреждение от Джики). Нам всем пришлось пойти в Труро, а потом к епископу — пропустить по рюмочке его отвратительного хереса и отведать как всегда недожаренных пирожков.

Пожалуйста, покажи Поппи ее комнату. Мама решила, что ей понравится китайская комната, но, ради бога, дай ей грелку. Традиционный пирог для вас обоих в духовке. Мы наверняка вернемся поздно.

Папа за рулем, так что пожелайте нам выжить!

Дэйви.

Внизу имелась приписка от Джокасты с приветствиями и напоминанием насчет двери — не забудьте закрыть.

Алекс решил, что нам лучше поесть на кухне, и освободил на столе место, просто смахнув часть барахла на пол. Он громыхал ящиками, доставая ножи и вилки, а я тем временем осмотрелась.

— Необычный у вас дом, да? — начала я, не в силах подобрать нужные слова.

Придерживая Джики, я подобрала сброшенные Алексом вещи и сложила белье и книги на один из многочисленных стульев, расставленных вокруг стола. На полу что-то блеснуло. Оказалось, кольцо с бриллиантом.

— Ого! — воскликнул Алекс. — Джокаста наверняка уже с ног сбилась, разыскивая свое колечко. Молодчина. Тебе в этой семье обеспечен успех!

Я внимательно рассмотрела свою находку. Крупный бриллиант крепился на кольце белого золота двумя лапками. На внутренней стороне было что-то выгравировано, и, поднеся кольцо к свече, я попыталась разобрать надпись.

— Draco custodiet aurum irreptum, — прочитала я, безбожно коверкая латинские слова, и вопросительно взглянула на Алекса, требуя перевода.

— «Дракон стережет золотые сокровища». — Он рассмеялся. — Это девиз семьи, разве ты не знала? Не волнуйся, на самом деле мы все нормальные. Честное слово.

В этом я сильно сомневалась, но промолчала. Если эта семейка нормальная, то я — Мерилин Монро.

Он обернул руки кухонным полотенцем, открыл одну из многочисленных духовок и достал блюдо. Затем сунул мне лопатку со словами:

— Ты раскладывай пирог, а я открою вино.

Я застыла с лопаткой в руке. Это был самый странный пирог из всех, что мне доводилось видеть. Из теста торчали розоватые рыбьи головы с выпученными глазами и хвосты с чешуей.

— Алекс, что это? — нервно спросила я.

— Что?

— Пирог, из чего он? Оттуда торчат целые рыбины, — в страхе произнесла я.

— А, это «пирог с удивленными глазами». У нас всегда подают его на ужин в сочельник. Рыбы удивленно глядят на звезды, потому он так и называется. На самом деле он не так ужасен, как кажется на первый взгляд.

Я осторожно потыкала пирог лопаткой и положила себе крохотную порцию. Слава богу, под корочкой рыба оказалась чищеная и порезанная на кусочки, а головы и хвосты служили только для украшения.

Попробовав, я была приятно удивлена. Картофель, брюкву, лук и рыбу прекрасно оттеняли сметана и петрушка, но смотреть на рыбьи головы я все равно не решалась.

— Этот пирог — дань уважения голодным детям из Маусхоула. Старый рыбак, Том Бокок, вышел в море в самый страшный шторм. Это случилось двадцать третьего декабря…

— А в каком году? — перебила я, прекрасно понимая, что занудничаю, но не в состоянии остановиться.

— Вообще-то совсем недавно, лет пятнадцать назад. Но точно не вспомню. Скорее всего эту историю выдумали мои родители. Наверняка никаких голодных детей не было, потому что сейчас вся ребятня в Маусхоуле носит кроссовки за сотню фунтов и режется в электронные игры. Ну, неважно. Так вот, старик Том поймал семь видов рыб, и на следующий день его жена испекла для всей деревни огромный пирог с торчащими из него выпученными рыбьими глазами. Все рыбаки напились сидра и к вечеру удивленно разглядывали звезды вместе с рыбами, отсюда и название. Должен тебе признаться, с годами я привык к нему. Теперь я и не представляю себе Рождество без этого пирога.

Тихонько потягивая вино, я озиралась. Когда-то этот дом был величественным, а теперь, похоже, пришел в упадок. Меня потрясла грязь вперемешку с блеском серебра в пламени свечей. «Аббатство» походило на этот диковатый пирог, все в нем было немного странное — с удивленными глазами. Редко я встречала дом или строение со своим характером. «Аббатство» же хоть и было ветхим, но в нем все еще чувствовалось биение жизни. Дом словно наблюдал за нами. Я поставила бокал и улыбнулась Алексу.

— Мне тут очень нравится, — с чувством сказала я, снова осознавая, что пьяна.

— Я рад. Не хочется менять тему, но ты заметила, что Джики только что кончил у тебя на плече?