Роман на Рождество

Глава 16

5 июня

К началу июня герцог Вильерс болел уже более месяца, но улучшения все не наступало. Он по-прежнему был беспокоен, на щеках пылал вишневый румянец, с губ, словно листья осенью, то и дело слетали бессвязные слова. Финчли чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он выставил Бандерспита, который настаивал на непременном кровопускании, накричал на экономку, желавшую во что бы то ни стало напоить хозяина свежей петушиной кровью, но пути к спасению не знал.

– Если герцог не придет в себя к утру, – заявил Бандерспит, выйдя из покоев Вильерса, – то он уже не выздоровеет. Запомните мои слова. Больной в лихорадке не может выжить, если он почти не пьет.

Действительно, заставить герцога выпить больше одного малюсенького глотка воды не мог никто. Последний раз он по-настоящему напился воды во время краткого возвращения рассудка, когда Финчли безуспешно пытался разыграть шахматный гамбит.

– У него на уме одни шахматы, – сказал камердинер миссис Феррерс. – Его светлость говорит только о них. Вот сами послушайте!

В это мгновение Вильерс произнес надтреснутым, хриплым от многочасового бормотания голосом:

– Придется пожертвовать пару пешек в обмен…

При этом он помахал двумя пешками, взявшимися невесть откуда – то ли их ему дали слуги, то ли он сам сотворил их из воздуха. Зрелище было настолько странным и пугающим, что миссис Феррерс опешила.

– Пойду к герцогине, попрошу навестить его светлость, – вздохнул Финчли.

– Вы имеете в виду герцогиню Бомон? – удивленно переспросила экономка. – Разве не вы говорили, что хозяин вас никогда не простит, если вы позволите герцогине увидеть его в подобном положении?

– Думаю, теперь это вряд ли возможно, – ответил Финчли, посмотрев на своего господина – мокрого от пота, с красным, изможденным лицом. – Он того и гляди умрет, поэтому я должен попытаться.

Взяв хозяйский экипаж, он в скором времени уже стоял у дверей особняка герцога Бомона. Но ему не повезло.

– Нет, я не могу передать ее светлости вашу просьбу! – отрезал дворецкий Бомонов Фаул, выслушав Финчли. – Герцог Вильерс и так доставил моему господину много беспокойства, а вы вдобавок хотите, чтобы миледи посетила его, раненого, в его собственном доме. Да уже половина Лондона убеждена, что у них чуть ли не любовная связь.

– Он смертельно болен, – в отчаянии возразил Финчли. – Никто не может так думать.

– Не говорите глупостей! Вы отлично знаете, что Вильерс может лежать на смертном одре, а досужие языки будут рассказывать, что он кувыркается в постели с любовницей. Единственный выход для вас – поговорить с самим герцогом Бомоном. Если он согласится сопровождать герцогиню, тогда в этом визите не будет ничего предосудительного.

– Вы думаете, он согласится? Его ведь нельзя отнести к лучшим друзьям Вильерса…

– Его светлость может не одобрять поведения вашего хозяина, но он никогда не оставит человека в беде, – приосанившись, с гордостью заявил Фаул.

Лучшего Финчли и желать не мог. Через несколько мгновений он уже торопливо излагал свою просьбу герцогу Бомону.

– Будь прокляты дуэли, – резюмировал тот, когда дворецкий Вильерса закончил, – и прежде всего будь проклят Гриффин со своим вызовом! Принесите мне пальто, Фаул.

– А герцогиня? – озабоченно спросил Финчли.

– Она уже отошла ко сну. Если Вильерс хочет сыграть партию, я к его услугам.

– Самое главное – он должен выпить воды, – перешел к сути дела Финчли, чувствовавший, что может потерять последнюю надежду. – Я пытался играть с ним, ваша светлость, но ему нужны не шахматы сами по себе. Боюсь, помочь может только герцогиня. Нельзя ли ее разбудить? Очень вас прошу!

Бомон окинул Финчли внимательным взглядом.

– Вы хороший человек, – заключил он. – Давайте договоримся так: если мне в течение часа не удастся уговорить Вильерса выпить воды, то я сам привезу к нему свою жену. Согласны?

– Да, ваша светлость, – с глубоким поклоном ответил камердинер.

За несколько недель, прошедших со времени впечатляющего появления Вильерса на приеме у Джеммы, он ужасно переменился – глаза глубоко запали, обтянутые кожей скулы горели болезненным румянцем, казавшимся еще ярче из-за смертельной бледности, разлившейся по лицу несчастного.

Бомон прошел вперед, к кровати раненого, стянул с плеч плащ и бросил его, не глядя, спешившему за ним лакею. Вильерс держал в руке ладью и что-то бормотал. Прислушавшись, Бомон понял, что речь идет о ферзевой пешке.

– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он Финчли. Но как поговорить с Вильерсом, если в комнате столько посторонних – лакей, смачивавший больному холодной водой лоб, Финчли, с волнением ожидавший дальнейших действий, и экономка, которая с любопытством наблюдала за происходящим со ступенек лестницы? – Прошу оставить нас с герцогом наедине, – добавил Бомон.

Финчли попытался что-то возразить, но Элайджа бросил на него взгляд, которым он обычно осаживал не в меру упрямых законодателей в палате лордов, и камердинер осекся.

Когда слуги вышли, Бомон подвинул стул к кровати и сел.

– Послушайте, Вильерс, – позвал он. Сколько-нибудь заметной реакции не было.

– Ваша светлость! Вильерс! – сказал Бомон громче.

– Белую королеву окружают… – отчетливо произнес Вильерс и помахал своей ладьей, даже не глядя в сторону гостя.

Элайджа взял стакан с водой и хотел поднести его к губам герцога, но едва не выронил – Вильерс попал по нему своей шахматной фигурой.

– Окружают… – прохрипел он, и его речь снова превратилась в невнятное бормотание.

Пожалуй, ему не выкарабкаться, подумал Бомон. Ах, Вильерс, Вильерс… Они уже много лет фактически не разговаривали… Но разве можно забыть, что этот светский хлыщ на самом деле тот Леопольд, Лео, которого Элайджа знал и любил столько лет?! Несчастный больной со спутанными, влажными от пота волосами, красными, воспаленными глазами, и есть дорогой Лео, первый человек на свете, ставший ему другом…

Бомон отставил стакан и выхватил у Вильерса ладью. Это не осталось незамеченным – больной открыл глаза и сказал:

– Черные в безнадежном положении, они не могут объявить белым шах.

– Леопольд, я пришел сыграть с вами, – проговорил Элайджа, используя самые властные нотки из своего арсенала.

Вильерс попытался снова завладеть ладьей.

– Это моя фигура, – отстранил его руку Бомон. – Разве вы не помните, что я всегда играл белыми?

Вильерс впервые перевел взгляд на гостя.

– Кто вы? – спросил он.

– Я – Элайджа.

– Элайджа… – повторил больной как во сне. – Нет, не может быть! Элайджа теперь герцог, и жена у него герцогиня.

– Вы тоже герцог, – твердо продолжал Бомон. – И я пришел сыграть с вами в шахматы.

Вильерс попытался приподняться на подушках, и Бомон ему помог.

– Сначала выпейте воды, а потом сделаете ход, – сказал он.

В больном что-то неуловимо изменилось – казалось, он вновь стал самим собой. Избегая его взгляда, Бомон поднял шахматную доску, проворно расставил фигуры и снова поднес к губам Вильерса стакан с водой. Не сводя с гостя воспаленных глаз, больной с трудом открыл запекшийся рот и сделал глоток.

– Кто вы? – спросил он.

– Элайджа, герцог Бомон, – ответил гость и добавил с усмешкой: – Муж Джеммы.

– У Джеммы нет никакого мужа.

– Вот как? – ухмыльнулся Бомон и двинул пешку на е-4. Вильерс протянул руку, чтобы сделать ответный ход, но гость остановил его:

– Сначала выпейте воды.

Больной отпил из стакана и взялся за черную пешку. Рука сильно дрожала, но он все-таки сделал ход.

Элайджа пошел конем. Его противник, уже без напоминания отпив воды, сделал ход пешкой.

– Джемма не замужем, – сказал он, когда стакан почти опустел. – Я уверен, что она свободна, потому что она совсем не похожа на замужнюю даму.

– Неужели? Почему? – спросил Бомон с интересом.

Залпом допив остаток воды, больной протянул ему стакан:

– Что-то меня сегодня мучит жажда.

С этими словами он двинул вперед свою королеву.

Бомон не без досады отметил, что Вильерс хоть и не в своем уме, но навыков хорошего шахматиста не утратил и мастерски создает ловушку для его белой королевы.

– Так почему же Джемма, по-вашему, не похожа на замужнюю? – переспросил он.

– Потому что в ней чувствуется тоска женщины, которую никто никогда не любил по-настоящему, – ответил Вильерс. – Вы, наверное, не знаете, но она вообще-то замужем за человеком, которого я когда-то хорошо знал.

Элайджа бросил на него быстрый взгляд, но Вильерс не обратил на это внимания – нахмурившись, он сосредоточенно смотрел на доску.

– Мы с ним больше не друзья, – сказал он, делая новый ход и еще один глоток из стакана.

– Может быть, муж Джеммы любит ее, – проговорил Элайджа.

– О нет. По ее словам, он без ума от своей любовницы, что чертовски странно, но он сам ей признался.

Элайджа скрипнул зубами: да, так все и было – он действительно имел глупость сказать это Джемме, но много лет назад! Неужели она помнит до сих пор? Но тогда…

– Я бы и сам был не прочь на ней жениться, – заявил Вильерс, который, видимо, смочив горло, чувствовал потребность выговориться. Он почти допил второй стакан, и Бомон налил ему еще один.

– Неужели? – буркнул он.

– Она весьма сведуща в постельных делах, – продолжал больной. – А вы угрожаете мне ладьей? Опрометчивый ход. – Он быстро убрал с доски поигранную герцогом фигуру. – Так вот, Джемма весьма сведуща в любви и вдобавок очень умна. Я бы охотно уложил ее в постель, но боюсь потерять ее расположение. Глупо, правда?

– Нет, почему же? – сказал Элайджа, стараясь сохранить самообладание. Его королеве угрожала опасность, а он ничего не мог поделать. Даже в лихорадке и безумии Вильерс ухитрился сыграть так, что белая королева оказалась в гибельном окружении пешек противника и под ударом черной ладьи.

– Я хочу ее как женщину, но еще больше мне нужна ее дружба, – пояснил Вильерс. – Боюсь, вы проиграли эту партию. Как, вы сказали, ваше имя? Вы врач, да? Мне уже лучше, доктор, спасибо. – Он взял белую королеву, положил к себе на подушку, закрыл глаза и что-то пробормотал.

– Что вы сказали? – наклонился над ним Элайджа.

– Боже, что за глупцы эти смертные, – повторил больной, не открывая глаз.

Бомон оторопел: как может несчастный, сгорающий от жара, цитировать Шекспира? Он приложил тыльную сторону ладони ко лбу Вильерса – жара не чувствовалось. Тогда самого Бомона бросило в жар, но уже от гнева.

Больной снова открыл глаза.

– Не забудьте выпустить из комнаты Бетси, когда соберетесь уходить, – проговорил он.

– Бетси? Вы сказали «Бетси»? – изумился гость.

– Да, это моя собака, которая скрашивает мне одиночество. Ей нужно погулять.

– Бетси – не ваша собака, Вильерс, а моя, – сдерживая гнев, возразил Бомон. – К тому же она издохла много лет назад.

Глаза Вильерса широко открылись.

– Так это вы, Бомон? – изумился он. – Значит, у вас была и женщина, и собака? А сейчас вы женаты на трактирщице? Ну и везет же этим скотоложцам!

– Нет, я не женат на трактирщице, – покачал головой гость. – Выпейте-ка еще воды.

Видимо, что-то в его голосе подействовало на больного отрезвляюще, потому что тот замолчал и задумался. При этом он выпил целый стакан воды, который ему протянул Элайджа.

Взяв из рук Вильерса опустошенный стакан, герцог Бомон нагнулся и поднял свой плащ.

– Бетси и Джемма, – донеслось с кровати, – разве это не все, что нужно человеку?

И Элайджа уже в который раз за свою жизнь осознал, каким ничтожным может быть это «все».

За дверью его поджидал Финчли.

– Он выпил пять стаканов воды, – сообщил герцог. – Наверное, теперь ему понадобится ночной горшок, но я не готов оказать ему такую услугу, поэтому оставляю это вам.

– О, благодарю вас, милорд! – со слезами на глазах произнес Финчли. – Вы придете к нам еще?

– В случае необходимости – непременно, – сурово поджав губы, ответил Элайджа. – Пошлите за мной, если возникнут осложнения. Так вы говорите, что у него не бывает жара по утрам?

Финчли кивнул.

– Ему нужно выпивать по пять-шесть стаканов воды в день, – продолжал герцог. – Он нуждается в достаточном количестве жидкости.

– Обязательно, ваша светлость! Все сделаем, как надо, – заверил камердинер, умоляюще складывая руки: – Только навещайте его, пожалуйста…

– Если во мне возникнет нужда, я приду.