Счастливое недоразумение

Шарлотта

Мне всегда нравился Воксхолл, ничего не могу с этим поделать — это вульгарное заведение, а я простого происхождения. Мне нравится налет опасности и дурной славы, сопутствующий этому месту, нравится пошлая привлекательность увешанных фонарями деревьев, легкость, с которой здесь встречаются герцоги и шлюхи. Многие здесь в масках. Ваш партнер по танцу может оказаться высокородным аристократом или подобострастным приказчиком из лавки. Воксхолл простирает свое безвкусное очарование, даруя волшебное обаяние всем, кто купил входной билет в его чарующие просторы. Тут можно найти все, что душе угодно, — танцев, развлечений, интриг, зрелищ хватит на целую ночь.

Даже печально знаменитые своей дороговизной закуски — тонкие, как лист бумаги, ломтики ветчины и жидкий пунш — кажутся вкуснее, чем есть на самом деле. Музыканты, кажется, никогда не фальшивят, а если и фальшивят, то какой от этого вред? Мы настроены развлекаться и очаровываться, что и делаем.

Как только мы устраиваемся за столом, Бирсфорд заказывает пунш и, подмигнув, вытаскивает маленькую фляжку, содержимое которой значительно улучшает дело. К своему огорчению, я сижу не с Энн, как надеялась, а с родителями и Джорджем, который сам напросился поехать с нами. Мой отец нашел родственную душу в Телфорде, и они уже пытаются продать друг другу лошадей. Мать обмахивается веером и бурно вздыхает, но на свой лад весела, особенно после нескольких стаканов пунша.

Столы установлены в раскрашенных ложах, амфитеатром огибающих место для танцев в партере и сцену для музыкантов. Пары уже покидают столы, музыканты настраивают инструменты. Натянутый над нашими головами канат обещает другое развлечение.

— Я бы пригласил тебя на танец, Лотти, но ты побоишься танцевать с собственным братом, — говорит Джордж, подкрепляясь пуншем.

— Очень любезно с твоей стороны, меня приличия не волнуют. — Несмотря на протесты Джорджа, я тащу его к танцующим. Начинается музыка, мы занимаем места в линии танца.

Я все еще задаюсь вопросом о любовнице Шада, ведь даже Энн сомневалась, что у него в Лондоне было время завести подружку. Так что я решаю спросить Джорджа, который умеет произвести впечатление светского человека. Кроме того, и Бирсфорд, который следом за нами встает в пару с Энн, может знать.

— Джордж, ты на днях упоминал… — Брат наступает мне на ногу и поворачивает не в ту сторону. — Осторожней! Ты сказал мне, что Шад ищет любовницу.

— Я? Ах да, он присматривался к актрисам. Не волнуйся, сестра, все это делают.

— Да?

— Конечно.

Я хватаю его за рукав, чтобы предотвратить дальнейшие ошибки в танце.

— Направо, Джордж. Что ты знаешь о миссис Перкинс?

— О ком?

— Миссис Перкинс, не помню ее имени. Она куртизанка.

— А, Дженни Перкинс.

Мы разнимаем руки и расходимся, чтобы пропустить Бирсфорда и Энн, затем поворачиваемся и продолжаем танец.

— Да, Дженни Перкинс… Осторожней, Бирсфорд, вы должны повернуться вокруг меня. — Я подталкиваю его в нужную позицию, Энн хихикает. Что не так с этими мужчинами? Уроков танцев у них было не меньше, чем у нас, но они превращаются в таких болванов, когда танцуют.

Брат останавливается, чтобы подумать, поскольку может делать два дела разом, только если они имеют грубую природу (чесаться и рыгать, например). Его неподвижность создает проблемы, поскольку мы теперь должны взяться за руки с Энн и Бирсфордом. Кто-то налетает на Джорджа, мы извиняемся.

Бирсфорд берет мою руку.

— Леди Шад, я должен поговорить с вами, — бормочет он. — Не сейчас. После танца.

— Но…

Брат, взяв меня за другую руку, тянет в сторону.

— Шшш!

— Что? Почему?

— Как Шад? — продолжает мой брат с мужским тактом. — По словам Бирсфорда, он чертовски злой.

— Он очень болен, но родственники настояли, чтобы я вышла сегодня вечером. Шад тоже думал, что мне следует пойти. — К своей досаде, я оправдываюсь.

— Правильно, наслаждайся, пока не забеременела. — Мой лишенный деликатности братец снова наступает мне на ногу. — Извини, Лотти. Мы держали пари, кто забеременеет раньше, ты или леди Энн.

— Кто это «мы»?

— О, все. Все в клубе. Отличный спор, скажу я тебе. Я поставил на тебя, хотя ты вышла замуж позже Энн. У тебя зад шире. Ты создана для этого.

— Веди себя прилично.

— Кроме того, есть сведения, что у Шада…

Я прерываю его. Узнав правду о Джоне и Эмилии, я не хочу слышать вульгарности относительно их происхождения, разговор неожиданно для меня самой заставляет меня защищать Шада и детей.

— Джордж, посмотри на танцовщицу на канате. На ней трико!

Естественно, Джордж поворачивается и отвлекается от темы, потом он все время поглядывает через плечо и становится еще более неуклюжим в танце.

Время от времени я ловлю на себе пристальный взгляд Бирсфорда, он тоже танцует плачевно, наступая на ноги Энн, натыкаясь на других и экспансивно извиняясь, что только ухудшает положение. Его, как и моего брата, крайне заинтересовала канатная плясунья, которая с таким же успехом могла выступать голой, настолько обтягивает ее костюм.

— Она толстая! — обиженно говорит Энн.

— Мужчины, кажется, не против, — возражаю я. Танцовщица со скромной улыбкой садится на канате на шпагат. — Кроме того, разве ты могла бы так сделать?

— Нет, конечно. Она определенно имеет преимущество, — бормочет Энн.

Танец заканчивается, мы приседаем в реверансе, мужчины кланяются и сосредотачивают внимание на толстой женщине на канате.

Все, за исключением Бирсфорда, который направляется ко мне.

— На минуточку, леди Шад.

— Конечно. — Я ожидаю, что мы сядем за стол, но он тянет меня в сторону.

— Давайте прогуляемся. — Он уводит меня по гравийной дорожке.

— Что-то не так? — Я боюсь, что он может спросить у меня совета относительно проблем его брачного ложа.

— Да. О чем, черт возьми, вы думали, когда разговаривали о миссис Перкинс на глазах у моей жены?

— Но… — Я вспоминаю, что сказал или, скорее, подразумевал Шад. Она не его любовница. — Сэр, она ваша любовница?

— Шшш! — Бирсфорд виновато оглядывается, словно Энн шпионит за нами. — Была, мэм, но теперь это в прошлом. Однако Энн такое деликатное создание… уверен, что вы понимаете.

— Энн деликатное создание? А как насчет меня, сэр? Эта женщина явилась в наш дом требовать платы на следующее утро после нашей свадьбы!

Остановившись, Бирсфорд чешет затылок. После общения с больным Шадом у меня на языке вертится «Не чешись!», но я сдерживаюсь.

— Вы хотите сказать, — в замешательстве говорит он, — что считали ее любовницей Шада?

— А что еще я могла думать, сэр? Почему она обратилась за причитающимися ей деньгами к Шаду?

Бирсфорд пожимает плечами с ребяческой улыбкой, которая, полагаю, помогла ему выбраться невредимым из многих неприятностей.

— Видите ли, мэм, я попросил Шада уладить дело, когда мы с Энн уедем из Лондона. Он, должно быть, забыл. Кроме того, он мог сказать вам. Ума не приложу, почему он этого не сделал.

Я склонна согласиться с Бирсфордом. Действительно, это избавило бы нас от многих неприятностей.

— Не думаю, что вы можете винить в этом Шада. Возможно, он молчал из-за преданности вам.

У Бирсфорда есть досадная особенность сохранять мальчишескую улыбку и беззаботность.

— Осмелюсь сказать, он полагал, что вы можете проболтаться Энн, поскольку вас водой не разольешь. Теперь я припоминаю, что действительно просил его быть осторожным или что-то в этом роде.

— Мы с Энн подруги, сэр, но это не значит, что я стану делиться с ней информацией, которая причинит ей боль. И мы с ней не просим друг друга делать друг за друга грязную работу. Но стоит Энн только намекнуть, и я брошусь ей на помощь.

— Я оказал несколько услуг Шаду, — говорит Бирсфорд.

— Да уж. — Я не хочу слышать, какого рода были эти услуги. — Какой вы хороший друг, милорд. Полаю, вы помогаете ему в поисках любовницы?

— Вы ошибаетесь, мадам. — Это сказано с таким презрением, что я уверена, Бирсфорд лжет.

И полагаю, что об этом Энн тоже не хотела бы слышать.

Повернувшись, он кладет ладонь на мою руку. Мы выходим за пределы многолюдной, хорошо освещенной площади. Приглушенные голоса, движения по сторонам тропы, шелест кустов свидетельствуют о беззаконных интрижках.

— Уверен, вы не собираетесь угрожать мне, мэм. Будем считать это недоразумением, хорошо?

Я смотрю на его кисть, лежащую на моей руке.

— Хорошо, Энн моя подруга. Я не стану ранить ее, и, надеюсь, вы тоже.

— Конечно, леди Шаддерли. Но вы не в том положении, чтобы судить человека за былые промахи. Я знаю вашу маленькую тайну.

— Какую тайну? — В какой-то ужасный миг я решаю, что он знает о нашей с Энн поездке к ее дочери и думает, что это я мать внебрачного ребенка.

— Что вы питаете нежность ко мне.

— К вам?! — ужаснувшись, задыхаюсь я. — Что вы себе вообразили, сэр? Я никогда не давала вам ни малейшего повода!

Он ухмыляется:

— Я знаю, что светские женщины отрицают подобные симпатии. Ваша тайна в безопасности, уверяю вас.

— Довольно. Вы, сэр, болван, и мне жаль, что Энн вышла за вас.

Бирсфорд смеется глупым добродушным смехом.

— Отрицайте все, что пожелаете, леди Шад, но вы весьма охотно пошли сюда со мной одна.

— Шад убил бы вас, если бы знал.

— Но он не узнает, не так ли?

Бирсфорд, должно быть, пьян, поскольку сидел рядом с чашей пунша и, как я заметила, усердно им подкреплялся. Но это Бирсфорд, дружелюбный, немного глуповатый, благонамеренный Бирсфорд, друг Шада и муж Энн, который не представляет для меня никакой угрозы.

Однако я не стану рисковать. Я изо всех сил пинаю его по голени, и он отпускает меня.

— Ну, леди Шад, нет никакой необходимости… Повернувшись, я сталкиваюсь с появившейся из кустов парочкой. Женщина верещит и, оборонительно размахивая веером, задевает им меня по губам. Мы приносим друг другу извинения, я отворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с весьма неприятным персонажем — мистером Гарри Данбери, известным сплетником. Главное дело его жизни — появляться там, где его не ждут. Он кланяется.

— Добрый вечер, леди Шаддерли. Лорд Бирсфорд. Как поживает лорд Шаддерли, мадам? Я слышал, он нездоров? Очень сожалею.

— Ветрянка с каждым днем ослабевает, — говорю я. — Он скоро поправится.

Сверху доносится треск и вспышки. Это фейерверк. Воспользовавшись тем, что все отвлеклись, я подхватываю юбки и бегу, уворачиваясь от прогуливающихся по дорожкам людей, и вскоре встречаю нашу компанию. Какое облегчение. Они собираются найти лучшее место, чем наша ложа, чтобы посмотреть фейерверк.

Энн берет меня за руку.

— Где ты была?

— Я встретила знакомую… свою портниху, — лихорадочно импровизирую я. — Мы разговаривали, и я…

Энн хмурится.

— Что с твоим лицом? — Она вытаскивает изящный носовой платок и прикладывает к моей губе.

— Кто-то налетел на меня. Несчастный случай. — Я запыхалась и несу чепуху. — Пожалуйста, приезжай ко мне завтра. Мне нужно поговорить с тобой. Или я могу заехать к тебе и помочь в приготовлениях к балу. А теперь мне нужно домой.

— О, Шарлотта, как жалко. Я попрошу Бирсфорда, чтобы он велел подать карету.

— Нет! Не хочу портить вам вечер. Меня может проводить Джордж.

— Если должен, провожу, — говорит мой галантный брат. — Ты готова ехать?

— Уйди. Я разговариваю с Энн.

— Конечно, леди Шаддерли. — Джордж исполняет замысловатый поклон. — Кстати, где Бирсфорд?

— Здесь, дружище. — Бирсфорда сопровождает официант с подносом, полным бокалов и бутылок шампанского. — Я искал, чем нам еще подкрепиться.

Я прощаюсь со всеми, моя мать, как всегда, театральна, Джордж провожает меня к выходу.

— В чем дело, Лотти?

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Брат жестом подзывает кучера наемной кареты.

— Ты исчезла, Бирсфорд тоже. К счастью, Энн не заметила. Не влезай между ними.

— Между кем?

Джордж подсаживает меня в карету и пригнувшись, садится следом.

— Между Шадом и Бирсфордом, конечно. Спровоцируешь Шада, и он вызовет Бирсфорда, своего лучшего друга. Он никогда тебе этого не простит.

— Не смеши. Что, по-твоему, я сделала?

— Будь осторожна, Лотти. — Джордж кладет ноги в сапогах на сиденье рядом со мной и немелодично насвистывает сквозь зубы.

— Извини, что тебе пришлось рано уехать.

— Не имеет значения. Я предпочитаю поехать в клуб и повидаться с приятелями. Воксхолл немного скучен, правда?

Я отвечаю уклончиво, карета направляется к дому. Брат нарушает тишину:

— Как думаешь, с мамой все в порядке?

— С мамой?

— Вы с Энн вышли замуж одна за другой. Думаю, ей одиноко, и папа тут не помощник. Он умеет только продавать лошадей, и то с убытком.

— На мой взгляд, она все такая же.

— Навещай ее чаще, Лотти. Возьми ее в магазин или куда еще женщины ходят вместе. Она безвылазно сидит дома с бутылкой кордиала.

— Хорошо. — Правду сказать, я не слишком беспокоюсь о маме. Ведь целью ее жизни было, чтобы я сделала достойную партию. — Но, Джордж, ты живешь дома. Почему ты не возишь ее по магазинам?

Брат в ответ делает испуганную гримасу. Жаль, что он не может взять мать к Джентльмену Джексону или в другие места, пользующиеся дурной славой, где часто бывает. Могу себе представить ее заявления при виде сливок общества, которые лупят друг друга до синяков.

Я тороплюсь домой, к Шаду. Дом Шада — мой дом. До этого момента у меня не было такого чувства. Муж ждет меня дома. У меня такое ощущение, будто я перекатываю во рту восхитительную конфету, ожидая момента, когда раскушу ее.

Карета останавливается у нашего дома, и я легко выпрыгиваю из нее. Манеры требуют, чтобы я пригласила брата зайти, но мы привыкли к взаимной невежливости.

Я мчусь в дом — лакей, наверное, подумал, что мне необходим туалет, — вверх по лестнице. Расстегиваю накидку, атлас скользит на пол, словно большое темно-синее перо.

Когда я открываю дверь в спальню, Шад шевелится под одеялом. Сидящий у кровати Робертс встает и кланяется.

— Вы рано вернулись, миледи.

Я стою в дверном проеме, в тени, так что он не видит мою поврежденную губу.

— Да. Можете идти, Робертс. Я посижу с его сиятельством ночью.

— Хорошо, миледи, — бормочет он. — Температура все еще высокая, но думаю, он чувствует себя лучше. Он очень зол.

Когда Робертс выходит из комнаты, Шад приподнимается на локте.

— Чего вы хотите, Шарлотта?

— Я была в Воксхолле.

— Я знаю. Почему вы вернулись так рано?

— Я хотела быть рядом с вами. Это мой дом, и я люблю вас.

Я сказала это! Для меня стало огромным удивлением и колоссальным облегчением, словно до этого момента что-то сдерживало меня. Меня даже не волнует, что Шад в ответ не говорит, что любит меня, он вообще ничего не говорит.

Он уставился на меня, его глаза горят от лихорадки. Лицо покрыто подживающими болячками и густой черной щетиной. Сейчас он совсем не похож на красавца. Он выглядит больным. Больным, но живым!

— Очень хорошо. Повернитесь.

Я подчиняюсь.

Он распускает шнуровку платья, и оно под шелест шелка падает к моим лодыжкам. Он явно более живой, чем я думала.

— Оставьте страусовые перья и чулки с подвязками, — говорит он. — Все остальное можете снять.

Я открываю рот, чтобы сказать, что его требования неприличны, но он опережает меня:

— И я вас люблю. Сам не знаю почему, но, черт побери, я прилепился к вам, Шарлотта.

Слава Богу!

Шад тянет меня на кровать и ясно дает понять о своих намерениях, однако мой здравый смысл поднимает свою уродливую голову.

— Не думаю, что это хорошая идея для человека в вашем состоянии.

— Ерунда. Любой врач посоветовал бы мне поднять настроение.

— Таким способом?

Он поднимает глаза от… гм… от того места, куда смотрит. Я нахожу, что его щетина в нынешних обстоятельствах совсем неплоха.

— Именно. Вы хотите, чтобы я остановился?

— Полагаю, врач порекомендовал бы вам кровопускание.

Он вульгарными словами поминает пиявок.

— Мне нужна горничная, — не к месту говорю я.

— Именно сейчас? И что, по-вашему, она должна делать?

— Уидерс ушла, когда мы подумали, что у вас оспа.

— Неисповедимы пути Господни. Садитесь сверху.

— Почему?

— Потому… — Он поднимает щетинистое лицо к моему. Его губы потрескались от лихорадки, тело горячее и огрубевшее от ста семидесяти пяти болячек. Рот тоже горячий, но это не назовешь неприятным. — Потому что я должен щадить свои силы. Не надо так изумляться, Шарлотта, англиканская церковь одобряет эту позицию, но не в дни Великого поста, разумеется. Я уверен, в молитвеннике где-то об этом говорилось.

— Да уж конечно.

В этой позиции есть особенное удовольствие, вначале она напоминает мне, как в детстве мои братья катались на пони, а потом я ничего не вспоминаю, поскольку Шад выбивает все у меня из головы.

Придя в себя, я обнаруживаю, что его твердая костистая грудь под моей щекой прохладная и влажная.

Природа — великий лекарь.

— Лихорадка прошла!

Он, как обычно после исполнения супружеских обязанностей, пребывает в расслабленном состоянии, даже при том, что на сей раз больше усилий потратила я.

— Ммм… — Он поднимает руку, чтобы почесать бороду. — Не говорите этого.

— Чего?

— Вы собираетесь сказать «прекратите чесаться».

Я слезаю с него. На кровати сбитые простыни.

— Нужно попросить Робертса сменить постельное белье.

— Нет, пока не надо. — Он зевает.

— Шад, когда вы влюбились в меня? Или прилепились, как вы изящно выразились?

— Дайте подумать. Возможно, когда вы напились и свалились со ступенек на вечере у моей сестры. Я не знаю, Шарлотта. Когда вы почти сказали, что любите меня, но вместо этого разглагольствовали о любви к лошади. Вы срослись со мной, как мох. В хорошем смысле. — Прикрыв глаза, он бормочет что-то про полчаса, потом поворачивается и засыпает рядом со мной, уткнувшись лицом мне в шею.

— Я люблю тебя, — шепчу я ему на ухо.

Он крепко спит и не отвечает. Но это не имеет значения.

Я снимаю то, что осталось от страусовых перьев, вытаскиваю из-под себя подвязку (одному Богу известно, где вторая) и, обняв Шада, накрываю нас обоих одеялом.

Значит, эта потребность защитить и найти приют, быть с человеком, который никогда не надоест, чьи бесконечные причуды, мысли и действия становятся твоими, и есть любовь?