Счастливое недоразумение

Шад

Это чудо. Я жив, хоть и весь в пятнах. Робертс в крайнем смущении (должно быть, это он ночью задернул балдахин над сценой нашего разврата) заставляет меня подняться с кровати, чтобы поменять простыни, сильно пострадавшие от моей испарины и усилий Шарлотты.

Она, похоже, поднялась несколько часов назад разослать родственникам записки о моем выздоровлении, что означает очередной поток посетителей. Я же хочу лишь одного — побыть с ней наедине. Я хочу говорить с ней, узнать о ней больше. Мы как можно скорее уедем из Лондона, у нас будет настоящий медовый месяц. Какой я дурак, что подумал, будто она замышляет адюльтер с Бирсфордом, вообразил, что она любит кого-то, кроме меня.

Вымытый, прилично одетый в чистую ночную сорочку, уложенный на простыни, слабо пахнущие горячим утюгом, я завтракаю в компании Джона и Эмилии, которые бросаются на меня с большим энтузиазмом.

Я с куда меньшим воодушевлением рассматриваю вареное яйцо и тост, составляющие мой завтрак.

— Тетя Шад сказала, что ты должен все это съесть, — говорит Эмилия.

— Это деревенское яйцо от наших уток, — сообщает мне Джон. — Сэр, у вас борода шелушится.

— Спасибо, Джон. Где тетя Шад?

— Она говорит с экономкой.

— А-а… — Она, несомненно, позволит родственникам весь день здесь есть и пить. — Кто хочет верхушку яйца?

— Я, сэр! — в один голос отвечают оба и делят деликатес. Не понимаю, почему верхушка вареного яйца столь желанна, но помню, как мы с братом выпрашивали ее у отца в редкие моменты его хорошего настроения.

Эмилия режет кусок хлеба на полоски и опускает одну в желток.

— Дядя, очень важно, чтобы ты ел и поправлялся.

Тронутый попытками детей заботиться обо мне, я уверяю, что сам могу поесть. Я рад, что они не шарахаются в ужасе от моего вида, Джон, кажется, совершенно очарован моим состоянием и предлагает помочь очистить шелушащуюся кожу. Я отклоняю его любезное предложение, и они рассказывают мне о событиях у слуг и новом выводке котят в конюшне.

После ухода детей я, к своему большому удивлению, заснул.

Разбудил меня шум в гардеробной, шаги, плеск воды и голоса.

В спальню вошла Шарлотта. На ней длинный льняной передник, глаза ее искрятся.

— Вы должны принять ванну, сэр.

— В самом деле? — Я рассматриваю новую ипостась особы, на которой женился. — И вы собираетесь контролировать мое купание?

— Да, сэр. От вас дурно пахнет. — Она поворачивается посмотреть, что делается в гардеробной, и прикрикивает: — Вытрите это немедленно!

Сопротивление бесполезно. Шарлотта настаивает на том, чтобы помочь мне встать с кровати, я отклоняю ее руку и тут же жалею об этом. Добравшись до двери, я хватаюсь за косяк, словно моряк, обнаруживший качку на земле.

— Я же говорила. — Она берет меня за руку, и на сей раз я не противлюсь.

— Вы самая ершистая женщина на свете, понятия не имею, почему люблю вас, — парирую я. — Я сам могу вымыться, Шарлотта.

— Чепуха. — Она хватает подол моей ночной сорочки.

— Я сам могу это сделать… Знаете, мэм, смеяться при этих обстоятельствах, да еще так похотливо, совершенно не годится. Как насчет вашей подобающей жене скромности?

— А как насчет вашей? Вашей скромности мужа. У вас никакого стыда нет, сэр? Считается, что вы больны!

— Был болен. Это признак возвращения здоровья. — Я, как могу быстро, забираюсь в воду, чтобы скрыть возбужденное состояние. — Кроме того, снимать с меня одежду — неподобающее поведение с вашей стороны.

— Дальше вы скажете, что он сам опадет, — закатила глаза Шарлотта.

— Вы могли бы помочь.

В ответ она льет мне на голову теплую воду и энергично моет мне волосы каким-то травяным отваром.

Поверить не могу, что считал эту женщину простушкой. Даже с темными тенями под глазами, в простом платье и еще более простом переднике она желанна для меня. Я смотрю на ее красивую шею, изящный выступ ключиц, очаровательные завитки волос на затылке, длинные пальцы. Ее аромат — это смесь женского пота (поскольку она скребет меня, как опытный конюх), розовой воды, дыма камина, воска (полагаю, она запечатывала письма).

Ее рот очень интересует меня, изгиб и форма.

— Это я сделал? — Я касаюсь царапины на ее чуть припухшей губе. — Простите.

Она качает головой:

— Нет. В Воксхолле ветка задела меня по лицу. Это мелочь.

В мою душу закрадывается сомнение. Но я отбрасываю его. Если бы Шарлотте нужно было солгать, разве она не возложила бы ответственность за царапину на меня?

— Расскажите мне о себе. — Странная просьба мужа к жене.

— Хорошо. — Она вытирает руки о передник. — Рассказывать нечего. Я достаточно заурядна. Независимо от того, что рассказали вам мои родственники, особенно касательно прибытия предков вместе с Вильгельмом Завоевателем. Мой дедушка со стороны отца имел конюшню, сдавал лошадей внаем и женился на наследнице, чье состояние было сделано на фарфоре. У нас есть деньги, но не происхождение. Я разбираюсь в лошадях, могу склеить разбитую чашку и разрисовать ее. Я получила образование, которое вы, вероятно, сочтете смехотворным. И Энн мой лучший друг.

— А я не ваш лучший друг?

— Нет. Вы мой муж. А теперь вы должны рассказать мне о себе. Поднимите ногу, я ее вымою.

Я делаю, что велят.

— О Господи… Шарлотта, не щекочите меня.

— Вы боитесь щекотки? — Она с расчетливой улыбкой поднимает глаза.

— В свое время ужасно боялся. Я возьму реванш, если настаиваете. Итак, история моей жизни. Я ушел во флот, когда мне было четырнадцать, и вернулся через десять лет в ранге капитана, когда умер мой брат и я унаследовал титул и владения.

— Вы командовали «Арктуром», я знаю. Робертс показал мне вещи, которые подарила вам команда, когда вы уходили. И?..

— Остальное мелочи. — Я отдергиваю ногу. Скрывшись в клубах пара, Шарлотта вытаскивает другую мою ногу, подняв мыльную волну.

— Расскажите мне о ваших родителях и брате.

Я молчу. Ее прикосновения к пальцам моих ног необычно убаюкивают. Мои глаза закрываются.

— Думаю, отец на свой лад любил нас. Он не был добрым человеком. Мучил мою мать своей неверностью и запугивал. Она умерла, когда мне было десять. Я был в школе. Меня вызвали из класса — мы разбирали Вергилия — и сказали, что она умерла. Я не мог плакать, поскольку другие мальчики сочли бы меня слабаком. Мой отец умер, когда я был за границей, приблизительно пять лет назад, а брат, как вы знаете, скончался внезапно два года назад, так что я унаследовал титул. Они оставили мне много обязанностей, включая Джона и Эмилию.

Шарлотта молча поглаживает мою ногу. Я продолжаю:

— Я хочу отвезти вас в поместье в Суффолке. Надеюсь, оно вам понравится. Небеса там, словно крыша собора. Дом старый, но теперь хорошо отремонтирован, вы познакомитесь с моими арендаторами.

— Знаете, Шад, вы действительно не похожи на записного повесу. На мой взгляд, вы поразительно сознательный и ответственный. Я почти разочарована, что Джон и Эмилия не ваши дети.

Я открываю глаза.

— Я был очень осторожен и не производил на свет нежеланных детей.

— М-да… С кем?

— Давно никого нет. Идите сюда. — Пора отвлечь ее, и когда я закончил, она была почти такая же мокрая, как и я, губы покраснели и припухли.

— Проказник, — объявляет она. — А теперь вытирайтесь и ложитесь в постель.

— С вами?

— Конечно, нет. Вам нужно отдохнуть. Энн заедет выпить со мной чаю.

Облив меня, словно лошадь, Шарлотта энергично действует полотенцем, возбуждая меня, и ведет назад в кровать.

Совершенно истощенный, я снова засыпаю.

Шарлотта

Энн приехала в сопровождении незнакомой мне молодой женщины. Она одета так же хорошо, как Энн или я, но ее почтительные манеры и скромно опущенные глаза свидетельствуют о том, что она служанка.

— Это Бетти Тилльярд, кузина моей горничной, она ищет работу. Ты упоминала, что уволила свою горничную.

Я открываю рот, чтобы поправить подругу: ужасная Уидерс сбежала из дома без моей помощи, но Энн качает головой. Я понимаю ее мысль — эта Бетти Тилльярд, возможно, не захочет работать там, откуда слуги сбегают через несколько дней.

Я спрашиваю, у кого она работала, и читаю рекомендательные письма, которые она вытащила из сумочки. Бетти Тилльярд — воплощение всех добродетелей: трудолюбивая, почтительная, спокойная, умеет чистить и чинить одежду, укладывать волосы. В противоположность Уидерс у нее всегда наготове сладкая улыбка.

— Я оставила последнее место из-за собаки лорда Харрингтона, я чихала весь день, и леди Харрингтон сказала, что из нас с собакой в доме останется кто-то один, миледи, а его светлость и слышать не хотел о том, чтобы расстаться с собакой.

Выразив удовлетворение, я предложила девушке место. Потом отправила ее к Робертсу договариваться о плате и поблагодарила Энн.

— Думаю, она вполне подойдет, — говоритЭнн в ответ на мою экспансивную благодарность. — Что это за ужасные пятна у тебя на платье? Если она сможет их вывести, ей надо платить вдвое.

Я смотрю на свои юбки.

— О, это от лекарства, которым мы протираем Шада.

— А Робертс не может это делать?

— Он тоже это делает в свою очередь.

— Это ужасно, — заключает Энн. — Ты выглядишь усталой, Шарлотта. Ты вчера всю ночь провела у его кровати?

— Да. — Я так и делала, когда не была в его постели. — Но сейчас ему значительно лучше. Я так рада тебя видеть, хотя мы можем провести вместе мало времени. Боюсь, скоро дом наводнит все семейство Трелейз.

Мы пьем чай, Энн в подробностях рассказывает мне о приготовлениях к балу, потом спрашивает, зачем я хотела ее видеть. Я едва помню, за исключением того, что хотела успокоения, не думаю, что рассказала бы ей, что ее муж имел любовницу (Энн, возможно, уже знает об этом) или, что он оскорбил меня.

— Без особенных причин. Я соскучилась по тебе, Энн. Я всегда рада тебя видеть. — Я краснею. — Мы с Шадом влюблены друг в друга.

— В самом деле?

— Да, Энн, и бастарды не его. Конечно, ведь он все это время был в море. Это его незаконнорожденные племянник и сводная сестра.

— Ты этого не знала?

— Ты хочешь сказать, что это всем известно? — Я чувствую себя круглой дурой.

— Конечно. В семье все это знают. — Она успокаивающе смотрит на меня, словно я идиотка, кем в душе себя и считаю. — Я очень рада, что Шаду лучше.

— Лихорадка прекратилась вчера вечером. — Румянец расползается по моему лицу, поскольку я хорошо помню обстоятельства, при которых это случилось. — Энн, что ты намерена делать с Эммой?

— Шшш! — Она дико озирается, словно шпионы ее мужа прячутся за шторами или в дымоходе. — Я не могу сказать Бирсфорду. Он…

— Конечно, ты не хочешь ему говорить. Но подумай, что ты станешь делать, когда она вырастет. Ты ведь, конечно, хочешь, чтобы она получила образование и возможность сделать хорошую партию? Шад нанимает наставника для бастардов. — Нужно перестать называть их так, это неприятно. — И возможно…

— Нет! Шарлотта, я знаю, что ты хочешь как лучше, но…

— Не вечно же она будет ребенком, — не унимаюсь я. — Когда ее отнимут от груди, ты оставишь ее у миссис Пайл?

Энн качает головой.

— Почему бы мне не поинтересоваться у Шада, не знает ли он какую-нибудь семью, которая сможет вырастить Эмму? — продолжаю я. — Я тебя не выдам, обещаю. Она получит образование, и ты сможешь видеться с ней. Пожалуйста, Энн, подумай об этом.

— Если ты мне друг, мы больше не будем говорить об этом. — Ее глаза наливаются слезами, и у меня возникает недобрая мысль, что Энн умеет вызывать их по желанию.

— Хорошо. Но поскольку я твой друг, я хочу лучшего для тебя и для твоей дочери.

— Знаю, — сопит Энн. — Я рада, что Шад поправляется, хотя, как я понимаю, это означает, что ты должна возобновить исполнение супружеских обязанностей.

Пока я пытаюсь придумать подходящий ответ, дверь гостиной открывается, и, словно большая дружелюбная собака, в комнату вваливается Бирсфорд. Следом появляются более благопристойные Карстэрс и Мэрианн Шиллингтон. Меня радует, что я не должна принимать Бирсфорда одного. Он достаточно приветлив, но не смотрит мне в глаза, и я надеюсь, что Энн этого не замечает.

Я отправляю всех троих наверх навестить Шада и поворачиваюсь к Энн.

— Я рада, что нам удалось поговорить наедине. Я скучаю по твоему обществу теперь, когда мы обе замужем.

— Я тоже. — Она смотрит мимо меня, и мне грустно, что Энн, которую я знаю и люблю, не доверяет мне. В глубине души я надеялась, что теперь, когда мы обе вышли замуж, мы снова будем близки. Или наша близость была иллюзией? Энн не поделилась со мной своей главной тайной, а я думала, что мы лучшие подруги в мире.

Она встает и завязывает ленты шляпки.

— Я должна идти.

— Ты не станешь ждать Бирсфорда? Останься, пожалуйста. У меня сегодня весь день в доме будут родственники, мы с тобой вместе посмеемся над ними.

— Спасибо, но мне нужно вернуться домой. С балом столько дел, без меня там не справятся.

Проводив Энн, я встречаю спускающуюся по лестнице Мэрианн.

— Дорогая, наверху настоящий мужской клуб. Они только что послали Робертса за пивом, так что я решила, что благоразумнее уйти. Я рада выздоровлению Шада, думаю, вы спасли его.

Я приглашаю ее выпить со мной чаю, но и ей нужно возвращаться домой к домашним обязанностям.

— Вы поедете на бал к Бирсфордам послезавтра? Поезжайте, если Шад поправится настолько, чтобы побриться. Не могу решить, на кого он больше похож небритым: на волка или на медведя.

Я заглядываю в спальню. Трое мужчин, растянувшись на кровати со стаканами и кувшином пива, оживленно говорят о политике. Они не обращают на меня внимания. Снизу доносится позвякивание дверного колокольчика. Я переодеваюсь в чистое платье (точнее, в более чистое) и спускаюсь встретить очередных визитеров.

Весь день я развлекаю гостей в гостиной, пока наверху продолжается попойка. Около четырех часов дня у Шада достает здравомыслия выпроводить Бирсфорда и Карстэрса из спальни, так что он может отдохнуть. Я объявляю, что никого сегодня больше не принимаю, и присоединяюсь к моему уставшему мужу.

Правду сказать, он не так обессилен, как я думала.

Блаженство. Все хорошо. Мы влюблены. Ничто не разрушит наше счастье.