Глава 8

Шарлотта

О Господи. Я снимаю с Энн шляпу, усаживаю и уговариваю выпить чаю, ухитрившись пролить его на ее лайковые перчатки.

— Я тоже плакала, когда впервые увидела это. — Я подаю ей тарелку с тостами и маслом, чувствуя, что должна поддержать подругу. Энн умеет заставить людей суетиться вокруг нее, даже когда не плачет.

— Нет-нет. Мне нравится твоя прическа, — говорит она во время краткой паузы в рыданиях.

Потом она снова разражается слезами. На мой взгляд, она рыдает чересчур долго, и я подумываю соорудить себе из салфетки импровизированный чепец, коли моя стриженая голова так шокирует подругу.

— Энн, — меня начинает раздражать ее безудержный плач, — Энн, мне так много нужно тебе сказать. Пожалуйста, не плачь.

Она смотрит на меня своими чудесными синими глазами, которые совсем не покраснели, должно быть, она единственная женщина в Лондоне, которая способна плакать так красиво.

— Шарлотта, я так счастлива, что ты вышла за Шада, поскольку он лучший друг Бирсфорда и его родственник.

— Не думаю, что ты плачешь от счастья. В чем дело?

— У меня есть кое-что для тебя.

Энн не отвечает на мой вопрос, но я с радостным восклицанием кидаюсь к лежащей на столе коробке. Чтобы открыть ее, мне приходится перерезать бечевку ножом для масла, а это хлопотное дело. В коробке шляпка, замечательная, украшенная цветами соломенная шляпка, которую я надену, когда прекратится дождь, хотя чувствую, что это творение модистки, в котором Энн выглядела бы еще более хрупкой и женственной, сделает меня карикатурой. Но я в восторге от подарка Энн, и если мне когда-нибудь понадобится приобрести что-то для нее, я поступлю точно так же: куплю то, что хотела бы иметь сама.

Я примеряю шляпку и нахожу, что мои худшие предположения оказались верными: я похожа на лысую женщину, поскольку из-под полей шляпы не выглядывают милые локоны.

— Великолепно. — Я почти убедила себя. — Энн, мне столько надо тебе рассказать! Но из-за чего ты так плачешь, если не из-за моей прически?

— Меня весьма удивили и твои волосы, и письмо Шада о вашей помолвке и браке, — отвечает Энн. — Но я так рада за тебя, Шарлотта.

— Если бы я знала, где ты, я бы написала. — Не хочу жаловаться, в конце концов, Энн была в свадебном путешествии, однако я действительно считаю, что она могла бы проявить больше энтузиазма и ввести меня в роль замужней женщины.

Она изящно откусывает кусочек хлеба с маслом.

— Шад подарил мне на свадьбу лошадь.

— В самом деле? Бирсфорд подарил мне экипаж, прекрасную четырехместную коляску, и пару гнедых.

Моя радость от подарка Шада несколько поуменышилась. Моя кобыла, как она ни чудесна, с хорошим нравом и такой же родословной, не сравнится с таким экстравагантным даром.

— Закончится дождь, и мы вместе покатаемся в парке.

— Да уж, — бормочет Энн. — Мы будем такими модными! — Эта фраза вместе с ироническим взглядом быстро напоминает мне, почему я так люблю свою подругу: стоит только решить, что она воплощение сладкой женской кротости, как ее глаза загораются озорством.

Надеюсь, что Бирсфорд оценил ее.

— Расскажи мне о медовом месяце. — Слова слетели у меня с языка раньше, чем я поняла крайнюю неуместность такой просьбы. Я действительно не хочу слышать об этом аспекте замужней жизни подруги. Ладно, хочу, но только немного. Только ради того, чтобы сравнить.

Но Энн понимает вопрос буквально и пускается в длинное (и, честно говоря, довольно скучное) перечисление красот природы, рисунков, которые она сделала, фамильных владений, в которых они останавливались. Она пересказывает мне глупые комментарии Бирсфорда, которые она, похоже, находит восхитительными, вроде его ежедневного замечания, что ничто не сравнится с пинтой доброго английского пива за завтраком.

— Мы с Шадом решили остаться в городе, — вставляю я, когда она делает паузу, чтобы набрать в грудь воздуха после описания любимого ослика какой-то тетушки.

— И вы наслаждаетесь городскими удовольствиями? — Милая Энн. Она густо розовеет при этом вопросе.

Пока городские удовольствия, если не считать посещения парка и театра в день свадьбы, не простирались за пределы спальни. Так что я перевожу разговор на холостяцкие удовольствия Шада.

— Мы прекрасно ладим, но меня несколько удивила встреча с его детьми и бывшей любовницей.

— О! Да. — Энн опускает глаза в превосходной имитации девичьей скромности, этому таланту я часто завидовала. — Бирсфорд сказал мне о детях. Я рада, что ты знаешь о них, поскольку не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга.

— Дети чудесные, и мне кажется, он к ним очень привязан. — Я сама не понимаю, почему защищаю Шада, разве мне не следует выражать возмущение?

— А насчет любовницы… Я не знала, что Шад имел любовницу.

— Очевидно, имел.

— Но у него в Лондоне не было на это времени. Он здесь меньше двух недель. Бирсфорд всегда жаловался, что Шада не выманить в Лондон.

Я даже не думала об этом. Не знаю, сколько времени нужно, чтобы завести любовницу. Позже спрошу у брата.

— Она хорошенькая? — спрашивает Энн.

— Полагаю, да. И думаю, довольно глупа.

Энн потрепала меня по руке:

— Но теперь, когда у него есть ты, он с пути истинного не собьется. Не сомневаюсь в этом.

— Спасибо. — Хотелось бы мне быть такой уверенной. Я велю принести кипяток и подливаю в чашки чай.

Энн, вздыхая, вертит в руках чайную ложку.

— Что случилось?

— О, как хорошо ты меня знаешь. — Слезы снова катятся по ее щекам.

— Пожалуйста, не плачь. — Теперь я действительно встревожилась. Бирсфорд дурно с ней обращается или просто наскучил до смерти? Я пытаюсь сформулировать вопрос тактично: — Он… он хороший муж, я надеюсь?

Энн прикладывает к лицу изящный носовой платок.

— Я никак не пойму… он хочет это делать все время!

— Что делать?

Потом я сообразила, конечно. Но почему это заставляет ее плакать?

— Все время! — повторяет Энн. — Я уверена, что Шад не так эгоистичен.

— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под словами «все время»…

— Через день! — шипит она.

Через день?!

— За исключением воскресенья. Он говорит, что церковь этого не одобряет. — Энн тихо всхлипывает. — И каждое утро его… ну, в общем, это упирается в меня, словно у нас в кровати черенок метлы. Я пытаюсь игнорировать это, но…

Я, наслаждавшаяся этим мужским феноменом час назад, слабо вставляю замечание:

— Ну, он ничего не может с собой поделать, я уверена, он очень тебя любит.

— Если бы он любил меня, он не использовал бы меня так!

— Он принуждает тебя силой? — Теперь я встревожилась. Не думала, что Бирсфорд сильный мужчина.

Она качает головой:

— Он всегда очень вежлив и просит самым деликатным образом.

Я нежно вспоминаю весьма неделикатные вещи, которым Шад научил меня, не говоря уже о невежливых словах, которые он употреблял.

Энн продолжает:

— А вчера вечером… вчера вечером он попросил… Я не могу… — Ее лицо пылает, голос превращается в неразборчивое бормотание. Я улавливаю только слово «рот».

— Ах это. Да… — Я подбираю слова. — Это не очень… — В ее оправдание могу сказать, что я тоже была шокирована. Сначала.

— Это все равно что на скотном дворе.

— Ну, не столь грязно, конечно.

Энн игнорирует мою шутку.

— Он смеется, когда выпускает воздух.

— Думаю, они все такие. Я имею в виду мужчин. Мои братья считают, что это самая забавная шутка на свете. — Я начинаю сердиться. — Послушай, Энн, тебе не кажется, что ты излишне чувствительна? Он любит тебя. Все это делают. И пукают, и занимаются… спальными утехами.

— Я надеялась, что ты поймешь. — Она снова разглаживает безупречно гладкие лайковые перчатки.

Я неэлегантно фыркаю. Как ни странно это может показаться, я завидую ей. Ей не приходится иметь дело с внебрачными детьми, отвергнутыми любовницами, с мужчиной, который едва говорит с ней и не хотел жениться на ней. Проще говоря, муж Энн ее обожает, а мой муж учит меня непристойностям. И все же она несчастна, а я — нет. Не могу сказать, что купаюсь в непрерывном безграничном счастье, но я вполне преуспеваю, и мне удивительно, что Энн любит мужа, однако не может вынести его общество в постели. Тогда как мы с Шадом в основном безразличны друг другу везде, кроме спальни. Я беру подругу за руку.

— Энн, возможно, тебе нужно поговорить с Бирсфордом. Я знаю, он хороший человек и хочет иметь наследника, поэтому… Энн, разве ты не хочешь иметь ребенка?

Ее реакция меня удивила. Энн, выдернув руку, вскочила.

— Как ты узнала?

Я озадачена:

— Что?

— Запри дверь! — истерично шепчет она.

— А если нам понадобится уголь? Хорошо-хорошо. — Моя лучшая подруга явно помешалась на почве чрезмерных интимных требований Бирсфорда. (Подумать только, через день! Наверное, с Шадом что-то не так. И со мной тоже).

Отпустив лакея и заперев дверь, я прошу Энн объяснить.

Она не садится. Сжав кулаки, она расхаживает по комнате. Я встревожена. Жаль, что мы не в большой гостиной, там я могла бы предложить ей бренди.

— Я впервые попала в ваш дом после смерти моих родителей.

Я киваю.

— Но я жила не с ними.

— Я рада, иначе ты, несомненно, подцепила бы гнилую лихорадку. — Я не понимаю, что Энн пытается мне сказать, но стараюсь говорить сочувственно. — Я помню, какая ты была печальная.

— Я служила экономкой у моего дяди Падджетта, дальнего родственника, чье состояние и унаследовала. — Это тоже мне известно. — Когда я была там, я… я родила ребенка.

Я ошеломлена.

— Но, Энн, почему ты мне не сказала? Почему…

— Я не хотела, чтобы ты скверно думала обо мне. Скажи, что ты так не думаешь, пожалуйста.

— Конечно, нет. Я… ммм… я удивлена. Я…

У Энн на лице такое отчаяние, что я не знаю, что делать. Я боюсь обнять ее, и не уверена, что она этого хочет. Надеюсь, лицо не выдает мои чувства. Я потрясена, что у женщины хорошего происхождения оказался такой опыт, хотя, возможно, это случается гораздо чаще, чем об этом говорят. Я не знаю, что сказать. У меня на языке вертится масса вопросов: что случилось с ребенком (надеюсь, он не умер, хотя многие сказали бы, что так было бы лучше для всех), кто отец?

— Опережая твой вопрос, отвечу: джентльмен умыл руки. Он не женился бы на мне. Обещай, что никогда не будешь спрашивать о нем.

— Но… — Ужасно бессердечный тип. — Хорошо, обещаю.

— Дядя Падджетт оставил деньги, чтобы поддержать ребенка. Он был самым щедрым и благородным из мужчин.

Это наводит меня на мысль, что дядя Падджетт, которого я всегда считала дряхлым инвалидом, вполне мог быть отцом ребенка.

— А ребенок? Что случилось с твоим ребенком?

Энн перестает шагать по комнате.

— Она жива. Она… ох, она… — Энн садится так же резко, как и шагала, и, кажется, сжимается. — Я не знала, как все будет. Акушерка сказала, что девочка дольше года не проживет, как и многие новорожденные. Она сказала, что я должна выбросить Эмму — так ее зовут — из головы. И я пробовала! — Энн охватывает прежнее волнение. — Но я не могу. Я все время думаю о ней. Я не могу видеть маленьких девочек, они напоминают мне о ней. Эмма была слишком мала, чтобы улыбнуться мне, когда я оставила ее кормилице, но, клянусь, она это сделала. Ей теперь почти год, и я так по ней тоскую!

Меня пугает, что Энн так долго держала эту тайну в себе. И к своему стыду, я сержусь, что она не доверяла мне и не сказала раньше.

— Что ты будешь делать? — спрашиваю я. Энн пожимает плечами:

— Буду жить как прежде. У меня нет выбора. Если Бирсфорд узнает… это был бы конец. Я действительно люблю его, несмотря на… дела в спальне. — Понурив голову, она шепчет: — Иногда я думаю, что умру, если снова не увижу мою дочь.

— Ты знаешь, где она?

— Она в Камден-Таун, с няней.

— Это не так далеко. — Для графини Бирсфорд это равносильно другому полушарию, а не двухчасовой поездке. Она не может приказать, чтобы карета графа отвезла ее на свидание с внебрачным ребенком, и, конечно, не отправится туда в своей шикарной коляске.

Но подруга может взять экипаж своего мужа и осторожно увезти ее из Лондона.

Энн, кажется, думает то же самое.

— Ты можешь… если завтра не будет дождя… Нет, я прошу слишком много! Ты не можешь.

— Могу. И сделаю. — С большим чувством вины я вспоминаю, что обещала взять в парк детей Шада, когда улучшится погода. Я также обещала прокатиться верхом с Шадом. Но все это можно отложить. Я не могу видеть Энн такой несчастной. — Шад позволит мне взять карету, я уверена. Я пошлю тебе весточку.

— Спасибо. — Энн бросается мне на шею. — Ты лучшая из подруг. Но обещай мне, что никому не скажешь. Даже своему мужу.

Почему она думает, что я скажу Шаду?

Шад

Есть только одна проблема с вернувшимся в Лондон Бирсфордом: чрезвычайное удовольствие и интерес, который моя жена продемонстрировала при его возвращении. Ее глаза сияют от воссоединения с леди Бирсфорд, и я обязан, стиснув зубы, согласиться с этой причиной. Я не злобный ревнивец, чтобы после двух дней брака обвинять жену в том, что она замышляет адюльтер. В нынешних обстоятельствах, после появления бастардов и миссис Перкинс, у меня мало моральных оснований для этого.

По нашей привычке мы с Бирсфордом встречаемся утром у Джексона, а потом отправляемся завтракать в ближайшую таверну. Мы сегодня первые клиенты, обнаруживаю я, войдя в клуб. Мальчик подметает пол, Джексон болтает с Бирсфордом, который уже раздет и с боксерскими перчатками на руках.

— Лорд Шаддерли. — Длинное изувеченное лицо Джексона расплывается в улыбке. — Рад снова видеть вас здесь, милорд. Вы пропустили настоящий бой между милордом и молодым мистером Хейденом, лорд Бирсфорд. Легковозбудимый юноша этот мистер Хейден, но держит фасон.

— Твой шурин? — поинтересовался Бирсфорд.

— Да, молодой Джордж. Воображает себя аристократом. — Я раздеваюсь до бриджей и чулок и надеваю пару туфель. Я позволил Джорджу Хейдену нанести мне единственный удар, когда он защищал честь сестры. А потом разобрался с ним на ринге. Он был чрезвычайно весел после того, как я его как следует поколотил. Можно подумать, что я оказал ему услугу.

Джексон вручил мне пару перчаток.

— Действуйте с лордом Бирсфордом полегче, нежели с мистером Хейденом, милорд, иначе о моем клубе пойдет дурная слава. Мы боремся здесь как джентльмены, милорд.

Мы с Бирсфордом кружимся, уставившись друг на друга. Наши ноги неслышно двигаются по деревянному полу. Мальчик, наклонившись к метле, наблюдает за нами.

Обычно мы боксируем в дружественной манере, извиняясь, если один из нас по небрежности позволяет себе сильный удар, и время от времени болтаем. Подозреваю, что Джексон считает нашу повадку оскорбительной, но, в то же время, он не одобряет клиентов, пытающихся убить друг друга. В конце концов, это наука, и Джексон живет тем, что учит ей.

— Ты хорошо выглядишь, — комментирую я. — Женитьба…

Я уворачиваюсь от внушительного удара в голову и, отскочив в сторону, атакую Бирсфорда. Я наношу ему удар в ребра, он болезненно морщится, но вскоре оправляется и бросается на меня. Его кулаки мелькают передо мной. Ему легче добраться до меня, и я отступаю назад, уклоняясь от его ударов и выжидая, когда смогу ударить сам.

Это не похоже на Бирсфорда, осторожного и дружелюбного партнера. Что, черт возьми, привело его в такое агрессивное настроение?

— Следите за защитой, милорд, — комментирует Джексон. — Не позволяйте лорду Шаду измотать вас, он хитрый.

Воспользовавшись тем, что Бирсфорд на минуту потерял внимание, я довольно сильно бью его в плечо. Меня подмывало нанести ему удар в голову, проучить его и привести в чувство, но я выбрал другую тактику, показав, что могу сильно его ударить, но предпочитаю этого не делать.

Бирсфорд пошатнулся и, вытянув руки, бросился на меня, словно желал схватить за шею и задушить. Кончается тем, что мы, сцепившись самым диким и недостойным способом, пытаемся повалить друг друга на пол.

— Джентльмены, джентльмены, — укоряет нас Джексон. — Нехорошо, господа. Прекратите, пожалуйста.

Потные, мы расходимся, тяжело дыша не от усилий, а от гнева. Бирсфорд смотрит на меня так, словно хочет убить, и, боюсь, защищаясь, я бы его тоже не пощадил. Он с ума сошел? Что случилось с моим добродушным другом?

— Лорд Шад, не забывайте держать левую руку выше, у вас локоть проваливается, сэр. Лорд Бирсфорд, не расходуйте напрасно энергию, преследуя лорда Шада по рингу, вы знаете, что он стремится измотать вас.

В зале появляются еще несколько любителей раннего бокса и наблюдают нашу борьбу.

Я вытираю пот с лица и шеи и отбрасываю полотенце. И замечаю, что на руке Бирсфорда, там, куда пришелся мой удар, начинают появляться синяки.

— Он тоже меня пометил? — спрашиваю я Джексона.

— У вас синяк на ключице, милорд, но… — Он подвигается ближе и позволяет себе скупую улыбку. — Не думаю, что в его появлении виноват лорд Бирсфорд. Уверен, причина в другом.

— Ах да. — Сказать по правде, меня смущает, что энтузиазм Шарлотты отпечатан на моей коже и теперь его видят все. Каковы бы ни были ее намерения относительно Бирсфорда, он должен знать, что в настоящее время именно я доставляю ей удовольствие. Самым беспечным тоном я добавляю: — Думаю, Бирсфорд тоже носит на своем теле подобные трофеи.

С гневным ревом Бирсфорд кидается на меня как дикий бык и, прежде чем я успеваю занять оборону, сбивает с ног. Встав надо мной, он тяжело дышит. Не сомневаюсь, если я попытаюсь встать, он ударит меня снова.

Когда Бирсфорд снова собирается броситься на меня, я перекатываюсь и поднимаюсь на ноги, однако на этот раз успеваю нанести удар первым.

Он оседает и падет без чувств. Похоже, наша дружеская встреча превратилась в нечто иное — теперь я тоже хочу его убить.

Я стою, запыхавшись, и жду, когда мой друг, или мой бывший друг, очнется. К моему облегчению, он приходит в себя через несколько секунд. Мы настороженно смотрим друг на друга.

— Почему бы вам не обменяться рукопожатиями, джентльмены? Думаю, на сегодня достаточно. — Джексон кладет одну руку на плечо Бирсфорду, другую — на мое и дружески разводит нас в разные стороны.

После рукопожатия — на сей раз это пустая формальность — мы с Бирсфордом расходимся по углам и одеваемся. Наше место на ринге занимают другие боксеры.

Джексон с любопытством смотрит нам вслед — обычно мы в хороших отношениях друг с другом, но сейчас идем молча, сторонясь друг друга. В походке Бирсфорда есть что-то от собаки, которая вот-вот готова напасть, на лице хмурое выражение.

Мы выходим на Бонд-стрит, с неба льет дождь.

— Что с тобой, черт побери? — наконец спрашиваю я.

Он с несчастным видом поворачивается ко мне и бормочет:

— Все из-за Энн.

Загрузка...