Счастливое недоразумение

Шарлотта

— Бритье дивная штука. — Шад, расставив ноги, стоит в гардеробной в специфической позе бреющегося мужчины и с любопытством строит гримасы зеркалу. Стряхнув пену с бритвы, он касается ею шеи.

Бетти, моя новая горничная, хихикает. Она хихикает по любому поводу, особенно если это касается Шада, и я подозреваю, что она немного влюблена в него.

— Кармин для губ, миледи?

— Миледи не нуждается в кармине, — отвечает Шад. — Я поцелую ее, чтобы окрасить ее губы в красный цвет. Это подойдет, Бетти?

— Сэр! — Я притворно изображаю шок, хотя в восторге от этой идеи.

Бетти хихикает.

— Какие чулки для миледи? С алой стрелкой? Или с золотой нитью?

— Я не знаю, Бетти. Сама выбери.

Правду сказать, я занята тем, что наблюдаю за Шадом. Нет ничего прекраснее, чем наблюдать за человеком, который, не зная, об этом, занимается обычными повседневными делами, особенно если этот человек ваш муж, и вы влюблены в него. Его манжеты расстегнуты, закатанные рукава открывают руки, я замечаю пару свежих шрамов после ветрянки и с гордостью думаю, что я единственная женщина, которая видит его таким.

Он наклоняется ополоснуть лицо, бриджи сзади натягиваются (и, конечно, они по моде облегают тело спереди самым восхитительным и откровенным образом).

Шад тянется за полотенцем, прячет в нем лицо, потом, словно почувствовав мой пристальный взгляд, поднимает глаза и улыбается. Он одобрительно наблюдает, как я надеваю чулки.

— Не уверен, что достаточно хорошо себя чувствую, чтобы посетить бал Бирсфордов, — вдумчиво говорит он.

Открыв флакон, он наливает на ладонь немного лосьона из гамамелиса и лимона и протирает свежевыбритое лицо.

— Чепуха. — Мы оба знаем, что он позже снимет с меня чулки. — Я хочу поехать. Это будет событие сезона. Но если вы чувствуете слабость, мы можем уехать пораньше, и когда вернемся домой, я велю подать вам кашу.

— Вы слишком добры, мэм. — Он умолкает и завязывает галстук. — Где мой жилет?

— На кровати. Приятно снова видеть ваше лицо, Шад.

Он проводит рукой по подбородку.

— Я выглядел как разбойник.

— Хуже. Как пятнистый разбойник.

Кивнув, он идет к кровати.

— Вы выглядите прелестно, Лотти, но поверх этого будет платье?

— Оно тоже на кровати, пожалуйста, осторожнее, Бетти потратила массу времени, отглаживая его.

Растянувшись на простынях, Шад тянется за газетой.

Бетти хватает платье раньше, чем он отпихивает его ногой, и надевает на меня. Я пробираюсь сквозь складки, платье трехслойное — шелк, газ и сетка — и украшено прекрасным золотым кружевом. Я боюсь что-нибудь повредить и не тороплюсь.

Вынырнув из складок, я замечаю, что поза Шада резко переменилась, покой сменился опасной настороженностью. Если бы он был собакой, то навострил бы уши. Бетти тоже чувствует это, она переводит взгляд с него на меня, потом прячется за меня, чтобы зашнуровать платье.

— Отошлите ее, — говорит Шад напряженным тоном.

Присев в реверансе, Бетти выбегает из комнаты, на ходу подхватив мое домашнее платье и чулки.

— Что случилось?

Он смотрит на меня, потом на газету в своей руке:

— Вас поймали, мадам.

— Что вы хотите этим сказать?

Он встает и протягивает газету. Указывает на абзац.

«Уединенные аллеи Воксхолла недавно стали свидетелями тайной встречи графа Б. и коротко стриженной леди Ш., чей поспешный брак с виконтом Ш. вызвал недоумение в свете. Краснея от не супружеских объятий, леди Ш. любезно сообщила вашему покорному слуге, что его сиятельство лечится от с-са. Многочисленные ночные феи и светские дамы, настаивая на своей непричастности к этому, несомненно, желают его сиятельству скорейшего выздоровления».

— Я сказала «ветрянка»! Клянусь! По крайней мере, думаю, что сказала… — Я затихаю, потрясенная тем, с каким презрением смотрит на меня Шад. — Это неправда.

— И вы не были на тайной прогулке с Бирсфордом?

— Он попросил меня пройтись. Я не сумела отказать ему.

— Понятно. — Он отбрасывает газету. — Вы все это время лгали мне?

— Шад, я люблю вас, а не Бирсфорда, и я никогда не лгала вам!

— Да уж. — Когда я протягиваю к нему руку, он отступает в сторону и надевает сюртук. — Не забудьте надеть драгоценности, мэм. Мы скоро едем.

Руки у меня дрожат, когда я достаю тяжелые фамильные украшения. Я вожусь с застежкой ожерелья и делаю несколько попыток вдеть в уши серьги. Шад тем временем разглядывает меня с холодным безразличием, словно я незнакомка.

— А ваша губа? Это его дело?

Я сказала Шаду, что никогда не лгала ему. Это не совсем верно, поскольку я обманула его, когда мы с Энн отправились навестить Эмму. Поэтому я говорю ему правду, глупо спотыкаясь в словах:

— Нет. То есть этого не случилось бы, если… Я на кого-то налетела.

Шад совершенно спокоен, но я чувствую, что его захлестнула волна ярости и он сдерживает ее колоссальным усилием воли.

— Вы считаете меня дураком, мадам? — Он делает шаг ко мне.

Я отрицательно качаю головой.

— Я была одна с Бирсфордом, потому что… потому что я узнала, что миссис Перкинс была его любовницей, и он боялся, что Энн подслушает и… — Я замолкаю, видя презрение на лице Шада. Он не верит мне.

Он наблюдает, как я надеваю золотые туфельки, продеваю запястье в шелковую петлю веера и украшаю прическу золотой лентой с шелковыми цветами. С безупречной вежливостью он надевает мне на плечи накидку.

У дверей спальни ждет Робертс с плащом хозяина, мы спускаемся вниз, выходим в сырой туман лондонского вечера и садимся в карету.

Шад молча смотрит в окно. Я беспомощно смотрю на него. Я знаю, что должно произойти, и не могу этого предотвратить. Мой брат предупреждал меня, но уже слишком поздно.

Я молю Бога, чтобы оживленное движение на улицах заставило нас вернуться домой, чтобы Бирсфорд схватил ветрянку, или мы сломали ось, или… но все бесполезно. Поразительно быстро мы добираемся до дома Бирсфордов. Элегантные гости высаживаются из карет, я замечаю, как Шиллинггоны поднимаются по ступеням к двери. Отпустив шлейф платья, поскольку уже ушла с грязной улицы, Мэрианн поворачивается и что-то говорит мужу.

Наш кучер ждет, пока стоявшая впереди карета отъедет, мы проезжаем вперед несколько ярдов и останавливаемся. Чтобы затянуть время, я уделяю большое внимание всяким мелочам. Наш лакей, сидевший на козлах с кучером, открывает дверцу кареты и опускает ступеньки. Шад встает, его лицо на мгновение оказывается рядом с моим, и я вдыхаю аромат лимона и гамамелиса, он под шелест шелка быстро выходит из кареты.

Он подает мне руку.

— Пожалуйста, позвольте мне объяснить, — шепчу я слишком, слишком поздно.

Шад никак не реагирует. Возможно, он не слышит меня.

Я вкладываю свою руку в его ладонь, приподнимаю юбки, чтобы защитить их от грязи, и выхожу из кареты.

Мы поднимаемся по каменным ступенькам, проходим между колоннами портика и входим в распахнутую парадную дверь. Наш лакей, забрав плащи, исчезает в глубине дома. Толпа гостей кружит в холле перед бальным залом. По словам Энн, это была огромная пещера, заплесневелая и пыльная, и пришлось потратить чертову уйму времени (разумеется, она никогда не употребляла такие выражения), чтобы навести чистоту. Она сказала мне, что управляющий Бирсфорда (дом достаточно большой и величественный, чтобы оправдать эту должность) нанял дополнительных лакеев. Но она убеждена, что это будет выглядеть роскошно, и, самое главное, у нее новое платье и она хочет, чтобы я его увидела. Как жаль, что сегодня не тот вечер, когда можно сосредоточиться на подобных пустяках!

Шад тащит меня вперед, поскольку я медлю. Я обдумываю, не высказать ли мне желание посетить дамскую комнату, но отказываюсь от этой идеи. Шад может подумать, что я боюсь того, что произойдет.

Даже здесь, когда гости готовятся торжественно войти в бальный зал, слышен шепот, заметны косые взгляды, или мне это кажется?

Впереди нас Мэрианн и мистер Шиллингтон, они останавливаются, когда приближаемся мы с Шадом. Мэрианн смотрит на меня или, скорее, сквозь меня, словно меня не существует, но с легкой улыбкой кивает брату.

Я мешкаю, и снова Шад подгоняет меня. Лакей, раскрасневшийся от усилий, объявляет о прибытии гостей, зычным голосом перекрывая разговоры. Энн и Бирсфорд приветствуют гостей в бальном зале, этой сияющей обители праздника, заполненной цветами в вазах, гирляндами и сотнями восковых свечей. Аромат духов, пота, цветов мешается с запахами вина, сдобы, жареного мяса. Поток модных гостей несет нас вперед.

Шад отпускает лакея, и я на мгновение думаю, что все будет хорошо. Энн, завидев меня, сияет, Бирсфорд в обычном веселом расположении духа — они не читали газету. Но другие читали, я слышу смешки, перешептывание, призывы посмотреть, что будет дальше, поскольку без хорошего бокса здесь не обойдется.

Веселое настроение Бирсфорда сменяется недоумением, когда он замечает холодную сдержанность Шала.

— Шад, оставим церемонии, дружище! — Бирсфорд пытается хлопнуть его по плечу.

Могу себе вообразить лицо мужа, когда он слышит это, и должна отдать должное Бирсфорду, он пытается смягчить дикое поведение Шада, а может, он просто глуп.

Во всяком случае, все произошло так быстро, что я едва уловила, как Шад шевельнулся. Бирсфорд отшатнулся и упал бы, если бы лакей не подхватил его. И я понимаю, что Шад ударил его.

Энн в ужасе уставилась на него, потом на меня. Она двинулась было ко мне, но оправившийся Бирсфорд поднял руку.

— Черт побери, в чем дело, Шад?

— Вы оскорбили мою жену и мое имя. Пошлите ко мне ваших друзей, сэр. — Он резко поворачивается ко мне: — Домой, мэм.

Взгляд Шада скользит поверх моего плеча, он бросается мимо меня.

— Подлец!

Гости, толкаясь, пятятся по сторонам, Шад размахивается и бьет Гарри Данбери, тот растягивается на полу.

— Пошлите ко мне своего друга, если у вас хоть один найдется, грязный писака.

Мое лицо горит, я вижу полные злобного ехидства взгляды. Мэрианн, подойдя к Энн, что-то быстро говорит, и та смотрит на меня с таким ужасом, что мне хочется разрыдаться, но будь я проклята, если сделаю это здесь. Шад не увидит моих слез. Последнее, что я вижу перед тем, как Шад вытаскивает меня из зала, — уходящая вместе с Энн Мэрианн и изумленный, потрясенный и немного виноватый Бирсфорд. Последнее ему действительно подобает испытывать.

Я спотыкаюсь, когда мы выходим, и подол платья рвется. Это последняя капля. Я высвобождаю руку из хватки Шада.

— Вы глупец, — шиплю я.

— Может, я и глупец, но в супружеской неверности невиновен, мэм. Попридержите язык. Вы желаете еще больше развлечь публику?

Мы стоим под портиком. Лакеи Бирсфорда задерживаются, надеясь на чаевые. Шад прожигает их взглядом, и они отступают, потом он, очевидно, понимает, что их помощь понадобится, чтобы найти нашего слугу и карету. Лакеи, изображая чрезвычайную занятость, не замечают его.

Я с огромным облегчением вижу, как из дома появляется Джереми. Он, должно быть, слышал, что случилось, поскольку сразу отправился на поиски кареты. Это занимает некоторое время, подозреваю, что кучер и форейтор настроились несколько часов повеселиться, поскольку от них сильно пахнет пивом, а пуговицы застегнуты кое-как.

С ледяной вежливостью Шад помогает мне сесть в карету, и мы молча едем домой (это все еще мой дом?), где он сразу же удаляется в свой кабинет.

Я задумываюсь, кого выберут секундантами и смогут ли они уладить дело миром, но в глубине души понимаю, что Шаду нанесено такое оскорбление, что извинения не будут приняты. Публично оскорбленный Бирсфорд, вероятно, тоже не отступит. Через пару дней вопрос будет решен, о результате невыносимо даже думать. Выживший должен будет бежать из страны.

Весьма возможно, что я больше никогда не увижу Шада, или Энн, или Бирсфорда, (но эта перспектива вполне приемлема).

Я ложусь, но не могу спать. Повертевшись, не раз взбив подушки, я пытаюсь читать. Однако через несколько страниц с отвращением отбрасываю книгу, встаю с кровати и тихо иду через гардеробную. Дверь в кабинет мужа открыта, горит свеча.

Шад сидит за столом, перед ним открыт обитый бархатом ящик. Он вытаскивает один из дуэльных пистолетов, взводит курок и прицеливается. Дерево отливает в свете свечи кровавым цветом. Красивая штука — это изящное орудие смерти. Никогда бы мне не видеть его или этого сурового выражения на лице моего мужа.

Вернувшись в постель, я разрыдалась, сама не зная, кого оплакиваю: Шада, Энн или себя.

Шад

Итак, я снова привожу в порядок свои дела. Я чертовски устал от этого, думаю, это последствия моей болезни. Как же хочется спать, даже на этом ужасном диване. Робертс с непостижимым тактом хорошего слуги принес постельное белье и подушку. Сначала письмо к Карстэрсу с просьбой быть моим секундантом в обоих поединках. Потом более трудные письма моей сестре и детям, жаль, что я уничтожил предыдущие.

Никакого письма Шарлотте. Интересно, писал ли я ей в прошлый раз, когда думал, что умру?

И что теперь? Наши секунданты формально поговорят об извинениях и, конечно, не получат ни их, ни возможности продлить переговоры. Мы, вероятно, встретимся не сегодня утром, а завтра. Все будут знать об этом, но поскольку дуэли вне закона, об этом не станут говорить. Приличия должны быть соблюдены, даже если потерял женщину, которую любил, и убьешь своего лучшего друга или он убьет тебя. Хуже того, это навсегда расколет семейство.

В прошлый раз, помню, я с болью и горечью думал, что никогда не узнаю, беременна ли Шарлотта. Я все еще этого не знаю, и я никогда не узнаю, чей это ребенок.

Я осматриваю свои пистолеты, изящные и грозные, созданные для убийства. Я совершенно уверен, что Бирсфорд выберет их, но понятия не имею, какое оружие выберет Данбери. До меня впервые доходит нелепость ситуации — я могу оказаться неспособным выполнить второе обязательство, хотя есть хороший шанс; что Карстэрс и секундант Данбери могут договориться об извинениях.

Но Бирсфорд, славный, глупый, добродушный Бирсфорд… тут обратной дороги нет.

Свеча сгорела дотла, фитилек вспыхивает в луже воска. За окном серое небо.

Я тихо ступаю в одних чулках, чтобы последний раз взглянуть на женщину, которая предала меня и которую, помогай мне Господь, я все еще люблю. Она спит, знакомо посапывая и закутавшись в одеяло. Открытая книга лежит на кровати рядом с ней корешком вверх. Больше всего на свете, как никогда в жизни, я хочу коснуться Шарлотты в последний раз.

Вместо этого я ухожу.

Утром приходит Карстэрс и подтверждает, что Бирсфорд выбрал пистолеты, а место встречи еще обсуждается. Он молчаливо сочувствует мне и заверяет, что станет опекуном детей, если я не переживу поединок.

Мои дети, бедные мои дети, которые и без того уже остались без отца! И хотя за последние два года у них было какое-то счастье, теперь их жизнь будет окончательно погублена. Помню Эмилию, голодную, завшивленную, до полусмерти замученную работой служанки; помню маленького грязного Джона, смотревшего на меня глазами моего брата; Карстэрса, стискивавшего мою руку, когда ему пилили ногу; Шарлотту в их отвратительной гостиной и себя, глупца, возжелавшего дать ей что-то большее.

Моя окаянная потребность спасать других стала проклятием и теперь посягает на мою честь, поскольку я не могу оставить моих детей.

День продолжается. Шарлотта явно остается в спальне, и я не имею никакого желания видеть ее. Беспокойство терзает меня. Я ищу общества детей, которые рады дяде, и беру их покататься в фаэтоне.

Джон подпрыгивает на сиденье рядом со мной.

— Можно мне взять поводья, сэр?

Я позволяю ему подержать поводья, придерживая его руки в своих, потом поворачиваюсь к Эмилии.

— Жалко, что леди Шад не поехала с нами, — говорит она.

— О, леди Шад занята. Ей нужно встретиться с экономкой и так далее.

— Я ее так люблю, дядя.

— Да, она очень хорошо играет в шарики, — говорит Джон.

Снова его очередь держать поводья, и он, сосредоточившись, хмурится.

— Мы сейчас повернем направо, поэтому мягко потяни правую вожжу, очень мягко. — Я придерживаю лошадей, когда мы поворачиваем. Еще одна сложность — привязанность моих детей к Шарлотте, которая, если не беременна, возможно, захочет вернуться к своим родителям.

— Ой, посмотрите, сэр, там тетя Шад!

Действительно. Она приближается к нам на кобыле в сопровождении конюха. Все очень прилично. Мы оба останавливаемся, когда расстояние между нами сокращается.

— Мэм. — Я приподнимаю шляпу.

Она кивает. Она выглядит ужасно, под глазами темные тени, но ухитряется улыбнуться детям.

— Надеюсь, у вас была приятная прогулка?

— Нам хотелось, чтобы вы поехали с нами. — Эмилия умоляюще смотрит на меня.

Так легко повернуть экипаж и сопровождать Шарлотту, но как трудно мне это сделать. Я едва могу найти хоть какие-то вежливые, бессмысленные слова, чтобы заполнить тишину.

— Вы хорошо управляете кобылой, — наконец говорю я. — Жаль, что мы так и не проехались вместе, как собирались.

Она наклоняет голову. Я тоже.

— Желаю вам хорошего дня, сэр.

Легкий щелчок хлыста, и ее кобыла пустилась рысью. Я наблюдаю, как она проезжает мимо нас, и подгоняю лошадей.

Если есть хоть какой-нибудь способ избежать смерти, я сделаю это ради детей. Я проглочу гордость и извинюсь перед Бирсфордом, и если в обществе надо мной станут смеяться как над трусливым рогоносцем, пусть будет так.

Дети визжат от восторга, когда я пускаю лошадей в легкий галоп. Я тороплюсь домой, написать письмо, которое защитит моих детей и погубит мою честь.