Счастливое недоразумение

Шад

Весь день я чувствовал себя не в своей тарелке, но предполагаю, что именно так брак действует на мужчин.

В парке и театре я демонстрировал свету свою новоиспеченную жену, приукрашенную моей респектабельностью. Она в том же платье, но длинные рукава сняты и видны ее сильные изящные руки, эта часть тела женщины меня прежде не очень интересовала. Я смотрю на нее с такими же неприличными мыслями, что лелеял днем в столовой: повалить ее на стол и осуществить брачные отношения здесь и сейчас.

Не думаю, что Робертс одобрил бы это, к тому же я, вероятно, сломал эти чертовы часы, единственную вещь, с которой ладил мой отец и которые начали барахлить после его смерти.

Шарлотта, похоже, замечательно хладнокровна. В театре она даже вовлекла Карстэрса в беседу и была почти… нет, не очаровательна, не думаю, что это слово подходит новой виконтессе, но она, безусловно, возбуждала интерес людей, которые заходили в ложу моей сестры.

Мы возвратились домой и за ужином, к которому оба не испытывали большого интереса, вели неестественную беседу. Потом моя жена удалилась наверх к заботам Уидерс, которая совершенно невыносима. Я стараюсь не думать, что они с Шарлоттой стоят друг друга.

Робертс суетится с моей одеждой — он, похоже, стал приложением к одежной щетке. Я отпускаю его и вхожу в спальню с намерением исполнить супружеский долг.

Чем раньше начнешь, тем быстрее закончишь. К моему удивлению, я более чем готов, но отношу это к вынужденному целибату, поскольку предсвадебные хлопоты чертовски мешали поискам любовницы. Я вхожу в комнату, захлопнув за собой дверь.

Шарлотта удивленно смотрит на меня с кровати.

Я знаю, что она собирается сказать что-нибудь неприятное. Я снимаю халат и бросаю его на пол.

Шарлотта смеется.

О Господи!

Шарлотта

— Простите, — говорю я, стараясь подавить очередной смешок, рвущийся из горла, как сосиска из шкурки. О Господи, что за сравнение! Нет, это никуда не годится.

— Хм.

Мой муж, кажется, не слишком озабочен своей наготой. У меня такое ощущение, что это мне надо беспокоиться, но я охвачена любопытством. Каким он окажется? Волосы у него на груди мягкие или грубые? А эта его… гм… часть, которая решительно указывает в дальний угол комнаты, мне будет позволено ее коснуться? Или этого от меня ждут? Или мне следует не обращать на нее внимания, как в гостиной я не замечаю урчание в животе и другие непристойные звуки, которые издают джентльмены? Похоже, я не столь невосприимчива к этому феномену, как думала. И почему книги по этикету не затрагивают исполнение супружеского долга?

Шад поднимает с пола халат — прекрасный синий шелк расшит драконами — и накидывает на себя.

— Что ж, это лучше, чем слезы.

— Извините. Когда вы вошли, я вспоминала историю, которую кто-то рассказывал в гостиной, и хотя тогда она не показалась мне смешной, я…

— Лгунья, — говорит он без всякого интереса. — Вы намерены всю ночь провести в середине кровати?

— Вы говорите точно как мои братья, — подвинувшись, ворчу я.

— Простите, что? — смутился он.

— В детской, когда мои братья спали вместе.

— Ах да. — Шад быстро раздевается и ложится рядом со мной, давая мне время заметить, что от его «грозного состояния» и следа не осталось. Интересно, что бы сказала на это моя матушка, которая с большой торжественностью, но минимальной ясностью читала мне лекцию о супружеском долге жены и унизительных, но необходимых обязанностях брачного ложа? Поскольку мама не входила в детали, как поощрить исполнение «недостойного, но все же необходимого дела», я растерялась и, помня ее предупреждение, что меня ждет «чрезмерный дискомфорт», не уверена, что хочу этого.

— Снимите ночную рубашку, — говорит Шад. Он так близко, что я чувствую его тепло.

— Что? — Я прижимаю одеяло к груди. Он на мгновение озадачен.

— Снимите рубашку, сейчас же.

— Нет.

— Мэм, несколько часов назад вы обещали повиноваться мне.

— Ммм… я уверена, что священник говорил не об этом. Это неприлично!

Он приподнимается на локте. И указательным пальцем легко поглаживает мое запястье.

— «Телом своим поклоняюсь тебе», — шепчет он. Меня осеняет, что супружеский долг жены, возможно, не так уж плох.

Мы смотрим друг на друга, Шад прочищает горло.

— Снимите рубашку, мадам.

— Хорошо. Но вы должны задуть свечи.

— Свечи останутся гореть.

Он снова поглаживает пальцем мое запястье. Мне нравятся его руки. Нравится, как он касается меня. Сама не понимаю, почему я упорствую.

— Послушайте, — говорит он, — все это ужасно неловко. И учтите, пожалуйста, что я не делал этого прежде.

Я удивлена:

— Что?! Сэр, я не идиотка. Я сегодня собственными глазами видела свидетельство, что вы прекрасно знаете, как…

— Стоп. — Его пальцы обвивают мое запястье. — Я объясню вам, но сейчас не время. Я имел в виду, что для меня внове и женитьба, и постель с женщиной без опыта, с женщиной, которую я… знаю не очень хорошо.

— Вы хотите сказать, что не желаете меня?

Он усмехнулся:

— Я этого не говорил. Дайте руку.

Я сожалею, что недостойно взвизгнула и захихикала, когда ответ на один из моих невысказанных вопросов показался из-под одеяла. Он явно ожил. Как странно!

— Так-то лучше, — говорит Шад. — А теперь снимайте рубашку, мэм.

— Нет.

— Что ж, тогда мне придется сорвать ее с вас. — Он дергает ворот рубашки. — Боже милостивый, она сшита стальной нитью?

— Подождите, не рвите.

— Не думаю, что смогу.

— Мне придется объясняться с Уидерс.

— Вы ничего не должны объяснять слугам. Вы виконтесса Шаддерли. Если хотите я ее уволю.

— Нет, не делайте этого, Шад. Она не получит другое место, если вы прогоните ее через день.

— Как ни очаровательно это обсуждение домашнего хозяйства, боюсь, вы меня отвлекаете.

Судя по тому, что я держу в руке, он совершенно не отвлекся.

— Я оставлю одну свечу, — говорит он. — Это мое последнее предложение.

— Договорились. — В конце концов, это мой супружеский долг.

Когда Шад гасит одну свечу, крепко сшитая рубашка падает на пол.

— Вы действительно знаете, что я собираюсь делать? — Он говорит это мягко, почти касаясь моих губ.

— Да.

Во всяком случае, я так думала. Думала, что знаю.

Шад

— Мы можем сделать это снова? — говорит Шарлотта на удивление живо и весело. — И у меня не было крови. Мама сказала, что я испытаю большую муку.

— Через полчаса.

— Что? Вы невнятно говорите.

Закрыв глаза, я пытаюсь внести больше ясности:

— Повторим приблизительно через полчаса. Вероятно, ваша мать не обо всем вам рассказала.

— А что мне делать все это время?

— Читайте проповедь, вышивайте.

Фыркнув, она тянется за злосчастной ночной рубашкой и надевает ее, к моему большому разочарованию, не оставив ни дюйма нагой кожи.

— Без одежды вы выглядите гораздо лучше. Пожалуй, прикажу вам ходить дома голой.

Она снова фыркает: — Это очень оживит утренний прием визитеров.

— Куда вы?

Она обходит кровать и надевает мой халат. Жаль, что я не могу до нее дотянуться.

— Это неделикатный вопрос, сэр. Как вы думаете, куда? Но… ох! — Она делает паузу. — Вы сказали, что потребуется полчаса.

— Я ошибся. Горшок за ширмой.

— Конечно, я лучше схожу к себе. — Она торопится к двери, поворачивается и смотрит на меня. — Какая исключительная вещь.

— Спасибо. — Я не уверен, что это комплимент моей анатомии, которая единственным доступным ей способом воздала должное Шарлотте.

Никогда не замечал, что мой халат со стороны смотрится так очаровательно.

И я думал, что знал, что собираюсь делать.

Шарлотта

На следующее утро я проснулась одна в постели, но не в своей комнате. За пологом кровати топталась Уидерс, ворча на лакея, чтобы тот добавил угля в камин и не запачкал ковер.

Торопливо надев ночную рубашку, которую Шад предусмотрительно убрал мне под подушку, я задумалась, станет ли Уидерс инспектировать простыни и докладывать об увиденном всем в доме. Вероятно, нет, она слишком заносчива, чтобы общаться с теми, кто ниже ее по рангу.

Сдержавшись, я ухитряюсь не шлепнуть ее, пока она зашнуровывает мне корсет, осматривает мое утреннее платье так, словно это мешок (оно от мадам Белльвуар. Возможно, Уидерс, как и я, считает его слишком простым), и касается моих волос гребнем. Отмахнувшись, я расчесываю волосы пальцами, как делают мои братья, и спускаюсь к завтраку.

Шад уже в маленькой столовой, в бриджах и запачканных сапогах, читает газету. Должно быть, он до завтрака ездил верхом. Я искренне поражена, что у него были на это силы.

Он встает и кланяется.

Я делаю реверанс.

О, черт, после непристойностей прошлой ночи мы вернулись к этикету?

Мы садимся.

— Чаю, сэр? Какой милый чайник. Это?..

Газета шуршит в его руках.

— Шарлотта, умоляю, не беритесь так за носик. Лакей может войти в любую минуту.

— Как «так»? Ох. Вы имеете в виду…

— Именно, — улыбается Шад.

Я намазываю маслом кусок хлеба, стараясь не слишком ласкать рукоятку ножа, хотя испытываю большой соблазн сделать это. Это очень ободряет — знать, что я могу взволновать Шада самым простым жестом.

Он кладет газету на стол и разглаживает складки на скатерти. О, мне действительно нравятся его руки.

— Я должен объяснить вам про Джона и Эмилию, — говорит Шад и откашливается.

Я не уверена, что хочу слушать рассказы о его бурном прошлом, но киваю.

— Сьюзен Прайс, женщина, которая сопровождала детей, жена моего кучера, — говорит он.

— Она их мать?! — пугаюсь я. — Я думала, она их няня.

— О Господи. — Шад качает головой: — Нет. Их матери, вернее, матерей, здесь нет. Мать Эмилии покинула деревню несколько лет назад. Не знаю, куда она отправилась, наверное, в какой-нибудь промышленный город. Мать Джона умерла при родах. У Сьюзен и моего кучера Мэтью Прайса детей нет, так что все хорошо устроилось. Я ожидал, что они придут, но, уверяю вас, не хотел, чтобы они вторглись на нашу свадьбу таким способом. Они живут в помещении над каретным сараем, но дети вас не будут беспокоить. Их появление, должно быть, потрясло вас, и я…

Робертс входит в комнату с письмом для Шада. Я ожидаю, что Шад отложит письмо в сторону, но он распечатывает его и улыбается:

— Превосходные новости. Бирсфорд вернется в Лондон со дня на день. — Шад передает письмо мне.

Я читаю, пораженная ужасными ошибками Бирсфорда и скучными описаниями мест, которые они посетили, однако рада коротенькой приписке Энн.

— О! — восклицаю я. — Энн передает мне привет и пишет, что заедет ко мне, когда они вернутся.

— Понятно.

— Что вы хотите этим сказать? — Порой иметь дело с этим человеком — все равно, что справляться с животным или маленьким ребенком, так склонен он к нелогичным утверждениям. Я как-то особенно держу письмо, и это наводит Шада на размышления?

— Думаю, вы знаете. — Шад задумчиво смотрит на меня.

— Конечно. — Решив не реагировать на его загадочное замечание, я сворачиваю письмо и возвращаю ему, несколько раздраженная, несмотря на восторг от приписки Энн и новости о ее возвращении. В конце концов, это он наплодил бастардов и, по уверениям моего брата, ищет любовницу. — Вы рассказывали о ваших детях. Умоляю, продолжайте.

— Как я сказал, они живут со Сьюзен и Мэтью… Робертс, в чем дело?

— Леди, милорд. Вернее, не леди, сэр, но… — Он смотрит в направлении входной двери, где слышны громкий женский голос и умиротворяющий тон одного из лакеев. — И с вещами.

— Что? Проклятие. — Шад поднимается, отодвигая стул. — Я забыл… Шарлотта, останьтесь здесь, пожалуйста.

Он выходит вместе с Робертсом. Естественно, я следую за ними.

В холле, в окружении коробок и саквояжей, стоит красивая пышногрудая женщина. Она рыдает в большой носовой платок.

— Вы обещали, сэр! Обещали! — говорит она Шаду.

— Прошу извинить, миссис Перкинс. Я…

— И теперь у меня нет дома, поскольку владелец сказал…

— Я прослежу за этим, — перебивает Шад. — Прекратите шуметь. — Он поворачивается ко мне: — Что вы тут делаете? Прошу, уйдите, мэм.

— Нет, не уйду. Кто она?

Женщина обращается ко мне:

— Спросите его, миледи. Он вам скажет.

Я действительно боюсь того, что скажет мне Шад или откроет она. Но и без того ясно, что она отвергнутая любовница. На миг у меня закружилась голова. Эта женщина явилась в его дом на следующий день после нашей свадьбы и устроила сцену, и все потому, что Шад не заплатил ей!

— Останьтесь здесь, — говорит он женщине. — Я выпишу вам чек.

В сопровождении Робертса он уходит в свой кабинет. Лакей переводит взгляд с меня на миссис Перкинс, которая продолжает рыдать. Она неопрятна, юбки помятые, должно быть, она испачкалась, выгружая багаж из наемной кареты. Ее нос и руки порозовели от холода, и против своей воли я чувствую к ней жалость.

— Пойдемте в столовую, — говорю я, — там горит камин. Можете оставить свои вещи в холле.

Она, как и лакей, смотрит на меня с глубоким подозрением. Но что еще я могу сделать для нее?

Лакей, ожив, распахивает дверь в маленькую столовую.

— Спасибо, мадам, — говорит она и дрожащими руками развязывает ленты шляпки. — Я Дженни Перкинс. Миссис Дженни Перкинс.

Как же, миссис. Муж, несомненно, миф. Я предлагаю ей сесть и выпить чаю, и она ест хлеб с маслом и пирог.

Потом она смотрит на меня, или, скорее, на мое платье.

— От мадам Белльвуар? — спрашивает она.

— Да.

— Очень элегантно!

— Спасибо.

— Я в прошлом месяце вырезала из газеты картинку с таким фасоном, но не думала, что платье будет настолько хорошо. Мне следовало сделать отделку поуже… — И она пускается в пространное описание своего платья, называя цену ткани и отделки, как живой модный журнал, а я киваю и киплю от гнева на Шада, что он связался с такой идиоткой.

Через некоторое время Робертс входит в комнату и вручает миссис Перкинс запечатанное письмо, открыв которое, она довольно кивает. Сделав реверанс, она любезно благодарит меня, надевает шляпку и удаляется. Я искренне надеюсь, что больше я миссис Перкинс не увижу.

Я не поднимаю глаз от усыпанного крошками стола и остывшего чая. Я боюсь, что Шад вернется продолжить объяснение, и опасаюсь, что он этого не сделает. Не желаю слышать о его отношениях с этой особой. Честно говоря, я оскорблена. Думаю, Шад мог бы найти женщину хоть с каплей ума, не болтающую без умолку о моде и тряпках. Вчера я была потрясена появлением бастардов, но они оказались милыми детьми. Обаяние миссис Перкинс, должно быть, может оценить только мужчина, поскольку я нахожу ее просто ужасной.

Я удаляюсь в гостиную и вызываю лакея, чтобы тот зажег огонь.

Входит Шад. Он переоделся, через руку переброшено пальто.

— Мои извинения, мэм, за то, чему вы стали свидетельницей.

Не доверяя себе, я не отваживаюсь что-нибудь сказать.

— Мне нужно уладить дело. Вернусь позже.

— Есть еще любовницы, с которыми нужно расплатиться? — Я обретаю голос, когда Шад уже находится у дверей.

Он поворачивается ко мне, и я мгновенно понимаю, что мы вот-вот больно раним друг друга.

— Займитесь собственными привязанностями, мэм. Ваш покорный слуга. — Он кланяется.

Дверь закрывается за ним без звука, что еще больше расстраивает меня. Я бы предпочла, чтобы он хлопнул дверью. И его голос холоден как лед. Секунд десять я раздумываю, не вернуться ли в родительский дом, но, представив театральные возгласы матери, гнев отца, возмущение брата, понимаю, что не отважусь на это.

На ковре мне под ногу попадается что-то маленькое и твердое, Нагнувшись, я поднимаю игрушечного солдатика. Я внимательно прислушиваюсь и слышу за одним из диванов слабый звук.

Я не одна.