Секреты Примроуз-сквер 1

Глава 11 Забияка

Йен встал и отряхнул пальто и брюки. Колено, принявшее на себя основной удар, болело, ладони саднило — он не успел надеть перчатки, и мелкие, острые камешки впились в кожу. За спиной улюлюкали грумы. Он запретил себе оборачиваться — да, у него было право вернуться сюда с ордером на арест и лакеев, и Шейла — тот, кажется, еще не понял, насколько изменилось его положение в обществе, но никому легче от этого не станет — особенно Йену, которому еще объяснять придется Даффу, как он оказался в компании с Шейлом.

Йен медленно пошел в сторону полицейского участка, решая является ли распухшее колено достаточным основанием уйти домой пораньше — на целый час. Ему все равно возвращаться ночью на Примроуз-сквер, чтобы прекратить мелкие кражи в районе.

Вдобавок, небо затянуло черными тучами, и полило как из ведра — Йен еле успел поймать кэб, чтобы добраться домой. Кэбби высадил его у площади Равных, отказываясь заезжать на Скарлет-стрит — улица, где жил Йен, пользовалась дурной славой.

Пришлось под проливным дождем ковылять до дома, утопая в лужах. У дождя был лишь один плюс — вниз, к реке, ручейки несли мусор, очищая улицу. Резко потемнело, а фонарей на Скарлет-стрит никогда не было и вряд ли планировалось ларом-мэром. Пальто промокло, ноги тоже, ударенное колено ныло, а самое противное, если Забияка согласится помочь, то планы на ночь теплую постель отнюдь не включали. А хотелось горячего супа, бодрящего кофе из желудей и отдыха.

Йен открыл ключом старую, немного разбухшую от влаги дверь, и стараясь не шуметь, чтобы не будить Забияку, вошел в дом, тут же стягивая с себя промокшие сапоги и мокрые носки. Свет зажигать он не стал — он прекрасно видел в темноте. С носками в руках, стараясь не сильно марать пол грязными ногами, Йен направился в кухню — в гостиной он предпочитал не разводить камин, чтобы экономить на угле. На кухне все равно топить печь, чтобы приготовить ужин и просушить одежду.

Видимо, Забияка не спал. С кухни разносилась громкая песенка — у воздушников те еще голоски, звонкие до противности:

— Купался фей в кастрюльке

У старенькой бабульки.

Не знал, что внуки огры

У этой злой карги!

Йен тихо вошел в кухню и взвыл от досады — голый Забияка, сидя на краю единственной приличной кастрюли Вуда, в которой он привык варить себе еду, стирал свою худую одежку. С мылом! В воде, которую Йен загодя налил в кастрюлю, чтобы ночью не тащиться к колодцу — водопровода в этом старом доме отродясь не было.

— Ах ты ж дохлая фея! — Орудием возмездия в руках разозленного, уставшего и больного Йена стали мокрые, грязные носки — он ими наотмашь ударил воздушника по спине, заодно отправляя Забияку искупаться в кастрюле. — Что ж ты творишь!

Забияка, отфыркиваясь, вынырнул из кастрюли:

— Эй, что за обращение, Эль Фаоль?! Я тут сижу, никого не трогаю, а ты?!

Он отряхнул стрекозиные крылышки и перевалился за край кастрюли, мокро шлепая ногами по чуть теплой, нагретой магией плите — Забияка не стеснялся пользоваться магией, его, чтобы отправить в резервацию, сперва догнать надо. Он был из редкого ныне племени летунов — они полностью напоминали своим видом и строением людей, только очень маленьких, не более фута в высоту. И с крыльями, конечно же. Забывая, что он голый, мокрый и тщедушный, летун упёр кулаки в бока:

— Что за обращение с лучшим другом?!

Йен вместо ответа протянул ему платок:

— Вытрись!

— Иди-ка ты, Эль Фаоль!

— Куда? — растеряв весь пыл, уточнил Йен.

— Тоже сохнуть! — грозно сказал Забияка, принявшись заматываться в платок наподобие большого пледа горцев. — Тоже мне, герой нашелся. Сам мокрый, так всех мочить надо? Я, может, только вчера купался!

Летун отжал свои длинные светлые волосы и, сверкая обиженными зелеными глазами, принялся плести косу.

Йен, стаскивая с себя мокрые вещи — шарф, пальто, пиджак, штаны, и развешивая их на сушилке над плитой, буркнул:

— Купался тоже в кастрюле?

— И-и-и..? — исподлобья смотрел на него Забияка.

— Поздравляю! Сегодня утром мы наелись каши, сваренной на обмывках после тебя!

Летун неожиданно прикрыл двумя руками свой рот и рванул в угол, где стояло ведро для мусора. Кажется, Забияку рвало.

Йен меланхолично заметил:

— Поздно. Каша уже давно переварилась!

— Предупреждать же надо!

Присаживаясь перед плитой в одном белье, тоже, кстати, мокром, и разжигая заранее приготовленные дрова, Йен отозвался:

— Уточнять прежде надо, где стоит купаться, а где нет. И сколько лет мы ели сваренное на грязной воде?

Забияка поселился у него лет пять назад, с теплом всегда куда-то улетая на свободные хлеба и возвращаясь только к холодам, когда спать на улице становилось некомфортно.

Летун отозвался из угла:

— Тебе лучше не знать…

Йен стащил с сушилки старые сухие носки, штаны и свитер, быстро оделся и, прихватив ведро, направился на улицу — к колонке за свежей водой.

— М-да, и ведь знал, кого пускал в дом.

Забияка буркнул:

— Эль Фаоль… Прости, а?

Йен обернулся на летуна в дверях кухни:

— Не зови меня так, хорошо?

— Ты знаешь, что со мной сделает Дуб, если я не буду тебя так звать?

— Дуб далеко, а я рядом.

— Дуб все знает.

— Ага, все-все, например, как я в больнице валялся — все-все знает. Не зови меня Эль Фаолем…

Этот разговор повторялся и повторялся, приводя к одному и тому же результату —- Забияка дернул голым плечом и принялся развешивать свою одежду на сушилке:

— Эль… — Это был единственный удовлетворяющих их обоих вариант имени Йена. — Эль… Пойми, если ты что-то не знаешь, это не значит, что Дуб не знает все.

— Кстати, я тебя простил… — Йен закрыл дверь кухни, чтобы не выстужать помещение, и пошел на улицу. — В конце концов я мог раньше на пару лет прийти домой так рано.

Вернувшись домой, Йену снова пришлось отправлять на сушилку штаны, носки и свитер — погода разошлась не на шутку. Если дождь не утихнет к полуночи, то завтра Йену нечего будет предъявить Даффу в качестве банды «Белых наколок». Сходив в спальню на втором этаже и поменяв мокрое белье на свежее, неприятно царапавшее кожу, он спустился вниз, на кухню.

Уже одевшийся в чистое — простые холщовые штаны и рубаху, Забияка проявил несвойственное ему милосердие и, стоя на кофемолке, мрачно крутил ручку:

— Ковшик поставь — я тебе желуди размолол.

Стаскивая с сушилки последние сухие штаны и натягивая их на себя, Йен лишь уточнил:

— И как же моя просьба? Я же запретил тебе прикасаться к корзинке, где лежат желуди.

На буфете, где хранилась посуда и мешочки с крупами, на одной из полок стояла корзинка, куда Йен складывал многочисленные подарки от деда — всегда и постоянно желуди.

Забияка дернул плечом:

— Я свои помолол. Ты мне должен три желудя.

— С чего бы? — Йен слил грязную воду из кастрюли и принялся её мыть. Хотелось супа, чтобы тепло и чувство сытости быстрее разошлись по телу, но суп так долго готовить, что, пожалуй, проще снова сварить кашу. — На кофе надо всего два желудя.

— Третий — за услуги кофемола! — буркнул Забияка. — Я тебе, что, мельник, что ли?

Йен, кочергой ловко сняв чугунные кольца с конфорки, поставил на плиту кастрюлю и забросил в неё овсянку, заливая водой. Забияка вздохнул и слетал за солью, щедро кидая её в кастрюлю.

Йен улыбнулся:

— Ты не мельник, — он стащил кольца и с мелкой конфорки, пристраивая ковшик с водой, куда Забияка принялся ссыпать толченые желуди, таская их при помощи магии.

— Ща скажешь — нахлебник. — Забияка обожал бухтеть и задирать.

Накрывая кастрюлю с кашей крышкой, Йен отрицательно качнул головой и наконец-то позволил себе опуститься в свое любимое кресло у обеденного стола — колено уже не ныло, оно завывало от боли, требуя внимания.

— Ты же знаешь — я таким не попрекаю.

— Ага. Знаю. Вслух не скажешь, но подумаешь. — Летун опустился к печной дверце и принялся уговаривать огонь — воздушники легче находили с ним язык, когда как все лесное в Йене привычно подрагивало от страха.

— Ты бы осторожнее… — начал было Йен об огне, но Забияка его оборвал, поняв по-своему:

— Не трясись! Сегодня приходил маг — проверял меня, ворча, когда же ты нахлебника выкинешь наконец-то! Устал он, видите ли, каждую неделю приходить и проверять — я ли магичу. Кстати, ты бы это… Помагичил — еще чуть-чуть, и утром колено не согнешь из-за скопившейся крови в суставе. Кто тебя так?

— Да ерунда! — отмахнулся Йен.

— Ерунда не ерунда, а колено-то поберег — тебя-то жизнь крыльями не одарила.

Кофе в ковшике радостно забулькал, выплескивая пену на плиту.

— Дохлые феи… — выругался Йен, и Забияка вновь стал подозрительно заботлив:

— Сиди уже. Сейчас сам все сделаю…

Йен зевнул, и плед, послушный магии Забияки, опустился на него, укутывая.

— Спасибо. Ты сегодня такой милый — даже страшно становится.

Забияка дернул плечом:

— Так… Кастрюля же.

— Я же сказал: я тебя простил. Тут и моя вина есть — надо было предупреждать. Подозревал же, что в лужах вы не от большой любви к ним моетесь.

Забияка, магией отправляя вкусно пахнущий напиток в кружку перед Йеном, мягко и ласково улыбнулся, но только так, чтобы тот ничего не заметил.

— Пей, — он привычно буркнул, — пей, Лесное дитя.

— Перестань, а? — Йен придвинул к себе сахарницу, стоявшую перед ним на столе, и щедро добавил себе три чайных ложки сахара.

Забияка, проверив кашу, чуть побулькивающую в кастрюле, перелетел на колено Йену и принялся поправлять потоки магии, уменьшая боль и опухоль:

— Ничего-то ты сам не можешь, Эль Фаоль. Горе ты луковое, а не Эль Фаоль…

— Просил же.

— Хорошо — Эль.

— Кстати, — прихлебывая горячий кофе, напомнил Йен, — что ты там о деде говорил? Который якобы всегда в курсе? Ты, что ль, шпионишь для него?

— Как можно?! — возмутился Забияка. — Я?! Не для этого меня мама родила — шпионить… Скажешь тоже! Он сам все знает. Думаешь, когда ты в больнице овощем две недели лежал, это тебя целитель от Шейла вылечил? Да ничего подобного — дед твой приходил. Неделю пешком шел, между прочим. Пришел и потом два дня тебя водой лесной отпаивал. Так что… Смирись, Эль Фаоль. Иначе тебя никак не назвать. Пришибет меня твой дед и скажет, что так и было. А я жить, между прочим, только-только начинаю.

Йен промолчал, мелкими глотками выпивая напиток — воздушники жили до отвратительного мало. Забияке было уже больше пяти лет, значит, еще полгода, от силы год, и Йен снова останется один. На фоне такой короткой жизни ссориться из-за какой-то кастрюли было глупо.

Походив по колену Йена и оттоптав его, Забияка побурчал для вида и рванул к кастрюле — заниматься кашей. Йен пошевелил ногой, проверяя колено, и все же встал — пошел доставать из буфета масло. Нога, на удивление, разнылась, но совсем чуть-чуть.

— Спасибо, Забияка, — поблагодарил летуна Йен.

— Ну-ну, спасибо — не желудь. Само не прорастет!

— Вымогатель, — улыбнулся Йен, раскладывая кашу по двум тарелкам — в одну совсем мелкую немного каши для Забияки, и в глубокую для себя. Летун тут же сел на столе, подгибая ноги под себя:

— Вот что мне нравится в тебе, Эль, так это твоя щедрость — приличный людь сперва себя обслужит, а потом остатки хохликам кинет, а ты не такой… Совсем не такой, Эль Фаоль.

Йен достал из буфета остатки хлеба и поделился куском с Забиякой:

— Угощайся…

— Угу… — не отказался от хлеба летун. — Но про желуди не забудь!

— Не забуду. Хочешь… Заработать еще желудей?

Зеленые глаза сверкнули под косой, неровной челкой:

— Куда ты в этот раз вляпался, Лесное дитя? Так и знал, что нельзя тебя в эту дыру магическую отпускать. Ты без пригляда на этой Примроуз-сквер дуба дашь, а я и не узнаю, пока подземники твой разлагающийся труп не притащат.

Йен отложил ложку в сторону:

— И тебе тоже приятного аппетита, Забияка!

— Всегда пожалуйста, — отозвался летун. — Так куда ты влип?

— Я не влип. Влипли твои сородичи.

— Кто?

— Жукокрылы, а что?

Забияка отмахнулся:

— А… Этих не жалко.

Йен нахмурился — такого от Забияки он не ожидал:

— Это что еще за заявления? Вы все — воздушники.

— О, только вот этого не надо, — Забияка языком облизал тарелку и полетел за добавкой, исподтишка рассматривая возмущенного Йена. — Они предатели. Их не жалко.

— Давай, ты свои клановые разборки ставишь где-то за порогом моего дома. Предатели — не предатели, меня они не предавали. Они могут оказаться в беде, а я бы этого не хотел.

— Десять желудей, — Забияка приземлился обратно на стол, принимаясь есть кашу.

— Что? Раньше ты за три соглашался помочь.

— Так… Жукокрылы же. — напомнил Забияка. — Они предатели. В тебе же лесная кровь течет — не болит она только от слова «предатели»? Они в битве предали Лесного короля. Тебя, между прочим, это тоже касается — ты сам лесной.

— Война была полвека назад. Тогда ни меня, ни моего отца даже не было. Меня они не предавали. Тебя, кстати, тоже не было. Тебя тоже не могли предать.

Лицо Забияки на миг скривилось, но летун усилием воли заставил себя улыбнуться:

— И не болит сердце? И не кипит оскорбленная лесная кровь?

— Забияка… Я так понял, что тебе три желудя не нужны.

Летун отложил уже пустую тарелку в сторону:

— Десять. Я прощать не умею.

— Учись, — серьезно сказал Йен. Забияка вздохнул:

— Да я учусь, только плохо получается. Пять желудей. И то, если твое задание мне понравится.

Йен облизал ложку:

— Понравится-понравится. Это когда ты еще отказывался похулиганить…

— Эль? Подробности.

Йен принялся объяснять:

— На Примроуз-сквер в защитной сети дыры…

Забияка даже вскочил на ноги:

— И ты все это время молчал?!

— Расслабься, если все получится, то уже завтра дыр не будет.

— Изверг ты, Лесное дитя, — Забияка вновь сел на стол. — Давай дальше.

Он помрачнел, словно Йен помешал ему обокрасть Королевскую казну, не меньше.

— На Примроуз-сквер участились кражи. Дафф требует, чтобы я быстро разобрался с этим делом и закрыл его, обвиняя в воровстве лакеев или горничную.

Забияка заинтересованно подался вперед:

— Она хорошенькая?

— Кто? — не понял его Йен.

— Горничная-воровка, конечно же! Та, которую ты выгораживаешь.

— Я никого не выгораживаю — я точно знаю, что воруют на Примроуз-сквер жукокрылы.

Летун скривился:

— М-да… Ты и женщины — это глухо…

— Так радуйся — ни с кем делить этот дом не придется. Вдруг я жену приведу, а она тебя невзлюбит?

Забияка радостно рассмеялся, похлопывая себя ладонями по коленям от удовольствия:

— Это меня-то?! Да я само очарование и воспитанность!

— Кажется, ты себя плохо знаешь, Забияка.

Тот просмеялся и махнул рукой:

— Ладно-ладно, давай дальше…

— А дальше все просто. Ты проникаешь в восемь утра через дыру в защитном плетении на Примроуз-сквер, там дыра как раз над домом с башней — пропустить невозможно. Я сажаю тебя в мешок, как будто самолично поймал и тащу тебя Даффу. Он заглядывает в мешок, а там, увы, ты, как свидетельство того, что воруют на Примроуз-сквер воздушники. Разрешено все — как можно больше наводишь шороха в кабинете Даффа и улетаешь через каминную трубу в моем кабинете.

— О, так это месть! — обрадовался Забияка. — Так бы и сказал! Три желудя, и я вместе со своим клинком весь твой!

Йен его крайне серьезно поправил:

— Во-первых, не месть, во-вторых, ты туда идешь без своей зубочистки — я не хочу, чтобы потом со всех розыскных листков на меня с укором смотрела твоя рожа с обвинением в нападении на полицейского. Понял?

— Я подумаю. — уклончиво сказал Забияка. — Давно мечтал познакомиться с сим примечательным джентльменом, укравшим у тебя дворянство.

— Забияка, я серьезно — Даффа не трогать. Иначе я найду других воздушников.

— И засыплешься — они же тебя за митту сдадут. Не-е-ет, я от такого веселья не откажусь.

— Хорошо. Тогда еще одна просьба — поговори с жукокрылами. Предупреди их, чтобы они убрались с Примроуз-сквер до прихода магов. Я тебе десять желудей дам.

Забияка угрюмо сказал:

— Прости, это выше меня. Я не буду говорить с жуками. Не буду.

Йен не удержался:

— Гордый, как Дубовый Листок! — так когда-то звали королевскую гвардию — охрану Лесного короля, когда он еще был жив.

— А то! — рассмеялся Забияка. — Гордость не пропьешь, а честь не продашь, Эль. Жукокрылам же удалось и то, и другое. И… Иди-ка ты спать.

— Я в полночь на Примроуз-сквер вернусь.

— Зачем? — не понял его Забияка, снова при помощи магии отправляя грязные тарелки в таз и заливая водой из ведра.

Йен встал из кресла и потянулся:

— Потому что я не Дубовый Листок, Забияка. И жукокрылов я предупредить просто обязан.

— Ну-ну… Иди… Я разбужу тебе в полночь, так и быть.

Йен, пораженный поведением Забияки, похромал на второй этаж в спальню.

Летун же вздохнул и пробормотал себе под нос:

— Глупое дитя, ты — Эль Фаоль. И это значит куда больше, чем какой-то Дубовый Листок. — Он дернул ворот рубахи, словно застарелая ненависть к жукокрылам все еще душила его.