Сердце в огне

Глава 21

Родительская квартира встретила привычным ощущением места, где когда-то по досадному недоразумению оказалась Анна. Это впечатление не отпускало с детства. В просторных комнатах, заставленных антикварной мебелью, она чувствовала себя чужеземкой. Как если бы среди благородных дубовых шкафов, столов и бюро, натертых воском, неожиданно появилась угловатые пластиковые стулья, металлические, блестящие вазы или постеры с иллюзорными проекциями в стиле хай-тек.

В детстве она думала, что мать и отец, это механические куклы-роботы, полностью скопированные с людей. А она вообще инопланетный организм, случайно попавший в чуждую среду. Привыкла к лицам, к звукам и, вроде бы, даже стала различать слова и их значения, но вот смысл этих слов для нее оставался загадкой. Так же, как и эмоции. Пока была маленькой, из кожи вон лезла, силясь понять, что именно хотят от нее родители, винила себя и даже пыталась расшифровывать их фразы письменно. Но под рукой не было ни словаря, ни переводчика, а потому раз за разом, она ошибалась. А когда узнала о брате, перестала и пытаться понимать. Огородилась в своем мирке, похожем на радужный мыльный пузырь. Еще один сдвоенный пузырь, в виде отца и матери, плавал где-то в отдалении. Но всегда на виду.

Окончательно разлад с родителями произошел, когда она обвинила их в том, что они любят только себя и мертвого сына. Остановили время в далеком зимнем утре и добровольно замуровали себя в нем заживо. А ее оставили снаружи — сколько ни скребись, не впустят. Отец тогда поднял на нее мертвые, словно засыпанные пеплом глаза, и произнес:

— Оказывается, ты прогнившая насквозь…

А мать лишь вздернула подбородок и улыбнулась дрожащими губами:

— Павлик наш ангел…

Анна в припадке ярости вылетела из дома и очнулась только, когда бежала по дорожкам кладбища. В администрации узнала, где могила, и впервые за двадцать лет нашла того, кто невольно забрал с собой ее родителей, оставив вместо них на земле двух механических роботов. Железяки, которые не способны на сочувствие, ласку и любовь. Шагала по хрустящему покрытию, путалась в оградках и памятниках, натыкалась на свежезасыпанные холмики желтой глины, но упрямо искала. Нашла. Родители не поскупились. На фоне блестящего черного мрамора выделялась белоснежная фигура ангела. Свечи, игрушечный медвежонок (зачем? ведь уже не пятилетний мальчик…) и свежие цветы… Слишком свежие. Как будто букет белых мелких роз появился только сегодня.

Анна замерла, вглядываясь в гравированное изображение брата, так не похожего на нее.

— В чем твоя сила? — прошептала она, сжимая кулаки. — Отдай мне их, слышишь? Отдай!

От ее звонкого крика сорвались с веток птицы. Шумной стайкой переметнулись на кусты по соседству. Самые любопытные тут же пересели на прутья ближайшей оградки, закрутили головами, кося выпуклым горошком глаза. Особенные птицы. Кладбищенские. Повидавшие всякого.

Мальчик безмятежно смотрел на новообретенную родственницу. Улыбался. Хранил свою тайну и не собирался делиться. Никем и ничем. «Достаточно того, что ты жива», — словно говорили его хитрые глаза. Анна, раздувая ноздри, ледяным буром сверлила памятник. Мечтала: покроется трещинами и развалится. Но мрамору было всё равно. Сдавшись, она опустила голову. И тут ее взгляд наткнулся на свободное пространство, место явно было оставлено для будущих могил. По всему выходило, поместятся только двое. Отец и мать. И даже здесь они окажутся втроем. Треугольник самая устойчивая фигура.

Рука сама собой схватила тяжелый подсвечник. Не раздумывая ни секунды, Анна швырнула им в ангела. Стекло разлетелось вдребезги, но вместе с ним отвалилось и одно из белых крыльев. Анна подобрала крупный осколок крыла и, отойдя на несколько шагов, запустила им в безглазое лицо. Маленький кусочек откололся от носа и покатился вниз. Анна развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Глаза ее сухо блестели. Небольшая ярко-оранжевая сумочка била по бедру. Покалеченный ангелочек безучастно смотрел вслед.

— Отец дома? — спросила Анна и опустилась в неудобное старинное кресло.

Ей показалось, что от него пахнуло нафталином. Захотелось раздвинуть тяжелые портьеры, открыть настежь окна и впустить свет и воздух. Деликатно бомкнули часы в корпусе красного дерева. В детстве их футляр напоминал маленькой Ане большой блестящий гроб. Она видела такой, когда ее зачем-то взяли на похороны друга семьи.

— Нет, — Маргарита Сергеевна с негромким стуком поставила на кофейный столик крохотную чашечку. — Ты же знаешь, он не намерен повторяться…

— Понятно, — Анна со вздохом побарабанила ладошками по деревянным резным ручкам. — Тогда мы можем спокойно поговорить с тобой…

Она широко улыбнулась, но в глазах осталась морозная стынь. Маргарита Сергеевна молчала. По ее лицу невозможно было догадаться, о чем она думает.

— Мне кажется, ты знаешь, зачем я пришла…

Анна не использовала обращения «мама». Это было сложно, и предложения неудобно было строить, но детское, протяжное «ма-а-а-м» никак не удавалось.

— Я думаю, мы можем, наконец, договориться…

Маргарита Сергеевна положила руки на колени, на безымянном пальце тускло мерцал рубиновый камень. Его тревожный свет напоминал уголек из камина.

— Я забираю Элину из интерната. Она остается с вами. А ты одолжишь мне недостающую сумму для открытия моей школы, — чеканя слова, произнесла Анна.

С тихим щелчком загорелся розовым плафон бронзовой лампы. Заблестели зеленоватые лебеди с изогнутыми шеями и приоткрытыми клювами. Маргарита Сергеевна выпустила из пальцев выключатель. Темный витой шнур повис в воздухе и качнулся.

— Одолжить? — переспросила она Анну.

В ее голосе послышалось удивление, которое Анна расшифровала, как насмешку.

— Да, — невозмутимо пожала она плечами.

За маской равнодушия по привычке прятались гнев и желание доказать свою правоту.

— Хорошо, — щелкнула пальцами Маргарита Сергеевна. — Но с одним условием.

Анна демонстративно вздохнула: сейчас заведет песню про Элинку, потребует, чтобы привезла ее, не дожидаясь зимы. Она закинула ногу на ногу и лениво повела рукой, рассматривая маникюр.

— Каким? — и едва удержалась, чтобы не зевнуть.

— Ты не лезешь в чужую семью. Не рушишь то, что не тобой создавалось. Не пользуешься людьми, когда им плохо. Тебе трудно понять, но… так нельзя.

Анна с любопытством уставилась на мать. В широко открытых кукольных глазах прыгали смешинки.

— Ты о чем?

— О том мужчине, с которым ты вчера миловалась в ресторане. Только не нужно рассказывать, что он твой друг. Я видела, как он смотрел на тебя… Когда ты прекратишь ломать чужие судьбы?

Анна саркастически изогнула губы и, откинувшись на спинку кресла, замурлыкала под нос любимую мелодию. Пальцы ее играли с цепочкой на шее, путались в ней и грозили вот-вот порвать.

— О, про судьбы это интересно…

Оставив цепочку в покое, она дополнила:

— Не переживай. Он и сам не прочь… У него, знаешь ли, в семье жизнь не сахар…

— А ты этим пользуешься! Впрочем… ничего удивительного… Откуда тебе знать, что это такое, когда болит душа… Идешь по трупам и… не оглядываешься.

Анна возражать не стала, только сидела, покачивая ногой, и ждала, когда закончатся ничего для нее не значащие нравоучения. Давно уже не доказывает, что для начала родителям нужно посмотреть на себя. Увидеть, наконец, не ломали ли они ее судьбу, болела ли хоть раз их душа за нее?

— В общем, ты меня, Анна, поняла… Пообещай, что больше не будешь встречаться с Глебом, и я…

— С Глебом??? — Анна дернулась, как от удара хлыстом и наклонилась вперед. — Откуда ты его знаешь?

Маргарита Сергеевна медленно встала и подошла к окну. Ее точеная фигура, с горделиво посаженной головой, напоминала вышедшую в отставку балерину.

— Знаю. Доводилось пару раз видеться. Это муж той девочки, что меня красила… Надеюсь, он рассказал тебе, что женат, и что с его женой произошло несчастье?

Анну покоробило: мать назвала незнакомую ей женщину девочкой. Ее она так не называла никогда. Анна. Всегда только Анна. Холодно, требовательно, строго.

— Оставь их в покое, Анна… Я… прошу тебя…

Прямая спина выдавала напряжение, но была столь же крепка, как не разбившийся много лет назад ангел. Сузившимися от злости глазами, Анна следила за матерью. Ради денег, можно, конечно, наобещать ей всякого… Но мать не так проста, и у нее достаточно связей, чтобы всё проверить. Деньги нужны… Но уступить невозможно. С какой стати она должна соглашаться с шантажом и выдвинутыми условиями? Почему чужая баба оказалась ближе, чем родная дочь?

Глеб ей был особо не нужен, и рано или поздно, она бы с ним наигралась и отправила к покалеченной женушке, но теперь… Заявление матери всё меняло.

Анна гибко, как кошка потянулась и с самодовольной улыбкой хохотнула:

— С какой стати? Я его не держу, и я не виновата, что ему гораздо приятнее проводить время со мной, а не с обожженной кикиморой…

Маргарита Сергеевна резко повернулась, лицо ее застыло, как маска.

— Убирайся! Оставишь в покое Глеба, получишь деньги. Других вариантов нет!

Анна не спеша поднялась из кресла, поймав свое отражение в зеркале, поправила собранные в высокую прическу волосы и только потом шагнула к матери. Улыбка держалась на ее губах, как приклеенная. Остановившись перед ней, она вытянула руку, так что, чуть не коснулась носа Маргариты Сергеевны, и молча поводила указательным пальцем из стороны в сторону. «Ни за что!» — произнесла она одними губами и, подхватив сумочку, быстро вышла из комнаты.